Глеб Сафроненко
Быдло-прокуратор
Тем временем «парень» поравнялся с Владленой.
– Григорий иди в спальню, – ласково обратилась она к своему парню и игриво хлопнула его по ягодице, – я ненадолго, я только выслушаю неотесанного солдата и приду к тебе.
– Фи, – махнул Григорий в сторону Андрея и начал подниматься по лестнице, обратно в спальню.
– Чего тебе надо? – спросила Владлена. – Меньше всего я хотела увидеть здесь тебя.
– Взаимно. Но я только что понял, что все это неправда – это всего лишь сон. Но очень важный сон и, мне кажется, особенно важный для тебя.
– Вовсе нет, это все происходит на самом деле. Все именно так и должно быть.
– В твоем понимании? – уточнил Андрей.
– А в чьем же еще? – с негодованием ответила Владлена и с презрением отвела взгляд от недостойного, по ее мнению, собеседника.
– Вот именно, ты выпила лишнего, пришла домой и легла спать вот тебе и снится что-то необычное. А я здесь из-за нашего разговора накануне. Я, правда, хочу помочь тебе. Ты все еще пьяна – понятно. Как это мерзко, как это ужасно.
– Не причитай, говори быстрее и вали отсюда!
– Завтра, на рассвете к тебе приведут на суд человека, – сообщил Григорьевой Андрей.
– И что? Думаешь, удивил меня? Мало я, что ли, судила людей? – кинув презрительный взгляд на Андрея, ответила она.
– Судила? Думаю, что никого. Осуждала или рассуждала, может быть, но чтобы судить. Кому нужны твои рассуждения и осуждения? – с горькой ухмылкой ответил Андрей.
– Ты пришел, чтобы подкалывать меня? Не выйдет, одно мое слово и ты будешь арестован, а после и казнен, если я того захочу, – высокомерно глядя поверх Андрея, ответила Григорьева. – Ты может, не понял, по своей глупости, но я – прокуратор.
– Неужели, прокуратор?! Ваш лексикон, Владлена Витальевна, однако быстро увеличивается, – тихо сказал Андрей, пытаясь смотреть ей в глаза, но ее взор был все выше и выше.
– Что ты сказал?! – раздраженно спросила Григорьева.
– Не важно. Важно другое, к тебе приведут самого Иисуса Христа, с той целью, чтобы ты осудила его на смерть. Не делай этого – не осуждай. А лучше прикажи солдатам и вовсе не арестовывать Христа.
– Иисуса, так Иисуса, Христа, так Христа. Какая мне разница? Если он не виноват, то никто его не приговорит к смерти. Как-нибудь разберусь, без твоих советов, на то я и прокуратор, – ответила Григорьева, восторгаясь собственной важностью.
– Ты не можешь быть прокуратором! – прикрикнул Андрей.
– Это еще почему?
– По многим причинам. Во-первых, в реальной жизни ты живешь в двадцать первом веке, во-вторых, ты живешь в России, в-третьих, ты – женщина.
– Неужели ты заметил, что я женщина? – спросила Григорьева, и в ее взгляде появилось что-то порочное и вожделенное. – И почему я не могу быть прокуратором?
– На каком языке мы сейчас разговариваем? – спросил Андрей.
– На русском, – ответила Григорьева. – И что?
– И как тебя понимают римские легионеры?
– Какая разница, как-то понимают.
– Согласен – не важно. Важно, что завтра к тебе приведут на суд Христа. Не хочешь предотвратить его ареста – тогда не предотвращай, но не осуждай его на распятие. Ты не вправе судить его! Он тебя может судить, ты его нет. Неужели ты этого не понимаешь?! – снова прикрикнул Андрей, заставив Григорьеву посмотреть на себя.
Григорьева выпучила глаза, и покраснела от гнева.
– Пошел вон! – прокричала она, указывая на дверь.
– Виноват, позволь я сначала договорю, – смягчив голос, сказал Андрей.
– Хорошо, – снизошла Григорьева и снова устремила свой взгляд куда-то выше Андрея, – говори и уходи. Только быстрее, у меня много дел. Мне некогда выслушивать твои сомнительные доводы.
– Только выслушай меня внимательно – это для твоей же пользы. Я не знаю, что именно здесь происходит. Скорее всего, это просто странный сон, в котором почему-то мы оба. И меня это немного удивляет и пугает. Но суть не в этом. Сон или не сон, ты здесь в роли прокуратора. И это плохо, – сказал Андрей и сделал шаг в сторону Григорьевой, намереваясь подойти к ней ближе.
