Глеб Андреевич Васильев
Игрушка Белоглазого Чу
– Ты ебнулся? – каменное лицо Пузырькова как нельзя лучше соответствовало грубой формулировке вопроса.
– А? Что? – глупо захлопал глазами Геша, но попытка изобразить номер «витание в облаках с последующим падением на грешную землю» ему не удалась. Скорее всего, потому, что от земли он так и не оторвался.
– Я тебе не индийский йог, чтоб годами не жрать! А чтобы писульки твои… ладно, наши принесли хоть минимальный доход – яйца ждать поседеют! – охваченному праведным гневом Лёне русский язык стал даваться с трудом. – Я свою стипендию на бумагу и ручки тратить не собираюсь. И мамка, чтоб кормить тебе!
– Куском хлеба меня попрекаешь? – Геша хотел сверкнуть бриллиантовой слезкой, но не получилось. – Вот ты какой друг.
– Не гони, – Пузырьков был непреклонен. – Я – хороший друг, просто охуительный. Зато ты – скотина неблагодарная! Пока денег в дом не принесешь, на порог не пущу.
– Это ты так с мужем своим разговаривай, – проворчал Друзилкин, мысленно соглашаясь с правотой друга.
– А ты мне не указывай! – в запале Лёня пропустил оскорбление мимо ушей. – Меня не колышет, где возьмешь. Хоть банк ограбь, хоть почку продай – мне все равно.
– Конечно, кто бы сомневался, – саркастически ухмыльнулся Геша, натягивая пыльные ботинки. Решимость вернуться с деньгами и полным комплектом почек – чтобы утереть нос Лёне – была почти непоколебима.
– И заметь, жопой торговать я тебя не посылаю.
– Конечно-конечно, строг, но справедлив.
– Именно!
– Не прощаюсь, – через плечо с порога бросил Друзилкин. – Жди к ужину.
– И во сколько у нас будет ужин?
– Как вернусь, так и будет, – последнее слово Геша произнес уже из узкого вечного темного коридора – кишечника общаги. Ответил ли на это Лёня очередной колкостью, Геша не услышал, так как, захлопнув за собой дверь, уверенной походкой поспешил на добычу длинного рубля. Он шел на встречу своей судьбе, уверенный в себе и готовый ко всему, жадно вдыхая воздух широко раздутыми ноздрями, раскручивая планету широким шагом, как молодой бог. То-то у Пузырькова глазки округляться, когда Геша небрежно шлепнет пухлой пачкой банкнот прямо о липкую от засохшего пива столешницу!
«Талантливый человек талантлив во всем, пусть то будет мордобой или такая банальность, как добыча денег – этих жалких бумажек, подарочных сертификатов на именинах сердца. А кто может быть талантливее культового писателя? Пожалуй, никто. Разве что тот безымянный человек, придумавший поразительный рекламный слоган «заводи то, что заводит тебя». Может быть, в душе он тоже писатель? Просто встал на кривую дорожку, погнался за чистоганом… А что? Это мысль – придумать на ходу какой-нибудь концептуальный рекламный образчик, сдать его в ближайшем департаменте и можно идти назад к Лёне, шмякать пухлой пачкой об стол. Что у нас еще не до конца пропиарено? Отечественный автопром, к примеру. Вот кому яркая ассоциативная речевка не помешает. Как там иномарочники изголяются: «превосходя ожидания» – с виду говно, зато внутри конфетка, «управляй мечтой» – легкий наркотик с контролируемым эффектом, «создан для жизни» – должно быть, автомобиль для бомжей. Не уже ли для российского производителя такой фигни нельзя придумать? Для ГАЗа «Волга – бурлаки-дураки, не впрягайся, а садись за руль и катайся». Нет, как-то длинновато. «Волга – современная упаковка добрых традиций» – то что надо. «Газель – дави на газ, догонишь ель», хотя, ель лучше заменить на цель. Как вариант – «Газель – знает городские маршруты как никто другой». Для УАЗа «бобик сдох, да здравствует батон». Нет, не актуально. Лучше «УАЗ-Патриот – мы – Русские, ебаный в рот!», а лучше «Россия для русских – УАЗ-Патриот» коротко и просто. «УАЗ-хантер – ни пуха, ни пера» ведь Хантер – это же охотник. Для ВАЗа «Лада – ебись как хочешь». Да, за такое точно не заплатят. Могут еще и по лицу ударить. А мы вот так, патриотизмом вдарим, как уазика «Лада – русский снаружи, русский внутри». Тоже не покатит – слишком большой популярностью пока жигуль пользуется у рыночных менеджеров среднего звена. Для них специальное предложение «Лада – цена, сочная как персик» или «Лада – довезет вашу хурму, как никто другой». «Нива – есть перспектива» – непонятно, что за перспектива светит владельцу Нивы, но звучит очень позитивно. Теперь подумаем о тех, кто даже жигуля не потянет. Для инвалидов «Ока – заменяет ноги» или «Ока – лучше костылей». Для перспективной молодежи «Ока – впадает в Волгу» – можно и для рекламы Волги использовать. Для вечных младших сотрудников «Ока – триста килограмм стиля и качества» или «Ока – скажи «нет!» Безлошадности – 30 лошадей под капотом». Конечно, насчет килограмм и лошадей надо будет уточнить, но триста и тридцать звучит красиво – это ж реклама, а не техпаспорт. Еще можно…» тут Геша вспомнил, что когда-то давно читал Пелевинский роман «Поколение П», и желание придумывать рекламные слоганы и пытаться их кому-нибудь продать исчезло так же внезапно, как появилось. Остался неприятный осадок, что себялюбивый Пелевин под поколением П подразумевал ни что иное, как целое поколение, взрощенное на нем, как на знаковом эпохальном писателе. Разогнав в голове обрывки только что придуманных речевок, Друзилкин обнаружил себя посередине проезжей части широкого проспекта. Слева и справа автоматными очередями свистели автомобили, спереди, лязгая и искря, надвигался рассерженного вида трамвай. «Мама!» – икнул Геша, почувствовав дрожь земли у себя под ногами. Ни светофоров, ни пешеходной зебры или подземного перехода в обозреваемом пространстве не было. Трамвай угрожающе зазвенел и прибавил скорость. Конечно, Друзилкин в свое время читал Булгакова, поэтому приблизительно знал, какой ущерб здоровью наносят столкновения с трамваями. Так же он знал, чем грозит прыжок под колеса автомобиля, пусть даже самого легкового в мире – Геша видел тело несчастного, встретившегося с несущимся транспортным средством. Вид изломанного тела с лицом, стертым от торможения об асфальт чуть не до затылка, и ботинок, улетевших вольными птицами куда-то в кювет, с пугающей отчетливостью возник перед глазами Друзилкина. Чтобы не видеть ни жуткой картинки, ни своей собственной смерти, Геша зажмурился так крепко, как будто хотел веками раздавить глазные яблоки. Глупая мысль, что если колесо трамвая отрежет его голову, глаза могут открыться и последней увиденной на этом свете вещью станет собственное обезглавленное тело, посетила Гешу в тот момент, когда он со смертью уже почти смирился и искренне полагал принять ее достойно, по-мужски. Друзилкин, не размыкая глаз, расплакался. Тело его от рыданий тряслось так, что прекращения земной тряски он не заметил. Время остановилось.
– С рельсов уйди, наркоман проклятущий! Колбасой заденет! – Геша осмелился одним глазком глянуть, что происходит и кто кричит. Оказалось, что остановилось не время, а трамвай, из кабины которого высовывалась и трясла молодому писателю печеным яблочком кулачка сухонькая старушка в просторном оранжевом жилете.
– Куда уйти-то? – оторопел от неожиданного спасения Друзилкин.
– Совсем ошалел, поганец! В гроб меня вогнать удумал! – возмущенно визжала старуха. – У тебя ж остановка за спиной! Я сорок три года трамвай вожу, ни одного человека еще насмерть не переехала! А он под колеса мне бросается, наркоман безмозглый! Нет, вы только гляньте! Посмотрите на него! Люди по делам своим важным торопятся, а он на рельсах разлегся! Самоубивец несчастный!
Из окошек трамвая выглянуло несколько голов недовольных незапланированной остановкой пассажиров, выражающих полную солидарность с мнением водителя. Старушечья брань отрезвила Гешу.
– Тьфу ты, Аннушка отыскалась, – сплюнул он на рельсину и с чувством собственного достоинства прогулочным шагом проследовал на трамвайную остановку, которая оказалась всего в десятке метров за его спиной. Увидев, что нарушитель благополучно добрался до островка безопасности, бабка, продолжая ворчать что-то нелицеприятное про нынешнюю молодежь, дала ход своей железной гусенице и, не обращая внимания на протесты пассажиров, проехала мимо остановки, не открыв дверей. Друзилкин же, сам не зная зачем, через пять минут влез в подошедший следом трамвай.
