Глеб Пудов
О народном искусстве

Полная версия

Роль Льва Адольфовича в комплектовании коллекции молодого отдела можно назвать определяющей. В октябре 1938 года он «получил и доставил» из Москвы в Русский музей группу «Челюскинцы», в Музее игрушки (г. Загорск) отобрал 149 вещей в обмен на произведения из ГРМ, разработал ориентировочный список экспонатов, необходимый для развертывания постоянной экспозиции⁸³, хлопотал о получении произведений с выставок и выделении денег на покупку вещей для коллекции ОНХР⁸⁴. В 1940 году заказал игрушки М. В. Дружинину⁸⁵ (до этого – пряничные доски устюженскому мастеру И. Г. Романову⁸⁶), также был осуществлен обмен произведениями с Музеем этнографии, Историческим музеем, Уфимским и Владимирским краеведческими музеями⁸⁷, предпринимались попытки обмена и с другими музеями.

Энтузиазм и работоспособность Л.А.Динцеса были поистине безграничны. Немаловажное значение заведующий придавал организации постоянной экспозиции отдела.

Подготовка первой экспозиции народного искусства

Уже в названной статье Л. А. Динцеса и К. А. Большевой, датированной ноябрем 1938 года, шла речь о постоянной экспозиции ОНХР. Предполагалось, что первым разделом будет показ общего развития русского народного искусства, вторым – обзор современного народного искусства РСФСР, третьим – детальный показ искусства Ленинградской области в прошлом и настоящем⁸⁸. 21 мая 1939 года на заседании Научного совета ГРМ Динцес сделал доклад о принципах новой экспозиции. Среди прочего он сказал: «Развитие русского народного искусства необходимо будет показать не как нечто побочное, а как органически связанное с общим развитием русского искусства. Это определяет масштабы нашей работы… Если нам удастся в Русском музее ввести в общий комплекс процесса развития русского искусства народное искусство и привести его во взаимоотношение со всеми остальными разделами русского искусства, то тогда наш музей будет по праву называться „Русским“»⁸⁹. Было решено, что доклад о новой экспозиции Динцес сделает также в Москве перед авторитетными искусствоведами.

Согласно протоколам заседания по планам на 1940 год, подробный план постоянной экспозиции должен был быть представлен 16—17 марта 1940 года⁹⁰. Однако Лев Адольфович сделал это только 25 апреля. Экспозицию предполагалось развернуть в последних четырех залах I этажа левого крыла здания по каналу Грибоедова, причем второй зал должен быть разделен на два, а в последний зал включалось небольшое помещение за арками. Стало быть, экспозиция должна была состоять из шести залов, включавших следующие темы:

– а) Древнейшие формы русского народного искусства б) вхождение в народное искусство творчески освоенных ранне-феодальных мотивов в) местные северные древние формы. Соприкосновение их с Ижорой и Карелой.

– а) средне-русские местные формы (на основе древних) б) соприкосновение с искусством поволжских народов в) местные формы на основе творческого освоения форм ренессанса, барокко и искусства Востока (XVI—XVII вв.)

– Формы XVIII и первой половины XIX вв.: а) в работах крепостных и иных мастерских б) в реалистической народной декоративной трактовке и в народном жанре (частично сатирическом)

– а) усиленное освоение городских мотивов в связи с развитием кустарничества с середины XIX века. Создание средней, т.н. «мещанской» струи народного искусства б) продукция мастерских земств и других организаций

– Народное искусство РСФСР. Достижения в а) росписи б) резьбе по кости в) резьбе по дереву г) керамике д) вышивке е) кружеве и др.

– Подраздел предыдущей темы: народное искусство Ленинградской области, главным образом, ткачество, строчка, резьба по дереву⁹¹.

Небольшие масштабы экспозиции объяснялись Л. А. Динцесом нехваткой произведений советского времени; недостатком средств для оформления экспозиции и изготовления музейной мебели. Сотрудники ОНХР со временем предполагали открыть более обширную экспозицию.

