Глен Кук
Хроники Империи Ужаса. Крепость во тьме
– Фуад, поищи чего-нибудь выпить, а я пока начну наставлять нашего наставника. Мегелин, ты не прав, поскольку слишком убежден в правильности своей точки зрения. Оглядываясь вокруг, ты не видишь культуру. Ты видишь варваров. Ты слышишь наши религиозные споры и не можешь поверить в их серьезность. Да, многие мои соплеменники тоже в них не верят. Но большинство – верят.
Что касается Эль-Мюрида и его приспешника, – продолжал он, – ты видишь лишь безумного мальчишку и бандита. Я же вижу огромную проблему. Мальчишка говорит то, что каждый желает услышать и во что желает поверить. А Насефу, возможно, вполне хватит таланта, чтобы создать новую империю Эль-Мюрида. Вдвоем они могут выглядеть невероятно привлекательно для наших детей, у которых нет иной надежды возродить былое величие. Ты воспринимаешь Насефа как бандита, поскольку он грабил караваны. Но выдающимся и опасным человеком его делают не преступления, но та ловкость, с которой он их совершал. Если когда-нибудь он перейдет от грабежей во имя Господа к войне во имя Господа – да поможет нам Господь, ибо, скорее всего, нас уничтожат.
Мегелин, никто не собирается смеяться над речами Эль-Мюрида, – сказал Юсиф в завершение. – Никто. А речи его столь же опасны, как умение Насефа сражаться. Они творят оружие, в котором нуждается Насеф, чтобы стать кем-то большим, чем обычный бандит.
Вернулся Фуад с похожим на лимонад напитком. Мегелин и Юсиф взяли свою долю. Фуад молча уселся в стороне.
– И Фуад еще удивляется, почему я считаю вас варварами, – заметил сидевший на алой подушке Радетик, сделав глоток.
– Мой брат никогда не бывал в Хеллин-Даймиеле. Зато я бывал и могу поверить, что твои соотечественники уморили бы мессию смехом. Вы все циники. И вы не нуждаетесь в подобного рода вожде. Но мы нуждаемся в нем, Мегелин. Моя душа жаждет кого-то такого, как Эль-Мюрид. Он говорит в точности то, что моя душа желает услышать. Мне хочется верить, что мы – избранный народ. Мне хочется верить, что наше предназначение – править миром. Мне хочется чего угодно, лишь бы прошедшие после Падения столетия чего-то стоили. Мне хочется верить, что само Падение – дело рук зла. И Фуаду тоже хочется в это верить. Мой двоюродный брат-король тоже наверняка охотно бы в это поверил. Увы, мы слишком стары и можем понять, что все это – лишь воздушные замки. Смертельные воздушные замки.
– Мегелин, этот парень – торговец смертью. Он помещает ее в красивую обертку, но продает очередное Падение. Если мы пойдем за ним, если мы вырвемся из Хаммад-аль-Накира ради того, чтобы обратить в свою веру язычников и возродить империю, – мы погибнем. Те из нас, кто побывал на другом краю Сахеля, понимают, что тамошний мир – вовсе не тот, который завоевал Ильказар. У нас нет стольких людей, ресурсов, оружия и дисциплины, как у западных королевств.
Радетик кивнул. Этот народ безнадежно задавят числом в любой войне с Западом. Война, как и все прочее, эволюционировала. Но тот ее стиль, который знали сыновья Хаммад-аль-Накира, эволюционировал в направлении, подходящем лишь для пустыни.
– Но его джихад пока что меня не пугает, – продолжал Юсиф. – Меня пугает борьба, которая может начаться здесь. Сперва он должен завоевать собственную родину. А для этого ему придется вспороть брюхо Хаммад-аль-Накира. И потому мне хочется заранее вырвать ему клыки – любыми средствами, честными или нечестными.
– Вы живете по другим правилам, – заметил Радетик, для которого эти слова уже стали любимой фразой. – Мне нужно подумать о том, что ты сказал.
Допив напиток, он встал, кивнул Фуаду и вышел. Усевшись у входа в шатер в позе для медитации, он слушал, как Юсиф объясняет Фуаду, каким образом обратиться к королю Абуду с новостью о появившейся возможности. Мысль о глупости и несправедливости подобного поступка повергла его в такую тоску, что он полностью отвлекся от их разговора, созерцая окрестности.
