Глеб Пудов
Стихотворения

Полная версия

Фотограф Анна Пышинская

© Глеб Пудов, 2021

© Анна Пышинская, фотографии, 2021

ISBN 978-5-0055-4424-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Эта большая книга – итог периода активного творчества Глеба Пудова. В неё вошли разные по жанру, размеру, теме и объёму стихотворения. Несмотря на многоликость, произведения сборника прочно объединены личностью и стилем автора. Поговорим об этой общности подробнее.

Рифма радует разнообразием, здесь уже виден опыт Глеба в стихосложении. Хороши его сочетания «догоняли» – «едва ли», «ты жив» – «тужить», «судьбы» – «суть бы» и многие другие. Один из любимых приёмов автора – экзотические рифмы: «глядишь ты» – «Кришны», «нам» – «Суринам». Честно говоря, в книге экзотических рифм столько, что им пора бы придумать другое определение. Поэт явно избегает глагольных и банальных рифм – видимо, так сказывается на творчестве профессиональный опыт искусствоведа. Иногда встречаются игры с рифмой. В поисках способа её разнообразить, поэт подбирает разные по звучанию и происхождению слова, в том числе устаревшие и иностранные (например, «понта» – «горизонта», «озёра» – «Vad göra?!», «Веласкес» – «The last kiss», «вулкан» – «als ich kann»). Пожалуй, именно рифмовка – одна из привлекательных особенностей сборника.

Рифмы много говорят как о начитанности автора, так и о богатстве его поэтического языка. Стоит признаться, что для полноценного знакомства со сборником полезно иметь под рукой парочку толковых словарей.

Разглядывая мир через калейдоскоп стихотворений Глеба, начинаешь думать, искать, вспоминать и видеть мир по-новому. Можно, конечно, бегло просмотреть каждое стихотворение, ухватить основную мысль и успокоиться на этом, но куда приятнее вдуматься в каждую деталь, рассмотреть её, будто морской камешек на солнце. Их в сборнике действительно много – ярких, живописных деталей!

Глеб любит поиграть и с ритмикой. Есть в этой книге стихи, что медлительны и торжественны, будто волны Эгейского моря. Есть весёлые и безудержные, заражающие буйством народной пляски. Есть и те, что чеканят шаг не хуже римских легионеров.

Несмотря на отделённость языка и форм от привычного мира, автор не всегда рассуждает на отвлечённые темы, близкие и интересные лишь для него. Многие из поднятых вопросов знакомы каждому, кто обращал взор внутрь себя. В сборнике не раз встречается тема двойника: «Увы, в июльской тишине/передо мной возник – / двойник…» («Ошибка»). Разрабатывает поэт и тему внутренней пустоты: «Никто не заметил какой-нибудь фальши:/ все были мертвее, чем он…».

В стихах, как и в отражённой ими жизни, есть место всему. Нашлось оно и для улыбки автора. Многим стихотворениям свойственна мягкая ирония по отношению к миру внутреннему и внешнему (например, «Результат морально-нравственной борьбы» и «Дневник молодого поэта»). Но есть и улыбка напряжённая, тот самый смех сквозь слёзы. Это заметно в мозаичности стихов «Общество с ограниченной ответственностью» и «Государство». Здесь образы отдельных персонажей складываются в картину реальности, которая, за бесполезностью открытого порицания, удостаивается лишь горькой усмешки.

Поэт с интересом включается в любую литературную игру. Например, в сборник вошла серия акростихов «Из истории европейской живописи», где по первым буквам каждой строки можно прочитать скрытое послание. В книге много строк с подтекстом, намёков и аллюзий, которые непросто разгадать с первого прочтения.

Переплетение мест, событий, времён, личностей, жанров, стилей, показывающее историю и творчество как единый непрерывный процесс, – вот суть этого сборника стихотворений. Серьёзное соседствует с пародийным, горькая усмешка – с озорной улыбкой. Но в каждой строке автор предельно честен.

Мария Шебанец, поэтесса (Беларусь)

От автора

Эта книга – итог более чем десятилетнего творчества. В ней представлены стихотворения, которые были ранее опубликованы в нескольких поэтических сборниках, а также в различных периодических изданиях как в России, так и за рубежом. Разумеется, в этом издании собраны только те стихи, которые, на взгляд автора, достойны повторной публикации. Все перечитаны, многие исправлены, к некоторым добавлены необходимые пояснения.