Произведения располагались не в зависимости от времени их изготовления, а «в порядке возникновения их форм». По словам Л. А. Динцеса, «такой метод… давал возможность… представить народное искусство, не как нечто застывшее, а как постоянно обогащающееся и развивающееся при сохранении форм глубокой старины»⁹².

Доклад Льва Адольфовича вызвал оживленную дискуссию в Научном Совете ГРМ (16 мая 1940 года). В итоге заседания среди прочего было постановлено: 1. Считать работу, проделанную ОХНР, ценной в теоретическом плане, отмечая некоторую спорность экспозиции, 2. Отделу НХР запланировать несколько докладов с привлечением других отделов ГРМ и специалистов-этнографов для проверки установок своей экспозиции, 3. «экспозицию ОНХР подать таким образом, чтобы она была доходчива до зрителя, на высококачественном материале, поданном в хорошем оформлении», 4. установить связь с отделами древнерусского и прикладного искусства.

Одновременно в Управление по делам искусств при СНК РСФСР 27 мая был отправлен план экспозиции с тем, чтоб созвать видных специалистов и обсудить его. Предполагалось пригласить М. В. Алпатова, Б. А. Рыбакова, Н. Н. Соболева, Соколова, В. М. Василенко (с пожеланием расширить этот список). Л. А. Динцес в июне командировался в Москву⁹³. Э. А. Гутнов, и.о. начальника изобразительного отдела, которому и был отправлен план, ответил согласием и дополнительно пригласил Д. Е. Аркина, Н. А. Кожина, И. И. Овешкова и З. Я. Швагер⁹⁴. Доклад состоялся 26 июня 1940 года, на нем присутствовали не все названные специалисты. В числе новых лиц были Н. Р. Левинсон, Л. В. Розенталь и В. Н. Кубов⁹⁵. У специалистов возникло несколько вопросов, главными из которых были следующие: будет ли понятна экспозиция массовому зрителю; не даст ли демонстрация древних мотивов на позднейших образцах ложного представления о народном искусстве; в равной ли степени представлены произведения разных областей; не будет ли преобладания вышивки. В итоге, «отмечая значительность и своевременность предложенного тов. Динцесом плана», собравшиеся предложили считать экспозицию опытной, экспериментальной⁹⁶.

Таким образом, архивные документы свидетельствуют, что первая экспозиция ОНХР вызвала в научной среде оживленную дискуссию. Были признаны необходимость и закономерность ее появления, «ее новаторский и экспериментаторский характер»⁹⁷. Тем не менее, постоянная экспозиция отдела народного искусства была открыта только в 1950 году, уже после смерти Л. А. Динцеса. План экспозиции, разработанный заведующим ОНХР, лег в ее основу.

Заключение

Резкие изменения в биографии Л. А. Динцеса, связанные с постоянной сменой мест службы и научных интересов, далеко не случайны. Для советской исторической науки довоенного времени характерна «многозадачность» ее представителей. Большинство из них работало одновременно в нескольких научных учреждениях (как бы мы сейчас выразились, смежного профиля). В частности, А. А. Миллер, научный руководитель Л. А. Динцеса в ГАИМК, служил в Этнографическом музее, одно время был директором Русского музея⁹⁸. В те времена было принято совмещать несколько мест работы, так что Л. А. Динцес не является исключением. Его особенность заключалась в том, что во всех областях науки он работал на высочайшем уровне. Это было обусловлено прекрасным разносторонним образованием и подготовкой, позволявшими ему как работать параллельно в смежных отраслях науки, так и быстро переключаться с одного на другое. Л. А. Динцес, по словам Н. Н. Воронина, работал, «соединяя в своем лице археолога и искусствоведа, широко используя этнографию и фольклор»⁹⁹.

