Слушая начальника, Хохлов с треском гнул колоду, молчал, насмешливо кривя губы.
– А нам тут не век жить, – просипел от печки Васька-Чифирист. – Вам – другое дело. Если разобраться – специальность заставляет, потому окапывайтесь.
– И оклад большой и хороший, – поддержал парень в синей майке. – А мы нынче здесь, завтра посмотрим.
– Ждёте, чтоб дядя вам окопал? – Харлампий потряс рукой. – В любой обстановке надо устраиваться по-людски. Вон сколько вас, гавриков. Вышли разом – и все дела. А то хлев!
Фуркнули карты из рук Хохлова и веером шлёпнулись на спальный мешок.
– По пустякам вы ругать умеете, – растягивая слова, заговорил он. – Давайте о серьёзном поговорим.
– Давайте, – закуривая, кивнул Харлампий. – Мы для того и пришли.
Хохлов гладил бороду, будто доил её.
– Работать когда-нибудь начнём или нет?
– А как же. – Щуря глаз от дыма папиросы, Харлампий наугад совал сгоревшую спичку в коробок. – На днях и начнём.
Хохлов покрутил головой.
– Сами, поди, в это не верите, а говорить приходится, понятное дело почему. – Он оглядел рабочих, словно искал подтверждения своим словам. – А мы вам так скажем: вызывайте сюда руководство, пускай полюбуются на снег и решают, кого там, раз вы сами не в состоянии. Почему никто из них глаз сюда не кажет, почему так?
– Чудак ты человек. У руководства… – Харлампий ткнул пальцем вверх, – всяких других забот много. Таких отрядов, как наш, в экспедиции десяток. Побывать у всех времени не хватит.
– У нас зато лишнего времени навалом. – Васька снял с печи кружку, поплевал на обожженные пальцы. – Вот и пусть летят. Поделимся.
– Да они нарочно не летят, чтобы мы тут на ихнем же вертолёте не задали! – крикнул перебинтованный.
Рабочие зашумели:
– Сидим, свищем в кулак!
– Нанимали – тыщи сулили, а забросили куда? В Антарктиду!
– И пущай не летят! Пёхом утопаем – и привет!
Хохлов поднял руку, повёл ею, будто смахивая гвалт, сказал в тишину:
– Верно, братва, всё верно. Завезли нас и держат, сами не знают зачем, да еще толком ничего не объясняют.
– Ни газет поинтересоваться, ни радива! – цедя чифир сквозь марлю, выкрикнул с хрипотцой Васька и остро глянул на Сергея. – Сами небось тёпленько устроились. И джазики мурлычат по ночам, и девахи повизгивают. Житуха!
– Погодь ты с девахами, – зло осадил его Харлампий. – Давайте будем рассуждать… Июнь месяц идёт, а лета нету – вот что интересно!
– Говорю тебе – его не бывает тут. Вообче. – Васька развёл худенькими руками. – Антарктида.
Харлампий повернулся к Ваське.
– То есть как это – не бывает? – Он снова побулькал в воде сапогами. – Вот же ведь тает. Это ли не доказательство? Тает! «Антарктида»!
– К августу, в лоб её, стаит! – ругнулся Васька. – К тому периоду последние штаны сотрём. – Он отхлебнул из кружки и, обжегшись, сплюнул. – Та-аит!
– Вот! – Хохлов с усмешкой ткнул в него рукой. – Видите, до каких нервов довели человека. Так что просим решительно отправить нас на базу. Подгоняйте транспорт и – аля-улю.
– А не хотится – платите по четыреста колов в месяц независимо. Тогда я согласный лежать. – Васька задрал рубаху. – Во! Кажись, до пролежней довалялся, чего уж там.
Из угла выдвинулся ослепший, прокричал с обидой из-под низкой повязки:
– Может, нас уже на счету никаком нету! Забросили на ледник и позабыли. Ежели не прилетит завтра трещотка, пёхом утопаю в жилуху!
– Все уйдём! – решительно поддержали рабочие.
– Хлопцы! – криком вмешался Сергей. – Прошу выслушать!
– Опять уговаривать и заливать станете, чтоб потерпели? – перебил ослепший. – А тут даже снег такой, глаза портит.
Сергей стиснул его за плечи, успокоил:
– Это пройдё-ёт! Еще денёк-другой посидишь в темноте, и отпустит. С кем не бывало. – Он повернул голову и встретил взгляд бригадира.