Королевский двор занимал пять акров вдоль юго-западного края храмов Мразкима, религиозного сердца Хаммад-аль-Накира. Поскольку сейчас был Дишархун, двор кишел королевской родней, подхалимами и искателями монаршей благосклонности. Большинство капитанов, шейхов и валигов привезли с собой всех своих домочадцев. Торговцы и ремесленники, надеявшиеся добиться хоть какого-то преимущества над конкурентами, в буквальном смысле осаждали границы владений. Повсюду бродили послы и иноземные торговые посредники. Смесь всевозможных запахов сбивала с ног. Шум толпы людей, животных, машин и насекомых сливался в сплошной гул.
А за пределами этого безумного муравейника простирались обширные лагеря обычных паломников. Их палатки заполняли склоны долины, в которой стояла столица и Храмы. В этом году паломников было на многие тысячи больше обычного, поскольку слухи о визите Эль-Мюрида распространялись несколько месяцев. Люди пришли сюда, не желая пропустить неизбежное столкновение между несогласными и властью.
«Юсиф играет с огнем», – подумал Радетик, глядя, как Фуад направляется к похожему на дворец шатру Абуда. Эта монархия, в отличие от ее предшественницы в Ильказаре, не правила посредством указов. Сегодня даже самому несносному демагогу не могли отказать в праве высказаться перед судом в свою защиту.
Гарун робко подошел к учителю и сел рядом, вложив ладошку в руку Радетика.
– Порой, Гарун, твои проказы тебе только во вред. – В голосе Радетика, однако, не чувствовалось упрека, и слова его тронули мальчика, даже если и показались ему неискренними.
– Я что-то сделал не так, Мегелин?
– На этот счет есть разные мнения. – Радетик окинул взглядом толпу. – Тебе стоит сперва думать, Гарун, а потом уже действовать. Это самый большой недостаток твоего народа – вы поддаетесь порыву, даже не размышляя о последствиях.
– Мне очень жаль, Мегелин.
– Ну да, как же. Тебе жаль, что тебя поймали. И тебе совершенно все равно, насколько пострадал тот человек.
– Он наш враг.
– Откуда ты знаешь? Ты никогда его раньше не видел, никогда с ним не разговаривал. Он никогда не причинял тебе вреда.
– Али говорил…
– Али вроде твоего дяди Фуада. Он много чего болтает, и рано или поздно кто-нибудь, кто вообще не думает, запихнет ему кулак в глотку. Как часто он бывает прав? И как часто из его разинутого рта исходят одни лишь глупости?
Радетик не скрывал разочарования – он никогда еще не встречал столь неподдающегося ученика, как Али бин Юсиф.
– Значит, он не наш враг?
– Я этого не говорил. Естественно, он наш враг. Он твой самый заклятый враг, но не потому, что так заявляет Али. Эль-Мюрид – враг в идейном смысле. Вряд ли он причинил бы тебе физический вред, будь у него такая возможность. Он просто лишил бы тебя всего, что для тебя столь важно. Когда-нибудь, надеюсь, ты поймешь, сколь большой ошибкой стала твоя проделка.
– Фуад идет.
– Ну и ладно. У него вид как у старого кота, слизывающего сметану с усов. Все прошло хорошо, Фуад?
– Превосходно, учитель. Старый Абуд не настолько глуп, как я думал. Он сразу же увидел представившуюся возможность. – Улыбка исчезла с лица Фуада. – Тебя могут вызвать свидетелем.
– Возможно, в таком случае мы не сможем больше быть друзьями. Я из Ребсамена, Фуад. Я не умею лгать.
– А мы что, когда-то были друзьями? – бросил Фуад, входя в шатер.
По спине Радетика пробежали мурашки. Он отнюдь не считал себя смельчаком и теперь ненавидел сам себя, зная, что солжет, если Юсиф как следует на него надавит.
В соответствии с традициями Дишархуна собрался Суд Девяти, высший суд Хаммад-аль-Накира. Трое судей представляли Королевский дом, еще трое – священнослужителей Храма. В последнюю троицу вошли обычные паломники, случайно отобранные среди тех, кто прибыл на Священную неделю.
