Глеб Пакулов
Ведьмин ключ
– Ла-адно уж. – Она ладошкой шлёпнула его по руке. – Всё же отвечай, как зовут твою прекрасную.
Гошка облапал её, поцеловал.
– Подлиза! – Тамара запустила пальцы в его вихры. – Всё равно ты не как все, ты странный, нет, не то слово. В общем, я Верке ни на словечко не поверила, что ты её вылепил.
– Во-от оно что! – Гошка рассмеялся, вспомнив, как повариха копировала позу статуи. – Нет, не её, хотя стоило бы. Одна за всех трудится.
Тамара оттолкнула его, капризно надула губы.
– Лучше бы аппаратурой занялся, графики составил. Фон на снегу в нужной норме.
– Не выйдет. – Гошка виновато потёрся ухом о плечо. – Я все батареи из приборов вынул для рации.
– Ну, не выйдет, так не выйдет… Рабочие грозятся уйти на базу пешком, ты знаешь? – Тамара хрустнула пальцами. – Это же опасно, как не понимают.
– Понимают. Только им Хохлов мозги запудривает.
– Ужасный этот Хохлов… А они как дети. – Тамара потрогала носки резиновых сапог. – Носки шерстяные надела, портянки навернула, а всё ноги мёрзнут… Понять рабочих можно, Гошенька, люди надеялись хорошо заработать.
– Понять можно, – согласился Гошка, – но уходить им из лагеря неможно! С тайгой шутить нельзя.
– Ведь за деньгами ехали. Там семьи, дети ждут. Вот и пойдут.
– Не пойдут, – сквозь зубы процедил Гошка. – Пешком пойдут, крестом на пути лягу, вот так.
Тамара сбоку удивлённо взглянула на него.
– Ты что такое говоришь? Почему крестом?
– Я им на базе хороший заработок обещал, а тут вон что! – закипая, продолжал Гошка. – Ведь копали же прошлый год в эту пору? Во всю копали!
– Год на год не сходится, – возразила Тамара, ресницы её испуганно вздрагивали. – Позавчера какой буран был, что творилось! Я раньше такое только в кино про полярников видела.
– Ведь не врал же им я! И они мне поверили, – не слушая её, выговаривал Гошка. – А чем теперь мне их веру поддержать? Я вроде козла-провокатора оказался. А что на базе предупреждал о снеге, этого не помнят. – Он вдруг выругался. – Говоришь, махнут рукой и пойдут? Так это на меня, трепача весёлого, махнут. А я не приучен, чтоб на меня махали.
Тамара задумчиво покивала, поднялась.
– Я тебя, Гоша, понимаю, – сказала она. – Кажется, понимаю. Я пойду.
Он взял у неё аптечку, помог выбраться вверх, сам остался у входа.
– Нет, ты иди-ка сюда. – Тамара протянула ему руку, Гошка вылез из ямы. Она лукавыми глазами показала на статую, у ног которой сидел на корточках Женька и что-то увлечённо лепил. Гошка присвитнул:
– В соавторы лезешь? – надвигаясь на студента, весело выкрикнул он.
Женька вскинул на него ясные глаза, заскалился:
– Недокомплект же! – со смехом объяснил он. – Женщине подобает быть с дитятем!..
В ногах статуи лежал вылепленный из снега ребёнок.
– Это не её плод. К тому же слепой! – орал Гошка. – Зачем ей подкидыш? Она символ чистоты, девственница!
– Сейчас прозреет чадо! Я ему очи черные припас! – весело защищался студент. – Он ловко вставил две сизые сливины вместо глаз. – Какой же он подкидыш, он её, кровненький!
Тамара слушала их перебранку, улыбалась. Она понимала, что весь этот суматошный крик – не больше, чем обычный их балдёж, пустой, надоевший. Крик этот привлёк рабочих. Они вышли из палатки, подошли и, встав полукругом, молча разглядывали статую.
– Не извращай композицию! – наступал Гошка.
– С дитём разлучать не дам! – не сдавался студент.
Хохлов перевёл насмешливые глаза со статуи на Гошку.
– Баб лепит, – сказал он и повернулся к Тамаре. – Мало ему тебя, он ещё снежную завёл.
– Повариху – и тоё охмурили, – вынимая из рукавов телогрейки бледные руки, подсказал Васька.
Тамара отступила от тяжелых глаз Хохлова и, проваливаясь в рыхлом теперь насте, побежала к своей палатке. Начёс желтым клубом вился над её головой.
– И-эх! – криком подстегнул её Хохлов.
