Гейнц Гудериан
Воспоминания немецкого генерала. Танковые войска Германии во Второй мировой войне. 1939–1945

Как бы ограниченны ни были наши возможности практического обучения, но мы все равно получали все более ясное представление о роли танка в современной войне. Особенно меня порадовала возможность съездить на четыре недели в Швецию и увидеть там в действии последний немецкий танк, «LK-II», и даже самому поуправлять им. (Немецкий танк «LK-II» производился в конце Первой мировой войны, но на фронт до конца войны попасть не успел. Его по частям продали в Швецию, где из этих частей и был собран в 1918 году первый шведский танк.)

В Швецию мы с женой ехали через Данию, где провели несколько захватывающих дней в Копенгагене и его прекрасных окрестностях. Большое впечатление на нас произвела красота скульптур Торвальдсена. А стоя на террасе в Эльсиноре, мы не могли не вспомнить гамлетовское «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам!». Мы стояли на террасе, солнце золотило окрестности и рождало зеленоватый отсвет на бронзовых стволах старинных пушек. А призрак так и не появился.

Отчалив от Мотала на корабле, мы пересекли канал Гота и шведские озера. Вечером мы сошли с палубы, чтобы осмотреть красивый древний монастырь Врета Чирка. На следующий день нас встречала гордая архитектура Северной Венеции – Стокгольма.

Я был откомандирован в Стриджсваньский батальон. II батальон гвардейцев Гота, командир которого, полковник Бурен, был чрезвычайно дружелюбен. Я попал в роту капитана Клингспора, офицера, с которым у меня вскоре завязалась тесная дружба, продолжавшаяся до самой его смерти. Все шведские офицеры, с которыми я познакомился, относились к немецким гостям открыто и дружелюбно. Похоже, от нас ожидали, что их гостеприимство мы воспримем как должное. На полевых учениях нас всегда самым дружеским образом приглашали на постой.

С удовольствием и благодарностью я всегда буду вспоминать то приятное и полезное время, которое мне посчастливилось провести в Швеции.

В это же время, в 1929 году, я пришел к убеждению, что, действуя сами по себе или совместно с пехотой, танки никогда не приобретут решающего значения. Изучение военной истории, проводимые в это время в Англии учения и наши собственные тренировки с муляжами убедили меня, что танки не смогут в полной мере проявить всех своих достоинств, пока той же скоростью и проходимостью не начнут обладать и другие виды оружия, на поддержку которых танки могли бы полагаться. Танки играли бы в этих соединениях главную роль, а все прочие подчинялись бы их требованиям. Включать танки в пехотные дивизии было бы неправильно; требовалось создание бронетанковых дивизий, в которые входили бы и все вспомогательные части, необходимые для полноценного действия танков.

Во время летних учений без войск в 1929 году одно из упражнений я провел на тему применения такой воображаемой бронетанковой дивизии. Упражнение было выполнено успешно, я убедился, что стою на верном пути. Однако инспектор транспортных войск – в ту пору это был генерал Отто фон Штюльпнагель – запретил мне теоретизировать на тему бронетанковых соединений крупнее полка. По его мнению, танковые дивизии – это утопия.

Осенью 1929 года начальник штаба инспекции моторизованных войск, мой старый друг по Мюнхену полковник Лутц спросил, не хочу ли я стать командиром моторизованного батальона. Я согласился и 1 февраля 1931 года получил под командование 3-й Прусский моторизованный батальон в Берлин-Ланквитце. Этот батальон состоял из четырех рот: 1-я и 4-я находились там же, где и штаб батальона – в Берлин-Ланквитце, 2-я – в учебном округе Дёбериц – Эльсгрунд, а 3-я – на Нейссе (Ниса). 4-я рота была сформирована на базе эскадрона 3-го конно-транспортного батальона. Как только я заступил на должность, полковник Лутц помог мне с переоснащением: 1-я рота получила разведывательные бронеавтомобили, а 4-я – мотоциклы, так что вместе они составили ядро разведывательного батальона бронетехники. 2-я рота получила муляжи танков, а 3-я, на Нейссе, была реорганизована в противотанковую, причем в роли вооружения на этот раз снова выступали муляжи – деревянные орудия. 1-я рота обладала настоящими старыми бронемашинами, дозволенными нам по условиям Версальского договора, но во избежание износа на учениях мы использовали муляжи. Только мотоциклетная рота пользовалась реальной техникой и была вооружена пулеметами.