– Верно, это у него пройдёт. И не станем больше темнить. – Хохлов по-прежнему пристально глядел на Сергея. – Скажу прямо – уходим мы. Всё! Завтра!
– Хох-лов! – Харлампий погрозил пальцем. – Не мели, чего не следует.
– Следует.
Сергей вышел на середину палатки.
– Хлопцы!.. Да тише там! – Он углом рта втянул воздух, скривился от боли. – Как вы решили, так и будет, никто насильно держать не имеет права. Прошу одно: дождитесь вертолёта – и улетите. А самодеятельность свою оставьте.
– Во! Инженер опять да потому же – сватает. – Васька отбежал от печки к Хохлову, будто искал защиты. – Видал его? «Дождитесь». А если всякая жданка кончилась? Сказано – до нервов довели!
– Сейчас же перестань! – потребовал Сергей. – Распоясался.
– Лагерь никому не покидать! – чувствуя, как похолодел затылок, отчеканил Харлампий. – Будет вертолёт – увезут. Возможно, в другой отряд, начальство решит. А ты… – Он шагнул к Ваське. – Насчет нервов не распространяйся. Мы с Сергеем не новички в геологии. И каждый сезон находятся ухари вроде тебя, горлопана, запомни.
Харлампий размашисто – брызги по сторонам – прошел к выходу, закарабкался вверх из палатки по размятым ступеням. За ним, сутулясь, побрёл Сергей.
В пылу спора почему-то никто не вспомнил, как обстояло дело полтора месяца назад. О чём говорили, в чём сомневались и во что верили. Рабочие, всё больше молодые, приезжие, нанимались отработать сезон на горных выработках экспедиции, ждали, когда их перебросят к месту работы, праздновали, шатались по посёлку, а утрами, опухшие и угрюмые, осаждали базовскую контору.
– Сколько ещё тут мыкаться? Обещали же заработок…
Тот же Гошка обьяснял:
– А там! – Он показывал в сторону белеющих за рекой гольцов. – Там, думаете, сахаром горы присыпаны? Снег лежит, снег! Закукуем на месяц.
Но рабочих это не смущало.
– Ну и покукуем, подождём. На месте по крайней мере.
Вылетать на участок было нельзя, весна запаздывала, а на базу приезжали всё новые отряды ИТР и рабочих, стало тесновато от народа. Тут-то начальству экспедиции поступило сообщение, что к ним вот-вот нагрянет главковская комиссия. И как не упирались отдельные начальники отрядов, как не убедительно звучали их доводы о невозможности начинать работы в горных заснеженных районах, отряды спешно развезли по прошлогодним участкам. Это вынуждены были сделать потому, что не были найдены новые участки в долинах или других легкодоступных местах.
Отряд Полозова перебрасывал в высокогорный район зелёный Ми-4. Весь день мотался он из посёлка на голец, перевозя людей, инструменты, продукты, приборы и прочие припасы. Вертолёт приземлялся прямо на утрамбованный метелями снежный наст. И рабочие, щурясь от непривычной белизны, весело разгружали его, оттаскивая от винтов, не перестающих молотить воздух, ящики, спальные мешки – всё огромное имущество отряда.
– Ну, славяне, загорай! – притопывая по насту, злорадно кричал Гошка. – Устраивайся на зимовку.
Харлампий с Сергеем сидели на ящиках, переговаривались. Видно было – растерялись. Техник-геофизик Тамара и нанятая из местных повариха Вера испуганно озирались, но взгляду не за что было зацепиться: он скользил по белому, пустому, бесконечному. Студент Женька весело насвистывал. Это была его первая практика.
Рабочие, те отмахивались от Гошки:
– Ну, позагораем с недельку, и снег сойдёт. Вона как оно греет, родимое! – Щурясь, они ласково глядели на солнце.
Харлампий расхаживал среди имущества, молчал. Деятельный на базе, здесь он как-то сник. Обращались с вопросом, он тяжело поднимал глаза, отвечал невпопад, распоряжения отдавал противоречивые. Оно и понятно: за час перемахнуть из лета в нетронутую зиму с людьми, с заданием не только благополучно устроиться, но и начать долбить шурфы и канавы, вести геологические поиски и геофизическую съёмку… От такого сникнешь.
Первые дни никто не страдал от безделья: выкапывали в снегу трёхметровой глубины ямы под палатки, спускались далеко вниз, где росли чахлые лиственницы, рубили их на колья, затаскивали наверх, пилили дрова. Когда устроились и немного обжились, кое-кто из рабочих стал высказывать сомнения насчет скорого начала работ. На такого шикали. С вопросами больше обращались к Гошке, парень простецкий и нужды работяг понимает.