– Но ты-ы! – Гошка быстро сгрёб его за грудь, рванул на себя. – Ты-ы!
– Сопля-а! – удивлённо ахнул Хохлов и страшно, так, что затрещали отвороты Гошкиной телогрейки, сжал на ней обветренные кулаки. Наклонив головы, лоб в лоб, они затоптались у статуи.
– Ребёнка растопчете! – закричал Женька.
Хохлов и Гошка замерли, посмотрели под ноги и, оттолкнув друг друга, расступились.
– Памятники лепят! – сипло прокричал Васька Чифирист. – Тут хоть пропадай, а имя куклу жалко! – Он замахнулся на Женьку.
– Цыц! – Хохлов поддел ему ногой под зад. Васька отлетел в сторону, вмялся лицом в наст.
– Тоже мне драчун, – усмехнулся Хохлов. Он гребанул согнутой в локте рукой, и рабочие, как привязанные, потянулись за ним в палатку.
– Та-ак, – поднимаясь на колени, зашлёпал разбитыми губами Васька. – Значит, кровь начали пущать? – Он поднял глаза от испачканной ладони, дурно посмотрел на парней.
– Ты снегу приложь, – посочувствовал ему Женька. – А то во как разбарабанит.
– Пойдём залепим лейкопластырем. – Гошка взял его за рукав, но Васька, всё так же глядя вслед Хохлову, выдернул руку и решительно пошел за рабочими.
– Его жалеют, а он выкобенивается, – сказал Женька. – Пижон!
Васька крутнулся, зло приузил глаза на Женьку и, медленно отведя руку от губ, с силой запустил в него снежком. Студент увернулся, и снежок, просвистев у него над ухом, попал в статую.
Харлампий лежал на раскладушке, прислушивался к крикам, но тревоги, что терзала его в последнее время, не чувствовал. Наоборот, покой высветлил лицо, стёр горестные морщины. Довольные глаза нет-нет да поворачивались в сторону стола, на котором лежал листок приказа о временной замене его на посту начальника отряда. То, что дело с заменой им было обдумано заранее, Харлампия не тяготило. Он раз и накрепко приказал себе поверить в болезнь и отсюда в законное оформление приказа о замене.
Скоро крики стихли, и в палатку вернулись мрачные Гошка с Женькой. Они молча уселись перед рацией, и Гошка включился на приём. База молчала. В наушниках стыла зловещая немота, изредка простреливаемая чужой морзянкой. Постепенно её очереди отдалились и заглохли совсем.
– Конец, – тихо проговорил Гошка, стягивая с лохматой головы резиновые чашки наушников. – Они не вышли на связь, им это необязательно, а я сжёг последние батареи.
– На леченой кобыле далеко не уедешь, – глядя на еле светящийся глазок индикатора, изрёк студент.
– Брось, не мучайся. – Харлампий шевельнул тощей рукой. – Телеграмму они получили, значит, в курсе дела, брось.
Гошка потянулся к выключателю, но Женька отвёл его руку. Так они сидели перед рацией до тех пор, пока совсем не пропала накальная нить лампы. В этот момент они так были похожи друг на друга, что показались Харлампию двойниками. Он даже захлопал глазами, чтобы сморгнуть привидевшееся.
– Кто мы? – спросил Женька, глядя на умерший глаз индикатора, и голос его странно дрогнул. – Мы чей-то бред, бре-ед. Сидим здесь всегда, тысячи лет, мы с другой планеты, но не помним, с какой, а за нами не возвращаются. Мы придумали базу, похожих на нас людей, пытаемся войти с ними в контакт, а их попросту нет. Ни-че-го нету!
– Подайся в писатели, пока еще второй курс! Ай-яй-яй, – водя глазами за Женькой, робко пристыдил Харлампий. – Как это ничего нету? И база есть, и начальство, рядом Байкало-Амурскую магистраль строят наши люди. Ты приляг, отдохни, уймись.
– И верно – уймись! – Гошка дёрнул за шнур, и штепсель, чмокнув, вылетел из гнезда. С мрачным видом смотал шнур на наушники и всё это забросил в дальний угол палатки.
– Правильно, – одобрил Харлампий. – Меньше нервотрёпки. Погляди на себя, почернел весь.
Гошка не ответил. Оттолкнув с дороги Женьку, прошел к противоположным нарам, вытащил вторую пару снегоступов, начал одеваться.
– Бежишь? – нажимая на шипящие, спросил студент.