За окном проплывали вечно пыльные дома, придавленные огромными рекламными стендами, черными вениками то тут то там торчали одинокие деревья, пестря разноцветными бензиновыми разводами, бежали потоки машин. На каждой остановке люди с перекошенными лицами штурмовали амбразуры створчатых дверей трамвая, и, оказавшись внутри, особенно если удавалось найти свободное местечко, сразу успокаивались, светлея глазами и добрея намеками на готовность улыбнуться. Но Геша вполне справедливо не обращал внимания ни на происходящее за грязным окном, ни на творящееся в салоне трамвая. Не замечая неудобности врезающейся чуть выше поясницы низкой спинки сиденья, Геша думал. Он находился во вселенной, каждой звездой солнечной системы которой была большая куча денег, а всеми планетами, вокруг солнц вращающимися, – люди. Беря для примера родную солнечную систему, Друзилкин отождествлял себя скорее с Марсом, чем с Юпитером.
«Сколько световых лет мне придется тянуть ручонки, прежде чем они увязнут в живительном тепле денег? Нисколько! Главное – сорваться с орбиты и развить хорошую скорость, ну и направление движения не перепутать. Способен ли на это Марс? Какая, к черту, разница! В жопу астрофизику. Я способен». Твердый настрой, укрепленный астральным аутотренингом, Гешу бодрил, но конкретики куда пойти и что там делать, не добавлял. Из литературы и шедевров мирового кинематографа известно, как в одночасье стать миллионером. Изготовление фальшивых денег или подделку банковских чеков, так же как и вероятность получения наследства от внезапно скончавшегося дядюшки, являющегося по совместительству крупным нефтяным магнатом, Друзилкин отмел сразу. Можно организовать хитроумное ограбление банка, казино или какого-нибудь несимпатичного, но очень богатого персонажа. Этот вариант Друзилкину не подходил решительно: нет ни соответствующих навыков, ни профессиональной команды, ни требующегося высокотехнологичного оборудования. Так же можно выиграть солидный капитал в карты. Но для этого, помимо шулерского таланта, нужен капитал начальный. Кто станет ставить миллион против механических часов «Слава» и двух подушечек жевательной резинки – всего, чем в настоящий момент был богат Геша? В американских фильмах, столь не любимых Друзилкиным, но просматриваемых с достаточной частотой, неимущие герои частенько участвовали в сомнительных акциях, заманивающих посулом – «продержись три раунда против чемпиона мира по боксу в тяжелом весе, и получи сто тысяч долларов». Разумеется, Геша продержался бы и три и тридцать три раунда в бою с любым чемпионом, но только при том условии, что на прошлой неделе этому чемпиону на голову свалился черно-белый «Рубин», выкинутый Гешей в окно. В противном случае, получался бы не бой, а избиение Друзилкина профессионалом. Иногда, волей буйной фантазии сценаристов, сумки и чемоданчики, туго набитые дензнаками, сваливаются людям под ноги с проходящих мимо поездов, обнаруживаются в багаже, случайно перепутанном в аэропорту или на вокзале, всплывают из рек и прудов. Обнаружившему заветный миллион в случайном чемоданчике, практически никогда не удается жить долго и счастливо с нежданно-негаданно полученной сумой. Его разом пытаются отправить на тот свет бандиты/ наркоторговцы, которым деньги принадлежат, продажные полицейские, которым обещан достойный процент от денег бандитов/наркоторговцев, завистливые соседи, которым не принадлежит ни копейки, и они считают такое стечение обстоятельств крайне несправедливым. Ничтожному проценту героев кое-как удается беспечным колобком укатиться от копов, преступников и завистников, отряхнуть с ног прах, умыть с рук и денег кровь, поселиться на тропическом острове со всеми вытекающими бонусами, но суровая действительность, в отличие от голов сценаристов, свободного места под такое чудо не предусматривает. Какие еще варианты быстрого обогащения мировой опыт может предложить? Брак по расчету – с небольшим скрипом припомнил Друзилкин. Но и тут сразу же обнаружилось множество проблем. Во-первых, где найти подходящую особу и как к ней подкатиться. В амурных делах Геша опыта не имел никакого, решая проблемы, связанные с зовом плоти, мануальным путем в одиночестве отнюдь не гордом. Во-вторых, не скажет же он напрямик, сразу после удачного знакомства, так мол и так, денежки нам с другом нужны, не на праздность, а на поддержание жизненной искорки в телах бренных до момента издания шедевра. А если ждать наступления благоприятного момента, так Лёня ужина до пенсии не получит. В общем, фиктивные отношения как способ достижения материального благополучия Геша забраковал. Мысли о липовых фондах или попрошайничестве проплыли где-то в другом измерении, Гешиного сознания не затронув даже легким ветерком своих воздушных крыл.