Вот с таким импровизированным подразделением я и занялся полевыми упражнениями. Я был рад действовать самостоятельно, пусть даже и командуя столь малым соединением. И солдаты и офицеры с энтузиазмом отнеслись к своим новым задачам – несомненно, это внесло приятное разнообразие в их жизнь после ежедневной монотонной службы по снабжению стотысячной армии. А вот мое руководство таким энтузиазмом не пылало. Инспектор транспортных войск настолько не верил в возможности нового соединения, что запретил нам проводить совместные учения с другими размещенными поблизости батальонами. На маневрах 3-й дивизии, в которую мы входили, нам не разрешалось действовать подразделениями более взвода. Единственным исключением был командир 3-й дивизии генерал Йоахим фон Штюльпнагель, который несколько лет назад звонил мне по поводу перевода меня в Мюнхен. Этого выдающегося офицера интересовали наши занятия, и он был к нам расположен. Он нам во многом помог. По окончании учений он настаивал на том, чтобы критика наших действий была конструктивной. К сожалению, весной 1931-го генерал Йоахим фон Штюльпнагель по собственной воле ушел в отставку из-за разногласий с военным министерством.

Той же весной нас покинул и наш инспектор, генерал Отто фон Штюльпнагель. На прощание он сказал мне:

– Вы слишком спешите. Поверьте, нам с вами немецких танков в действии не увидеть.

Он был умный человек, но слишком уж скептически настроенный. Он мог разглядеть проблему, но оказался не способен найти отправную точку, чтобы ее решить.

Его сменил бывший начальник его штаба генерал Лутц. Это тоже был умный человек с хорошим знанием тактики и блестящими организаторскими способностями. Он признал преимущества тех тактических новшеств, которые я отстаивал, и всецело встал на мою сторону. Он назначил меня начальником своего штаба, и осенью 1931-го я вступил в новую должность. За этим последовали годы тяжкой работы, иногда в стрессовых условиях, но годы эти оказались чрезвычайно плодотворными. Именно в эти годы появились наши бронетанковые войска.

Мы были абсолютно убеждены, что развивать бронетанковые войска следует в направлении создания из них решающего оружия. Соответственно, они должны составлять бронетанковые дивизии, а впоследствии и бронетанковые корпуса. Теперь проблема заключалась в том, чтобы убедить в верности нашего пути представителей других родов войск и главнокомандующего армией. Это было трудно, поскольку никто не верил, что моторизованные войска – которые выполняли служебные функции, и не более того! – способны играть серьезную роль в тактическом и даже оперативном отношении. Более старые рода войск, особенно пехота и кавалерия, оценивались как самые важные составляющие армии. Пехота все еще считалась «царицей полей». Нашей стотысячной армии не позволено было иметь танков, поэтому никто этого вида оружия, о котором было столько разговоров, не видел. А когда мы появились на маневрах со своими муляжами, они произвели на опытных бойцов столь убогое впечатление, что нас просто жалели и не принимали всерьез. В результате наши танки готовы были принять лишь как элемент поддержки пехоты, а не как новый полноценный род войск.

Основным нашим противником выступала инспекция кавалерии. Мой генерал осведомился, каким кавалеристы видят свое будущее – в роли разведывательных войск для других частей или в роли тяжелой кавалерии, сражающейся самостоятельно. Инспектор кавалерии, генерал фон Хиршберг, ответил, что планирует организацию тяжелой кавалерии. А вот оперативную разведку он явно хотел перепоручить моторизованным войскам. Поэтому для выполнения именно этой задачи мы и стали тренировать наш разведывательный бронетанковый батальон. А параллельно с этим мы боролись за создание танковых дивизий. В конце концов мы потребовали создания противотанкового батальона в каждой из пехотных дивизий, исходя из того, что если будет создаваться противотанковое оружие, то ему придется не уступать танкам в скорости и мобильности.