– Собирайся, вместе сходим на участок, – грубо предложил Гошка, подпоясывая ремнём телогрейку. – Тебе надо провентилироваться. Воздух на верхотуре всякий бред снимет.
– Заприглашал! – замахал руками Женька. – А сам чужие снегоступы захапал!
– Сергей ждёт. Тозовку дашь?
– Бе-ри! – отчаянно отмахнулся Женька. – Всё раздаю, даром! – Он порылся в рюкзаке, достал пачку патронов. – Лови, шмаляй на утеху.
Гошка поймал пачку, спрятал в карман. Ремень тозовки перекинул на шею, снегоступы взял под мышку и вышел. Стоя наверху, заметил, что обе руки у статуи отвалились и подтаявшей горкой лежат у ног. Он отвернулся.
– Солнышко-то как разыгралось! – подходя с миской в вытянутых руках, заметила Вера. – Глядишь, и лето скоро высидим.
Он отступил с дороги. Повариха встала на ступеньку, поскользнулась и на спине с визгом въехала в палатку.
– Ты чего? – опешил Женька.
– Склизко! – поднимаясь на ноги, ответила напуганная Вера. – Лестница ваша стаяла. – Она отстранила руку с миской, отряхнула подол от оплесков.
– Не ушиблась?
– Не-е. – Вера переступила сапогами, подошвы которых загнулись арбузными корками. – Прямо как по желобу влетела, чуть сердце не выскочило.
Женька показал глазами на её огромные стоптанные сапоги:
– Где такую рванину откопала?
– Кирзушки-то? – Повариха приподняла ногу. – В них самый раз. В резиновых ревматизмы развиваются. – Она подошла к Харлампию. – Вот бульону вам из свеженинки сготовила. Женя вчера куропатку принёс, из неё.
– Да? – Харлампий приподнялся, потянул носом. – Наваристый, ничего не скажешь.
– Пока горячий – полезнее. – Вера поставила миску на край стола. – Сейчас и чайку сбегаю принесу.
– Спасибо тебе. – Харлампий, таясь от Женьки, придержал её руку в своей. – Хлопотунья ты, молодец, благодарствую.
– Ой да чо, кака-така хлопотунья. Я и себе в радость.
Радостная, с растерянной улыбкой, она прошла к выходу, гибко выскользнула из палатки. Харлампий осторожно поставил миску на колени, зачерпнул ложкой.
– Что, небось головы с похмелья раскалываются? – с укоризной спросил он, старательно прожевывая хлеб.
– Клёпки подогнаны прочно, Харлампий Адамыч, да и выпили в меру, – ножиком нащипывая лучину, отозвался Женька. – В полгода бутылку – эка! Слону дробина.
– Нашли время веселиться! – укорил начальник. – Тут впору волком выть…
– А кого нам бояться! – Женька сердито дунул в печь и попятился, отмахиваясь от пыхнувшей оттуда золы.
– Вот выздоровею, я за тебя возьмусь, – пригрозил Харлампий. – Гошку копируешь, подражаешь во всём, а тёмные пятна в его биографии не учитываешь. Так жить безоглядно нельзя! – Он взмахнул ложкой. – Ты без пяти минут инженер! Подчинёнными единицами руководить придётся, а кого в себе воспитываешь? Смотри, дошутишь. Напишу в институт соответствующую характеристику.
Что-то сильно толкнулось в палатку, и брезент входа отдёрнулся в сторону. Цепляясь стволом тозовки за полог, вошел Гошка.
– Давай очки, – потребовал он. – Глаза не терпят.
Женька покорно вынул из кармана очки, стал протирать стёкла. Харлампий слил остатки бульона в ложку, спросил:
– Уверен, что найдёшь канавы?
Гошка кивнул, взял у Женьки очки, попросил:
– Ступени новые нарежь, а то шею свернуть можно.
В палатку снова вкатилась Вера и, прижимая чайник к груди, заплакала.
– Что там? – крикнул Харлампий. – Опять что?
– Обзывают всяко! – в голос начала Вера. – Продукты берут без спроса!
– Вот оно-о, началось, – упавшим голосом протянул Харлампий. – Гошенька, глянь сходи. Если пойдут – препятствуй! Но аккуратней, чего доброго прибьют.
Гошка поднял с земли повариху, выскочил вон. У кухни, глядя на итээровскую палатку, гурьбой стояли канавщики. Он надел очки, подошел к ним.
– Не дело задумали, братва.
– Дело! – Васька потряс банкой тушёнки. – Вона снова тучи заходят, где ж он прилетит к обеду, вертолёт ваш? А это… – Он подбросил на ладони банку. – Харч на дорогу. Имеем право взять? Имеем.
