Глеб Пакулов
Ведьмин ключ
– К чему ему трепать? – Николай отбросил снежок, вытер руки о телогрейку. – Работяги о нём добром отзывались, он лёгкий человек.
Васька мазнул рукавом по носу.
– Да-а, – завистливо протянул он. – Хорошо бы по пятьсот-то. Только уж и таких денег не хочу. Во, как эта Антарктида допекла.
– Потише кричи… Лодырить надоело, точно. – Николай облизал губы. – Но вот что – с Хохловым не пойду. И ты не ходи, пропадёшь.
Васька молчал. Николай взял его за рукав телогрейки, сказал с сожалением:
– Зря ты Хохлову поддаёшься. Он из тебя шестёрку делает. И в очко с ним зачем дуешься? Он в жизни мухлюет, а в картах подавно. Всегда в выигрыше.
Васька дёрнул телогрейку назад.
– Отыграюсь. Будь спок – спустит и моё и своё впридачу.
– Не ходи с ним, Вася. Подождём работы, а не будет её, то на вертолёт и на базу – увезут. Я лично подожду. Не вечно же снег будет лежать.
– Нет, Колян! – Голос Васьки отвердел. – Я от Хохлова не отстану, да и как можно против гамуза? Надо всем вместе держаться, комком, тогда не пропадём.
От женской палатки донёсся воркующий смешок Тамары. Васька подтолкнул Николая:
– Айда к себе. Гошка с кралей своей синтетической выползает. Что на них пялиться?
Васька отвернулся, пошел к своей десятиместке. У входа подождал Николая, и они вместе спустились вниз.
Гошка, подталкивая Тамару, помог ей выбраться наверх по раздавленным каблуками ступеням, следом выкарабкался сам. Тамара стояла, запрокинув лицо к небу. В лунном иззелена-голубом свете, в небесной отблескивающей куртке, она почудилась Гошке статуей. Он подошел, остановился напротив. Тамара молитвенно сложила на груди руки в варежках и что-то нашептывала.
– Вот так стой и жди, – сказал Гошка. – Сейчас начнётся звездопад. Июнь – месяц умирающих звёзд.
– Может, надежд, – тихо откликнулась Тамара.
– Надежды вечны.
– Ты замёрзнешь.
– Нет, свитер тёплый.
– Не вредничай. – Тамара расстегнула свою куртку, полами её запахнула Гошку и крепко сцепила за его спиной руки.
– Гоша, скажи что-нибудь, быстро, сразу.
– Шаньга! – Он тихо засмеялся. – Ты пахнешь шаньгой, только что с мороза. Пойдём?
– А звёзды? – Она откачнулась, глядя на него огромными глазами. – Мы же на карауле.
– Я снимаю тебя с караула, пошли.
– Нет, милый. – Она повозила головой по его груди. – Не спеши. Мне так хорошо-хорошо… не спеши… Гоша, ты никогда мне не рассказывал, за что судили тебя?
Он не ответил.
– Не хочешь – не говори, – прошептала она. Видя, что попросила некстати, она прижалась к нему, затихла.
– Отпусти-ка, никак не достану.
Он полез в карман за сигаретами. Она подождала, пока он прикурит.
– Прости меня, пожалуйста, такую дурочку.
– За что? В этом деле тайны нет. Позапрошлый год дал проводнику-якуту карабин, он нас здорово тогда охотой выручал. Мы спешили до снега, до морозов управиться, не бросали работы, уж больно участок попался интересный. Продукты давно кончились, и если бы не проводник… Погиб он. Нашли, в заберег вмёрз. Выдолбили, а карабина при нём нету. Следствию что? Хоть бы какую записульку от проводника взял, что временно дал поохотиться, а нет её – где оружие? Может, он без карабина утоп. А я под шумок припрятал винтовку для себя. Попробуй докажи. – Гошка подряд несколько раз затянулся сигаретой. – Два впаяли, а просидел год – и вышел, повезло. Правда, до сих пор не понял, за что притянули: за утрату вверенного мне оружия или за то, что доверил его человеку для спасения отряда, а доверие не узаконил бумаженцией… Прошлым летом ребята с магистрали выудили карабин из Улькана. Это мне участковый лейтенант, что меня в Иркутск сопровождал, сообщил письменно, порадовал… Ну и освободили скоро.