«Алексей!» – громом среди ясного неба прозвучал низкий мужской голос, нарушив одновременно ход мысленных рассуждений Друзилкина и однородный шелест переговоров прочих пассажиров трамвая. «Алексей, я тебе говорю, не путай ты хуй с морковкой» – Геша часто заморгал, как после долгого сна, и поднял глаза – незнакомый тучный дяденька правой рукой висел на поручне над самой Гешиной головой, а указательным пальцем левой руки укоризненно тыкал в грудь паренька, тощего, в обвисшей мешковатой одежде, по всей видимости – Алексея. Алексей рассеянно кивал, признавая за собой вину, дескать, да, оплошал, перепутал – с кем не бывает. «Пойми, то, что ты на ягуаре ездишь – всем похуй» – продолжал карабасить толстяк, не обращая внимания на недовольный шепоток стиснутых людскими телами старушек. – «У папика шестерки и на бугатти, и на поршах рассекают, а в отсосе однозначном до ишачьей пасхи нагнуты будут». Алексей кивками снова выразил полное согласие с говорящим. «Тебе же его удивить нужно, по-хорошему так запомниться, между гольфом и яхтой в душе его зубочисткой застрять. А ты что? Ящик дом периньона ему заказал!». «А че? Клевый шампунь, я за него…» – подал гнусавый голос Алексей. «Да насрать, сколько ты за него отвалил!» – от гневного возгласа трамвай чувствительно тряхнуло. – «Ты ж не трахнуть его хочешь!». Алексей отрицательно замотал головой. «Хотя, нет. Именно трахнуть мы его с тобой и хотим. По-крупному» – толстяк перешел на шепот, заглушающий запись картавого диктора, объявляющего названия остановок. – «Ты ж у нас, блядь, талант! Надежда российского хип-хопа! Пророк! Белый мессия от черной культуры! И тут такая незадача – по клубам чешешь, да музканалам после полуночи крутишься. Папик должен прослезиться от такой несправедливости. Понравишься ему – будут тебе и Кремлевский Дворец Съездов, и Лужники, и первый канал в прайм тайм, и статьи в… А ты ему на юбилей ящик шампанского! Думаешь, мне легко было для тебя приглашение выцарапать, скот неблагодарный?». «Ну, я, типа, еще вот», – Алексей вытащил из необъятного кармана джинсов открытку с замятыми уголками. Толстяк брезгливо принял картонку двумя пальцами, раскрыл, являя взору Геши одинокую розочку, перечеркнутую размашистыми цифрами 60, вдохнул в легкие побольше воздуха и зачитал в слух, комментируя отдельные моменты: «Такие вот делишки, братцы: Года-то не бегут – летят. Да уж, бля, Алексей, открыл ты Армению. В постель ложишься – восемнадцать, Проснешься утром – шестьдесят. Это он в койку со шлюхами восемнадцатилетними ложится, а просыпается типа сам с собой? По юбиляру незаметно, Что прожил шесть десятков лет. А то! Сколько раз папик под скальпель брылья свои клал, я уж и со счета сбился. Наверное, проведал где-то Он вечной юности секрет. Известное дело – бабло и связи. То же мне, секрет! Алексей, ты что, сука, обкурился чая зеленого, когда стишок придумывал?». Алексей смущенно потупился – «А че сразу обкурился. Я это, типа, в интернете поздравление нарыл…». «Охуительно! Просто охуительно!» – собеседник скомкал открытку и вышвырнул ее в дверь, открывшуюся на остановке. – «Надежда российского хип-хопа поздравляет папика с юбилеем словами неизвестного задрота. Да хуй с ним, что неизвестного! Тут если каждую строчку к папику примерить, так ты его коленки спускаешь. За такое поздравление тебе не то что протекции не будет, тебя в самый засранный клуб в пределах московской области на длину папиного хуй не подпустят. А если бы ты знал, кого он ебет, то понял бы, насколько это далеко. Ты что, сам не можешь что-нибудь неврот ядерное сочинить, песню какую-нибудь?». Алексей замялся с ответом. Тут из людской гущи возле самого носа толстяка вынырнул бесцветный тип, сверкнул заламинированным удостоверением и, игнорируя гласные буквы, пальнул ему в лицо фразой «вш блтк». Толстяк глянул на контролера, как на докучливую собачонку, пытающуюся пристроиться к его ноге – «Чего?». «Прш прдвть блтк» – контролер снова махнул удостоверением. «Да ты, братец, охуел» – с радостным облегчением протянул толстяк, как будто нашел ответ на давно мучавшую его загадку. – «Какой билетик? Я – Иван Миттельшниц, а он – Леха. Мы на концерт опаздываем». «Нт блтк – плтт штрф» – в ркуке контролера волшебным образом возникло сразу две квитанции. «Алексей, дай автограф» – толстяк выхватил у контролера квиточки и всучил Алексею, который послушно что-то на них чиркнул. «Прдмт в тдлн» – в руках бесстрастного контролера снова поблескивало удостоверение. «Что?!» – взревел мужчина, брызнув в лицо надоедливого субъекта слюной. «Н вхд» – пояснил контролер и молниеносным движением заломил Миттельшницу руку за спину. – «Бдт спртвлтс в млц сдм». Миттельшниц побагровел перезрелым томатом, громко выругался, но умолк на полуслове, подавившись словами, – видимо, контролер усилил хватку. Друзилкин сообразил, что и сам едет зайцем, поэтому почел за благо покинуть трамвай самостоятельно.