В руках у рабочих по одной – по две банки.
– Но не таким же образом. – Гошка пнул сапогом пустой ящик. – Это же разбой.
– Ты вот что, – шаря глазами по лицу Гошки, задохнулся от злости Хохлов. – Ты нами не командуй, ты поварихе скомандуй продукты выдать по-хорошему, чтоб разбоя не выходило!
– Побольше сухарей, братишечки! – завопил Васька Чифирист. – Рвём из этой слепени! – Он ткнул пальцем в перебинтованного. – Все такими станем. Айда на кухню, хватай что попадёт!
Рабочие не шевельнулись. Они стояли потупясь, невольно пряча за спины банки консервов. Васька влетел было в кухню, но, увидев, что он один, выскочил назад.
– За что мы тут слепнем? – снова насел он на Гошку. – Кто ответит, какой опыт над нами проводят? Ты?
– Не ори! – тоже закричал Гошка. – То-то, я гляжу, ты ослеп, а всё шибко видишь. Заказали всем очки тёмные. Привезут.
– «Привезу-ут!» – передразнил Хохлов. – Видали гуся? А ты сейчас помоги человеку! – Он сорвал с Гошки очки, надвинул ослепшему поверх бинтов.
Гошка сощурился.
– Не дурите, мужики, – миролюбиво попросил он. – Вертолёт каждую минуту…
– Кончай заправлять! – Не дав договорить, плечом в грудь толкнул его Васька. – Теперь нас не сдерживай. Иди. Пущай Верка выдаёт сухарей и комбижиру.
– Да вы что, вы же на смерть идёте.
Хохлов злорадно наблюдал за Гошкой, готовый тут же подсобить Ваське, если начнётся драка. Но Гошка на толчки Васьки не отвечал, продолжая доказывать, что затея их безрассудная. Видя, как рабочие начинают склоняться на его сторону, Хохлов широкой грудью напёр на Гошку, предупредил:
– Советую прекратить базар. Что ты пугаешь пужаных? Спустимся с гольца вниз, там пойдём речкой до Лены, а там сядем на пароход. Помаячим с берега – подберёт.
– Подберут нас, понял? – плаксиво подхватил Васька. – Устроимся в другом месте.
Гошка оглянулся. У итээровской палатки, опершись на черенок лопаты, стоял Женька и внимательно, весь напряжённый, смотрел на него.
– Ладно, Хохлов, твоя взяла, – повернувшись к бригадиру, вроде бы сдался Гошка. – Только объясни ребятам, шустряк, за сколько дней доведёшь их до Лены.
– Гляди-ка, – оторопел Васька. – Оскорбляет.
Хохлов повёл белесыми глазами, ответил Гошке:
– За день доведу. Летели сюда – приглядывался. Сорок километров, не больше.
Гошка утёр повлажневший лоб, тяжело выдохнул воздух.
– Ну, дура-ак, – сочувственно протянул он. – Через горы идти надо, а там снег на перевалах почище, чем здесь. И речкой не пройдёшь, там они повздувались, быка свернут, а если где наледи, так это ловушка. Соображать надо.
Васька, открыв рот, изумлённо смотрел то на Гошку, то на Хохлова.
– И ты ему не врежешь, бугор. – Он подтолкнул бригадира. – Дурака спустишь?
Хохлов надвинул ему шапку на глаза, уставился в далёкую отсюда долину, задёрнутую густым сизым маревом.
– А что тут соображать? – Он приузил глаза. – Мы уж посоображали и решили, верно, ребята?
– Дойдём, – неуверенно прошумели рабочие. – Хаживали.
– Сорок километров осилим.
– Не сорок, хлопцы. – Гошка повернулся к женской палатке, громко позвал: – Тамара!
Она выбралась наверх, придерживая у горла отвороты голубой куртки.
– Принеси на минуту планшет, – попросил Гошка и повернулся к Хохлову. – Тайгу на горло не возьмёшь, пережуёт и выплюнет.
Подошла Тамара, протянула планшет.
– Ну, кто с топографией знаком? – Гошка оглядел рабочих. – Нате, прикиньте, сколько вёрст вам ломать до Лены. В сантиметре – десять километров. Мозгуйте.
Нахмурясь, Хохлов взял карту. Канавщики с интересом обступили его. Гошка сунул руки в карманы, подмигнул Тамаре, пусть, мол, подсчитывают, авось образумятся. Она поняла его, одобрительно прикрыла глаза.