– Здесь прошлый год зарабатывали на канавах по пятьсот рублей. В это время уже вовсю копали, – откровенно отвечал Гошка. – А нынче… Дней пятнадцать баклуши побьём. Раньше снег не сойдёт.
Однако год на год не приходится. Прошли самые поздние сроки, а снег лежал, хотя солнце жгло по-южному и лица людей чернели от загара, да вдруг, отнимая последнюю надежду, в конце второй недели повалил свежий, забуранило. Когда пурга кончилась, ветер намертво прикатил новые сугробы, и они по ночам дышали неистребимым полярным холодом. Сидение продолжалось.
Сейчас снег заметно осел, щетинился льдистыми иглами, кое-где его промыло талой водой. Было похоже, что он скоро сойдёт.
Выйдя из палатки рабочих, Харлампий завернул в палатку-кухню, стоящую на отшибе. Вера в цинковом тазу мыла посуду. Над жирной парящей водой двигались её полные красные руки, стопка чистых алюминиевых мисок матово отсвечивала на жердяном столе. Заметив начальника, она схватила полотенце, суетливо обмахнула скамью.
– Вот туточка, – пригласила она и, вскинув руки, поправила косынку. Фартук на её груди выпер двумя засаленными буграми.
– Жердей надо настлать, – глядя на разжиженную землю пола, сказал Харлампий.
– Надо, ох надо, – вздохнула повариха. – Цельный день народ в лыве толчётся, прямо бяда.
Харлампий прошел в угол, наклонился.
– А это откуда? – удивился он, разглядывая букет в стеклянной банке.
– Да Женька из-под горы принёс. Жарки, – несмело улыбаясь, объяснила Вера, подходя к начальнику.
Харлампий взял букет, понюхал.
– Там, за кухней в ящике хек припахивать начал, – вспомнил он. – Снег кругом, а мухота откуда-то налетела.
– Дак лето ж, – проговорила за спиной Харлампия Вера и вздохнула. – Хоть и снег, а всё равно ле-ето.
– Ты рыбу, хек этот серебристый, выбрось, да куда-нибудь подальше и закопай.
– Да много хеку-то, – испугалась повариха. – Добра-то. Поди дорогая, зараза, раз серебриста.
– Спишем. По два рубля на брата накину за питание, и обойдётся. Здоровье дороже. – Он поставил букет на место, отряхнул ладони. – Вот отведём воду на кухне, пол настелим тебе, только корми людей повкуснее. Компоты там всякие, фигли-мигли. Разнообразь.
Глядя мимо Харлампия, Вера согласно кивала головой.
– А правда. что рабочих увозить будут? – спросила она, подняв робкие глаза на Харлампия. – Ежели правда, то и мне в свою деревню собираться?
– Тебя не отпущу. – Харлампий неловко притянул к себе повариху, зашептал: – Вроде бы и люди вокруг, а один я, как палец. Ты вот только, как же отпущу?
– Странно слушать даже, – держа руки по швам, тоже зашептала Вера. – Зачем я вам, кулёма малограмотная? В городе образованных будет с вас.
– А толку с них! – Руки Харлампия спозли на Верины бёдра. – Ты тихая… Складная.
– Не… Не надо, – боязливо сжалась повариха. – Стыдно и даже странно.
– Распишусь! – сдавленно выкрикнул Харлампий. – Всё по закону, а как же! Только закончится сезон – сразу!
– Пустите-ка. – Вера повела глазами. – Сюда идут.
Начальник резко отстранился, нагнулся над стопкой вымытых мисок.
– Моете, так воду горячую чаще меняйте! – нарочито громко, вместе с тем подмигивая Вере, упрекнул он и ткнул кулаком в стопку. – В чистоте залог здоровья.
Вера боязливо отступила к печке. В проёме показалась могучая фигура Хохлова, из-за спины его любопытным бурундуком выглядывал Васька Чифирист.
– Веруня, мы пришли на айроплан поглядеть! – со света не замечая Харлампия, бодро доложил Хохлов.
– Идите пока, идите. – Вера предупредительно загородила вход. – Апосля приходите, пускай летат.
– Да чего ты? – засуетился Васька. – Он ещё вчера бурлил, аж шест мотало. Пора!
Харлампий глянул вверх. Под самым потолком шатровой палатки висел молочный бидон, прикрученный к центральному колу. «Брагу завели!» – догадался он и приказал:
– Снять!