Через минуту Геша, ругающийся на чем свет стоит и потирающий запястье толстяк в компании восходящей звезды хип-хопа, стояли на остановке, глядя в след квадратному заду уходящего трамвая.
«Ты когда свой сраный ягуар из сервиса заберешь?» – сквозь зубы процедил Миттелшниц. «Да я его только сегодня отдал…» – начал было оправдываться Алексей. «Трамвайчик, блядь, пятерочка, нахуй! Романтика, ебанаврот! В следующий раз, если я скажу, что едем на такси, поедем на такси. Понял?!» – Иван Миттельшниц злобно сощурил поросячьи глазки. Алексей привычно кивнул. «Короче, если до завтра не напишешь для уважаемого папика деньрожденную песенку, я тебя выебу, высушу и откажусь. Понял? Такую, что он эти именины сердца до гроба запомнил. Эксклюзив нужен стопроцентный. Негра найми, чтоб он тебе за сотку помог – не ебет, но чтоб песня…» – толстяк закатил глаза – «Сам понимаешь». Не дожидаясь, пока Алексей снова кивнет, Миттельшниц махнул рукой, ослепительно сверкнув тяжелым золотым браслетом, проворно влез в тут же остановившуюся машину и исчез в том же направлении, что и трамвай. Не особо понимая, что происходит, Геша, даже мельком не вспомнив, как в школе писал сочинения за ленивых одноклассников и получал за это то жвачку, то копеечку, нюхом учуял, что это его шанс. Нужно немного побыть негром и на ужин хватит. Трясясь от нервного напряжения, боясь не успеть, упустить рэпера, Геша разразился скороговоркой – «Эй, Алексей, йоу! Не плачь, не робей. Бей! Йоу, на все забей, давай комон-комон. Всего сто грина, и папик не злой. Да! Он хороший, он пригожий и в прихожей он протянет ладошку – тебе и ни бэ и ни мэ, давай-давай. Как бы чего ни болело, ни прошло, не вылезло да ни пришло, хей! Мигера-мигера-микерафон, слон-дилидон-дили-дали-рэпафон!».
«Слышь, чел,» – Алексей обернулся, так и не дойдя до остановившегося в нескольких шагах такси, смерил Друзилкина удивленным взглядом, – «не хочешь сотку заработать?».
22. Две звезды
Я должен буду утверждать, что по-настоящему современным является такое искусство, которое не является искусством…
Х. Ортега-и-Гассет «Искусство в настоящем и прошлом»
Побитая девятка баклажанного цвета с грустным грузином за рулем везла новых знакомых на хаус (так рэп-пророк называл свое жилище). Коротая время, Алексей рассказал Друзилкину историю своей жизни – было видно, что молодой гуру истосковался по простому человеческому общению.
Родилась восходящая звезда в одном из городков Тенькинского района Магаданской области, мнящей себя краем. Алексею родина действительно казалась самым настоящим краем – в том смысле, что забраться в более глухой угол уже не возможно. Перспективных направлений деятельности, которыми молодежь могла начать зарабатывать на кусок хлеба, на всю область было два – добыча угля и золота. В шахтеры или старатели брали легко и охотно, но серьезного минуса не скрывали – начав работать простым добытчиком, человек, как правило, этим же и заканчивал. Фильтровать своими легкими тысячи кубометров воздуха, содержащие тонны зловредной пыльцы, трястись с отбойным молотком до тех пор, пока мясо с костей не отвалится, год за годом, без надежды на повышение зарплаты или карьерного роста. Такая перспектива Алексея, как и большинство его сотоварищей, не прельщала, но лишь он один сумел не махнуть рукой, не сказать «а куды деваться-то?» и не бухать по-черному, оплакивая свою мертворожденную судьбу. Вместо того, чтобы отправиться покорять Москву (такова была общепризнанная альтернатива копям царя Соломона), Алексей затянул поясок потуже, притягивая кожу к позвоночнику – живота как такового не имелось, и устроился полотером в единственное публичное заведение городка – ресторан «У дяди Бори». Такой выбор родных Алексея не порадовал, отец, потомственный шахтер, в глаза называл сына спиногрызом, тунеядцем и оболтусом, а мать частенько всплескивала руками, бормоча «господибожетымойзачтотакоенаказанье», а после долго плакала, закрывшись на кухне. От печали жены отец зверел еще пуще – случались и побои. Алексей не выдержал и покинул родительский дом, поселившись в подвале ресторана.