Суд был предвзятым. Против Эль-Мюрида высказались восемь голосов еще до того, как были представлены хоть какие-то доказательства.
Кто-то основательно забинтовал Гаруна и быстро его проинструктировал. Мальчик невозмутимо лгал, обмениваясь вызывающими взглядами с Эль-Мюридом и Насефом. Радетик едва не завопил от возмущения, когда суд проголосовал против перекрестного допроса.
Гаруна сменила череда паломников. Их показания имели мало общего с реальностью и, скорее, отвечали религиозным пристрастиям свидетелей. Никто даже не упомянул, что видел духовую трубку или дротик.
Радетику хорошо было знакомо подобное пустынное правосудие. Ему доводилось присутствовать на судебных заседаниях в Эль-Асваде, и, похоже, решение суда зависело от того, какая сторона соберет больше родни, которая солжет в ее поддержку. Мегелин боялся той минуты, когда ему самому придется выступить свидетелем. Его отчаянно мучили угрызения совести, и он опасался, что не сумеет солгать. К счастью, его избавили от необходимости нарушать собственные принципы, – судя по всему, Юсиф замолвил за него слово, и его не вызвали. Он сидел, беспокойно ерзая, и злился, глядя на разворачивающийся перед ним спектакль. В исходе суда можно было не сомневаться – решение было принято еще до того, как судьи услышали суть обвинений.
В чем, собственно, состояли обвинения? Радетик вдруг понял, что формально они вообще не выдвигались. Судили Эль-Мюрида, и обвинения не имели значения.
Эль-Мюрид встал:
– Вношу просьбу, уважаемые судьи.
Главный судья, брат Абуда, устало взглянул на него:
– Что на этот раз?
– Прошу разрешить вызвать дополнительных свидетелей.
Вздохнув, судья потер лоб.
– Так может продолжаться целый день, – пробормотал он, но многие отчетливо его услышали. – Кого?
– Мою жену.
– Женщину?
По рядам пронесся удивленный ропот.
– Она дочь вождя. Она из клана эль-хабиб, который той же крови, что и Квесани.
– И тем не менее она женщина. Причем отвергнутая собственной семьей. Ты что, насмехаешься над судом? Хочешь скрыть свои преступления, пытаясь превратить правосудие в фарс? Просьба отклонена.
Радетик был готов взорваться. И все же, к своему удивлению, он понял, что даже сторонников Эль-Мюрида ужаснуло предложение их пророка. Мегелин печально покачал головой – эти дикари были безнадежны.
– Сиди спокойно, учитель, – ткнул его под ребра Фуад.
Меньше чем через два часа после начала суда главный судья поднялся и, даже не посоветовавшись наедине с коллегами, объявил:
– Мика аль-Рами и Насеф, бывший ибн Мустаф эль-Хабиб. Вы признаны судом виновными. Соответственно, Суд Девяти приговаривает вас к пожизненному изгнанию из всех королевских земель без права на убежище, всех священных мест без права на убежище и лишению милости Господа – если будущий Суд Девяти не найдет оснований для смягчения наказания или помилования.
Радетик язвительно усмехнулся. Приговор сводился к отлучению от политики и религии – с возможностью его избежать. Все, что требовалось от Эль-Мюрида, – отречься от своей веры. Если бы речь шла о каком-либо реальном преступлении, приговор наверняка подвергся бы критике за чрезмерную мягкость. В этих краях с легкостью отрубали руки, ноги, яйца, уши, а зачастую и головы. Но приговор достиг цели, лишив Эль-Мюрида возможности проповедовать во время Дишархуна перед огромными толпами, которые собрала Священная неделя в этом году.
Радетик негромко рассмеялся, – похоже, кто-то смертельно боялся этого мальчишки. Фуад снова толкнул его в бок.
– Господа, за что вы так со мной поступаете? – тихо спросил Эль-Мюрид, склонив голову.
«У него неплохо получается, – подумал Радетик. – В словах его достаточно пафоса. Он наверняка завоюет новых сторонников».