Хохлов отстранил повариху, удивлённо шагнул на голос.
– Ба-а, – освоившись с полутьмой и узнав начальника, недовольно протянул он. – Это вы-ы…
Васька в дверном проёме мотнулся туда-сюда, исчез.
– Снять! – повторил Харлампий. – И немедленно!
– Сейчас. – Хохлов задрал голову. – За тем и явились.
– Смирнова! – окликнул Харлампий обмершую повариху. – Это что тут у тебя такое?
Вера подошла и тоже уставилась вверх.
– Что ему здесь, браговарня? – петушился начальник – Ишь, развинтился!
Верх палатки прожжён искрами, и солнечные лучики золотыми нитями протянулись к полу.
– Неужто впрямь развинтился? – встревоженно шевельнулся Хохлов, и глаз его, попав в узкий луч, блеснул по-маячному.
– Я не о бидоне говорю, Хохлов, а о тебе! – Харлампий пнул в кол. – Это воровство!
– Неправдушки, – пробасил Хохлов. – В ведомости у Верки по килограмму сахара на человека записали. Так что не воровство.
Начальник посопел носом, отошел к порогу.
– Ни одному человеку продукты на руки не отпускать, – распорядился он. – Иначе никакие ведомости бухгалтерия принимать не будет. В отряде общий котёл. Вот так-то. А такое своеволие, – показал на бидон, – это чёрт знает что такое. В конце концов, могли бы ко мне обратиться, раз невтерпёж, раз выпить захотелось. Теперь же снять и вылить. Ещё мне в отряде попоек не хватает и пьяных драк.
– Будет сделано, – двусмысленно пообещал Хохлов в спину уходящему начальнику.
Откуда-то вынырнувший Васька подмигнул бригадиру и, изменив голос, крикнул:
– А драки бывают и не по пьянке, так оне поужастнее!
В палатке Гошка включил рацию, надвинул наушники и сидел ждал вызова базы. Вошел Харлампий, спросил:
– Есть связь?
– Пока нет. – Гошка подтолкнул студента к печке. – Подшуруй, а то холодрыга подбирается.
Начальник прошел к столу, подумал и стал писать на листе бумаги. Женька приволок ящик из-под консервов, разломал. Промасленные дощечки дружно схватились пламенем, и оно утробно загудело в трубе. Харлампий подозвал Сергея.
– Я тут составил депешу. – Он протянул лист Сергею, покусал губу. – Так что готовимся к худшему. Вместе придётся головы в петли совать.
– За что? Не вижу вины.
– Как не видишь? В отряде форменный бунт. Ведь бунт же?
– Есть! – крикнул Гошка. – Нас кличут.
Харлампий выскользнул из-за стола, поколебался, глядя на рацию, потом сунул лист Гошке.
– Отстукай ключом, – распорядился он. – А то кричишь на весь лагерь.
Гошка прижал микрофон к губам.
– «Кварц», «Кварц». Имею для вас РД, следите телеграфом. – Он застучал ключом, вслух повторяя текст: «Необходимо присутствие начальника экспедиции тчк рабочие требуют вывезти их на базу зпт жду указаний Полозов».
Отстукал, вопросительно уставился на Харлампия.
– Всё, Георгий. – Начальник взял лист с текстом. – Семь бед – один ответ. Запроси подтверждение… Да узнай, что там с погодой.
Женька радостно поглядывал то на Сергея, то на Гошку. Харлампий внимательно вслушивался в Гошкин стукоток, шевелил губами, будто разбирался в морзянке.
– Телеграмму приняли дословно! – Гошка поднял наушники. Из них явственно доносился отрывистый писк.
– Ну а погода?
– Всё та же: дождь, туман. Вылет запрещён.
– По-нят-но. – Харлампий выпятил челюсть. – Отключайся. Дело сделано.
– Сделано, – согласился Гошка, сматывая наушники. – Я честно отработал свои полевые, теперь не грех и ухо придавить.
Женька похлопал Гошку по плечу.
– В девять часов ложатся дети. Ты принюхайся. – Он щелкнул себя по горлу. – Выпивоном пахнет.
Харлампий строго взглянул на студента, переспросил:
– Каким таким выпивоном?
– Натуральным, – ответил Женька, глядя на начальника невинными глазами. – Случай есть, да и телеграмму заодно обмыть надо.
– Брагой?
– Ну во-от ещё, – обиделся студент.