Еще одной причиной этих «перепадов» стали события, связанные с историческими реалиями того времени и трагическими случайностями: убийство Е. В. Де Роберти в 1915 году и возвращение в Киев; ликвидация в 1924 году Киевского археологического института и переезд в Ленинград. Как справедливо отмечает А. Формозов, «катаклизмы конца 20-х – начала 30-х годов не миновали и археологии. Многие исторические учреждения страны были закрыты, упразднены факультеты общественных наук в университетах, практически уничтожено краеведческое движение, а десятки историков были репрессированы»¹⁰⁰. Угрозы репрессий нависли, в частности, над научным руководителем Динцеса А. А. Миллером: 9 сентября 1933 года, по возвращении из очередной экспедиции с Северного Кавказа, А. А. Миллер был арестован, ему предъявили обвинение в ведении национал-фашистской пропаганды и использовании в этих целях возможностей научной и музейной работы. Он умер при невыясненных обстоятельствах в 1935 году. Обвинениям в космополитизме и буржуазном национализме подвергались в первую очередь ученые, занимавшиеся археологическими культурами Украины и Белоруссии¹⁰¹, а Динцес, как известно, был в их числе. Вероятно, по причинам, связанными с этими обстоятельствами, Лев Адольфович на протяжении всей жизни скрывал свое еврейское происхождение¹⁰². Он умер в Ленинграде 31 августа 1948 года после продолжительной болезни (поиски захоронения, предпринятые авторами статьи, на настоящий момент результат не дали).

Исследование профессиональной деятельности и биографии Л. А. Динцеса далеко от завершения. Выявление новых материалов будет возможно в скором времени, после того, как будет снят гриф секретности с его личных дел в архивах ИИМК, СПбГУ и РАН.

О предметах из коллекции Н. П. Лихачева в отделе народного искусства Русского музея

В 2011 году в Русском музее состоялась выставка «Выдающиеся собиратели народного искусства»¹⁰³. Один из ее разделов был посвящен коллекции Н. П. Лихачева.

Николай Петрович Лихачев (1862—1936) известен как ученый, коллекционер, преподаватель, библиограф, автор более 160 научных работ¹⁰⁴. «В одном человеке все соединилось: завидная эрудиция, стройная система знаний, семейная „предрасположенность“ к собирательству, „генетическая“ любовь к документу, тонкое коллекционерское чутье»¹⁰⁵.

Собирательская деятельность Н. П. Лихачева была связана с его учеными занятиями. Это отличало его от многих собирателей. Л. Г. Климанов справедливо писал: «Разделить в Н. П. Лихачеве ученого и коллекционера невозможно, наука и коллекционерство играли в деятельной подвижнической жизни этого человека взаимосвязующую роль»¹⁰⁶. Н. П. Лихачев стал одним из первых в России коллекционеров икон и архивных материалов. Кроме того, он стоял у истоков собирания в Европе исторических документов европейского происхождения. Ученый обладал огромной коллекцией, в которую входили, кроме автографов и икон, надгробия, штампы, перстни, древние печати Средиземноморья, античные глиняные сосуды, остраки, пряничные доски и многое другое. Н. П. Лихачев писал в одном из писем, что одной из целей его собирательской деятельности было «доставить русским ученым самостоятельный материал для изучения»¹⁰⁷.

После революции 1917 года созданный Н. П. Лихачевым Музей палеографии был передан сначала Петроградскому университету, затем перешел в ведение Академии наук. Однако избежать распада коллекции все же не удалось. Она пополнила собрания ГЭ, ГИМ, Музея истории религии, БРАН. Часть коллекции попала в ГРМ и была распределена между несколькими отделами.

В отделе народного искусства находится 47 пряничных досок, 12 различных произведений из металла, включая шесть чернильниц, изразец и пара кожаных рукавиц¹⁰⁸. Вещи поступили 24 ноября 1940 года из Музейного фонда Государственного Эрмитажа¹⁰⁹. Об этих предметах и пойдет речь в настоящей статье.