– Наврано всё. – Хохлов сложил карту, вернул Гошке. – Летели всего час, а тут… Мало ли чего можно на бумаге напороть.
– Ну ты скажи! – Васька облизал вспухшие губы. – Кругом обман. Даже в картах!
– Нет, Вася, не обман. – Он поправил ремень тозовки. – Ближний путь – сто пятьдесят, а не сорок. Столько и бывалый таёжник в эту пору не осилит, да и рисковать не станет. Так что прошу вас – бросьте валять дурака.
– Чего-то уж больно много, если не врёт, – шаря в затылке, засомневался Васька. – Сто пятьдесят?.. Ого! Это же сколько кружек чифиру выжрать надо, чтоб дотопать?
Он ошалело заводил глазами. Рабочие заулыбались.
– Ну-у, влипли бы! – с отчаянием заговорил перебинтованный и сплюнул себе на сапог.
Гошка отдал планшет Тамаре. Рабочие дружески смотрели ей вслед, будто она уносила от них навязанную им беду. Стояли не шевелясь, отбросив на снег короткие синие тени. Солнечные лучи гвоздили сугробы, из них, изноздренных, поднимались курчавые дымки испарений, и дальние гольцы за ними сизо дрожали.
– Возьми, пожалуйста. – Перебинтованный снял очки, наугад протянул Гошке. Он взял их, сунул в карман.
– Ребята, давайте начинать что-нибудь делать, – проталкиваясь к Гошке, заговорил Николай. – Вон Верка, когда уж просит пол настлать. Сходим в долину всей оравой за жердями, за час нарубим.
– Вот это по уму, – весело поддержал Гошка. – И палатку окапайте, а то скоро вода попрёт, будете плавать, как в аквариуме. Шевелись, братва.
– Ну так берём топоры – и айда?.. – Николай обернулся к канавщикам, но наткнулся на иронический взгляд Хохлова. Замолчал.
– Чо припух? Агитируй, – просипел Васька и покрутил тонкой шеей в раздольном вороте телогрейки. – Навалился рубить – валяй руби. – Он покосился на Хохлова. – Может, за усердство бригадиром поставят.
– И пойду, – отрываясь от глаз Хохлова, выкрикнул Николай. – Кто со мной? – Он нагнулся, вытянул из коряги воткнутый топор.
– Лоб здоровый, один справишься, – обронил в тишине Хохлов, и никто из рабочих не стронулся с места. Они только переглянулись и тут же отвели глаза, потупились. Николай один пошел вниз. Шел он неуверенно, криво переставляя ноги, и, чем дальше отходил от товарищей, всё замедлял и замедлял шаги. Гошка краем глаза наблюдал за канавщиками, ждал, чем всё кончится. Видя, что его взяла, Хохлов пристукнул банками тушёнки, насмешливо крикнул: – Шибче спускайся, а то мы тебя нагоним и срубим несколько жердин в помощь!
Николай остановился и, растерянно глядя на товарищей, повернул назад.
– Забыл, понимаешь, – сказал он, подходя к Гошке и выворачивая из кармана банку тушёнки. – Разоружаюсь, вот. – Он бросил её в пустой ящик.
– Облегчился, теперь иди-иди, подавай пример. – Васька схватил Николая за рукав. – Сказано – шибче спущайся.
– Убери цапку! – Гошка резко отбил в сторону Васькину руку. – И давай сам разгружайся, хватит комедь выламывать. А вы, ребята, что так дёшево продаёте себя этому хмырю? Он из вас, как из шестёрок, верёвки вьёт.
Круглолицый парень исподлобья глянул на Хохлова, полез рукой за пазуху.
– Оно и верно – дурим, – согласился он. – Я думал – за день добежим, а раз так… – Он бросил свою банку. Следом, стуча о дно ящика, упало еще несколько.
– А ты? – шагнув к Хохлову, с угрозой спросил Гошка. – Ты чего ждёшь?
Васька Чифирист из-за спин рабочих быстро выбросил свои, брезгливо отряхнул ладони. Хохлов презрительно прищурился на него, потом так же оглядел остальных.
– Уд-дивительно мне, – глухо проговорил он и швырнул свои банки в снег у кухни. За ним дружно выбросили те, кто всё ещё держал в руках тушёнку. Красные этикетки с рогатыми быками жарко испятнали снег, десяток донышек-солнц вспыхнули, наставив на людей узкие лезвия нестерпимого света.