Сборник состоит из стихотворений разных жанров: здесь и баллады, и сонеты, и послания, и элегии, и акростихи. Немалое значение приобрела философская лирика. В книгу не вошли переводы и рецензии на поэтические сборники – объять необъятное невозможно.

В каком бы жанре не создавалось стихотворение, оно лишь – попытка понять и почувствовать окружающую действительность, а в лучшем случае – преобразовать её. Автор не стремился создавать «пронзительные» произведения – сегодня их более чем достаточно. Он лишь стремился сделать мир чуть лучше. Насколько это удалось – судить читателю.

Из сборника «Кентавры, боги и сатиры» (2010)

Малыш

 
Голубыми глазами глядишь ты
на мир и всё тебе ново,
а прекрасная vita nuova
пробегает с движеньями Кришны¹.
 
 
В этом маленьком розовом парке
бессильные падают листья
на пруд зазеркальный — подарки
от тех, кого помнят на лица.
 
 
Ты всё это видишь. Начало
твоей жизни уже покатилось,
как ком с голубого Монблана²
и в пульс твой уже превратилось.
 
 
Хронометр пущен. Мгновенья
исправно бегут до секунды
последней, когда твои нужды
стеснятся до лужи земельной.
 

Телеграмма

 
На пашне с упорством бычачьим
трудись ты с утра тчк
Владыка бессмертных и смертных
заполнит твои закрома.
 
 
Под тридцать себе от соседей
жену из девиц выбирай,
раба зпт волкодава
купи и вот тебе рай.
 
 
Соседей зови на попойки,
но с братом ты дело верши
при верных свидетелях. Плутос³
твои преумножит гроши.
 
 
Богов почитай, справедливость
почтением в дом призови,
коль плохо ведёт себя снова
жестокий и злой визави.
 
 
Не вздумай еды или денег
у ближнего ты занимать:
ни дать не дадут, а догонят —
мотыгой посмеют поддать.
 
 
В истоки и устья речушек
мочиться не смей, а не то
накажут тебя нереиды
Гелена, затем Эрато.
 
 
Богатство и в нашем столетьи
синоним успеха, и вот
затем ты с бычачьим упорством
трудись тчк Гесиод⁴.
 

Санкт-Петербург

Рассказ про ворону

 
Проходя каждый день мимо мёртвой вороны,
я видел её разложение. Труп
сначала был сиз, словно купол Сорбонны⁵,
потом словно зуб
почернел. Роились вокруг разложения мухи
(о смерти вороны им ветер донёс
тяжёлые слухи),
потом прибежал и потряс полупорванным ухом
побитый машинами пёс.
Прошло две недели. Стояла погода
приятная нашим заморским гостям,
что грелись на солнце у входа
в гранитную крепость. Вороньим костям
тоже было тепло: побелели на солнце, истёрлись в песок,
и чуть позже прохожие люди
могли наблюдать у натруженных ног
пропадания чудо —
мокрое место. Да, мокрое место, где, тая, тропа
лениво людей подводила
к трамваю. Чуть позже природа (и снова не в срок)
весну сотворила.
Исчезла зима, и день был так тёпел и ясен.
На месте вороны явился цветок.
И был он прекрасен.
 

Санкт-Петербург

Оссиан

 
С оттенком грусти величавой,
с вселенским ужасом в глазах,
явился с местного причала
к нам некий юноша в очках.
В старинный город над рекой
приехал гений молодой.
 
 
Прошло два дня. Наш Оссиан⁶
провёл их тихо, сыт и пьян.
Он жил особой незаметной
в тиши гостиничных палат.
Цинично завтракал котлетой
и драил руки, как Пилат.
 
 
Всё шло чудесно в этом лучшем
из обитаемых миров:
порой грешно, но чаще скучно
в глуши пустынных номеров,
ведь непогода пиром пресным
его ссылала с книгой в кресло.
 
 
Прошло два месяца. Поэт
уже в вчерашнее одет
и рад вновь прибывшему гостю,
как увольнению солдат,
и всё же драит свои кости
a la помянутый Пилат.
 