Пряничные доски – самостоятельная группа произведений среди других предметов из собрания Н. П. Лихачева, находящихся ныне в ОНИ. Большинство досок находится в хорошей сохранности. Некоторые из них участвовали в выставках¹¹⁰, в специальной литературе они упоминаются редко¹¹¹.

Место производства большинства пряничных досок неизвестно. В инвентарных книгах они датируются очень широко: несколько вещей – XVII веком, пятнадцать – XVIII веком, пятнадцать – XIX веком, остальные – либо не датированы совсем, либо датированы XVIII – XIX столетиями. В коллекции находятся доски разных видов: «хоромные», «фигурные» и др.

М. Н. Каменская условно, по сюжетам изображений, разделила пряничные доски из коллекции Н. П. Лихачева на три вида: 1. доски с языческими орнаментальными мотивами (с изображениями розеток, птиц и животных), 2. доски с восточными орнаментальными мотивами, «своеобразно освоенными народным искусством», 3. доски с орнаментом, характерным для искусства московской Руси и более позднего периода (произведения с изображениями московского герба и различных архитектурных мотивов). По мнению М. Н. Каменской, большинство изделий происходит из среднерусских областей¹¹².

В основном это – типичные изделия, на многих имеются следы частого использования по прямому назначению. Однако среди них есть несколько произведений, которые бесспорно относятся к шедеврам народного искусства. Это, в первую очередь, пряничная доска Матвея Ворошина, датируемая 1779 годом («орленая»).¹¹³ В инвентарной книге указано, что доска была изготовлена во Владимирской губернии, однако выяснилось, что Матвей Ворошин происходил из Городца Нижегородской губернии¹¹⁴. Там был развит пряничный промысел, особое значение в его истории сыграли старообрядцы¹¹⁵. На прямоугольном поле доски – изображение двуглавого орла в круге со скипетром и державой. Снизу – вазон с расходящимися в стороны двумя тюльпанами, сверху – также два тюльпана и изображение царской короны. Свободные места заполнены различными геометрическими и растительными мотивами. Вся композиция обрамляется надписью: «1779 году апреля десятова дня: сия доска рисована рисовал Матвей Ворошин». При безупречном ремесленном мастерстве автора рассматриваемое произведение обнаруживает ясность и четкость композиционных построений. М. Н. Каменская писала: «Заполнение резьбой плоскости доски продумано и выполнено с полным осознанием ритма композиционных приемов и обличает в Ворошине одного из немногих известных нам мастеров XVIII века, мастера, обладающего несомненным художественным чутьем и знанием техники искусства резьбы по дереву»¹¹⁶. Надпись обнаруживает знакомство автора с искусством рукописной книги. Изображения орла и короны придают пряничной доске торжественный, праздничный характер. Е. С. Галуева справедливо указывала: «Почетные доски Городца раскрывают многообразие художественных приемов народных мастеров пряничной резьбы. В оформлении почетных досок выражено стремление к созданию пышных, богатых узоров, отмеченных большой торжественностью и праздничностью»¹¹⁷. Рассматриваемому произведению Матвея Ворошина есть аналогии в собрании ГИМ¹¹⁸.

Исключительную ценность имеет и другая доска¹¹⁹, «хоромная» (другое название таких досок «терематые»). На ней изображены одиннадцатиглавый терем с двумя «луковками» на боковых главах. Терем имеет широкие «окна» и «двери». Его фасад, разделенный на три части «пилястрами», нарядно украшен. В центральном «прясле» — большая розетка, подобно звезде распространяющая в стороны свои лучи. На центральном шпиле – большой двуглавый орел, на двух боковых — фигуры, напоминающие цветы. Свободные места на доске заняты изображениями маленьких звезд. Все изображение обрамляется надписью, не имеющей смыслового значения. В углах ее – розетки. Два ряда зубчиков и один ряд желобков отделяют изображения на доске от гладкого поля. Как и предыдущее произведение, это также отличается торжественным, праздничным, даже ликующим, характером. Считается, что прообразом для изображений на «терематых» досках стало здание Московского Печатного двора. Как правило, доски с «хоромным» сюжетом связываются исследователями с Городцом¹²⁰.