Однако генерала фон Хиршберга сменил генерал Кнохенхауэр, в прошлом пехотинец, и он явно не считал те уступки, на которые пошел по отношению к нам его предшественник, неисправимым шагом. Он создал кавалерийский корпус из трех кавалерийских дивизий стотысячной армии и попытался вернуть ведение оперативной разведки в сферу компетенции кавалерии, прибрав при этом к рукам наши технические нововведения. В ходе этого в наши подразделения должно было внедриться множество кавалерийских офицеров. Споры между нами иногда доходили до точки кипения. Но в конце концов новаторы победили реакционеров, двигатель внутреннего сгорания – лошадь, а пушка – пику.

Не меньшую важность представляла собой проблема материального оснащения, что позволило бы сменить теорию на практику. С технической стороны была проведена большая подготовительная работа. Начиная с 1926 года за рубежом существовал испытательный полигон, где можно было испытывать новые немецкие танки. Управление по делам вооружений армии заключило контракты с различными фирмами на производство двух типов средних и трех типов легких танков по тогдашней классификации. Было произведено по два образца каждого типа, так что всего мы имели десять танков. Средние танки имели в качестве вооружения 75-миллиметровые орудия, легкие – 37-миллиметровые. Эти образцы были выполнены не из броневого листа, а из малоуглеродистой стали. Максимальная скорость этих машин составляла 20 километров в час.

Ответственный за производство танков офицер, капитан Пирнер, немало вытерпел, чтобы добиться соответствия этих новых моделей современным требованиям, таким, как газонепроницаемость, эффективность работы двигателя, возможность кругового обстрела как для орудия в башне, так и для пулеметов, достаточно высокая посадка и хорошая маневренность. И в этом он по большей части преуспел. С другой стороны, плохо было то, что командиру танка приходилось сидеть рядом с водителем, откуда он не имел обзора назад, да и по бокам обзор частично закрывали передние траки: сиденье было расположено слишком низко. Радиосвязи тогда еще не было. В общем, хотя, с одной стороны, танки, построенные в 20-х годах, сильно отличались по техническим характеристикам от используемых в Первую мировую, но пока еще не соответствовали тактическим требованиям, предъявляемым к танкам для успешного выполнения предназначенной для них роли. Поэтому было нецелесообразно начинать массовое производство существовавших на тот момент моделей; требовалась разработка новых.

По нашему мнению, для оснащения танковых дивизий нам нужны были танки двух типов: легкие танки с бронебойной пушкой и двумя пулеметами, одним в башне и одним в корпусе, и средние танки с орудием большого калибра и двумя пулеметами, такими, как у легких танков. Легкие танки составляли бы три роты танкового батальона; средние – одну роту и выполняли бы двойную роль: поддержки легких танков в бою и расстреливания целей, находящихся вне досягаемости орудий легких танков. По поводу калибра орудий мы расходились во мнениях и с начальником управления по делам вооружений армии, и с инспектором артиллерии. И тот и другой считали, что 37-миллиметрового орудия вполне достаточно для легких танков, а я хотел, чтобы они укомплектовывались хотя бы 50-миллиметровым, потому что в ближайшем будущем можно было ожидать появления более тяжелой бронезащиты у иностранных танков. Однако, поскольку пехота уже укомплектовывалась 37-миллиметровыми противотанковыми орудиями, а выпускать два типа противотанковых орудий и снарядов было бы нежелательно с производственной точки зрения, нам с генералом Лутцем пришлось уступить. Для средних танков сошлись на 75-миллиметровом орудии. Полный вес этого танка не должен был превышать двадцати четырех тонн. Фактором ограничения в данном случае служила грузоподъемность мостов в Германии. Скорость, заложенная в технических характеристиках, составляла 40 километров в час. Экипаж танков обоих типов состоял из пяти человек: стрелок, заряжающий и командир – в башне (причем командир должен был сидеть над стрелком и иметь специальную командирскую башенку с круговым обзором), водитель и радист – в корпусе танка. Отдача команд экипажу должна была осуществляться посредством ларингофона. Планировалось также обеспечение радиосвязи между танками на ходу. Если сравнить эти требования с теми предыдущими, в соответствии с которыми были созданы вышеописанные модели, становится ясно, что необходимость этих серьезных конструктивных перемен была вызвана новым осмыслением тактической и оперативной роли танков.