 
Ах, простодушие провинций!
Прекрасна музыка глуши!
И кружевное полусвинство
и полусчастие в пыли!
Уже дежурный свой стишок
поэт наш тиснул в номерок
 
 
треской пропахнувшей «вечорки» —
испытанного средства порки
и похвалы. Теперь женат
и носит стёганый халат.
По вечерам с соседом в вист⁷
изящно – истинный артист! —
играет бывший Оссиан,
но, впрочем, тоже сыт и пьян.
 

Санкт-Петербург

«Огонь не клеился к дровам…»

 
Огонь не клеился к дровам,
сентябрь был на волоске,
и я в тревоге и тоске
чужим прислуживал богам.
 
 
И всё кричало мне: «Не тронь!»
Всё говорило мне о том,
что даже жертвенным скотом
чужой не выкупить огонь.
 

Заречный

Встреча

 
Светофор. Перекрёсток.
– «Здравствуй…»
– «Привет!»
– «Как дела?»
– «Да неплохо. А ты?
– «Всё по-старому. Знаешь, тут рядом кафе,
там так тихо, повсюду цветы…»
– «Не могу, я так занят, я очень спешу,
меня ждут. Ты звони. Ну, пока!»
– «До свиданья, но помни: ещё берегу
твоего горемыку-кота,
он ждёт тебя…»
– «Правда? А я и забыл.
Извини, побегу!»
– «Подожди…»
– «А кота я дарю. Для того, чтоб не выл,
погуляй с ним. Потом – утопи».
 

Санкт-Петербург

Письмо Одиссея Телемаку

 
Опять распускаю дежурный ковёр,
ковёр с бахромою из шёлковых ниток.
И вечер, что руку над небом простёр,
мне хуже богами назначенных пыток.
 
 
Уплыла на запад подруга моя,
а я – Одиссей, я – владыка Итаки,
сижу во дворце, из окошка смотря
на пришлых невест перемирья и драки.
 
 
Гуляет в тиши коридоров мой сын,
отца за ковры и невест презирая.
А что я могу, если в духе перин
меня воспитала семья дорогая?
 
 
Прожил как цветок я в хрустальном дворце,
защитой он был от всех страхов и прозы.
Судьба – садовод в кипарисном ларце
хранила от ветра свою туберозу.
 
 
О, сын мой! Возлюбленный сын Телемак!
Беги из дворца, на свободу, в просторы!
Чтоб затхлая жизнь всех проклятых Итак
тебя не покрыла семейным позором!
 
 
Садись на корабль и назад не гляди!
Не гнись, не тушуйся ты в крае далёком!
Потомков своих, Телемак, пощади!
Сумей же разбить ты хоть несколько стёкол!
 

Галера

 
Я плыву средь товарищей сильных
на прекрасном большом корабле,
небеса улыбаются синью,
растворяясь в воде.
 
 
Над волнами Эвксинского понта
мы летим, у Студёных морей⁸
мы врезаемся в ширь горизонта
перекрестьями рей.
 
 
Мы срываем с деревьев кокосы
и готовим искрящийся лёд
для запасов, которые просит
европейский народ.
 
 
Наши плаванья чудны, но всё же
почему-то я жизни не рад.
– «Отчего?» – вы киваете? «Боже!
потому что я – раб!»
 

Санкт-Петербург

Кирилл и Ферапонт

 
Много лет посвятил преподобный Кирилл
укреплению церкви Христовой,
но просилась душа на молитву туда,
где нет прелестей града большого.
 
 
И однажды, когда он молитву творил
в своей келье холодной, сиянье
увидал он среди полуночных светил,
там, где крепится свод мирозданья.
 
 
И всё ярче и ярче светились огни,
приближаясь к кирилловой келье,
становились похожи на пламя они,
что цветёт по ночам в Белозерье.
 
 
И услышал Кирилл неизведанный глас:
– «О, изыди, изыди, игумен!
Наступает теперь твой назначенный час,
будет подвиг прекрасен, но труден.
 