Внезапно Эль-Мюрид гордо посмотрел главному судье в глаза:
– Твой слуга слушает и повинуется, о Закон. Ибо разве не сказал Всевышний; «Повинуйтесь Закону, ибо я – Закон»? Как только закончится Дишархун, Эль-Мюрид исчезнет в песках пустыни.
В толпе послышались вздохи. Похоже, старый порядок одержал победу.
Насеф бросил на Эль-Мюрида полный яда взгляд.
«Почему, – подумал Радетик, – Насеф не сказал ни слова в их защиту?» Какую игру он вел? И собственно, какую игру вел сейчас Эль-Мюрид? Похоже, он был полностью готов к дальнейшим унижениям.
– Суд Девяти приказывает привести приговор в исполнение немедленно. – Это никого не удивило – как еще запретить Эль-Мюриду говорить? – По прошествии часа королевские шерифы получат приказ схватить любого из объявленных вне закона или их родственников, обнаруженных в любых запретных для них пределах.
– Это уже чересчур, – пробормотал Мегелин.
Фуад снова ткнул его в бок.
Редко бывает, чтобы поворотный пункт в истории удалось привязать к вполне конкретной минуте, но Радетик понял, что именно сейчас эта минута настала. Толпа перепуганных людей пыталась отчаянно защититься от того, кого они ненавидели. Они пытались лишить Эль-Мюрида драгоценной возможности и неотчуждаемого права крестить ребенка в Святейших храмах Мразкима во время Дишархуна. Эль-Мюрид уже объявил, что посвятит дочь Господу в Машад, последний и важнейший Священный день. Радетику не требовалось быть магом, чтобы предсказать долговременные последствия. Даже самый кроткий из рожденных в пустыне почувствовал бы себя обязанным ответить.
Позже последователи Эль-Мюрида заявят, что именно в эту минуту мрачная реальность наконец прорвалась сквозь завесу идеалов, не дававших юноше увидеть всю лживость мира. Радетик, однако, подозревал, что подобное откровение снизошло намного раньше. Юноша, похоже, втайне был доволен услышанным. И тем не менее он покраснел, и мышцы на шее напряглись.
– Видимо, такова воля Господня. Да позволит Всевышний своему Ученику когда-нибудь выйти из его немилости.
Он говорил тихо, но в словах его чувствовались угроза, обещание и провозглашение раскола. С этого мгновения Царству Мира предстояло вести войну с еретиками и врагами будущего.
Радетик чувствовал запах крови и дыма, доносившийся из грядущих лет. Он не мог понять, почему враги Эль-Мюрида не в силах осознать того, что они совершили. Будучи старым циником, он пристально наблюдал за Эль-Мюридом. Несмотря на неподдельный гнев юноши, видно было, что именно этого тот и ожидал. Заметил он и едва сдерживаемое веселье во взгляде Насефа.
Эль-Мюрид послушно покинул Аль-Ремиш, но Мерьем распространила слух, что ее дочь не будет носить никакого имени, пока не получит его перед самими Храмами Мразкима.
– Женщины пытаются угрожать? – рассмеялся Фуад, когда об этом услышал. – Скорее верблюды станут летать, чем она снова увидит Аль-Ремиш.
Юсиф не был в этом столь уверен. От постоянного ворчания Мегелина в голову лезли разные мысли, и Юсифу они не нравились.
Беспорядки начались еще до того, как осела пыль на дороге, по которой уехал Эль-Мюрид. Погибли более сотни паломников. Еще до конца Дишархуна сторонники Эль-Мюрида осквернили стены Храмов.
Юсиф и Фуад пребывали в недоумении.
– Началось, – сказал Мегелин Юсифу. – Вам следовало их убить. Тогда на этой неделе все бы закончилось, а через год о нем бы забыли.
Несмотря на свои прежние слова об излишней эмоциональности его народа, Юсифа, похоже, ошеломили действия последователей Ученика. Он не мог понять, как его могут ненавидеть те, кто вообще его не знал. Такова человеческая трагедия – люди ненавидят, не пытаясь понять и не в силах понять, почему ненавидят.
Позже на той же неделе Радетик предупредил его:
– За всем этим стоит некий план. Они предвидели твои действия. Ты заметил, что никто из них на самом деле не пытался защищаться? Особенно Насеф? За все время суда он не произнес ни слова. Думаю, ты создал парочку мучеников, и, полагаю, именно этого они и хотели.
