Глеб Пудов
Паутина. С миру по нитке

Полная версия

© Глеб Пудов, 2022

© Мария Шебанец, 2022

ISBN 978-5-0056-8170-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От авторов

Эта книга посвящена теме путешествий, хождений, странствий. Дальних и не очень, реальных и воображаемых, удачных и «пустых». Стоит «озвучить» путешествие любимыми мелодиями, обнаружить рядом ненавязчивых спутников – и недавние беды окажутся лишь усмешкой судьбы. Пролетающие мимо фрагменты реальности уверят в относительности событий и почти не нарочно намекнут на существование вечности. Эти же фрагменты напомнят о разнообразии мира и придадут жизни богатство и глубину. Всё, что путешественник оставил позади, потеряется в ряду схожих событий, лишившись ядовитого жала. Жизнь снова начнёт улыбаться, её горизонты расширятся – и постепенно счастье «просто-существования» заполнит душу. Как же исцеляет Путешествие!

Такое состояние «между» естественно для человека. Конечно, можно уподобиться хомяку и спокойно жить в норе, изредка выглядывая наружу. Мир станет удобным и домашним, но в жизнь войдёт страх лишиться уюта. Если же homo хочет быть sapiens-ом, то пункт наблюдения стоит менять как можно чаще. И это вовсе не призыв к бродяжничеству. Норой может быть и застоявшаяся система взглядов, а путешествием – хорошая книга.

По сути, речь на этих страницах идёт о движении: движении к лучшему, совершенному, высокому.

РАЗДЕЛ 1. СТИХИ

ГЛЕБ ПУДОВ

Города и веси

Полоцк

 
Как много уже поколений цветов
на этой поляне сменилось,
их прадеды помнят рожденье крестов
и Велеса древнюю милость.
В ночи они видели: волком Всеслав
вдоль рек серебристых скакал,
и, воев дружины повсюду собрав,
дорогу он перебегал
великому Солнцу, и сотни щитов
в лучах полудневных светилось….
Как много уже поколений цветов
на этой поляне сменилось.
 

Мозырь

 
Возможно, я вытащил козырь:
погоде плохой вопреки
приехал я вечером в Мозырь,
что спит возле чёрной реки.
 
 
Костёл прошептал: «Прывітанне!»¹
река прошептала: «Привет!»,
а несколько новеньких зданий
сложились в дежурный сонет.
 
 
Як справы², задумчивый город?
Явился к тебе неспроста:
к судьбе я обычной приколот,
как кнопка к квадрату стола.
 
 
И вот я, несчастная кнопка,
исчез всем столам вопреки,
пришёл своей бодрой походкой
к воде этой чёрной реки.
 
 
И где ты искать меня будешь,
вселенская сила, скажи?
Поищешь меня и забудешь —
других в своих танцах кружи.
 

Железный город с цветочным сердцем (Могилёв)

 
И справа – труба и слева – труба:
«Вітае гасцей Магілёў!»³
Настолько скупою стала судьба,
что в речке отсутствует клёв.
 
 
Как бабочка стих застыл на стене:
коснись его – вмиг улетит;
в пустой галерее профиль Мане
имеет растерянный вид.
 
 
Чуть далее пылью дышит «Строммаш»⁴ —
Отечеству нужен металл!
И древний изящный чудо-увраж
воронкой бензиновой стал…
 

Гомель

 
Сижу возле глыбы дворцовой⁵
и слушаю звонкие трели,
что сверху, от башен и овов⁶,
нежданно ко мне прилетели.
 
 
Поют воробьи-министрели,
цветут золотые тюльпаны —
пейзаж середины апреля
частицей души моей станет.
 

Троицкое предместье (Минск)

 
Спят под кровлей черепичной
два серебряных орла —
тишина во град столичный
неожиданно пришла.
 
 
Спят проулки, парки, скверы,
тени спят и речка спит,
ветер только старой дверью
в тёмной кáвярне⁷ скрипит.
 
 
Всё уснуло до рассвета,
проводили все зарю,
отчего же ночью этой
я один ещё не сплю?
 

Вариации (Мир)

 
1. Фруктовый сад
 
 
Литва. В серебристой долине
ночной воцарился покой.
О прошлых столетьях лениво
беседует месяц с рекой.
 
 
Среди камышей горемычных
печальный разносится слух:
со дна с равнодушьем привычным
волна принесла сразу двух.
 
 
Теперь от цветущего сада
остался лишь рубленый след.
За всё человечеству надо
держать перед Миром ответ.
 

Мирский замок (XVI век).

 
2. Этюд
 
 
Литва. В серебристой долине
разли́лась полночная тишь.
Лишь где-то на речке лениво
бормочет уснувший камыш.
 
 
Пять башен старинного замка
над Миром легко вознеслись,
как будто в волшебную рамку
замкнули окрестную жизнь.
 
 
3. Жребий
 
 
Литва. В серебристой долине —
бессонная летняя ночь.
Король своей мантией длинной
укутал красавицу-дочь.
 
 
Пойти за царя московитов —
таков её жребий, увы.
«О, боги! Не умер бы Витовт⁸,
не были б под властью Москвы!»
 

Моль и вечность (Несвиж)

I. Под костёлом

 
Старинная крипта⁹. Повсюду – гробы
и холод, как в первую ночь,
когда человека выталкивал прочь
архангел под звуки трубы.
 
 
Одеты в бальзам молодые тела,
другие закутаны в цинк —
а ведь когда-то в сплетеньях терцин
их жизнь полноводно текла.
 