 
Ты до смерти пребудешь в озёрном краю,
там, где лес шелестит над водою,
и построишь из брёвен землянку свою,
и поставишь там крест. За тобою
 
 
воспоследует брат. Ты прими его. Рад
он пойти. Как и ты, он бесстрашен».
И затем те лучи стали глуше в ночи,
занималась денница⁹ меж башен.
 
 
И главу преклонив, её встретил святой,
седина на висках серебрилась,
с благодарностью он у иконы святой
принимал Провидения милость.
 
 
Через несколько дней появился монах
Ферапонт и поведал, что много
в том озёрном краю, в тех сосновых лесах,
мест для тех, кто устал от земного.
 
 
Преподобный Кирилл в тот же месяц решил
отправляться в дорогу. И весь он
погружён был в те дни в тяжкий труд до зари,
но душою был бодр и весел.
 
 
На лазурной заре, когда в старой Москве
тишина от Кремля до окраин
обрамляет собой, словно белой стеной
небеса, и зловещее грает
 
 
на крестах вороньё, они двинулись в путь,
в путь опасный в пустынные земли,
одинокого жительства истовый труд
их наполнит в лесах Белозерья.
 
 
Шёл Кирилл впереди, Ферапонт позади
поспевал за игуменом еле.
Торопились они в своём долгом пути,
шли на север, где сосны и ели
 
 
обнимают вокруг все озёра, как друг
друга нежные добрые дети,
там, где пусто окрест, где воздвигнут свой крест,
где построят землянку и клети¹⁰.
 
 
И однажды в тот день, когда чёрная тень
покрывала всю землю, и взором
улетающих стай был наполнен тот край,
два монаха увидели гору,
 
 
и взошли на неё. Ферапонту сказал,
оглядевшись на синие дали,
преподобный Кирилл: «Это место искал.
Монастырь здесь с тобою поставим».
 
 
Среди тёмных лесов, что в озёрной глуши,
появились и башни и стены.
И сегодня ещё там, где братья прошли,
слышит лес разговор их священный.
 

Кириллов, Санкт-Петербург

Сценарий для Голливуда

 
Царь домой возвращался от тестя
на красивом большом корабле,
рядом с ним, на возвышенном месте,
как обещано было жене,
восседала сестра её. Ветер
ей, проказник, порой обнажал
(к восхищенью мужчины) под вечер
руки, плечи и грудь. Возжелал
мореход её буйно (никто же
не узнает). Быстрей к берегам!
Там зелёные травы как ложе
будут мягки горячим телам.
Как задумано – сделано. Дева
недовольна, грозит рассказать
о содеянном, в приступе гнева
обещает какую-то мать
показать самодержцу. Что делать?
Муж главою в печали поник,
призадумался крепко. И смело
он затем её длинный язык
отсекает! Казалось бы, – баста.
Дело сделано, баба молчит,
и жене об ужасном несчастье
мореход со слезой говорит:
по дороге скончалась. Однако
дело приняло тот оборот,
при котором жена его как-то
разузнала, что тихо живёт
безъязыкая рядом, в сарае,
и ковры там сюжетные ткёт,
как Арахна¹¹ иглою играя,
и отмщения верного ждёт.
Состраданьем к сестрице пылая,
мореходова смотрит жена
на сыночка. Взыграла родная
в ней кровинушка: «Будет сестра
отомщённой… Вина сюда! Ну же,
торопитесь Либера¹² почтить!
Слугам к ночи готовить нам ужин!
Мясо будет, кинжал наточить
мне осталось…» И в царских палатах
так светло, ведь десятки огней
зажжены. Из супруговой хаты
удалила жена всех людей
(есть причина: особое яство
приготовила мужу она).
Тишина воцарилась, как в яслях
палестинских. Выходит, неся
золочёное блюдо, и следом
ей какая-то служка. Ножом
разрезают мясное. Отведал
мореход, похвалил. Но потом
поднимает накидку немая.
Царь кричит и хватает мечи.
– «Ну, отведал сыночка? Не мало?» —
вопрошает супруга в ночи.
– «Ах, вы фурии злобные! Стервы!» —
мореход разъярён. И на том
завершается thriller (наверно,
ясно всем, Что за царским столом
началось). То ли парок¹³ уроки
молодцам здесь иль просто игра
положений? Свирепствовал рок и
наслаждался резнёй до утра.
 