Гошка стоял, стиснув в зубах сигарету. Лицо его в резких пятнах света и тени было чужим и жестким. Тамара взяла его под руку, спросила:
– Не знаешь, к чему кораблекрушения снятся? Я часто вижу один сон: ночь, волны и человек в волнах. Он захлёбывается, вот-вот пойдёт ко дну, а тут вдруг обломок мачты, и он хватается за неё. К чему это?
– К чему такое снится, ты у Женьки узнай. – Гошка отщелкнул сигарету. Соря искрами, она прочертила дугу и пропала в сугробе. – Одно знаю, что корабли теперь без мачт, торчат только трубы железные. За них хватайся не хватайся…
Невидимками в бирюзовых снегах хохотали куропатки, далеко в каньоне шумела работяга-река. Она трудилась по своему разумному распорядку денно и нощно, и даже в лютый мороз Домугда, притиснутая ледовой крышкой, трудно проталкивалась вперёд, без устали шлифуя своё гранитное ложе.
– Вот так, – ответил своим мыслям Гошка.
Тамара потянула его за собой. Луна висела над их головами, и они уходили не отбрасывая теней.
Вскоре на их место вскарабкались Женька с Верой. В женской палатке загорелся свет и два силуэта чётко объявились на брезенте, как на экране. Женька присвистнул:
– Ну кино-о!
– Не мешай имя, – попросила Вера. – Любовь у них, сердечность.
– Серде-ечность! – заорал студент, вырывая из наста комок снега. – Эй, актёры, гасите свет!
Он размахнулся и швырнул снежком в палатку. Комок ударил в брезент, как в бубен. Тени нехотя разъединились, одна двинулась в сторону, и треугольник света упал на снег. Наступив на него, из палатки вышел Гошка, достал мятую пачку сигарет и, чиркнув спичкой, осветил бледное лицо.
– Ты, вижу, перебрал? – спросил он Женьку. – Пойдём баиньки.
Он через плечо всмотрелся в десятиместку рабочих, из которой нет-нет да вырывались отдельные громкие голоса, кивнул на прощанье Вере и по ступенькам скатился в свою палатку. Женька обиженно сопел.
– Ох, с гонором ваш Гоша, – тоскливо заметила Вера.
– С тенором!
– С кем? – быстро переспросила повариха и вдруг зачастила: – Пошто-то встретит наедине, уставится неотрывно, а говорит, говорит всё о чем-то другом. Складно выходит, а не понять. Блажной, чо ли?
– Стихи читает. Не обращай.
– Не злись, не суди их. – Вера коснулась его груди. – Не ревнуй.
– Выставляла бы их из палатки, – ответил он. – Спать мешают, и вообще – что она, замуж за него собралась?
Повариха отвернулась.
– А я их не слышу! – неожиданно с весёлой злостью сказала она. – А я сплю!
Женька удивлённо уставился ей в спину.
– Почо их гнать-то? – чуть отвернув к нему голову, пропела повариха. – Эх ты, гуран молоденький, пущай пластаются. Небось и сам бы прибёг сольцы лизнуть, да другой на солонце пасётся… Никаво не понимашь.
Она с головы на плечи спустила платок, нехотя шагнула к палатке.
– Ох, и пьяна я нынче-е! Винище – и то тверёзей. – Сладко потянулась и, отстонав в долгом зевке, предупредила: – К нам, пьяным, не приди смотри.
– Да иди ты! – совсем растерялся Женька. – Иди спи.
Она растянула концы платка в стороны и плавными шажками пошла к палатке. Женька прислушался. Повариха тихонько пела:
Несёт Галя воду,
Коромысло гнётся.
Стоит Ваня по-даль
Над Галей смеётся-а…
Гошка лежал на спальнике одетым. Когда вернулся и затих в своём мешке Женька, он встал и ощупью в темноте выбрался из палатки. Лунатиком проскользнул к женской, отстегнул деревянные застёжки.
– Гоша, – шепотом окликнула Тамара.
Он не ответил, пробираясь мимо Вериной раскладушки.
– Глупый, – ласково сказала она в темноту.
Харлампий не спал; он слышал, как ушел Гошка, закурил. Пульсируя в темноте огоньком папиросы, думал о том, какое замешательство в размеренную жизнь базы внесла его телеграмма.