– Стой, где стоишь – знай свое место! – скомандовала Григорьева, Андрей остановился. – Я все поняла – ты мне завидуешь.
– Да, я тебе завидую. Мне проще с тобой согласиться, чем спорить. Так вот, по какому-то странному стечению обстоятельств ты прокуратор и утром к тебе приведут Иисуса Христа. Не смей даже пытаться его судить, очень тебя прошу. Если ты осудишь его и отречешься от него здесь – то я боюсь, что он отречется от тебя везде и навсегда. Просто выслушай его, если, конечно, он будет с тобой разговаривать и дай ему спокойно и свободно уйти. Это лучшее что ты можешь сделать, – заключил Андрей.
– Ты понимаешь, глупец, что я служу цезарю? А этот человек настраивает народ против Рима и соответственно против Юлия Цезаря.
– Ага, и против Клеопатры тоже. Не лопни от важности, – сказал Андрей и иронично улыбнулся, но, увидев непонимание и почти полное безмыслие на лице Григорьевой, понял, что шутка не удалась. – Сейчас в Риме правит Тиберий.
– Оговорилась. С кем не бывает, – спокойно ответила погруженная в мысли о собственном величии Владлена.
– Ну да. Только впредь будь осторожнее с подобными оговорками, а то так и должности недолго лишиться.
– Ты что угрожаешь мне? Да кто ты такой?! – завопила Григорьева, снова выпучив свои глаза.
– В том то и дело, что в масштабах таких событий никто – как и ты, – спокойно ответил Андрей. – Эти события уже свершились. Мы можем сделать лишь свой собственный выбор. И я советую тебе признать его невиновным и всего-то.
– И лишиться власти? Ты что дурак? Или я, по-твоему, дура?
– Какой власти ты боишься лишиться?! Нет у тебя никакой власти! Признаешь ты его виновным или невиновным – это твой выбор, личный выбор и ничего больше, от этого ничего не изменится в мире. Ты в любом случае утром проснешься в своей кровати, рядом со своим полу-парнем, с сильной головной болью и пойдешь на работу, и формально, внешне все будет, как и прежде. Ни для кого ничего не изменится, что-то измениться может лишь для тебя. Ты всю жизнь жила так будто нет, и не было никогда Христа. Сейчас ты можешь сделать выбор – окончательно от него отречься, или признать его.
– Что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать что события, в которых ты сейчас участвуешь, на самом деле давно произошли. Поэтому ты никак не можешь на них повлиять.
– С чего ты взял, что все это уже было? – спросила Григорьева, которая, показалось, ненадолго задумалась. Но она не способна была долго думать и мысль, оказавшаяся в ее мозгу, словно мышь в мышеловке не нашла выхода и умерла от голода, только гораздо быстрее, чем умирает мышь.
– Не совсем это, но эти события уже произошли. Об этом написано в библии, если быть точным, то в «Новом завете», – с надеждой ответил Андрей, которому показалось, что Григорьева начала что-то понимать. Но как раз в это время в ее голове умирала мысль.
– На заборе тоже написано, – ответила она после небольшой паузы.
– Дура! – с досадой прокричал Андрей.
– Стража! – прокричала Григорьева. – Выведите отсюда этого солдата и никогда больше не впускайте ко мне!
Андрей вышел от Владлены, от этого быдла, от этого прокуратора. Он собирался пойти в Гефсиманский сад, ему было интересно пройтись по улицам древнего Иерусалима времен Христа, ведь никто доподлинно не знает, как именно выглядел Иерусалим в те времена, а у Андрея появилась возможность увидеть все своими глазами. Была ли соответствующая информация в сознании или подсознании Андрея, или, может, высший разум, зная все и обо всем, создал соответствующие декорации? Неизвестно. Андрей хотел пройтись по Иерусалиму и его окрестностям, но, по законам зыбкого эфемерного мира, преобладающее стремление, отчасти породившее сам этот мир, а именно, в данном случае, стремление предупредить об опасности Христа, поглотило часть пространства и времени… Будто бы Христос не знал о приближающейся опасности… Андрей знал, а Христос нет. Таким образом, римский легионер – Андрей, оказался сразу в Гефсиманском саду.