– Оставайтесь. – Хохлов задрал бороду, оглядел горизонт. – Сегодня ночью вас здесь снегом завалит, вон они, тучки, сползаются. – Он сплюнул и пошел в палатку. За ним побежал Васька. Он крутился вокруг Хохлова, размахивал руками, что-то доказывал или оправдывался.
– Собрались два гада, назвались – бригада! – вслед им крикнул Николай. Рабочие рассмеялись, кто-то пронзительно свистнул. Хохлов даже не оглянулся, зато Васька погрозил кулачком и, взмахнув полами телогрейки, спрыгнул за бригадиром в яму.
Рабочие дружно – кто взял верёвки, кто топоры – окружили Николая, договариваясь, по какому склону будет сподручнее заволакивать наверх жерди. Гошка сказал им, что пошел намечать канавы, попросил не отпускать из лагеря Хохлова с Васькой.
– Вдвоём идти сдрейфят, – успокоил Николай. – Такие только в толпе ячатся.
Женька наблюдал за Гошкой, пока тот не забрался на увал и не скрылся за ним. Повеселевшие канавщики посовещались и гурьбой повалили в свою палатку. О чём они там шумели, разобрать было нельзя, но скоро в палатке стало тихо. Он нарезал новые ступени и отдыхал, глядя в долину. Борта долины, зелёные далеко внизу, чем выше поднимались к лагерю, всё больше рыжели мёртвой травой и наконец пропадали под гигантской нашлёпкой снега, на макушке которой стояли палатки отряда. Уже давно отмаячил на втором снежном увале Гошка и скрылся за дальним гребнем, а Женька всё стоял, опершись на лопату, испытывая неуёмное желание сбежать вниз к траве, упасть, зарыться лицом в брусничник или швырять и швырять камни в пенную от паводка реку. Но, представив, как тяжело будет взбираться назад на гору по мокрому снегу, он вздохнул и начал спускаться в свою палатку. Тихий счастливый смешок Веры и глуховатое воркование Харлампия остановили его. Женька повернулся и направился к женской палатке. Постучал костяшками пальцев по гулкому брезенту.
– Впусти, – попросил, – мне плохо.
– Если совсем плохо – входи, здесь аптечка, – разрешил голос Тамары.
Женька вошел, сел на Верину раскладушку. Тамара искоса взглянула на него, продолжала раскладывать пасьянс на крышке черного, с потёртыми уголками чемодана, водружённого на фанерный ящик.
– Плошечкой освещаемся? – проговорил он, глядя на коптилку. – Заключаю: хоть жисть у нас темней и плоше, но путь вернее и… и…
– Ладно, потом… Можно подумать, у вас электричество! – Тамара фыркнула, собрала карты, постучала ими о крышку ящика и, сбив колоду, сунула под спальник.
– А как твои ведовские успехи? – поинтересовался он, понимая, что говорит так себе, лишь бы болтать.
– Ты это о чём? – будто подозревая его в каком-то подвохе, спросила она, нервно расстёгивая замочек футляра с маникюрным прибором.
– Я о пасьянсе.
– А-а… Еще ни разу не сошелся, – бойко двигая пилочкой по ногтям, ответила Тамара. – Я невезучая. А ведовские успехи, это какие?
Женька поднялся.
– Чего не подтапливаешь? – кивнул на печку. – Мы вчера с Гогой коряг натаскали кучу. Глубоко из-под снега выкапывали. Желаешь, растоплю? – Он подошел к Тамаре, взял с ящика, приспособленного под столик, патрончик с губной помадой, развинтил.
– Ну, растопить? – переспросил.
– Не надо, – покусывая губу, вяло отозвалась Тамара. – Гошка вернётся, тогда. Чаю вскипятим, на гитаре побрякаем.
– Жуткий цвет какой! – Женька провёл помадой по бумаге. – Синюшный как…
– Сирень тень-брень. – Она грубо схватила у него патрончик. – Гошка не сказал, когда вернётся?
– Не сказал, но скоро, наверное, – пожал плечами Женька. – До вечера далеко. Когда-то да придёт.
– Бож-же ты мой! – Тамара уронила на колени вялые руки. – Никто толком ничего не знает, не говорят, что делать, чего ждать на этой лысой горе.
– Ну чего ты? – успокаивал он, глядя в её набухающие слезами глаза.
– Же-енька… Ведь палатки стоят на самом склоне, а что, если снег сдвинется, поползёт. Он как враг. Затаился и ждёт. Мы ждём, и он ждёт.
– Не поползёт, стечёт ручейками, ты держи себя в руках, – вчитываясь в её глаза, убеждал Женька. – Скоро привезут письма, газеты, транзисторы на всю мощь врубим, разгоним всю твою мистику.