«Если приедет начальник экспедиции, – размышлял Харлампий, – устроит разгон. Рабочие, конечно, с претензиями: работы нет, другого чего нет, обманули! Да и свои итээровцы как поведут себя – неизвестно. От Гошки чего хочешь жди. Ещё этот студент, тоже не подарочек. Сергей… и Сергей хорош. Нет, чтобы порядок поддерживать, так сам с ними заодно пьёт. – Харлампий пятернёй завозил по лицу. – Рабочие-то, а? Уйти грозятся… Так-так-так. Допустим, вертолёт не прилетит. Уйдут? Вполне возможно. Тогда что же получится, план работ сорвут, не под пистолетом же их на гольце сидеть заставлять. Уговаривал? Всеми силами, есть свидетели! Так нет, своё гнули. – Харлампий вылез из мешка, сел на раскладушке. – Ну, пойдут, а вдруг что случится – тайга? Черт! Тогда – следствие… Ну, дудки, учёны! Разгон от начальника переживу, а тюрьму…»
Временами до его слуха долетал шум со стороны рабочей палатки.
«Брагу пьют, – тревожила мысль. – Перепьются, припрутся отношения выяснять, а тут свои такие же дрыхнут».
– Ну, ситуация! – Харлампий сокрушённо помотал головой. – Кругом один.
Когда последние отголоски песен утихли и Харлампия обступила жуткая тишина, которая, казалось ему, проникала во все его поры, он быстро оделся, чиркнул спичкой и стал пробиваться к выходу. Но как ни подстёгивал его безотчётный страх перед тишиной и одиночеством, как ни казалось ему желанным высокое, ясное небо, он остановился, глядя на отблескивающие в свете спички никелированные части рации. Сжигая спичку за спичкой, Харлампий стоял перед нею, чувствуя, как непреодолимо растёт желание исковеркать, выдрать из неё все хитроумные лампы, непостижимым образом состоящие в посредничестве между ним и начальством экспедиции.
«Как славненько было раньше, – завистливо и оттого с ненавистью к тому, спокойному, ранешнему прошлому думал Харлампий. – Уйдёшь на полгода в тайгу, и всё. Сам себе любое начальство! Единственная связь – олени, да и то разок-два за сезон. А теперь? Вертолёты, рации и прочая механика. Каждый день отчитывайся, а зачем?»
– Зачем? – повторил он вслух, трудно отрываясь от рации.
Харлампий не сразу вдруг выбрался наверх по окончательно раздавленным ступеням. Он выползал и снова соскальзывал вниз, бороздя по снегу растопыренными пальцами, чертыхался, но всё же вылез из ямы.
Ночь голубела. Стараясь не продавливать снег и не шуметь, начальник подошёл к палатке рабочих. Здоровый храп подвыпивших людей глушил чей-то неясный шепот. Харлампий ворочал головой, пытаясь попасть в промежуток слышимости, и не попадал.
– Эт чо? – донёсся из нутра палатки сипоток Чифириста.
Начальник обмер.
– Стоит кто, ли чё ли, – встревоженно подтвердил другой голос, Харлампий не узнал чей. – А ну как медведь? Тень-то кака огромна на брезенте.
Харлампий неприязненно глянул на низкую теперь луну и, приседая, стал отходить назад.
– Дошаришься, кто там! – долетело вслед. – Жахну картечью!
Начальник подошел к своей палатке и вперил взгляд в женскую. Поднявший его с постели страх и предчувствие беды требовали придумать такое, что оправдало бы его перед любой инстанцией, придумать заранее. Но тот же самый страх вышибал всякие мысли, и Харлампий меленько трясся от нервного озноба. «Окончательно заболел, температурю, – уверял он себя. – Свалюсь, обязательно свалюсь». Сквозь подошвы сапог Харлампий чувствовал холод враждебного снега, в голове возник и назойливо плавал комариным писком один и тот же обрывок Гошкиной песни: «Стал я вроде не к месту заплаткой… стал я…»
– Один этот хахаль Карузо с ума может свести, – прошептал Харлампий, и писк пропал. Но стоило ему закрыть рот, песня вернулась и закрутилась заевшей пластинкой.
– Тьфу-у! – сплюнул Харлампий – Уж верно навязалась не к месту.
Когда забрезжил рассвет, Гошка проснулся, натянул свитер и выбрался из палатки. Крыши палаток от предрассветного, расцвеченного перламутром неба искрились изморозью. Он попытался разглядеть дальние гольцы, но взгляд рассасывало в голубом, размытом. Далеко внизу, где чернел лес и шумела Домугда, клубился туман.
«Конец метелям», – решил он. Идти досыпать раздумал: вот-вот выглянет солнце, а он любил рассветы. Отсюда с гольца можно было увидеть солнце намного раньше тех, кто живёт в городах и посёлках, а налюбовавшись восходом, милостиво позволить солнцу явить себя другим.