На другой доске изображена обернувшаяся назад птица с ветвью в клюве, клюющая ягоды¹²¹. Свободные места заполнены изображениями звезд. При передаче сложного движения птицы мастер удачно вписал фигуру в прямоугольник, обрамляющий лицевую сторону доски. Мягкие насечки прекрасно передают оперение. При всей плоскостности изображений мастер сумел передать не только динамику движений птицы, но и особенности ее строения.

Совершенно иной образ имеет птица на другой пряничной доске¹²². Это – сильное, гордое существо. Хохолок на голове птицы превратился в пышную корону. Плавно изогнутые линии шеи и хищного клюва придают образу птицы монументальность и торжественность. Резчик сумел создать выразительный, запоминающийся образ. «Мастера под влиянием реальных наблюдений вносили в изображения определенную конкретизацию, но это не мешало им видеть в реальном сказочное, наполнять знакомые образы ощущением необычного, празднично-прекрасного»¹²³. Поражает техническое мастерство резчика. Тулово, шея и хвост птицы переданы разными насечками и углублениями.

Надо отметить, что пряничные доски из коллекции Н.П.Лихачева очень разнообразны по сюжетам. Кроме изображений животных, часто встречаются комбинации различных растительных и геометрических мотивов. Например, прямоугольное поле доски под номером Д-689 (датируется предположительно XVIII веком) разделено четырьмя широкими полосами. В одних размещены изображения вьющихся растительных побегов с ягодами, в других – кустов и больших розеток. Верх и низ оформлен геометрическими мотивами.

На некоторых досках есть крупные изображения цветов. Например, на прямоугольном поле доски под номером Д-684 – большое изображение тюльпана в вазе, от которого отходят в стороны растительные завитки. Слева и справа от цветка – крупные, «сияющие» розетки. Кроме технического мастерства автора, которое характерно для многих пряничных досок из собрания Н. П. Лихачева, рассматриваемое произведение отличает монументальность изображения тюльпана. Надо отметить, что оно напоминает изображения тюльпана в северных росписях. На другой доске¹²⁴ тюльпан превратился в фантастический цветок, от которого подобно иглам отходят в стороны побеги и листья.

На других пряничных досках главную роль играют не растительные, а геометрические мотивы. В этой группе произведений выделяются две вещи. На одной¹²⁵ представлен большой ромб, состоящий из различных узорных линий. В центре него находится крупная розетка. Свободные места также заняты изображениями розеток. Рамка состоит из нескольких точечных линий. Композиции доски свойственна четкая симметрия, «построенность», сближающая ее с украшением книжных обложек XIX века. На другой пряничной доске¹²⁶ представлен большой круг, состоящий из различных геометрических узоров и розетки в центре. Узоры составлены из насечек различной глубины и формы. Несмотря на сложность соединения геометрических фигур и «плетенки», изделие не потеряло в функциональности.

Где же мог Н. П. Лихачев приобрести пряничные доски? Документы СПбФ АРАН свидетельствуют, что продавцом этих вещей Лихачеву был Федор Григорьевич Шилов (1879—1962) – известный букинист, антиквар, коллекционер, с которым Лихачева связывали долгие деловые отношения.¹²⁷ Шилов родился в деревне Мишутино Романо-Борисоглебского уезда в крестьянской семье. Был отправлен восьмилетним мальчиком в Петербург на учебу и заработки, определен в книжный магазин Максима Павловича Мельникова, затем работал у антиквара Евдокима Акимовича Иванова. В 1904 году открыл собственный букинистический магазин, который находился на Литейном, д. 56¹²⁸. Кроме огромной библиотеки, Шилов обладал значительным собранием монет, гравюр, фарфора, хрусталя, предметов из драгоценных металлов. После революции 1917 года работал в различных учреждениях, связанных с книжным делом.