– Слышишь, Гарун? – спросил валиг, не отпускавший мальчика от себя. На улицах хватало желающих заполучить его в свои руки. – Насеф опасен.
– Беспорядки будут распространяться дальше, – предрек Радетик. – Бедные начнут выступать против богатых. Простонародье, ремесленники и торговцы – против священнослужителей и знати. – (Юсиф удивленно на него посмотрел.) – Может, я и не разбираюсь в вере, Юсиф. Но я разбираюсь в политике, интересах правящих кругов и обещаниях завтрашнего дня.
– Что они могут сделать? – бросил Фуад. – Горстка объявленных вне закона? Рассеянные повсюду приверженцы Маленького Дьявола? Мы можем выследить их всех, словно раненых шакалов.
– Боюсь, Мегелин прав, Фуад. Думаю, Абуд перестарался. Он лишил их гордости, а такого не стерпит ни один мужчина. Ему нужно каким-то образом сохранить лицо. Мы выгнали их прочь, словно побитых собак, и они обязательно будут огрызаться. По крайней мере, Насеф уж точно. Самолюбия ему не занимать. Подумай – что бы ты стал делать, если бы так же поступили с тобой?
– Понятно, – без долгих раздумий ответил Фуад.
– Думаю, мессии склонны пользоваться любой возможностью, – добавил Радетик. – Они воспринимают нанесенное им оскорбление как свидетельство своей правоты. Мне начинает казаться, что джихад, который проповедует Эль-Мюрид, – некая метафора, а не настоящие кровь и смерть. Не так, как это выглядит с точки зрения Насефа.
– И все же, – заметил Фуад, – нам достаточно их попросту убить, если они начнут что-то затевать.
– Что касается Насефа, в этом можно не сомневаться, – ответил Юсиф. – Нам нужно лишь оценить его силы и предвидеть действия. И естественно, попытаться его убить. Но я нутром чую, что он нам этого не позволит. Сегодня вечером у меня аудиенция у Абуда. Пожалуй, стоит его припугнуть.
Король, к несчастью, разделял мнение Фуада. Для него вопрос об Эль-Мюриде был закрыт.
Юсиф и Радетик не таили беспокойства и все же оказались не менее ошеломлены, когда обрушился удар.
Даже они серьезно недооценивали Насефа.
3
Мелкая стычка в другом месте и в другое время
Двадцать три воина, на плечах которых оседал снег, брели сквозь метель. На усах застывал лед. Впереди возвышались сосны, но здесь их окружали древние дубы, подобно присевшим на корточки рогатым лесным великанам с шишковатой кожей, мечтающим о крови и огне. Снег укрывал жертвенный камень, где жрецы старых богов вырывали сердца у вопящих девственниц. Двое юношей, Браги и Хаакен, поспешно прошли мимо, втянув голову в плечи.
Путники в полной тишине сражались с глубоким и мягким свежим снегом. Арктический ветер пронизывал ледяными кинжалами даже самую толстую одежду.
У Браги и Хаакена только что начала расти редкая борода. Волосы некоторых их спутников уже побелели как снег. У Гаральда Половины не было руки, которая могла бы нести щит. Но голову каждого украшал рогатый шлем. Все они были воинами – и старые, и молодые.
У них имелась цель.
Стон ветра смешивался с горестным волчьим воем. Браги вздрогнул. Некоторым его товарищам предстояло вскоре стать мясом для волков.
Его отец Рагнар поднял руку, и все остановились.
– Дым, – сказал тот, кого во всей Тролледингии знали как Волка из Драукенбринга.
Слабый запах дыма доносился со стороны сосен. Главный дом тана Хьярлма был совсем рядом. Все тут же присели отдохнуть.
Шли минуты.
– Пора, – сказал Рагнар, которого также звали Бешеным Рагнаром, ибо он был безумным убийцей, известным на тысячи миль вокруг.
Мужчины в последний раз осмотрели щиты и оружие. Рагнар разделил этих людей на две группы, которым предстояло пойти направо и налево. С ним коротко посовещались его сын Браги, приемный сын Хаакен и друг Бьерн. Юноши несли глиняные горшки с тщательно оберегаемыми тлеющими углями, и им было обидно, что отец приказал держаться подальше от драки.