Санкт-Петербург

Если б…

«Штабы поднялись. Оборвалась торговля и труд»

(Саша Чёрный. Отступление)

 
Когда-то давно, когда в мире
вновь слышалось эхо войны,
я жил в коммунальной квартире
и мыл за собою полы.
 
 
Вода у нас свадебным чудом
бежала из разных кранов,
а страшное слово «посуда»
шуршало из пыльных углов.
 

1

 
Люди в квартире большой проживали,
имя моё они знали
едва ли.
 
 
Седой старичок и, признаться, милейший,
комнату справа собой заполнял.
Жену его (видом – японская гейша)
редко в квартире кто-либо встречал.
Был глуховат тот седой Филемон,
кричала на ухо, краснея, Бавкида¹⁴.
Только поэтому брак их силён,
что редко супругу он видел
и слышал. Бывает спасён Гименей
отсутствием рядом нам близких людей.
 
 
Соседями слева стала тогда
семья небольшая: она и… она.
То женщина с взрослой дочуркой.
Зиккурат¹⁵ из поникших окурков
под утро выдерживал стол.
Узоры из длинных волос
украшали занозистый пол.
 

2

 
Споры велись по ночам и научный диспут
посвящён был проблеме: «Испорченный суп
и влияние тонны природных солей на живой организм».
Организмом был я. Иногда кретинизм
позволял мне вести разговоры с соседом
о пользе футбола и прочей спортивной игры.
Сосед Филемон был по сути своей домоседом,
но при слове «Зенит»¹⁶ он сурово топорщил усы.
Далеко ль до беды?
 
 
Но, в общем, мы мирно тогда проживали,
хотя повторю: моё имя едва ли
соседи узнали.
Никто не пытался оттяпать полметра
у меня, ведь триумф оккупаций
почуять никто не хотел, вариаций
на тему войны никто бы из нас не сыграл
костями друг друга. И молью ракетной
не был бы съеден несчастный Цхинвал¹⁷,
если бы всюду соседи жили так же, как мы.
 

Санкт-Петербург

Баллада о господине Олафе

 
Ночь. Тишина. Только где-то вдали,
там, где сверкают извивы реки,
всадник стремится на чёрном коне,
складки играют волной на плаще.
Кто это мчится? То Олаф, барон.
Завтра – женитьба, торопится он.
Гости приедут на свадебный пир,
стукнутся звонко бокал и потир.
Слышишь? Какие-то в лунную ночь
звуки в долине: прекрасная дочь
лесного царя среди эльфов в глуши
танцует, смеясь. Человек, не дыши!
Увы, заманила на отсвет огня
всадника дочерь лесного царя.
 
 
– «Олаф, недавно прослышала я,
что в танце Вы – мастер. Прошу Вас, меня
за руку возьмите. Под музыку лир
станцуем мы с Вами, tritt tanzen mit mir!»¹⁸
– «Сударыня, лучше танцует сатир
двурогий, чем я. Засмеёт Вас весь мир
лесной».
– «Ах, барон, я Вам парочку шпор
вручу, каковых Вы ещё до сих пор
не видели».
– «Нет! И окончим же спор!
Танцор я негодный, мой танец не спор,
не очень изящен».
– «Я много рубах
шёлковых Вам…». – «… nicht tanzen ich mag!»¹⁹
– «Золота много».
– «За деньги, почёт
спасибо, царевна, но, знаете, ждёт
невеста меня, ведь я завтра женюсь».
– «Постой же, несчастный!»
– «Вас не боюсь».
– «Болезни и боли тебя целиком
поглотят! Тебя и невесту, и дом!
Теперь убирайся! Исчезни ты прочь!
Ты вспомнишь когда-нибудь царскую дочь!»
 