II. Король

 
Могуч и блистателен был Радзивилл,
богат, как лидийский король¹⁰,
умело играл европейскую роль
средь замков, усадеб и вилл.
 
 
Но смерть, как известно, нам всем суждена,
как молвил библейский пророк.
Ведь все, кто родился, имеют свой срок
и пьют свою чашу до дна.
 
 
Итак, он умре. Он сыграл свою роль
и должен навеки уйти,
окончил владыка земные пути.
Да здравствует новый король!
 
 
Столетья прошли. «О несчастье! О боль!» —
стенают потомки навзрыд:
один из гробов был однажды открыт,
а там – только сытая моль…
 

Несвижский замок (XVI – XVIII века).

Гродно

 
В краю непуганых соборов
всё также ветер в листьях спит,
река имеет тот же норов
и величавый польский вид.
 
 
По небу тянется неспешно
ладей пушистых караван,
как в базилике безутешный
ряд полусонных прихожан.
 
 
И – слава Богу! Неизменна
реальность чудо-городка.
И пусть действительность так бренна,
а жизнь повсюду – коротка!
 

Костёл Благовещения Пресвятой Девы Марии и монастырь бригиток в Гродно (1634 – 1642).

Пейзаж (Молодечно)

 
В полях развалился зелёный дракон,
хозяином он возлежит:
то с ветром залётным поёт в унисон,
то молча на небо глядит.
 
 
Играет на солнце его чешуя,
глаза голубые горят.
Давно полюбил он леса и поля,
и выплюнул мерзостный яд.
 

«Мороз и солнце. День обычный…»

 
Мороз и солнце. День обычный:
вокруг – уральская зима,
брожу с коляской горемычной
средь куч собачьего дерьма;
поют метели, ветер свищет,
коляска гнётся и скрипит.
Я словно Иов на гноище.
Но Бог со мной не говорит.
 

Екатеринбург

Женский сон

 
Кондуктор уснул, а троллейбус двурогий
чуть слышно ползёт в темноте.
Знакомые тени лежат вдоль дороги,
на твёрдом уральском хребте.
 
 
Кондуктору снятся волшебные дали,
и лето, и танцы, и Он;
как будто бы солнышко прежним осталось,
как будто бы счастье – не сон.
 

Екатеринбург

Забытая губерния

I. Этюд

 
Заросшие снегом больные деревни
скрипят на холодном ветру:
кресты и берёзы на кладбище древнем
пеняют на злую пургу.
 
 
В пустующей церкви голодные птицы
на тусклые фрески глядят;
теперь только ветер приходит молиться
на чёрных святителей ряд.
 
 
По узкой дороге бредёт горемыка,
на нём – полинялый тулуп.
Не слышит несчастный звериного рыка —
медведя, что ловок и глуп.
 
 
Кресты и берёзы на кладбище древнем
пеняют на злую судьбу,
а рядом лежит, под ветвями деревьев,
крестьянин с дырою во лбу.
 

II. Зима

 
В забытой губернии – снова зима:
замёрзшие птицы лежат на снегу,
зарезаны овцы, пусты закрома, —
как будто деревни достались врагу.
 
 
А в местных газетах – весёлый трезвон:
изволил царь-батюшка в Ялту отплыть;
трепещет Европа; султан посрамлён —
бежит его войско, бежит во всю прыть;
 
 
построили церковь (а, может быть, две!)
и дом для сирот; окрестили татар;
поставили бани чуть ближе к воде,
иначе их вновь уничтожит пожар.
 
 
Замёрзшие птицы лежат на снегу,
зарезаны овцы, пусты закрома,
как будто деревни достались врагу, —
в забытой губернии снова зима.
 

III. Древнее село

 
Разбиты окошки, распахнута дверь,
нетронутый снег на крыльце,
глядит на проезжих покинутый зверь
с улыбкой на сером лице.
 
 
Покой, тишина в этом древнем селе —
рассыпались все кто куда…
Порою среди перекошенных слег¹¹
чуть слышно бормочет вода.
 

Киров

Поэт и купец

 
На Синичьей горе ветер в листьях шумит,
тишина у крестов разомлела,
примостился на камне проезжий пиит —
пригласило чернильное дело.
 
 
У церковных камней землю давит плита,
то могила купца Соколова,
в девятнадцатом веке он отбыл туда,
где, надеюсь, так мало земного.
 
 
Книги пишет поэт, деньги копит купец,
все, конечно же, – разные люди.
Сам решай, что важней, пока, наконец,
не свершилось Пришествия чудо.
 

Великий Новгород

Церковь Петра и Павла на Синичьей горе (1185 – 1192).

Исцеление от болезни

«Постыдное второрожденье…»

(В. В. Щировский)

 
И вот опять – перерожденье:
стал обывателем поэт.
Брожу по улицам весь день я
и наблюдаю белый свет.
 
 
Явились люди, птицы, кошки,
включился шум больших дорог,
толпу заметил понемножку,
услышал шелест её ног.
 
 
Прекрасны тёплые котлеты!
Заманчив ласковый уют!
Не кормят жаркие сонеты,
а лишь тревожат и гнетут…
 

Петергоф

Размышления перед бокалом с ядом

 
Если завтра я умру,
что я буду делать?
Превратится в мишуру
молодое тело.
 
 
Черви тихо поползут
по остывшей плоти,
обретут во мне уют,
как тростник – в болоте.
 
 
Люди будут иногда
плакать надо мною,
но потом, через года,
станут перегноем.
 
 
Потускнеет солнце вдруг
и поникнут травы…
Нет, не завтра я умру.
Вылейте отраву.
 

Петергоф