Улыбаясь, Гошка взял лопату. Снег только сверху подёрнулся коркой, под ней он был сочный, податливый. Гошка резал его на ломти, складывал возле палатки. Часа через два из снега выступила фигура женщины.
Гошка творил азартно: носился кругом, отбегал в сторону, приседал. Погрев руки меж колен, снова бросался вперёд, вминал неровности, наращивал нужное.
С востока напирала синева, грудя на запад редкие тучи. В предрассветной, чуткой тишине еще громче зазвонили под толщей снега разноголосые ручейки. Гошка курил, наблюдая, как на соседние горбы гольцов наползала золотая кайма, чётко оконтуривая их на пепельной холстине неба.
Неслышно подошла и остановилась у статуи Вера. Стыдливо разглядывая её, она переступала огромными сапогами, удручённо молчала. Гошка покуривал, косо поглядывая на повариху, ждал, что она скажет.
– Ну и как?
Повариха посмотрела на него, сказала жалеючи:
– Совсем изведёшься так-то. Спать надо по ночам.
– Спасибо за ответ, – поклонился Гошка. – Поговорили об искусстве.
– Не знаю, об чём спасибо, а изгаляться надо мной не следовает. – Вера глядела на Гошку обиженными глазами. – Ты зачем меня такой-то скатал?
Он вплотную подступил к поварихе.
– Да ты никак подумала, что я тебя вылепил? – Гошка удивлённо оглянулся на статую. – Что ты, Верочка, нет. Это… никто. Обобщение.
– Пусть хоть и так. – Рот поварихи дрогнул. – Горемычная, как и я. На Тамарку не походит, та совсем не така.
Вера подошла к статуе, опустила руки. Гошка с любопытством наблюдал, как она копирует позу.
– Как есть я, только нагишом. – Повариха отступила, зашаркала сапогами в сторону кухни. С полдороги обернулась, сказала: – Чудно-ой ты скрозь… А бабу сломай, срам это, а не… общение.
Она скрылась в кухне. Вскоре белесый дым плотно повалил из трубы. Скатываясь по брезентовой крыше, он припадал к снегу и, тонко расслаиваясь, плыл в долину. Гошка сошел вниз. Ручейки огибали палатку, катили разноцветные камешки. Радостно было смотреть на их игру, стоя на живой земле. Стена снежного среза доходила ему до плеча. Вчера она была выше, скрывала с головой. Подчищая водоотводную канавку, он двигался вокруг палатки. Лопата скрежетала по щебёнке, вздыхал, оседал наст. Гошка выбросил наверх измятый снег, принялся нарезать новые ступени и утрамбовывать.
Счастливо расслабленный, потирая глаза кулаками, из палатки выскочил Женька и с открытым ртом пулей юркнул за угол палатки, и оттуда послышалось: «Вай-вай-вай! Журчат ручьи, тра-та-та-та, и тает лёд и сердце та-ает!»
– На, разомнись, пока совсем не растаяло. – Гошка протянул ему лопату.
– Не время, князь. Я еще «спу».
– Ладно. Оставлю половину ступеней тебе. Нарежешь.
– Можно включу рацию? Хоть последние известия послушаю, что там на свете… Ну можно?
– Батареи и так едва тянут. Включишь – подсадишь. Как с базой свяжусь?
– Жмо-от! – заныл студент. – Хоть на минутку! Ведь чую – меня мама по эфиру разыскивает! – Он выбросил над головой кулаки. – Сбегу! Нарежу ступени и – к едреней фене.
– Не ори! Люди спят.
– Ещё бы! – Женька деланно хохотнул. – Устали спать, потому и дрыхнут.
Гошка шутя замахнулся на него лопатой, и Женька шмыгнул в палатку, считая, что разрешение включить рацию получил. Слышно было, как шлёпнулись на пол его сапоги, закашлял прокуренным горлом Харлампий.
– Гога, – скоро позвал Женька. – Подь скорее. «Снег над палаткой кружится» передают.
Гошка быстро вскочил в палатку.
– Я тебе что говорил? – сказал, подходя к рации. – А ну вырубай!
– Полупардон! Старинная песня, – зашипел студент. – Юность отцов.
– Своего снега навалом, а ему всё мало. – Гошка рацию не выключил, присел рядом. Студент лежал, закрыв ладонью глаза, слушал. Его молодые пухлые губы растянулись в улыбке. Песня ещё не кончилась, а Гошка щелкнул выключателем.