 
– «Ах, больно мне, мама», – Herr Olaf сказал,
когда на коне он домой прискакал —
попал я в лесу на таинственный бал.
Он был без свечей, канделябров и зал,
я видел там эльфов и гномов, цариц,
не пал я пред ними от гордости ниц,
не стал танцевать я с царевной. В груди
теперь так тревожно от серой тоски…».
– «Господь милосерден. Тревоги твои
пройдут в одночасье. Прими мой совет:
скоро проглянет далёкий рассвет,
а завтра – твой день. Ты иди отдыхать.
Недолго тебе в одиночестве спать».
Утром, как только на небо взошло
солнце и стало повсюду светло,
говор и смех растеклись по полям —
гости катили к баронским дверям.
– «А где наш жених? Где счастливый барон?»
– «Ах, тише, друзья! То ли явь, то ли сон —
сегодня под утро казалось ему,
как будто бы он танцевать на балу
с царевной не стал! И как иней он бел,
в кровати лежит, и, боюсь, заболел…».
– «Мы счастьем разгоним барона хандру,
ведь мёд и вино мы на свадьбу ему
везём! Где же Олаф? Не слышен тот глас,
которым на свадьбу сзывал он всех нас…»
– «Прошу вас, потише! За мною сейчас
ступайте».
– «Сударыня, старых друзей,
мы просим, ведите к нему поскорей».
Вот скрипнули двери и с шумом толпа
по лестницам вниз, словно змей, поползла.
В покоях барона увидели: он
вкушает в кровати предсвадебный сон.
Но что это? Пала на грудь голова,
дыхания нет и вокруг – тишина.
 

Санкт-Петербург

«Каков язык – таков и ты…»

 
Каков язык – таков и ты,
не надо возражений. Я
уверен в том до хрипоты,
как в правилах сложения.
 
 
Язык – твой друг заклятый, бог
диктующий, ревнующий
к всему, что мимо (мимо строк)
проходит испытующе.
 
 
Лови момент, пока ты жив
игрой филологической.
Потом пройдёт. И лишь тужить
останется стоически.
 

Санкт-Петербург

Из сборника «Представления» (2015)

«А теперь успокойся и краткий итог…»

 
А теперь успокойся и краткий итог
подведи своим мыслям, поступкам, – себе:
совершил ли ты то, что когда-то бы мог,
и какая причина ещё быть в судьбе
этой синей планеты согреет тебя?
Для чего ты живёшь на планете Земля?
 
 
Не спеши с приговором. Не вдруг оглянись
на безумные танцы под вывеской «жизнь».
В глубину продираясь всех тех перспектив
чёрно-белых, как между дельфинов Жак-Ив²⁰,
не руби сгоряча. Меж нас мало святых —
слишком часто судьба нам пинает поддых.
 
 
Просто вспомни о том, не зарыл ли свой дар,
не обидел ль кого, не желал ли жены
и осла, и богатства чужого, на Вы
был ли с ближним – не важно, он молод иль стар.
Просто вспомни о том (как Исайя прорек),
а искал ли ты правды всю жизнь, человек?
 

Санкт-Петербург

Дальше от солнца

1. Красота вкрадчивой речи

 
Пока кровавая морда забвения
не сожрала последние встречи,
я успею сказать, что не верю я
в красоту твоей вкрадчивой речи.
 
 
И пока ты не ушла победившею,
пока много на сердце картечи,
я скажу, что не верю в прокисшую
красоту твоей вкрадчивой речи.
 

2. Облака

 
Вот облака – плавучий компромат
на то, что «под», на то, что «снизу».
Как бриллиант в две тысячи карат,
доступный даже нищему маркизу.
 
 
Насмешка над разумным бытием,
ошибка для таблицы Пифагора,
вершина бесполезности из тем
пустого поэтического вздора.
 
 
Всё это кажется серьёзному уму.
Он не даёт для неба визу.
Не от того, что он внизу,
а от того, что – снизу.
 

Вологодская область

3. Девица

«Уважаемые пассажиры! Сегодня предлагается вашему вниманию средство от темноты…»

(Из монолога в метро)

 
У речки – три купола. Еле
заметен их острый абрис.
Под тенью берёзы и ели
скучает рифлёный карниз.
 
 
Замок возле церкви на двери.
Замок на скрещеньи ворот.
Как девица томная, вера
здесь скромно и тихо живёт:
 
 
молитвы поёт потихоньку,
и свеч зажигает огни.
Похожи на бусинки тонким
своим полукругом они.
 
 
Чуть скрипнет в тиши половица,
уж вера стремится под сень
алтарной преграды, где лица
знакомые, нимбы и тень.
 

Кемь