– Тише! – Тамара вытянулась, приоткрыла рот. – Гудит… Слышишь? Это вертолёт!
– А я что говорил! – Женька задержал дыхание, прислушался.
– Вот опять. Почему ты не слышишь?
– Не гудит, кажется тебе, – отмахнулся студент.
– Да нет же, нет! – Тамара высунулась наружу к выходу. – Ты глухой…
По пути она столкнула с ящика чемодан, он, ударившись об пол, раскрылся, как раззявился. Бельё, фотографии, бигуди вывалились из его нутра.
– Никакого гуда нет, убедилась?..
– Каждый день вот так, даже по ночам слышу. – Тамара задёрнула полог, расслабленно пошла на своё место. Над чемоданом остановилась, подняла голубую ленту, встряхнула.
– Ты кого-нибудь любишь, Женька? – нахмурила лоб. – Ну, там, в городе или в институте?
– Там? – переспросил он озадаченно. – Там, да. Конечно, да.
– А я вот здесь… Осуждаете небось? – Она складывала и вновь встряхивала ленту. – Ну отвечай же!
– Брось ты, какой суд.
– Так, спасибо. Что бы еще у тебя разузнать?
– Придумай, я много чего знаю.
Лицо Тамары разрозовелось. Она присела на корточки, стала быстро складывать чемодан.
– Ну и фотографий у тебя. – Женька завистливо причмокнул. – Зачем столько возишь?
– Да так. Хочешь полюбоваться? – Она протянула ему пачку снимков, покривила пухлыми губами. – Все про меня, по всем этапам жизни.
Женька взял фотографии, стал перебирать.
– Вера шествует, по шагам узнаю. – Тамара мотнула распущенными волосами. – Живёт, как спит, вот кому всё просто.
Повариха вошла тихая, вроде провинившаяся. Медленно стянула с головы полушалок, присела и тут же ничком ткнулась в кровать.
– Тама-ара, – донёсся её задавленный голос, – есть у него семья? Скажи ты мне, за ради бога!
– Семья? – Тамара недоумённо опустилась на край Вериной раскладушки. – Ты это о ком, милая? – Она погладила повариху по голове.
– О Харлампии, – шепнула Вера. – Ласковый он ко мне, не как другие. Обходительный.
Тамара оглянулась на Женьку, приложила палец к губам.
– Вот так, – шепнул он ей. – Сложности, они у всех.
Женщины о чём-то зашептались. Что бы не подслушивать их разговор, Женька, насвистывая, стал разглядывать фотографии.
Рабочие гурьбой подошли к палатке ИТР. Прежде чем войти в неё, Хохлов сказал:
– Значит так. Как решили сообща, так я ему и выложу. – Он мельком глянул на Николая, под глазом которого фиолетово цвёл желвак, поморщился и решительно развернул полог.
– Можно?
– Входите, кто там, – разрешил Харлампий.
Рабочие вдвинулась в палатку, и сразу стало непривычно тесно в ней. Хохлов отделился от остальных, подошел к начальниковой койке. Харлампий приподнялся в мешке, насторожился.
– Мы к вам, – сказал Хохлов. – Все вот тут.
– Весьма рад, товарищи, – закивал Харлампий. – Что скажете хорошего?
– Слышим, заболели вы, – смущенно начал Хохлов, – неудобно вроде бы тревожить, но опять же надо…
– Говорите, товарищи, говорите, – осторожно подбодрил начальник. – Жду, чем порадуете. Ну же…
Хохлов помялся, заговорил, извиняючись:
– Снег хорошо начал таять, вот какая штука. Ну, мы побузили тут немного, понимаем, вы уж простите, а мы работой докажем, что… В общем, не сомневайтесь.
Он снова умолк. Васька пощупал скулу, подтвердил:
– Верно говорит бригадир. Мы потолковали между собой вкруговую и решили не уходить, а работать. Скажи, Николай?
– Решили и точка. – Тот кивнул.
Чего другого, но такого решения Харлампий от них не ожидал. Это не увязывалось с его ночным размышлением, где всё так складно получалось: понятно – забузили архаровцы не на шутку, добром это не кончится. Пусть уж уходят. Уйдут, а я, в случае чего, и не начальник, а я как раз болею.
Он нахмурился, даже как-то огруз в мешке.
– Понятно, – покашлял в кулак. – Волынили, план срывали, а вдруг одумались, сознательными стали, что ли?