– Вот. Был снег и нету. У нас бы таким манером. – Он взял студента за кисть руки: – Сколько накачало?
– Та-ак. – Женька присмотрелся к стрелкам. – Без четверти шесть.
– Через пятнадцать минут связь. – Гошка нахмурился, потёр лоб.
– Чего смурной? – Женька навёл на него ясные глаза. – Неужто действительно плохо?
– Хуже некуда. – Гошка прилёг рядом. – Ты ничего такого не чувствуешь?..
– Такого ничего. А ты чего?
– Контроль над собой терять начали, вот чего. – Гошка сцепил зубы. На обтянутом сухой кожей лице взбугрились желваки. Он с минуту глядел на студента и вдруг сорвался на крик: – Чего глазками ясными хлопаешь, салажонок? Звереть начали, а он – «такого ничего».
Женька опасливо отодвинулся в сторону, силился что-то сказать, но Гошка не давал, орал на него:
– Людей от безделья спасать надо!..
Он неожиданно умолк. В наступившей тишине Сергей на высокой ноте оборвал храп, приподнял голову, выпрастался из мешка:
– Опять ор? С базой говорили?
– Пока нет ещё, – ответил Женька. – Гога репетирует.
Потягиваясь, Сергей начал одеваться.
– Понятно, понятно. А тут чертовщина всякая снится, – пожаловался он, надевая сапог. – Вроде бы Харлампий – принц Датский. Голый, понимаешь, бегает, сам черный, негр негром, но Харлампий. Со шпагой. – Сергей покосился в сторону Харлампиевой койки. – Кричит: «Быть лету или не быть? Вот в чём вопрос». – Сергей закатил глаза под лоб.
Женька зашелся в смехе.
– Тише, чертяка, нельзя же так. – Сергей покосился на спящего начальника. – Достукаешься, характеристику в институт составит такую…
Он на вялых ногах прокачался до порога, вышел. Женька не унимался, хохотал.
– Хватит ржать! – потребовал Гошка. – Башка и без тебя трещит.
– Здравствуй, Вера, здравствуй, – донёсся голос Сергея. – Раненько встаёшь, кормилица наша… Ну, если готов, будем завтракать.
– Слышал? – Гошка отмахнул головой. – Беги тащи.
– Э! Э-э! – Женька погрозил пальцем. – Сам бегай. Теперь я вольный от крепостной зависимости, забыл? А ты? – Он взглянул на часы, постучал ногтем по стеклу. – Пора, включай рацию.
Пока Гошка связывался с базой, кричал, клял помехи, требовал перейти на запасную волну, вернулся позавтракавший Сергей.
– Не будет! – встретил его злым выкриком Гошка. – У них там дождь, туман, будь он трижды проклят, вертолёт не выпускают, так я понял.
– Значит, у них там лето, дождь. – Сергей прижал кулак к опухшей щеке. – И не выпускают… Весь месяц то туман, то дождь… А если по санзаданию заказать? Прилетит?
– Обязан. – Гошка подобрался. – В любую погоду.
– Ну так что ж?
Из-под нар Гошка вытащил старые комплекты батарей, начал проверять их тестером.
– Бесполезно! – Женька махнул рукой. – Они же ёмкость потеряли. Пойдём жрать.
Сергей проводил его глазами, сказал с досадой:
– Все мы ёмкость потеряли. А ты всё же добейся связи, чтоб поняли нас без лишних слов.
– Попробую. – Гошка зачищал контакты батарей. – Напряжение в них какое-никакое есть, принимать можно, а включусь на передачу – с минуту, думаю, протянут, а потом – пшик…
– Во всём-то у нас пшик! – Сергей неумело ругнулся. – Что ж на базе не набрал батарей этих самых, с запасом?
– Что их надо ящиками хапать? – Гошка встряхнул чубом. – Выдали на месяц, обещали подвезти.
– «Обещали». Теперь связывайся на соплях. А запас, он, понимаешь… Пословица даже на этот счёт есть.
– Знаю, знаю пословицу ту. Вот настроюсь на волну и буду долдонить: сос, в отряде тяжело больной, сос, в отряде…
– Не вздумай! – отбросив клапан спального мешка, погрозил пальцем Харлампий. – По санзаданию они вылетят, но ведь дождь, могут грохнуться. Знаешь, что всем нам за обман будет? – Он покашлял в кулак. – Так что отставить эту затею. А вы, Сергей Иванович, инженер со стажем. Не ожидал, что рискнёте на такое.