«У дяди Бори» Алексея особо не привечали, так как с душевной теплотой поминали его предшественницу, тетю Клаву – бойкую бабенку, острую на язычок и мужиков жалеющую, как слабый пол. Тетя Клава могла и с посетителем парой шуток переброситься, и сплетенку каждую всегда первой знала, и выпить в компании хорошенько не чуралась, а выпивши полы драила так, что в кривых досках отражение свое можно было увидать. Работала бы тетя Клава в ресторане до выхода на пенсию (и то, вряд ли бы так просто отпустили – любили ее люди), да не сложилось. В тот черный день случился день рождения у Нурсултана Надирбегова. Дагестанец, придя в ресторан «У дяди Бори» уже изрядно веселым, привел с собой толпу заливающихся дурным блеяньем немытых цыган, тащащих на велосипедной цепи тощего облезлого медведя. Медведь гремел костлявыми ребрами, дышал, словно в приступе астмы, и упирался всеми лапами, но на него никто внимания не обращал. Кроме Бориса Карловича Иванова – хозяина ресторана. Борис Карлович вышел на встречу Надирбегову и компании, сдержано поздравил с праздником и попросил очистить помещение, сделав акцент на том, что с животными вход в ресторан строго воспрещен. Нурсултан жестом велел цыганам играть «мохнатого шмеля на душистом хмелю» на пол тона ниже, обнял Бориса Карловича за плечи и гаркнул в самое ухо «Плачу за все!». Иванов, теребя в кармане мобильник с горячей кнопкой вызова милиции и крыши – кто раньше приедет, осторожно поинтересовался, чем именно собирается расплачиваться досточтимый юбиляр. Никто в городке (даже тетя Клава) толком не знал, чем промышляет Надирбегов. Ходили слухи, что дагестанец печатает фальшивые деньги и готовит левую водку, но при деньгах его никто ни разу не видел, поэтому причастность Нурсултана к какому либо из этих бизнесов была недоказуема. Не удивительно, что Борис Карлович сомневался в платежеспособности Нурсултана. «Вот этим!» – в ответ Иванову Надирбегов вытащил из-за пояса тряпицу, размотал ее и явил восторженным взорам публики в лице Бориса Карловича и золотозубых цыган толстую пачку новеньких хрустящих стодолларовых купюр. Эффект был достигнут – Иванов сам полез к Нурсултану обниматься, а цыгане в две гитары и десяток скрипок с сумасшедшей скоростью запилили 24-й каприс Паганини. Даже медведь перестал дохать и упираться. Разразившись пышной поздравительной речью и схватив из тряпицы денег сколько в руку умещалось, Борис Карлович криком погнал всех официантов накрывать стол для дорогого гостя, а сам тихонечко потрусил в сторону ближайшего обменника. Сев царем во главе стола, Нурсултан принимал поздравления от все тех же цыган и звал всех присоединится к празднеству. Посетители ресторана, покинутые официантами, приглашения не приняли, вместо этого покинув заведение не заплатив. Шота Васильевич Кругель, отвечающий за живую музыку, погрозил цыганам кулаком, взял свой синтезатор под мышку и тоже ушел. Кроме суетящихся официантов, именинника и его зловонных гостей в ресторане остались лишь повара да уборщица тетя Клава. Повара были сильно заняты заказом Надирбегова, поэтому к застолью присоединилась одна тетя Клава. Когда и как Нурсултан пронес в ресторан ящик собственной водки остается загадкой, но к моменту возвращения разъяренного Иванова из обменника (доллары оказались фальшивыми) за сдвинутыми столами находилось четырнадцать трупов: – Надирбегова, тети Клавы, и двенадцати цыган, один из которых медведь успел изрядно обглодать. Экспертиза показала, что выставленная юбиляром на стол водка есть ни что иное, как динатурат. Дело быстро закрыли, но тетю Клаву оплакивали всем городом.