В его письме, адресованном Лихачеву и датированном началом мая 1912 года, среди прочего написано: «Имею честь уведомить Ваше Превосходительство, что пряничные доски около 80 штук мною получены, кроме того куплены разные брошюры и книги… Благоволите пожаловать для ознакомления»¹²⁹. А 7 мая 1912 года на имя Н. П. Лихачева уже поступил счет от Ф. Г. Шилова на 200 рублей за «77 и 2 половинки пряничных старинных досок»¹³⁰. В следующем письме антиквара (от 29 июня 1912 года) указано: «Имею честь уведомить Ваше Превосходительство, что деньги сто рублей с Вас мною получены, остается за Вами за пряничные доски еще сто рублей, каковую сумму как Вам будет угодно мне лично уплатить или в мое отсутствие отцу моему Григорию Шилову»¹³¹. Таким образом, часть коллекции пряничных досок Лихачева, находящихся сегодня в ОНИ ГРМ, была приобретена им в 1912 году у антиквара Федора Григорьевича Шилова. Вообще историк сотрудничал с ним весьма активно. Например, в январе 1914 года он выплатил ему «1029 +12 рублей», а в марте – 175 рублей¹³².

Известно, что в летние месяцы Ф. Г. Шилов с семьей ездил на родину, и всегда заезжал в Ярославль для покупки антиквариата¹³³. Поскольку одно из цитированных писем было написано именно из деревни Мишутино Романо-Борисоглебского уезда, то можно предположить, что и пряничные доски он купил в Ярославле. Ф. Г. Шилов так или иначе был связан с местным антикварным рынком, например, в 1912 году он покупал книги «ярославской фамилии дворян Архаровых»¹³⁴.

Также из коллекции Н. П. Лихачева происходят шесть металлических чернильниц (как указано в акте передачи, «4 шт. чернильницы медные с растительным орнаментом и рельефной фигурой коня» и «две чернильницы медные одна из них подвесная»), обычно атрибутируемые в научной литературе как изделия мастеров Русского Севера конца XVII – XVIII века¹³⁵. Среди них наибольший интерес представляет большая чернильница из латуни, украшенная растительным орнаментом. По ее верхнему краю – несколько рядов точечного орнамента. Здесь же прикреплены два небольших колечка. На двух боковых сторонах – сложное переплетение растительных завитков с ягодами и изображений тюльпанов. Две ветви как бы выходят из пышного вазона, расположенного точно посередине всей композиции. Последней свойственна ярко выраженная симметрия, все изображения как бы делятся на две равные половины. Однако при этом композиция динамична, цветам и ветвям «тесно» на небольшой поверхности чернильницы (композиция ограничена полосой ленточного орнамента с глазковым орнаментом и плетенкой). Низкий фон покрыт штриховкой, облегчающей восприятие изображений тюльпанов и растительных завитков. Они очень напоминают изображения цветов на прялках и рукописях, происходящих из старообрядческих центров Русского севера. Надо отметить, что присутствие чернильниц в собрании Лихачева объясняется их принадлежностью не столько истории прикладного искусства, сколько истории письменности.

Из металлических вещей также заслуживают внимания небольшая печатка в виде животного, серьга и подвесок. Эти предметы не атрибутированы: ни время, ни место их происхождения неизвестны.

Печатка (как указано в акте передачи, «печать медная двойная в виде животного») изготовлена в технике литья¹³⁶. Передние лапы животного слиты воедино, задние – раздельно. Мастер воспроизвел выпуклости ушей, хвост и закрытый рот животного. На его спине — пластинка с рельефным узором в виде нескольких симметричных крестов. Подножие выполнено в виде большой пластинки с рельефным узором в виде свастики.