– Погоди, Харлампий! – вмешался Гошка. – Какой обман? Ведь ты болен же!
– Но не умираю же! А таким вызовом позволено пользоваться только в крайних случаях. Это же всегда риск!
– Послушай, Харлампий! – взорвался Сергей. – Отряд в таком положении, что любой риск будет оправдан! Вон я только что опять с рабочими беседу имел…
– Ну и… – Харлампий насторожился. – Как они?
– Что «как они»? – раздраженно переспросил Сергей. – Не пляшут же! Злые, понимаешь, опухшие. Сходи сам и послушай, о чём говорят.
Он дунул в мундштук папиросы, сунул её в рот. Харлампий, потирая виски, сказал:
– Вот орёлики. Опухшие? Вчера у них брагу нашел. Велел же вылить!
– Ка-ак же, – съязвил Гошка. – Так толпой и бросились выливать.
Начальник наложил руку на лоб, простонал:
– Охо-хо. Не послушался Хохлов… Гоша, свяжешься с базой, попроси ответ на нашу телеграмму. Официальный, за подписью начэкспеда.
– «Попроси!» – взъярился Гошка. – Открытым текстом такое загну, что б у них там штаны посползали!
– Ты что это? – начал багроветь начальник. – За хулиганство в эфире судят! Развинтился до безобразия! Если доверили рацию, решил что вздумается вытворять? Нет, дорогой, не позволю.
Сергей хмуро слушал их препирательства. Харлампий постепенно успокоился.
– Как она не вовремя привязалась, хвороба, – пожаловался он, не отнимая руки со лба. Виновато уставился на Сергея. – Раньше-то, бывало, днями по колена в воде бродишь – и хоть бы хны. А теперь…
Сергей, нахмуренный, весь в себе, все жё же отреагировал на его слова – безучастно покивал, зато Гошка не упустил случая, поддел:
– Состарился, Харлампий. Сидеть бы тебе в конторе, в тёплом месте…
– Нет уж. – Поняв намёк, начальник отряда протестующе повозил головой по подушке. – В конторах теперь всё больше молодые сидят, да ранние, вроде тебя, молокососа. А я старый полевой волк. Так-то.
Сергей встал, загородил собой Харлампия от Гошки.
– Чего ты, Гога, на самом деле? Перестань, всё же он постарше тебя как-никак. – Повернулся к начальнику. – Тамара аптечку принесёт, выпьешь чего надо, а то чёрт знает, всякое может приключиться: воспаление легких, к примеру.
– Спасибо, Серёжа. – Харлампий зашёлся надсадным кашлем. В глубине палатки глаза его сердито поблескивали. – Действительно, чувствую себя неважно. С недельку проваляюсь, знаю. Ты уж тут пораспоряжайся, прими, так сказать, командование.
– Ну какой разговор! – Сергей дёрнул плечами. – Отлежись, справимся, я думаю.
– Справимся, – подтвердил Гошка. – Объём работ. – Он раскинул руки в стороны. – Можно и лёжа руководить.
– Ну ты даёшь! – Сергей неодобрительно крутнул головой. – Человек болен. Посочувствовал бы, не ёрничал.
Сочувствовать Гошка явно не хотел. Он откинулся на спальник, завёл руки за голову. Солнце косо било в окошечко палатки, и там, где конец яркого бруса упирался в землю, она, подсыхая, парила. Сергей вытащил рюкзак, развязал.
– Схожу-ка я на первый участок, давно уж не проведывали.
– Хорошее дело, – одобрил Харлампий. – Может, там хоть где-нибудь земля оголилась, зададим канавы, пусть долбят, дают плану кубаж.
– «Хоть где-нибудь»? – переспросил Гошка. – Без геофизических данных, на пустом месте? Так надо понимать? Это липа, Харлампий.
– Ничего. Можно задать, – ответил за начальника Сергей. – Я тоже об этом думал. Заактируем как канавы, горные выработки по ложным аномалиям.
– Что, Георгий, съел? – Харлампий с упрёком уставился на Гошку. – Серёжа спец по золоту, в урановой экспедиции первый год, здесь особая специфика, а уже разобрался, вник. С умом к делу подходит, с головой. Результаты поисков, само собой, вещь наиважнейшая, но план, пла-ан – бог! Выдай кубаж, хоть умри. Так что эти канавки тоже в дело пойдут. Сейчас главное – дать рабочим разрядку. Им всё равно где копать, был бы заработок.