– Хаакен, пойдешь с Бьерном и Свеном, – тихо проговорил Рагнар. – Браги, останешься со мной.
Последние полмили стали самыми медленными. Браги помнил и куда более дружественные визиты, а прошлым летом – горячие тайные объятия с Ингер, дочерью тана. Но теперь старый король умер, и шла борьба за его наследие. Хьярлм, чья сила повергала в благоговейный ужас большую часть соседей, объявил себя претендентом. Лишь Рагнар, Бешеный Рагнар, сохранял верность старой династии.
Тролледингию раздирала на части гражданская война. Друг убивал друга. Даже отец Рагнара служил претенденту. С другой стороны, семьи, в течение многих поколений готовые вцепиться друг другу в глотку, теперь стояли плечом к плечу в боевых рядах.
С тех пор как Браги себя помнил, отец каждой весной отправлялся на разбой вместе с Хьярлмом. Плавая борт о борт, их драккары обрушивались, словно бич, на южные побережья. Они не раз спасали друг другу жизнь и праздновали совместную добычу. И точно так же они делили все невзгоды плена у итаскийского короля. А теперь они стремились убить друг друга, движимые горькой жаждой крови, какую может породить лишь политика.
С юга на крыльях слухов пришло известие, что претендент захватил Тондерхофн. Старая династия рушилась.
Мужчины Хьярлма наверняка сейчас праздновали. Но отряд двигался осторожно – у этих мужчин имелись жены, дети и рабы, остававшиеся трезвыми.
Преодолев траншеи и частоколы, они миновали внешние постройки. В пятидесяти футах от главного дома Браги повернулся спиной к ветру, бросил в горшок сухого мха и древесной коры и осторожно подул. Его отец и несколько других воинов поднесли к огню факелы. Другие неслышно плеснули на стены дома масло. У каждого окна должен был встать человек, а лучшие бойцы – у двери. В задачу их входило убить пьяных мятежников, когда те попытаются бежать. За час до полуночи здесь, на широких, покрытых льдом северных склонах Крачнодьянских гор, должно было вновь возродиться дело старой династии.
Таков был план Бешеного Рагнара – столь же смелый и жестокий, как и все прочие, которые когда-либо задумывал Волк.
План должен был сработать. Но Хьярлм их ждал.
В любом случае бойня была страшная. Хьярлма предупредили лишь за несколько секунд до того, как на него обрушился удар. Его люди все еще пребывали в замешательстве, пытаясь отряхнуться от пьяного угара и найти оружие.
Из выбитых топорами окон ударило пламя.
– Оставайся на месте! – прорычал Рагнар Браги. – Ко мне! – рявкнул он остальным.
– Хей! Это же Рагнар! – завопили люди Хьярлма.
Светловолосый гигант атаковал с мечом в одной руке и топором в другой. Не зря его прозвали Бешеным Рагнаром. Он впал в смертоносное безумие, превратившись в машину для убийства, которую невозможно было остановить. Ходили слухи, будто жена, ведьма Хельга, заколдовала его, сделав непобедимым.
Под ударами каждого воина Рагнара падали по трое, четверо и пятеро пьяных, но он все равно не мог победить – слишком неравны были силы. Огонь превратился в помеху – если бы людям Хьярлма не приходилось спасать семьи, они могли бы сдаться.
Браги отправился на поиски Хаакена, и, похоже, их мысли совпали. Он уже успел обзавестись мечом – собственные им взять не позволили. Рагнару не хотелось, чтобы им в голову приходили опасные идеи.
– И что теперь? – спросил Хаакен.
– Отец не побежит. По крайней мере, пока.
– Откуда они узнали?
– От предателя. Хьярлм, видимо, подкупил кого-то из Драукенбринга. Смотри!
К ним полз выпотрошенный мятежник.
– Прикрой меня, пока я заберу его меч.
Они сделали то, что требовалось сделать, – и лишь потом вздрогнули от ужаса.
– Кто предал?
– Не знаю. И как – тоже. Но мы выясним.