Недоверчиво оглядев практиканта, Харлампий прошел на своё место за стол. Женька притянул Гошкину голову к своей, задышал в ухо:
– Сегодня пятнадцатое июня, так?
– Умница. – Гошка прикрыл глаза. – Дальше излагай.
– Раз не врут календари, – совсем тихо зашептал студент, – то пятнадцатого родился… – Он сделал паузу и вдруг рявкнул: – Я!
Гошка отпрянул, покрутил пальцем в ухе, потом сграбастал Женьку в охапку.
– У-уродина ты моя рыжая, раскрасивая! – звонко чмокнул в щёку. – Поздравляю! – оттолкнул от себя. – Тадысь напиток, водкой прозываемый, у тя в заначке, верю, быть должон!
От толчка Женька попятился, сел на противоположную нару:
– Еще на базе прихватил.
– Так не томи-и! – прижав кулаки к горлу, прорыдал Гошка. – К поварихе изыди по закус!
Сергей с Женькой хохотали. Гошка убедительно изображал человека, которому невтерпёж хочется выпить. Харлампий, не отрываясь от бумаг, крутил головой, улыбался. Потом он вышел из-за стола, сел на свою персональную раскладушку. Студент выскочил из палатки, а Гошка, нащупав в изголовье спального мешка чемоданчик студента, поставил его на стол.
– Интере-есно. – Сергей заложил карандашом нужную страницу книги, с которой не расставался. – Неужто со спиртным? Или разыгрывает? Немножко бы принять, оно хорошо, зуб подлечить.
Сергей отложил книгу, стал натягивать резиновые сапоги. Гошка поднял чемоданчик, скособочился, изображая, до чего он тяжел.
– Ну, ду-ух! – удивлялся Сергей. – Столько времени берёг, и ни гу-гу. Характерец.
Выпятив губы, они удивлённо покивали друг другу.
– Братва! – раздвинув плечами полог, в палатку влетел Женька. – Разогревайте пюре! – Он пихнул кастрюлю на печку. Вынимая из-за пазухи банки, похвастал: – Придут дамы, слышите, господа? Вот нож, Гога, открывай. Я хоть переоденусь.
Гошка подбросил на ладони банку, причмокнул:
– Помидорчики-то, ба-а! Болгарские… Из Тамариных небось закромов.
– Отломилось и мне, – подмигнул, натягивая свитер, Женька.
Гошка внимательно посмотрел на него и начал ножом вспарывать консервы.
Сергей подошел к студенту, торжественно протянул многостержневую шариковую ручку.
– Вот, чтобы хватило на весь диплом, сохрани. Уши давай.
– Спа-си-бо! – вытягиваясь на носках за руками Сергея, захныкал Женька. – Вижу Москву, вижу-у!
– Так его, спиртоноса рыжего, – подзудил Гошка. – Только пюре не прозевай.
– Момент. – Сергей отпустил Женьку, стал ложкой мешать в кастрюле. – А вы, Харлампий Адамович, почему ложитесь? Надо посидеть, выпить, поговорить. По случаю именин не грех, зачем обижать юношу?
– Нездоровится что-то, – отказался начальник. – В животе бурлит.
– Все болезни от нервов, – определил Гошка. – И медвежья тож.
Сергей погрозил ему кулаком, взял со стола банку с маслом, зачерпнул ложкой.
– Вот и надо водчонки хватить, а сверху чайку горячего. Всё бурление как рукой снимет.
– Ты, Серёжа, комбижиром заправь, – наблюдая за ложкой, посоветовал Харлампий. – На складе нет больше сливочного.
Гошка открыл рот, насторожился. Харлампий в сиреневых трусах сидел на раскладушке. Его сухонькие ноги в галенищах сапог напоминали пестики в ступах.
– Это почему же комбижиром? – Гошка вытянул шею. – В чём дело? Съедим сливочное, тогда хочешь не хочешь…
– Ну, не всё ли вам равно. – Харлампий потупил глаза. – Комбижир то же масло, его у нас много, а это поберечь бы для лечебных целей. У меня желудок плохой.
Сергей воткнул ложку обратно в банку, отошел к печке. Начальник полез в мешок. Глядя на него, Гошка удрученно молчал. В последнее время он всё пристальнее присматривался к нему, но, как признавался самому себе, начальник оставался для него задачей из головоломных.
– Адамыч, – наклонился над Харлампием студент. – Девушки придут, поддержи компанию.