– Плана не срывали, – возразил Хохлов. – Работы не было, откуда ему взяться, плану?
– Это вы мне заявляете, вам просто, а что я, я скажу начальству? – повысил голос Харлампий. – Ещё как сорвали… Ти-хо! Снег – это одна причина. Природный каприз, одним словом, а ваша буза, саботаж – это уже из другой категории, понимаешь. Интриганы!
– Пошто ругаете? – насупился Хохлов. – Мы не за руганью пришли, а чтоб наоборот, чтоб спокой вам был.
– «Спокой»! Ишь, как оно, дело-то оборачивается. А я и так спокоен. И следом за вами не побежал бы. Вы из отряда, а я тут же заявочку на базу, и мне сразу десять настоящих рабочих пришлют.
Канавщики потупились, притихли. В этой тишине особенно отчётливо стало слышно, как весело набулькивают за палаткой убегающие с гольца ручейки.
– А мы что же, по вашему, рабочие не настоящие? Вы ни в каком деле нас еще не видели, зачем же срамите? – Хохлов с обидой, недоумённо глядел на начальника. – Ведь не от работы бежать хотели, а наоборот. – Он показал на перебинтованного. – Вот, например, Сухов, он канавы роет что экскаватор. И остальные не сплохуют, приходилось над землицей стараться.
– Да уж не подведу, – подхватил перебинтованный. – Не первый сезон по экспедициям вкалываю. Отмечали даже, грамоты – и те есть.
– Чего не знаю, того не знаю. – Харлампий поёрзал на раскладушке. – Одно знаю – вы меня шантажировали.
– Что такое делали? – Хохлов распрямил плечи. – Что за темнуху нам шьёте?
– Хватит, хватит! – осадил начальник. – Решили остаться – оставайтесь на здоровье, какой может быть разговор. Я даже рад. Но должен предупредить, что не знаю, сколько вам придётся сидеть без работы. Это одному Господу Богу известно. И поэтому требую сидеть и ждать тихо и мирно. Хоть всё лето, понятно?
– Как же так? – подал голос Николай. – Гошка сказал, что пошёл место для канав находить.
– Не в курсе дела я, что он там вам наболтал! – повысил голос Харлампий. – Я за его слова не ответчик и перед вами юлить не собираюсь. Где он найдёт эти места для канав под этаким снегом? Арап он, Гошка ваш, вот что!
Снова стало тихо. Хохлов, подолгу останавливаясь на каждом, будто собирая ответы, оглядел канавщиков. На Николае взгляд продержал особенно долго.
– Ну что, агитатор, схлопотал? – спросил он и зло прихлопнул на голове шапку. – Ладно, ребята, всё ладно. Берём трудовые книжки.
– У меня книжек нет. – Харлампий ухмыльнулся. – Лично я вас не нанимал. Спрашивайте в отделе кадров на базе.
– Добро. – Хохлов кивнул, отчего шапка наехала ему на глаза. – Там и возьмём. А вам вот что скажу. У вас одна голова два языка имеет. – Он обдёрнул полы ватника. – Больше толковать не о чем. Тушёнку поварихе вернули, ничего не должны, так пойдём.
– Послушай, бригадир. – Харлампий виновато поморгал. – Я, собственно, ничего решать не могу, я болею. Вот и приказ об освобождении… Временно. Вы уж давайте прямым ходом по всем вопросам к Сергею Ивановичу, он теперь начальник отряда. Вот так.
– Ну уж нет, начальник! Вы нас сюда привезли, вам и вопросы наши, – отпарировал Хохлов. – А за харч на дорогу – особое дружеское спасибо. Мы и на сухарях выдюжим. Будьте здоровы.
– И не кашляй, – пожелал Васька. – Чао!
Канавщики направились к выходу.
– Одну мину-утку. – Харлампий помотал вмиг постаревшим лицом. – Решили меня под статью подвести? Не выйдет! Из лагеря ни шагу, запрещаю!
Васька тут же очутился возле него.
– Почему запрещаешь, раз на бюллетене? – прокричал он в лицо Харлампию. – Кто ты такой, раз ни нашим, ни вашим?
Канавщики грудились у порога, чего-то ждали. Харлампий, морщась, отстранялся от Васьки бледными руками, но тот не отступал:
– Ты что ещё от нас хотишь?
– Угрожаете? – неожиданно спокойным голосом спросил Харлампий. – Оскорбление действием? Насилие?
Быстро подошедший Хохлов рукой отгрёб Ваську за спину, но тот успел прокричать:
– Тебя снасилуешь! Весь в законах!