Выдвигая эти долгосрочные планы, мы прекрасно понимали, что на то, чтобы получить боеспособные танки, потребуются годы. А пока нам нужен был учебный танк. Для этой цели нам послужили закупленные в Англии шасси «Карден-Ллойд», изначально предназначенные для установки на них 20-миллиметрового зенитного орудия. На башню, которую могла выдержать эта машина, ничего тяжелее пулемета установить нельзя было. Но зато уже в 1934 году мы имели бы готовый танк, хотя бы для того, чтобы было на чем тренироваться, пока не появятся настоящие танки. Поэтому был отдан приказ о поточном производстве этих машин, получивших название «T-I». Никто и не думал в 1932 году, что когда-нибудь нам придется воевать силами этих маленьких учебных танков.

Трудности с производством основных типов танков, которые мы заказали, затянулись дольше, чем мы на то рассчитывали. В конце концов генерал Лутц согласился на промежуточный вариант – танк «Т-П» с 20-миллиметровой пушкой и одним пулеметом, производства компании «MAN».

Летом 1932 года генерал Лутц впервые организовал учения с участием как усиленных пехотных полков, так и танковых батальонов (укомплектованных конечно же муляжами) в учебных округах Графенвёр и Ютербог. Впервые после подписания Версальского договора на маневрах того года появились немецкие разведывательные бронеавтомобили, построенные, согласно нашим спецификациям, из стального броневого листа на шасси от трехосного грузовика. Школьников, привыкших уже протыкать брезентовые стенки наших макетов карандашами, чтобы посмотреть, что там внутри, на этот раз постигло разочарование, впрочем, как и пехотинцев, которые для обороны от наших предыдущих «танков» уже наловчились использовать палки и камни, а теперь почувствовали на себе, как презираемые ими машины вытесняют их с поля боя. Против бронированных машин бессильными оказались даже штыки.

Эти маневры стали испытанием готовности бронированных и моторизованных частей к оперативным действиям. Со стороны кавалеристов было много необоснованной критики, но в целом наш успех был столь очевиден, что ей не придали значения. Да и среди кавалеристов многие из тех, кто помоложе и подальновиднее, стали проявлять интерес к нашему нововведению и принимать нашу сторону, понимая, что в наше время старые добрые принципы ведения кавалерийских сражений применимы лишь в том случае, если кавалерия примет новое вооружение и новые методики.

Маневры 1932 года оказались последними, на которых присутствовал престарелый фельдмаршал фон Гинденбург. На окончательном разборе он произнес короткую речь, и я был поражен той точностью, с которой старик указал на все совершенные ошибки. Когда речь зашла о кавалерийском корпусе, Гинденбург сказал так:

– На войне побеждает простота. Я был в штабе кавалерийского корпуса – простотой там и не пахнет.

И он был совершенно прав.

В 1933 году Гитлер стал канцлером, и в политике рейха, как внешней, так и внутренней, наступили перемены. Впервые я увидел и услышал Гитлера на открытии Берлинской автомобильной выставки в начале февраля. Странно было, что канцлер лично открывал выставку. И слова его шокировали непохожестью на привычные речи министров и канцлеров по подобным поводам. Он объявил об отмене налога на автомобили, говорил о новых автострадах и о «фольксвагене» – будущем дешевом массовом «народном автомобиле».

Назначение военным министром генерала фон Бломберга, а начальником министерского управления генерала фон Рейхенау тотчас же сказалось на моей работе. Оба этих генерала благоволили нововведениям, так что идея создания бронетанковых сил была встречена с симпатией, по крайней мере в высших кругах вермахта. Кроме того, вскоре стало ясно, что и самого Гитлера интересуют вопросы моторизации и бронетехники. Первое тому подтверждение я получил в Куммерсдорфе, где проводилось собрание под эгидой управления по делам вооружений армии с целью продемонстрировать новинки вооружения; мне предоставили полчаса для описания канцлеру положения дел с моторизованными частями. Я показал мотоциклетный взвод, противотанковый взвод, экспериментальный на то время взвод танков «T-I» и по одному взводу легких и тяжелых бронеавтомобилей разведки. На Гитлера скорость и точность передвижения наших частей произвели большое впечатление, и он все повторял: «Вот что мне нужно!» По итогам этой демонстрации я был убежден, что глава правительства одобрит мои предложения по организации современного вермахта, если мне только дадут возможность изложить ему свои взгляды. Препятствовали этому главным образом жесткость армейских протоколов и противодействие высших армейских чинов – стоявших между мной и Бломбергом офицеров Генерального штаба.