В самом деле, Алексей ни в какое сравнение не шел с тетей Клавой – угрюмо возил шваброй по бугристому полу, опустив глаза и страстно мечтая стать невидимкой. Ни с кем не разговаривал, обязанности свои выполнял сносно, но не более того. Не приятно парню было, что смотрят на него все так, будто это он всеобщую любимицу спиртом метиловым подпоил, чтобы место ее фартовое занять. Да и платили самую копеечку, чтоб организм молодой совсем концы не отдал. Один только Шота Васильевич Кругель, старичок, помогающий своей пенсионной старости подработкой ресторанным музыкантом, относился к Алексею по-человечески. То червончиком поможет, то колбаски чуть склизлой подкинет – парень ест, а дедушка Кругель его по головке гладит, глазами добрыми, как у старой коровы смотрит, и приговаривает «жри, сучонок, все одно на выброс». Именно Шота Васильевич приобщил юного Алексея к волшебному миру музыки. Глядя, как Кругель волосатыми пальцами, испещренными старческими пигментными пятнами, гладит блестящие черные и белые клавиши синтезатора, слушая его проникновенный чуть хриплый голос, Алексей млел, забывая обо всем на свете. Его душа покидала тело и устремлялась в неведомые дали – туда, куда манили его чарующие звуки. Каждый вечер ровно в восемь Алексей бросал швабру и затихал в каком-нибудь укромном уголке, откуда можно было наблюдать за выступлением Шоты Васильевича. Несколько раз юношу ловили за этим занятие, ругали, повторяли, что если он еще хоть раз вздумает отлынивать от работы, будет немедленно выставлен на улицу, но ему было все равно – у него появилась цель в жизни. Через полгода работы в ресторане Алексей наизусть знал весь репертуар Кругеля, мог в любой момент дня и ночи от начала до конца продекламировать слова песен «Владимирский централ», «Мурка», «Голуби летят над нашей зоной», «Гоп-стоп» и многих других. Продекламировать-то он мог, а вот петь никак не получалось. Не то что петь так же тепло и проникновенно, с такой же берущей за душу хрипотцой, как Кругель, а петь вообще. Алексей очень страдал, думал наложить на себя руки. Мыслимо ли пережить такую подлую подножку, которую ему подставила судьба, сначала уверив, что вот она – цель жизни, а потом, как бы передумав, заклеймившая печатью «нет голоса, нет слуха»? Но Алексей резонно предположил, что на тот свет еще успеется, а пока можно еще покочевряжиться. Выпив для храбрости сто грамм водки, слитой из полсотни выпитых клиентами ресторана бутылок, Алексей подошел к Кругелю после очередного выступления, бухнулся старику в ножки и молил об одном – взять сироту к себе в обучение, поделиться секретами мастерства. О том, что Алексей отнюдь не сирота, Кругель знал наверняка, но преклонение со стороны молодежи, которую он недолюбливал (откровенно говоря, боялся, так как не раз был бит и ограблен пьяными школьниками), польстило самолюбию чрезвычайно. Поджав губы и напустив на себя высокомерный вид, Шота Васильевич легонько пнул коленопреклоненного Алексей носком ботинка под дых и равнодушным тоном сообщил, что это вздор, но он (Кругель) над этим еще, быть может, подумает. Боясь дать своей надежде корни, так как не понаслышке знал боль и горечь разочарования, юноша все же не удержался – вскочил на ноги, коротко крикнул «ура!», расцеловал старика в дряблые щеки и убежал. Шота Васильевич в польщенном умилении утер со щек слюну Алексея, твердо для себя решив, что непременно сделает из этого щенка маститого лабуха. Бедолага Кругель и подумать не мог, что его благому намеренью свершиться не суждено.