Затем у них не осталось времени на разговоры – в их сторону ковыляли несколько мятежников, выбравшихся из окон, которые никто уже не удерживал. Главный дом был объят пламенем. Изнутри доносились крики женщин, детей и рабов. Воины Рагнара отступили под напором охватившей их паники.
В короткой стычке Браги и Хаакен зарубили из засады троих, четвертому удалось сбежать среди сосен. Тогда же они получили первые боевые ранения.
– Половина наших уже лежат, – заметил Браги, понаблюдав за боем. – Борс, Рафнир, Тор, Триггва, оба Харальда. Где Бьерн?
Рагнар хохотал и ревел, стоя над схваткой, словно осажденный гончими псами пещерный медведь. Его окружала груда тел.
– Нужно помочь.
– Как? – Хаакен не принадлежал к числу мыслителей, предпочитая следовать примеру других.
Он был крепким, невозмутимым и стойким парнем, в отличие от Браги, который полностью унаследовал ум матери, но почти ничего от безумной отваги отца. Происходящее потрясло его до глубины души. Он не знал, что делать. Хотелось бежать, но вместо этого он бросился в атаку, подражая реву Рагнара. Судьба решила за него.
И тут стало ясно, где Бьерн. Помощник Рагнара бросился на него сзади.
Никакое предостережение не смогло бы достичь опьяненного кровью мозга Рагнара. Все, что мог Браги, – попытаться нагнать Бьерна. Обогнать он его не сумел, но помешал изменнику нанести роковой удар. Отбитый клинок Бьерна вонзился в спину Рагнара на уровне почек. Рагнар взвыл и развернулся. Яростный удар рукояткой топора отшвырнул Бьерна в снег.
А потом колени Волка подогнулись.
Радостно взвыв, мятежники атаковали с новой яростью. У Браги и Хаакена не оставалось времени, чтобы отомстить за отца.
И тут двадцать мятежников завопили.
Рагнар поднялся, рыча, словно тролль с крачнодьянских вершин. Взгляды противников встретились, и наступила тишина.
– Сегодня мы потеряли здесь корону, – пробормотал Рагнар, с разума которого от боли спала пелена безумия. – Предательство всегда порождает еще большее предательство. Больше мы ничего не можем сделать. Соберите раненых.
Какое-то время мятежники зализывали раны и сражались с огнем. Но их противники, нагруженные ранеными, сумели отойти всего на несколько миль. Нильс Стромберг упал и не смог больше подняться. Сыновья, Торкель и Олаф, отказались его бросить. Рагнар зарычал на всех троих, но не смог их убедить. Они остались, глядя на пламя пылающего главного дома. Никто не вправе запретить другому выбрать свою смерть.
Следующим свалился тощий Ларс Грейхам, за ним – Таке Однорукий. В шести милях к югу от владений Хьярлма Андерс Миклассон поскользнулся и скатился с обледеневшего берега ручья, вдоль которого они шли. Он провалился под лед и утонул, прежде чем ему успели помочь. Впрочем, он все равно бы замерз: был страшный холод, и никто не осмелился бы остановиться, чтобы разжечь костер.
– Один за другим, – проворчал Рагнар, пока они складывали камни в грубую пирамиду. – Скоро нас останется слишком мало, чтобы отгонять волков.
Он имел в виду вовсе не людей Хьярлма – по их следу шла стая, добычей которой уже стал постоянно отстававший Ярл Кинсон.
Браги полностью вымотался. Ранения, хоть и небольшие, донимали его подобно мучениям от обдирочного ножа в руках опытного палача, но он молчал, не желая оказаться хуже отца, который был ранен куда серьезнее.
До рассвета дожили Браги, Хаакен, Рагнар и еще пятеро. Они сумели убежать от Хьярлма и отогнать волков. Опустившись без сил на землю в пещере, Рагнар послал Браги и Хаакена разведать близлежащий лес. Преследователи прошли мимо юношей, но даже не остановились. Браги посмотрел им вслед. Бьерн, сам тан и пятнадцать здоровых, разозленных воинов. На самом деле они никого не преследовали – они говорили о том, чтобы дождаться Рагнара в Драукенбринге.