– Нет, Женя, поздравляю, но я пас. – Харлампий до самого горла застегнул молнию спального мешка. – Надо отлежаться.
Студент обиженно надулся, отошел. Гошка подтолкнул его локтем.
– Чего пристаёшь к человеку? Командиру напиваться с подчинёнными устав не велит. – Он облизал нож. – Порядка, салага, не знаешь. Начальник выпьет, но с глазу на глаз с собою, в спальном мешке.
Харлампий чертыхнулся и повернулся спиной. Женька щелкнул замочками, распахнул чемоданчик. По плотному ряду бутылок порхнули весёлые блики.
– Ну и ну-у! – Сергей подбоченился. – Гога, глянь сюда.
Спрятав руки за спину, Гошка подошел к столу, с минуту разглядывал наклейки, потом тяжко вздохнул.
– Жалко терять друзей, но рабов ещё жальчее. Вот, дарую тебе свободу, студент, и пусть сгорят твои цепи! – Он посыпал на столешницу горсть свечечек. – Зажжем все. Ура!
– Ура, но только зажжем не все сразу, – зажадничал Женька. – Будем по одной.
– Будет так, как положено! – Гошка принялся зажигать свечечки и расставлять кружком в центре стола. Студент с грустью наблюдал за его руками.
– Признайся. – Он благодарно обнял Гошку. – Признайся, что ты нарочно накатал их ровно двадцать?
– Не придумывай меня добрым, вьюнош. – Гошка играючи оттолкнул его плечом. – Сошлось совершенно случайно.
Вошли Тамара и Вера. Стройная, с широко расставленными, чуть раскосыми глазами, Тамара приветственно вскинула руки.
– Приветики! Женечка, поздравляю. – Она подошла к студенту, вытянула губы и чмокнула в пухлую щеку. – Расти умненьким, слушайся старших. Верочка, поздравь.
Повариха в новенькой телогрейке и цветастом – алые розы по черному фону – платке, протянула ладошку лодочкой.
– Приятной дальнейшей жизни, – как одно слово выговорила она, пожимая Женькину руку.
– Спасибо, девчата. – Студент поясно поклонился. – Прошу к нашему столошу, будьте как дома.
Сергей радушно раскинул руки:
– Девочки, раздевайтесь!
Гошка прыснул. Тамара томно завела глаза вверх, а повариха съёжилась и покраснела. Сергей сконфузился, дал Гошке подзатыльник и вежливо стал помогать Вере снять телогрейку.
Тамара скинула голубую на меху куртку, осталась в свитере.
– Будет тайная вечеря? – спросила она, пробираясь к Гошке. – Откуда такая роскошь, свечки? – Наклонилась, заглянула ему в лицо.
– Начёс вспыхнет, – сказал он.
– Ах! – Тамара схватилась за причёску. – Ну тебя, напугал.
– Вот свинство собачье, – без зла посетовал Гошка, глядя на последнюю свечку. – Снова завалилась. Или у него в метрике напутано, или сам темнит, но двадцати ему нету. Слышишь, студент?
– Плохая примета, – накапывая стеарин на столешницу и пытаясь прикрепить свечу, высказала Тамара. – Падает, значит, что-то отпадёт.
– Ни в черта, ни в Бога, ни в приметы не верю, – звякая бутылками в чемоданчике, ответил Женька. – Просто живу.
– Легко живешь, – позавидовал Гошка. – Безоблачно. Зачем тогда бабушкин сонник с собой возишь?
Женька многозначительно покосился на него, фыркнул носом и начал повязывать галстук. Тамара прижалась к Гошке, шепнула:
– Послезавтра твой день рождения, верно?
Гошка потёрся лбом о её висок, ласково боднул:
– Эт-то точно, – подтвердил он. – Я не родиться не мог.
Студент подхватил Веру под руку. Повёл к столу.
– Садитесь кто куда, – пригласил. – Разливайте, возглашайте, бражничайте. Вот вам, вот вам, вот вам!
Он картинно выставил бутылки в хоровод из свечей. Расселись. Сергей откупорил, разлил по кружкам. Гошка взял одну, направился к Харлампию.
– Прими от соратников… Слышишь, Адамыч? – позвал он. – Болеть не хорошо. Выпей, улыбнись. Ведь улыбка – это флаг корабля… Ну же, капитан, тебя умоляют матросы!
– Отойди, – раздался из мешка глухой голос. – Никакой в тебе степенности.
– Верно, – согласился Гошка. – Я буйный. Тихопомешанные, те степенные.