Вещь находится в хорошей сохранности и может рассматриваться не только как интересный этнографический предмет, характеризующий некоторые стороны человеческой жизнедеятельности, но и как произведение прикладного искусства. Думается, печатка не случайно оказалась в коллекции Н.П.Лихачева. Как известно, он «стремился к созданию такой коллекции, где были бы представлены образцы греческого и латинского средневекового письма, выполненные на металле, кости и камне, где можно было бы сопоставить различные по времени распространения и месту бытования типы посвятительных надписей, заклинательных формул и тайнописи, виды штампов-матриц для изготовления эвлогий»¹³⁷. Сегодня такие вещи относятся к редким образцам прикладного искусства, многие из них – возможно, и печатка из ОНИ – связаны с Византией.

Серьга состоит из двух соединяющихся пластинок с семью подвесками.¹³⁸ Верхняя пластинка — округлая, с узором в виде небольшого куста с расходящимися завитками на концах, в обрамлении из цепи маленьких колец. Нижняя пластинка – в форме груши, с узором из трех расходящихся полосок, находящихся в обрамлении цепи круглых звеньев с парными кружками внутри. Узор подвесок имеет два варианта: четыре подвески выполнены в виде переплетающегося растительного завитка, две подвески изготовлены в виде распускающегося цветка (наподобие узора на верхней пластинке).

Стиль рассматриваемого изделия поначалу указывает на принадлежность его татарскому прикладному искусству¹³⁹ (серьги на татарском языке назывались «алка»). По классификации С. В. Сусловой серьга из коллекции ОНИ относится к типу Г II¹⁴⁰. Серьги этого вида считаются «национальными серьгами казанских татар». В XIX веке они преобладали в комплексе головных украшений. С. В. Суслова указывает, что основой этого типа стали местные традиции, поскольку серьги подобной формы были обнаружены при археологических раскопках древних булгарских памятников¹⁴¹.

Однако в изделии из собрания ОНИ нет драгоценных и полудрагоценных камней, оно выполнено не из серебра и без золочения, что было характерно для татарских серег. Возможно, что серьга была изготовлена во II половине XIX века мастерами Рыбной слободы, расположенной в Лаишевском уезде Казанской губернии¹⁴². Известно, что местные (русские) «серебряки» ориентировались в своей деятельности на привозные татарские изделия. Аналогии из собрания ГРМ подтверждают предложенную атрибуцию¹⁴³.

Происхождение Николая Петровича Лихачева из Казанской губернии не только делает это предположение еще более вероятным, но и указывает пути приобретения коллекционером этой вещи. Здесь также уместно напомнить, что в коллекции его дяди Андрея Федоровича Лихачева (1832—1890) было несколько сотен подобных украшений. А. Ф. Лихачев не только собирал ювелирные изделия казанских татар, но и занимался их изучением¹⁴⁴. Современные исследователи указывают на высокий научный уровень его работ и их прекрасные иллюстрации¹⁴⁵.

Подвесок (точнее, привесок) – это произведение в виде небольшой круглой пластинки с изображением птицы с поднятыми крыльями, сидящей на ветви¹⁴⁶. По сторонам от нее – две веточки и две звездочки. Все изображения обрамлены тонкой полосой (оборотная сторона подвески оставлена без украшений). Наверху – граненая петелька с крестовидным узором. Не исключено, что этот подвесок надо рассматривать в контексте нумизматических увлечений Н.П.Лихачева.

Необходимо упомянуть и о двух металлических ключах и части от безмена.¹⁴⁷ О коллекционерском интересе Лихачева к этой категории вещей известно – ключи, изготовленные в Восточном Средиземноморье в IV—VII веках, были в его коллекции¹⁴⁸. Поэтому и наличие в его собрании двух названных вещей, ныне находящихся в ОНИ, неслучайно. В инвентарных книгах отдела предполагается их ярославское происхождение (время не определено).

Один ключ имеет круглую ручку, украшенную узором в виде треугольника, спаянного с тремя колечками. В завершении – прямоугольная петля. Бородка с двумя зубцами. Другой ключ (он больше по размерам) имеет также круглую ручку со сквозным узором в виде двух соединенных треугольников. В завершении ручки – круглая петля. Бородка с тремя зубцами.