Гошкина голова в солнечном столбе, и ухо малиново просвечивает. Он сидит пришибленно, растерянно водит глазами.
– Но почему же по ложным аномалиям копать, их ведь тоже документировать надо, графики строить. Или наугад в карту тыкать? – Он спустил ноги на пол. – Нет, командиры, это вы задумали плохо. Как геофизик я против.
– Надо копать, Гоша, где угодно, – настаивал Сергей. – От сознания, что начали наконец работать, рабочие духом воспрянут.
– А мы?
– Мы – ладно. – Сергей похлопал Гошку по плечу – А вот они… Моральный фактор надо учитывать.
– Иди на южный участок, – вроде бы сдаваясь, посоветовал Гошка. – Нельзя ли там разбросать снег, на невскрытых аномалиях? Попробовать копать с пожогом.
– Костры твои зальё-ёт, – простонал Харлампий. – Вода прёт под снегом.
– Надо пробовать, – упёрся Гошка. – Там есть начатые канавы, их прошлый год осенью буранами занесло. С ними повозиться я согласен. Жди меня там, после связи подбегу.
– Добре, подбегай. – Сергей накинул на шею ремешок фотоаппарата. – На месте посмотрим, подумаем. Возможно, отвалы обнажились или профильные колышки. Ты план участка прихвати.
– Прихвачу обязательно. А ты вот это обнови. – Гошка вытащил из-под нар Женькины снегоступы.
– Давай, – обрадовался Сергей. – Это давай, оценим. Еще ружьишко твоё попрошу.
Гошка подал ему двустволку. Сергей переломил её, заглянул в стволы.
– Как бой?
– Нормальный. Это, брат, штучной работы, девятьсот десятого года.
– Царская? – изумился Сергей, разглядывая на казённике императорских двухглавых орлов.
– Отечественная, – поправил Гошка. – Тульской работы. Держи патронташ.
– Бра-атцы! – позвал Харлампий. – Вижу, начинаете справляться и без меня, так уж позвольте отстраниться на время от дел по закону, официально.
Гошка хмыкнул:
– Бюллетень выписать? Или приказ повесить?
– А что, и приказ! – Харлампий приподнял голову. – Надо. Тут производство, а не частная лавочка. Так уж, Сергей Иванович, черкни, я подмахну. Честь по чести.
– Да надо ли? – затягивая ремень патронташа, засомневался Сергей. – Через пару дней поднимешься. К чему формальности?
– Надо-надо, напишем. – Харлампий порылся в полевой сумке, вынул лист бумаги и авторучку. – На-ко вот, сочини, побудь хозяином.
– Ну, если без этого не обойтись… – Сергей подсел к столу и начал писать. Гошка, как и прежде, изучающе наблюдал за Харлампием, который совсем скис и тихо постанывал.
– Так, что ли? – Сергей протянул лист начальнику.
– Бу-бу, ага, угу-гу, – задвигал губами Харлампий. – Всё по форме: число, месяц, фамилия. Спасибо, командуй. – Виновато улыбаясь, он поставил свою подпись, откинулся на подушку. Руку с приказом положил на грудь.
Гошка обнял Сергея, повёл к выходу.
– С повышением вас, Сергей Иванович! – сладко пропел он. – Рады мы, очень рады-с!
– Ой не радуйся, Георгий Петрович, – в тон ему ответил Сергей. – Если Харлампий заболел серьёзно и его придётся отправить на базу… В общем, я тут наведу порядок. Это вы учтите, товарищ геофизик.
– Учитываю. Нужен порядок, – согласился Гошка.
– Вот я и обещаю навести его. Работать начнём немедленно, и там, где укажу. Панибратство и пререкания – побоку. Пора всем гайки подкручивать.
Гошка уже не улыбался. Сейчас в Сергее было что-то такое, что заставляло верить – этот возьмётся за дело круто. Он покосился в сторону Харлампия. Тот лежал, закрыв глаза, но по напряженному лицу, на который падал желтый свет плошки, было видно – прислушивается.
– Подкручивай, – жестко, без всегдашней усмешки, согласился Гошка. – Дело нехитрое. Главное – резьбу не сорви.
– Это я учту. А ты после связи немедленно на участок, – напомнил Сергей и, развернув полог, вышел из палатки. Гошка слышал, как он выбирался из ямы, что-то недовольно бурчал, потом влажный хруп снега под его ногами отдалился.