– Гоша, – вмешалась Тамара и укоризненно качнула начёсом.
Гошка махнул ладонью, сел на место. Кружки столпились над столом, брякнули.
Выпьем за тех, кто в любой перемёт
Лезет, страх отшатнув,
Не думая, кто там за дверью ревёт —
Ветер или шатун! —
с пафосом прочёл Гошка. – За Женьку!
Тамара дунула на одну плошку, на другую, погасила. Остались гореть только свечки. Выпили, помолчали. Зыбкие язычки свечек скудно высветлили стол, дальше вокруг – темнота. Только из дырок печной заслонки подмигивали, шарили по полу щупальца огня. Выпили ещё, и Гошка взял в руки гитару.
– Третий раз весну встречать будем, – пощипывая струны, выговорил Гошка. – Иркутск, Ангара, набережная, тополёчки в листочках. Первые, клейкие. Это раз! – Гитара в его руках взрыдала. – И в Усть-Куте, на базе, то же самое. Это два!.. Теперь здесь сидим…
– Три! – выкрикнул Женька.
– Ждём. – Гошка тряхнул гитарой, склонил ухо, прислушиваясь к отлетающему стону. – «Три» пока отставить. Не нашего ума дело.
– Ужас какой-то! – Тамара хрустнула пальцами – Ждать, бесконечно чего-нибудь ждать!.. Ведь сидят же счастливчики в камералке, работают до пяти, отдыхают по-людски.
– Купаются в Лене, – подзудил Женька, – на лодочках катаются, цветики-цветочки друг другу дарят, танцы, кино, занавеской закрыто окно. А между прочим, полевую надбавку «за тяготы и лишения» получают, как и мы, грешные.
– Это несправедливо, – вспыхнула Тамара. – Жестоко и несправедливо по отношению к полевикам!
Гошка похлопал ладонью по гитаре.
– Люди! Что у нас за разговоры? Или скулим, или ругаем. Ну на что это похоже?
– Надоели друг другу – вот что. – Женька поднялся. – А ведь всего-то второй месяц морда к морде!.. Что же вытворять начнут те, которые от Земли – да к другим планетам? На годы, в неизвестность, сквозь немой и…
– Ой, не надо. – Тамара поймала его за руку. – Гоша, играй.
– Что за аналогии, студент? – усмехнулся Гошка. – Туда пошлют кадры покрепче нас, слабаков. По всем параметрам. За них не боись.
– За них и выпьем, – предложил Сергей, подлил в кружки, поднял свою.
– За них! – нестройно поддержали остальные.
Выпили, закусили.
Гошка полуобернулся к Тамаре и, чуть трогая струны, запел, как заговорил:
Ты со мной не добрее, не строже,
Стал я вроде не к месту заплаткой.
Но каждой ночью по новой пороше
Я крадусь до твоей палатки.
С кем смеёшься ты в ней, хорошая?
Будто сыплешь на блюдечко грошики…
Сергей осторожно поставил пустую кружку на стол, подпёр щеку ладонью, закрыл глаза. Вера не знала, куда деть руки, сидела тискала платочек, будто готовилась запевать или плакать.
Гошка пел – вышептывал:
…Над следами большими и маленькими
Я стою, зло сметаю их валенками.
Тут на грудь мою бросится, рада мне,
Твоя лайка по кличке Маршрут.
И обида десантником падает,
Не успевшим раскрыть парашют…
Тамара не мигая глядела на Гошку, и в глазах её, набухших слезами, стояли маленькие свечечки. Он столкнулся с её взглядом, спросил:
– Поедешь со мной на мыс Доброй Надежды?
Она смотрела сумеречно, будто сквозь Гошку.
– А какой он?
– Не важно. – Он отвёл глаза. – И это важно. Важно, что он есть, этот мыс Надежды. Мы побываем на нём, соглашайся.
– Тамара, не езди, – вмешался Женька. – Ты, да все мы, давно уже сидим на этом мысу. И если не прилетит завтра вертолёт, тогда… А что тогда?
– Начнём всей оравой таять снег в ведрах и сливать с горы, – мрачно пошутил Гошка.
– Ой, чо придумал-то! – ужаснулась Вера. – Долго ведь, в вёдрах, и одно баловство.
– Разбаловались, факт! – Сергей поднял голову, погрозил кому-то пальцем. – Нужна рр-рука…
Гошка поднялся.
– Соотрядники! – Он поочерёдно оглядел всех. – Что-то у нас невесёлое веселье. Чего-то в нём нету.