– Хьярлм не дурак, – сказал Рагнар, узнав новости. – Зачем гоняться за Волком по всему лесу, если знаешь, что он рано или поздно вернется в логово?
– Но мама…
– Она справится. Хьярлм ее до смерти боится.
Браги пытался понять выражение отцовского лица, скрытого за густой бородой. Рагнар говорил тихо и напряженно, словно страдая от сильной боли.
– Война закончилась, – сказал он. – Ты должен это понять. Претендент победил. Старая династия закатилась. Больше нет никакого смысла сражаться. Лишь глупец бы так поступил.
Браги прекрасно понял слова отца – не стоило впустую тратить жизнь ради проигранного дела. Пятнадцать лет чтения мудрых мыслей в коротких замечаниях отца не прошли даром.
– Они покинут его столь же быстро, как к нему сбежались. Рано или поздно. Говорят… – Он вздрогнул всем телом. – Говорят, что на юге привечают тролледингцев. За горами, за краем лучников. За прибрежными королевствами. Назревает война. Отважным умным парням может неплохо повезти, пока они будут ждать возвращения прежней власти.
Под краем лучников подразумевалась Итаския, а под прибрежными королевствами – ожерелье городов-государств, опоясывавшее побережье до самого Симбаллавейна. В течение нескольких поколений, когда сходил лед в Тондерхофне и Торсхофне, тролледингские драккары отправлялись сквозь Огненные Языки, чтобы совершить набег на восточное побережье.
– Под сосновой доской, возле верхней петли. На северо-западной стороне. Место отмечено старым разбитым каминным камнем. Там ты найдешь то, что тебе потребуется. Отдай медный амулет человеку по имени Ялмар в таверне «Красный олень» в городе Итаския.
– Но мама…
– Я же сказал – она сумеет о себе позаботиться. Вряд ли она будет счастлива, но справится. Я лишь жалею, что не смогу отправить ее домой.
Браги наконец понял – отец умирает. Рагнар давно уже это знал.
В глазах Браги выступили слезы. Но на него смотрели Хаакен и Сорен, и он должен был показать им, что держит себя в руках. Особенно Хаакену, на чье мнение он полагался больше, чем сам готов был признать.
– Подготовься как следует, – сказал Рагнар. – Переправа через ущелье в это время года будет тяжелой.
– Что насчет Бьерна? – спросил Хаакен. Внебрачный ребенок, которого Бешеный Рагнар нашел в лесу, брошенного на съедение волкам, не скрывал своих чувств. – Рагнар, ты всегда относился ко мне как к собственному сыну, даже в голодные годы, когда слишком мало оставалось для родных детей. Я всегда почитал тебя и слушался, как родного отца. И сейчас я тоже тебя послушаюсь – но лишь после того, как умрет предатель Бьерн. Пусть мои кости растащат волки, пусть душа моя будет вечно обречена бежать с Дикой Охотой, но я не уйду, пока предательство Бьерна остается безнаказанным.
То была гордая и отважная клятва. Все согласились с тем, что она достойна сына Волка. Рагнар и Браги не сводили с него взгляда. Сорен восхищенно кивнул. Для Хаакена, никогда не отличавшегося многословностью, столь длинная речь означала полное обнажение души. Он редко произносил столько слов за целый день.
– Я не забыл про Бьерна. Именно его притворная дружеская улыбка, в то время как он брал плату у Хьярлма, поддерживает во мне жизнь. Он умрет раньше меня, Хаакен. Он будет нести факел, освещающий мой путь в преисподнюю. О, я уже вижу муку в его глазах. Я чувствую запах страха. Я слышу, как он просит Хьярлма поторопиться и подстроить ловушку в Драукенбринге. Волк жив. Он знает Волка. И его волчат. Он знает, что его преследует собственный рок. Мы уйдем утром, после того как похороним старого Свена.
Браги вздрогнул. Он думал, что старый воин просто спит.
– Печален твой конец, друг моего отца, – прошептал Рагнар, обращаясь к мертвецу.
Свен служил их семье, еще когда дед Браги был ребенком. Они дружили со стариком сорок лет. А потом расстались, ненавидя друг друга.
– Может, в Зале Героев они вновь помирятся, – пробормотал Браги.