Кстати, о немецких политиках: примечательно, что последним канцлером, у которого имелось достаточно интереса к вопросам развития военной техники, чтобы приехать в Куммерсдорф, был князь Бисмарк в 1890 году. С тех пор до Гитлера ни один канцлер вообще не появлялся здесь. Это подтвердили и записи в книге посетителей управления по делам вооружений армии, когда глава управления, генерал Бекер, попросил Гитлера расписаться в ней. Да, «милитаристской» политика Германии явно не была.

21 марта 1933 года рейхстаг открылся церковной службой в Потсдамской гарнизонной церкви.

23 марта за службой последовал знаменитый Акт о власти, принятый с одобрения Национального фронта и Партии Центра, по которому новый канцлер получал все права диктатора. С похвальной храбростью депутаты от социал-демократов голосовали против; не многие понимали тогда, какие несчастья принесет впоследствии этот акт. На тех же, кто голосовал за Акт о власти, лежит полная ответственность за все, что произошло впоследствии.

Летом 1933-го глава моторизованного корпуса национал-социалистов Адольф Хюнлейн пригласил меня на праздничную встречу лидеров его организации, на которой ожидался сам Адольф Гитлер. Мне показалось интересным увидеть Гитлера в кругу поклонников. Поскольку сам Хюнлейн был достойным человеком, с которым легко было работать, я принял его приглашение. Гитлер произнес речь об истории революций, блеснув при этом неплохим знанием истории, и в своей речи, длившейся несколько часов, наглядно показал, что каждая революция, по достижении своих целей и прошествии времени, должна смениться процессом эволюции. Именно сейчас, утверждал он, и настал такой момент для революции национал-социалистов. Он призвал своих последователей иметь это в виду. Оставалось только надеяться, что его указания будут приняты к выполнению.

Процесс создания бронетанковых войск уже пошел, и за 1933 год был достигнут значительный прогресс. Экспериментальные и тренировочные учения с муляжами в большой степени прояснили вопросы взаимодействия между различными видами вооружений и укрепили меня в убеждении, что танки только в том случае смогут полностью выполнить свою роль в современной армии, если их рассматривать как часть главного оружия и снабдить полной поддержкой вспомогательных моторизованных частей.

Если тактическое развитие было налицо, то ситуация с техническим оснащением беспокоила все больше. Одним из последствий нашего разоружения по Версальскому договору стал тот факт, что наша промышленность вот уже много лет не производила военной продукции; в результате не хватало не только опытных рабочих, но и производственного оборудования, чтобы воплотить наши намерения. Особенно большой проблемой было производство достаточно прочного броневого листа. Те, что были выпущены, сразу разлетались, как стекло.

Немало времени заняло и выполнение наших требований по части радиосвязи и оптики – надо признать, самых технически сложных областей. Однако я никогда не пожалею об усилиях, затраченных на то, чтобы обеспечить нашим танкам качественный визуальный обзор и радиосвязь. В отношении последней мы до конца превосходили противника, и это в некоторой степени компенсировало наше отставание по другим аспектам.

Осенью 1933 года командующим сухопутными войсками был назначен генерал барон фон Фрич. Во главе армии встал человек, которому полностью доверял офицерский корпус. Это был человек благородной, рыцарской души и вместе с тем умный, осторожный солдат с основательными тактическими и оперативными взглядами. Он не очень хорошо разбирался в технике, но всегда был готов без предрассудков воспринимать свежие идеи и принимать их, если они казались ему правильными. В результате мне было легче обсуждать с ним вопросы развития бронетанковых войск, нежели с кем-либо еще из Верховного командования армии. В бытность начальником 1-го управления Труппенамта стотысячной армии, он уже проявлял интерес к бронетехнике и моторизации и посвятил некоторое время изучению танковых дивизий. На той высокой должности, которую он занимал теперь, он продолжал выказывать не меньшую заинтересованность в нашем деле. Вот показательный эпизод, говорящий о его манере вести дела. Я изложил ему некоторые технические проблемы производства танков. Он недоверчиво сказал мне:

– Вы ведь должны знать, что техники всегда врут.