– Нету! – снова подхватил захмелевший Сергей и утвердительно клюнул носом. – Дело дрянь, а нету.
Тамара поднялась тоже. Гошка повертел гитару и бросил её на спальный мешок.
– Пошли. – Он подал Тамаре руку. – А ты сиди, сиди, – замахал на Веру. – Мы вдвоём на звёздах погадаем.
– Вера, садись. – Женька усадил повариху на место. – Выпить есть чего, поговорить о чём найдётся. Чего разбегаетесь?
Гошка накинул на плечи Тамаре меховую куртку, поднял воротник.
– Как интересно – на звёздах. – Из меха глубокого воротника она ясно глядела на Гошку. – И сбывается, веришь?
– Верую и тебя научу, – пообещал он. – Без веры нельзя. – Легонько потрепал её за шею, подтолкнул к выходу.
– Мы скоро, – неуверенно пообещала Тамара имениннику.
Гошка пропустил её вперёд, задержался у выхода.
– Студент, если ты вдруг да полетишь туда. – Он ткнул пальцем в небо. – Никого из нас даже по знакомству не бери. Завалим экспедицию.
В палатке у рабочих было весело. В ней раздавались взрывы хохота, нестройно взвивались и скоро глохли песни. Николай с Васькой уже давно стояли на верхнем урезе снега, отойдя от своей палатки настолько, чтобы им не мешал подгулявший хор, и прислушивались к тому, что происходит в жилище ИТР. Яркая луна притушила своим сиянием далеко вокруг себя звёзды, и только у самого горизонта, куда от её нестерпимого света отхлынула темнота, они слезливо перемигивались, срывались и, прочертив по небу короткий пунктир, пропадали. Всюду за подсинёнными снегами радостно вскрикивали белые куропатки, со вздохами оседал подмытый талыми водами наст.
Неспокойно было на сердце Николая. Он третий сезон работал по геологическим партиям и представление о тяжелых переходах имел. Предложение Хохлова идти на базу пешком встретил с усмешкой, но во время разговора с начальником промолчал, не решился на открытый конфликт с бригадиром.
– Что-то замолчали, – сказал Васька, глядя на итээровскую палатку. – А поёт душевно и на гитаре лабает вот так. Пойдём завалимся спать, что ли.
– Постоим чуть-чуть, поболтаем.
– О чём ещё?
– Всё о том. – Николай бросил окурок под ноги, вдавил в снег. – Не нравится мне эта затея – бежать. Неизвестно ещё – дойдём ли до базы. В этой тайге тыщи дорог, и все в разные стороны, а кто точно знает, в каком направлении топать?
– Не дрейфь, не пропадём, – заверил Васька, плотнее запахиваясь полами телогрейки. – Идти-то всё равно надо, раз такое дело. Коллективно решали.
– Коллективно, – насмешливо передразнил Николай. – Когда решали, на хохловские кулаки поглядывали. А ему что? Летает с места на место, где лучше и где глубже, всё сразу ищет. А мне работать надо, у меня мать-старуха дома. Пенсии всего ничего.
Они помолчали, Васька вздохнул, спросил с откровенной завистью:
– Мать есть – хорошо, помогаешь, выходит?.. Мне вот высылать некому. Я на свете единственный, сам по себе.
– С матерью еще сестринских четверо оглоедиков. Мал мала. Померла сестра, ну и приходится. Мужик её в бегах третий год… А до чего смышлёные растут чертяки. Дяденька-тятенька, так величают. Дяденька-тятенька…
– Всем выжить охота. Четверо… Многовато их на одного-то, человеков. Ты Хохлова давно знаешь?
– Зна-аю. Из одной мы деревни, из Чувашии. Этот на чужом горбу куда хочешь влезет, такой. О нём у нас говорили, будто капусту из колхоза машинами тибрил и налево толкал, жил без горюшка. Потом сюда прикатил, в мостоотряде работал, да что-то скоро смылся. В Усть-Куте его встретил, когда в экспедицию нанимался. Начали мы работать, а он – князь, не приучен.
– За что ж бригадиром назначили? За что?
– За комплекцию. И языком молотит, как тот вертолёт махалками. Кайлить, рогом упираться, это не для него… Слышь, Вася, а на этой горе в прошлый год канавщики по пятьсот рублей в месяц выгоняли. Слово даю, я сам с одним работягой говорил, да и Гошка сказывал, помнишь?
– Зна-аю их политику, треплет небось ИТР.