Следующий день оказался для Алексея судьбоносным. Время до восьми часов тянулось невероятно медленно и мучительно, как никогда раньше. Алексей успел трижды произвести влажную уборку во всем ресторане, не обойдя даже подвала, служащего ему жилищем, а часы предательски показывали всего полшестого. Грызя ногти, юноша слонялся по ресторану, получая тычки от официантов, но даже не замечал их – он ждал, когда же появится Кругель, достанет из синтетического чехла свой старенький японский инструмент и начнется волшебство. А потом, быть может, старик подзовет его и скажет, что согласен сделать попытку, но, конечно ничего обещать не может… И Алексей станет самым счастливым человеком в мире. В тот вечер не один только Алексей нервно поглядывал на часы, ожидая прихода музыканта. Борис Карлович, к которому из далекой Москвы приехал в гости родной брат Иван, всеми силами хотел показать гостю, что не только в столице умеют люди культурно отдыхать. В своем ресторане Иванов самолично обслуживал брата, поднося ему лучшие блюда и напитки. Но брат выпивал и закусывал как-то рассеяно, не отдавая должного мастерству поваров, будто заскочил перехватить кусочек в приуроченную к какому-нибудь заводу столовку. «Ну, и где твой обещанный виртуоз?» – каждые пять минут спрашивал Иван, заставляя Бориса Карловича напрягаться до дрожи в руках, держащих поднос с очередным кулинарным изыском. «С минуты на минуту, с минуты на минуту» – наскоро лепя из губ улыбку, отвечал радушный хозяин. Глубоко в душе Борис Карлович лютой ненавистью ненавидел младшего брата, и причины тому имелись. Пятнадцать лет назад Иван Иванов отправился покорять Москву, и целых четырнадцать лет о нем не было ни слуху, ни духу. Борис Карлович, решив, что брат либо погиб, либо стал привокзальным бомжем, думать о нем забыл, радуясь собственному достатку и благополучию – владелец самого шикарного ресторана в городе – это вам не хрен собачий. И все было хорошо до тех пор, пока Иван не дал о себе знать. Он написал родителям телеграмму, в которой говорил, что стал сверх актуальным музыкальным продюсером, Москва у его ног, скоро заедет в гости. Родители Ивановых умерли вскоре после отъезда Ивана, поэтому телеграмма попала в руки Бориса Карловича. Как он был зол, как вопил, как рвал на голове волосы! Все его достижения, выстраданные и заслуженные потом и кровью, в миг обесценились в свете той удачи, которую младший брат умудрился-таки ухватить за скользкий хвост. Провыв шакалом три дня к ряду, Борис Карлович угомонился, решив, что Господь не посылает на долю человека таких испытаний, которых он снести не в силах. С тех пор единственной целью жизни владельца ресторана стал миг, когда он утрет братцу нос, покажет ему, кто чего в этом мире стоит. Рассчитывал ли Борис Карлович действительно удивить давнишнего гостя златоглавой своим убогим заведением, или просто тешил себя иллюзией – неизвестно. Но, в любом случае, отсутствие в положенный срок Кругеля на боевом посту старшего Иванова приводило в бешенство не меньше, чем назойливые «ну, и где твой обещанный виртуоз» Ивана. Алесей и Борис Карлович, абсолютно не вспоминая о существовании друг друга, к девяти часам вечера буквально места себе не находили, мучимые одной тревогой на двоих. Иван, поковырявшись вилкой в седле барашка, намекнул, что минут через пятнадцать будет вынужден поблагодарить и хозяина за прием и отчалить, так как билетик до Москвы уже начинает жечься. Борис Карлович так сжал зубы, что чуть не раскрошил их в пыль – этому помешало неожиданное появления в ресторане капитана милиции Лопного. Козырнув Ивану, Лопный отвел Бориса Карловича в уголок, где сообщил ему пренеприятную новость: вчера, по дороге домой, Шота Васильевич Кругель получил от неизвестного нападающего шесть ножевых ранений, в результате чего скончался на месте. Следствие прорабатывает версию ограбления – при покойном не обнаружено ни денег, ни музыкального инструмента. Борис Карлович заплакал, подслушивавший разговор Алексей, сидящий под столом, – зарыдал, до крови впившись зубами в кулак. Неверно истолковав причину слез Иванова, капитан Лопный неуклюже обнял его за плечи, бормоча глупые фразы утешения: – «Ну, не надо так. Он совсем уж старик был. И родственника ни одного. Все, небось, наркоманы, будь они неладны. Еще и не такое видали». «Идиот!» – Иванов потерял остатки своего самообладания, жаркой струей выпустив истерику наружу. – «Кто у меня сегодня выступать будет?! Может ты, кретин безмозглый, «Полет шмеля» на свистке своем сраном исполнишь?!». С Лопным до этого еще никто так не разговаривал. Побелев лицом, капитан выпустил Бориса Карловича из своих объятий и потянулся к висящей на поясе кобуре, дабы выстрелом в извергающую слюну и брань голову Иванова защитить свою офицерскую честь. Но, подумав, что человек явно не в себе, убит горем и «все такое» (именно в такой формулировке Лопный и подумал), капитан козырнул Борису Карловичу и удалился, стараясь не слушать летящие в след оскорбления. «Кто? Кто выступит сегодня вечером?» – скулил Иванов, понимая, что его мечта уесть брата умерла, не на долго пережив бедного Кругеля. «Я!» – розовоглазым призраком из-под стола вынырнул Алексей, – «Я выступлю сегодня вечером. Нужно почтить память Шоты Васильевича». В тот момент языком Алексея управлял не он, но сама судьба. Борис Карлович едва удостоил полотера взглядом и махнул рукой, мол, делай, что хочешь – теперь уж все равно.