Я ответил:

– Вполне возможно, но, когда они врут, это обнаруживается уже через год-два – после провала попыток реализовать их идеи. А тактики тоже врут, только вот их ложь обнаруживается после поражения в войне, когда уже слишком поздно.

Фрич покрутил в руках монокль, как он это часто делал, и ответил:

– Может быть, вы и правы…

На больших собраниях он был чрезвычайно сдержан и даже застенчив, но, будучи среди друзей, которым он полностью доверял, Фрич был открыт и доступен. У него было замечательное чувство юмора, когда он того хотел, и очаровательная манера поведения.

Вот новый начальник Генерального штаба, генерал Бек, был куда более трудной для общения личностью. Это был благородный человек, спокойный, даже чересчур спокойный по характеру, рассудительный офицер старой школы, ученик Мольтке. Именно по инициативе Бека и с одобрения Мольтке в новой армии Третьего рейха был возрожден Генеральный штаб. Технических требований современности он не понимал. А поскольку на наиболее важные должности в Генеральном штабе он неизбежно отбирал людей со схожими взглядами, а в свое близкое окружение – тем более, то со временем, сам того не желая, он воздвиг реакционный барьер в самом сердце армии, преодолеть который оказалось крайне сложно. Он не одобрял планов создания бронетанковых войск, считая, что танки должны использоваться в первую очередь для поддержки пехоты, и соглашался на создание танковых подразделений не крупнее бригады. В формировании танковых дивизий он заинтересован не был.

Мне пришлось долго воевать с генералом Беком, прежде чем он согласился учредить бронетанковые дивизии и издать печатные учебные пособия для танковых войск. В конце концов он дошел даже до того, что согласился на создание двух танковых дивизий, хотя я к тому времени настаивал уже на трех. Я описал ему преимущества этих новых соединений в самых радужных тонах, особенно их оперативную ценность. На это он ответил: «Нет, не хочу иметь с вами никакого дела. Вы для меня слишком шустрые». Когда же я объяснил ему, что радиосвязь позволяет командовать войсками при любой скорости их продвижения, он мне не поверил. В наших учебных пособиях неоднократно подчеркивалось, что командиры подразделений должны находиться как можно ближе к месту боев. Ему это тоже не нравилось. «Невозможно командовать, не имея карт и телефона. Вы что, никогда Шлиффена не читали?» То, что даже командир дивизии должен находиться по возможности впереди, едва не сталкиваясь с неприятелем, было для него уж чересчур.

Даже если забыть про все связанное с танковыми войсками, Бек тормозил решение всех военных и политических вопросов. Его участие парализовывало любое дело. Он всегда предвидел все трудности и требовал времени на обдумывание. Показательна в этом смысле придуманная им тактика «сдерживающей обороны». О «сдерживающем бое» мы что-то читали в учебниках еще перед Первой мировой; в стотысячной же армии принцип «сдерживающей обороны» стал главенствующим. «Сдерживающая оборона» Бека изучалась в обязательном порядке всеми подразделениями вплоть до стрелковых. Это был поразительно бестолковый способ ведения боя, и случаев, когда он приносил бы успех, мне не встречалось. После создания бронетанковых дивизий Фрич устранил всю эту концепцию.

Весной 1934 года был учрежден командный штаб моторизованных войск; начальником службы был назначен генерал Лутц, а я взялся за обязанности начальника его штаба. Кроме того, Лутц продолжал оставаться инспектором моторизованных войск, а также начальником 6-го оружейного управления общеармейской службы министерства обороны (Waffenabteilung In 6 im Allgemeinen Heeresamt dew RWM).