– Гога, – расслабленно позвал Харлампий. – Сними копию с приказа, будь ласка, да вывеси у кухни, лучше внутри, чтоб ветром не унесло. – Он, как белым флагом, помахал листком. – Новый-то начальник, Сергей Иванович, крутёхонек, а?
Гошка подошел к нему. Взял приказ, бегло прочел и бросил на стол. В палатку постучали, просунулся белый ящичек, потом показалась Тамара.
– С добрым утром. – Она остановилась у порога и, широко раскрыв глаза, осваивалась с полумраком. Гошка провёл её к начальниковой койке, сам сел к столу.
– Что с вами? – Тамара склонилась над Харлампием. – Как самочувствие?
– Да вот. – Начальник смутился. – Скрутило… во рту сухо.
Тамара протянула ящичек.
– Надо что-нибудь противопростудное. Кальцекс или… я не знаю, что надо в таком случае. – Начальник порылся в аптечке, нашел что надо, попросил запить. Тамара налила ему в кружку холодного чая.
– Ломает всего, потею, а жару нет. – Харлампий положил в рот таблетку, отхлебнул из кружки, прополоскал рот и гулко сглотнул. Тамара поморщилась.
– Грипп бывает и без жара. – Она закрыла аптечку. – Кажется, «возвратный» называется.
– Похоже, он и есть. Коварный.
Гошка подошел к ним, взял из аптечки только что надорванную пачечку таблеток.
– Как бывшему армейскому санинструктору мне стыдно, – сказал он, разглядывая пачечку. – Неужели при гриппе теперь пьют это?
– А что он выпил? – заволновалась Тамара. – Говори же, что?
– Что надо, я думаю. – Гошка качнулся на носках. – А ты тоже, сестра милосердия называешься.
– Ну, знаешь! – Тамара возмущённо выпрямилась. – Я, в конце концов, не врач и даже не санинструктор. Ты разбираешься, вот и посоветуй, что пить.
Они посмотрели на Харлампия. Начальник лежал, вытянувшись, безучастно глядя перед собой, будто увидел там, в открывшемся ему далеке такое, что милостиво дано узреть только умирающим.
– Харлампий, – окликнул Гошка. – А, Харлампий!
– Ну чего ещё? – не меняя позы, отозвался начальник. – Ты хоть кому-нибудь дашь спокойно помереть?
Гошка отвёл Тамару, усадил на краю нар.
– Дуру ломает, – шепнул он ей. – Похоже, сматывается с корабля.
– С какого корабля? – Тамара дрогнула сиреневыми губами. – Вдруг отравился?
– Всё в норме, – успокоил Гошка. – Закрепляющее принял.
– Не надо, – попросила она. – Ведь ты же добрый, Гоша, я знаю. Почему стараешься казаться злым, грубым?
– А я не стараюсь. Я просто всякий. – Он вынул платок и, притянув Тамару к себе, обтёр её щеку.
– Что там нашел? – Она скосила глаза.
– Сажа была. – Гошка отстранил её на вытянутые руки. – Теперь нету.
Она прильнула к нему, зашептала:
– Я, по-моему, тоже бываю всякая. Помогаю Вере кастрюли чистить, золу из печки выгребаю, рабо-отаю. – Тамара смотрела радостно, будто ожидая похвалы. – Я и готовить сама умею. В техникуме из нашей группы лучше всех салаты делала, шью, крою. В общежитии возле девчонок всякую науку прошла.
– Томик, ты очень способная, очень.
Тамара быстро поцеловала его в подбородок, спрятала на его груди голову, попросила:
– Пойдём к нам? Там уютнее, печка топится.
Гошка отказался, наговаривая ей на ухо, что скоро связь с базой, а там надо идти на участок. Всё так же прижимаясь к нему, она молча кивала головой.
– Мне страшно, Гоша. Что-то такое вокруг, или только мне, дуре, кажется. Вот ушел ночью от меня, и всё, кольнуло в сердце: «Больше не придёт. Ничего у тебя, Томка, хорошего в жизни не было и не будет». Ну скажи, что это неправда.
– Неправда. – Он сжал её руку. – Ты так больше не думай.
– Хорошо. – Она пальцами промокнула глаза. – Не думать – не буду… Ты что там за красотку вылепил? – Мокрыми глазами ревниво вгляделась в его лицо. – Какую свою мамзель изобразил?
– Ну, Тому-уся! – Гошка отстранил её от себя. – Женщина имя её! Пусть народ смотрит, помнит о вечном, о прекрасном, чтоб не опускался на четвереньки, не зверел.