В обширной описи предметов из коллекции Н. П. Лихачева есть указания и на русские ключи. Ввиду расплывчатости описаний можно предположить два варианта их происхождения: «от Лихачевских амбаров» или «из Великого Новгорода, найдено в разное время»¹⁴⁹. Не исключено, что ключи (если они куплены в Великом Новгороде) Лихачев приобрел через Василия Алексеевича Квашонкина (? – 1941). С последним его связывали длительные деловые отношения (судя по письмам, приблизительно с 1909 по 1921 год) «по части печатей», хотя Квашонкин предлагал ему и другие предметы¹⁵⁰. Он был агентом Лихачева в Новгороде, после революции служил при Губернском отделе народного образования в Секции по охране памятников искусства и старины.

Часть от безмена (названная в акте передачи «кольцо медное многогранное с рельефными фигурами птицы и льва») могла быть изготовлена в Калуге в XVII веке¹⁵¹. Она представляет собой кольцо с четырьмя ромбическими гранями и восемью треугольными. На двух ромбических гранях – рельефные изображения львов с поднятыми лапами и хвостами. Один помещен в круге, другой – в квадрате. На двух других ромбических гранях – птица с раскрытыми крыльями в круглом обрамлении (изображения животных, заключенные в квадратные или круглые рамки, напоминают печати). Вещь находится в хорошей сохранности и представляет возможности для дальнейшего изучения.

Печной изразец с изображением старца¹⁵² также ранее находился в коллекции Н. П. Лихачева. В инвентарной книге он датируется предположительно XVII веком, место производства не указано. На зеленом пригорке изображен полулежащий старец с протянутыми руками, фон – белый. По краям – две ветви, подобно занавесу обрамляющие композицию. На пригорке, снизу, – «притча», то есть надпись в прямоугольном картуше (она плохо читается). Каждое изображение подчеркнуто тонкой линией коричневого цвета. Это придало плоскостность всей композиции. Полива белого, зеленого и коричневого цветов. Несмотря на ограниченность палитры, мастер сумел придать красочное богатство своему произведению. Необходимо отметить, что он гораздо более уверенно чувствовал себя при изображении растительных мотивов, чем при изображении старика. Однако главным героем сюжета росписи на изразце является все же человек. Как справедливо писала С. И. Баранова, «как бы ни были разнообразны темы росписи изразцов XVIII в., главным персонажем этих картинок был человек, его естество, внешние и внутренние свойства личности…»¹⁵³.

В описи произведений Н. П. Лихачева, размещенных в различных шкафах в его доме, упомянут «русский изразец из печки XVIII века», и указано его возможное московское происхождение, а также вероятное приобретение в Москве¹⁵⁴. Судя по многочисленным аналогиям¹⁵⁵, изразец должен быть датирован II половиной XVIII столетия, но место производства следует указать менее конкретно — Россия.

И, наконец, необходимо упомянуть две пары рукавиц¹⁵⁶. Они предназначены для соколиной охоты. Информация о месте и времени их производства в инвентарных книгах отсутствует¹⁵⁷. Рукавицы изготовлены из кожи, бумаги, шелка, металлических нитей. Орнаменты состоят из растительных и геометрических мотивов: пальметт, раковин, изображений сердцевидных фигур, больших цветов, и полос, состоящих из различных фигур (треугольники, полуовалы и др.). Они складываются в сложные композиции, которые условно можно разделить на центричные и горизонтальные. На обеих рукавицах – надписи, исполненные в технике тиснения: «прошу сiи рукавицы купить прошу сiи рукавиц» и «прошу сiи рукавицы купить с любовию носи» соответственно. Круглые металлические пуговицы при всей функциональности являются превосходным украшением изделий. Обе вещи повреждены. Несмотря на это, они являются первоклассными произведениями народного искусства. Скорее всего, это — произведения одного центра, в собрании ОНИ есть аналогии им.