В это время Гитлер нанес свой первый визит Муссолини, в Венецию, и результаты были явно неудовлетворительными. По возвращении он выступил перед собранием генералов, лидеров партии и CA^[2] в Берлине. Лидеры CA отреагировали на его речь довольно холодно. Уходя, я слышал фразы типа «Адольфу надо от этого отучаться». Таким образом я, к собственному изумлению, обнаружил, что внутри партии существуют свои глубокие разногласия. 30 июня эта загадка разрешилась. Начальник штаба CA Рём и многие другие лидеры CA были убиты, а с ними заодно – еще множество мужчин и женщин, не имевших с CA ничего общего, чьим единственным преступлением, насколько мне известно, было оппозиционное отношение к партии. Среди убитых были бывший министр обороны и канцлер, генерал фон Шлейхер, его жена и его друг и коллега генерал фон Бредов. Попытки открытого оправдания убитых генералов результатов не дали. Лишь старик фельдмаршал фон Макензен объявил в 1935-м на Шлиффеновском ужине (ежегодной встрече действующих и бывших офицеров Генерального штаба), что честь обоих была незапятнанной. Заявления Гитлера в рейхстаге по поводу произошедшего были явно недостаточными. Надеялись на то, что партия скоро выйдет из периода «болезней роста». Сейчас, задним числом, остается только пожалеть, что руководство армии не потребовало полного удовлетворения. Если бы они это сделали, то оказали бы огромную услугу не только себе, но и всем вооруженным силам и всему немецкому народу.

2 августа 1934 года Германия понесла тяжелую утрату. Умер фельдмаршал Гинденбург, покинув свой народ в разгар внутренней революции, последствий которой тогда никто не мог предугадать. Я в тот день писал жене:

«Старика больше нет. Мы все опечалены этой непоправимой утратой. Он был отцом для всей страны, а для вооруженных сил – в особенности, и нам предстоит нелегкий и долгий период, пока не заполнится эта брешь в жизни нашей страны. Само его присутствие значило для иностранных держав больше, чем любые письменные договоренности и красивые слова. Мир верил ему. Все мы, любившие и уважавшие Гинденбурга, много потеряли с его смертью.

Завтра нам предстоит присягать Гитлеру. Нелегкие последствия может иметь эта присяга! Дай Бог, чтобы она в равной степени обязала обе стороны служить благу Германии. Армия привыкла хранить верность своим клятвам. Да удастся же ей и в этот раз сдержать свое слово! […] Сейчас требуется честно и много работать, соблюдая умеренность в словах».

Эти слова, написанные 2 августа 1934 года, выражают не только мое мнение, но и мнение множества моих товарищей и большой части всего немецкого народа.

7 августа 1934 года немецкие солдаты принесли гроб с телом бессмертного фельдмаршала и президента на кладбище Танненберга. Прозвенели прощальные слова Гитлера: «Павший воин! Вальхалла принимает тебя!»

Уже 1 августа на основании Акта о власти канцлер и его кабинет объявили, что в случае смерти Гинденбурга администрация президента сольется с администрацией канцлера. В результате 2 августа Гитлер стал одновременно и главой государства, и главнокомандующим вооруженными силами. Поскольку поста канцлера он не терял, то вся власть объединилась в его руках. Так началась не ограниченная ничем диктатура.

Упорно проработав в течение всей зимы, в марте 1935-го мы узнали, что Германия вновь обрела право на военное самоопределение. Эта новость, означавшая отмену унизительных положений Версальского договора, обрадовала каждого солдата. День памяти героев в тот год начался с парада представителей всех родов войск в присутствии фельдмаршала фон Макензена, и там впервые появилось несколько батальонов новоявленных бронетанковых войск, правда, без танков, поскольку парад был пеший. При подготовке к параду участие в нем танкистов было под вопросом, поскольку, по словам ответственного офицера, «у них карабины короткие, они не смогут правильно взять на караул». Несмотря на этот вопиющий недостаток наших солдат, я все же смог добиться их участия в церемонии.

16 марта того же года меня пригласил к себе на званый вечер английский военный атташе. Незадолго до выхода из дома я включил радио и услышал трансляцию правительственного сообщения. Это был указ о введении снова всеобщей воинской повинности в Германии. Беседа моя в тот вечер с английским другом и его шведским коллегой выдалась особенно оживленной. Оба этих господина с пониманием отнеслись к тому удовлетворению, с которым я воспринял эти прекрасные для немецкой армии новости.

Теоретически целью нашего ускоренного вооружения было достижение паритета с тяжеловооруженными соседями. Практически же – по крайней мере, что касается танковых частей – о том, чтобы даже приблизиться к их уровню, пока и речи быть не могло, ни по количественным, ни по качественным показателям. Поэтому компенсировать эту слабость нам приходилось превосходством в организации и управлении. В частности, мы рассчитывали, что нашу малочисленность компенсирует концентрация всех небольших пока сил в крупные соединения, скажем, в дивизии, и объединение этих соединений в танковый корпус.