Георгий Юров
Кассандра
Провидица молча разглядывала Сашу ничего не выражающим взором, и от него мне сделалось не по себе. Взгляд её не был тёплым, как не было в нём какой-то вражды или неприязни – он был абсолютно нейтрален. Старуха смотрела как-то сквозь моего друга, на единое целое своих колдовских атрибутов, словно рентген считывая информацию. Без разбора, не отсеивая ничего, не откладывая нужные файлы – гадалка явно обладала какими-то магическими способностями и сейчас она знала про посетителя решительно всё, от колыбели до могилы. Во всяком случае, тогда я мог в этом поклясться. А потом пророчица начала говорить.
Монотонным, ничего не выражающим голосом цыганка рассказывала о Сашиной жизни. Когда родился, где учился, увлечении спортом, его челночном бизнесе, аварии, коме, упомянула и о готовившемся покушении. Пока она вещала о том, что не являлось секретом, и было известно половине Воскресенки. Приятель лишь скептически ухмылялся, решив, будто я натрепался о нём барону, а тот передал гадалке. Женщина замолчала, всё так же, словно сквозь, глядя на товарища, а затем мы услышали такие детали из Сашиной биографии, про которые я даже не подозревал, да и сам он, похоже, не охотно вспомнил о них.
Приятель подавлено безмолвствовал, пытаясь осмыслить и как-то логически объяснить произошедшее – утечка информации была исключена. Вероятно, лёгкая паника отразилась в его облике, да я и сам бы, пожалуй, запаниковал, столкнувшись с тем, что невозможно понять и потому пугающим. Тогда же твёрдо решил отказаться от цыганского «рентгена». Пусть я неизлечимо болен, пусть даже через несколько дней меня собьёт машина, укусит ядовитая змея, ударит молния или случится что-то ещё вроде этого, но лучше умереть в счастливом неведении, наивно полагая, что у тебя всё впереди, чем узнать это сейчас из уст равнодушного чудовища.
В выражении лица гадалки не появилось ни торжества, ни самодовольства, для неё это была обычная рутина, лишь губы её сложились на миг в тонкую линию, что символизировало, вероятно, надменную улыбку. Люди менялись; одни уходили окрылённые надеждой, другие убитые горем, а она оставалась, с кучей своих проблем и, в общем-то, не нужным ей даром. Знать всё про всех и про себя, день и час собственной кончины и смерти своих близких. Знать и быть не в силах что-то изменить – просто ждать тот день, срывая листки календаря. Что может быть хуже этого?
– Возможно, Вы знаете, и когда я умру? – через силу улыбнувшись, задал новый вопрос Саша, не потому что так уж хотел знать, а, наверное, дабы показать старухе что всерьёз он её пророчества не воспринимает.
– Знаю, – ответила та, слегка склонив голову, с уложенными в замысловатую фигуру редкими космами белых как снег седых волос. – Вообще-то я такое не говорю, но за тебя просили, – тут она сделала многозначительную паузу, давая визави время оценить это и возможно, сделать правильный выбор.
– И когда? – сглотнув, спросил Саня, идя ва-банк. Я неодобрительно взглянул на него, пытаясь предостеречь, но, не обращая на меня внимания приятель, с остатками медленно покидавшей его улыбки ждал ответа. Надеясь услышать, что умрёт он в глубокой старости, окружённый плачущим многочисленным семейством, на худой конец, нечто абстрактное, вроде ахинеи про встречу с червонной дамой и угрозу от пикового короля, но вещунья оказалась на удивление конкретной и много времени ему не отвела:
– Ты умрёшь в тридцать два года, – произнесла гадалка всё с тем же непроницаемым выражением, но маска её дрогнула на секунду, впервые за время разговора и я явственно расслышал в голосе нотки сочувствия. Вердикт был окончательным и обжалованью не подлежал. – А ты, – повернувшись ко мне, вдруг спросила она, – что-то знать про себя хочешь?
Поспешно отведя глаза, не желая, чтоб эта чертовка копалась в моей душе, я отрицательно замотал головой. Не то что разговаривать со старой ведьмой, а даже находиться с ней в одной комнате мне больше не хотелось.
***
Чем дальше мы отъезжали от дома цыганки, тем сильнее сглаживалось впечатление. Чары, которые она на нас напустила, таяли, старуха больше не казалось такой всезнающей, а слова её смертным приговором.
– Ну что ты думаешь? – спросил меня Саша, когда распрощавшись с бароном, мы шли к нашему дому.
– Ты знаешь, не всё так плохо, есть и хорошая новость, – бодро ответил я и продолжил, видя недоумённый взгляд приятеля: – Шесть ближайших лет с тобой точно ничего не случиться. Можно заплывать за буйки и переходить улицу на красный свет. Или сапёром ехать в Югославию. Мне знакомый недавно предлагал, двушку «зелени» в месяц платят.
– А если серьёзно?
– А если серьёзно…, – повторил я, пряча вернувшийся ко мне мой здоровый цинизм. – Да пошла она, эта старуха Изергиль! Тоже мне, провидица. Нет, я ничего не говорю, талантливая бабулька. Такого гипноза напустила, что когда я ей в глаза глянул, у меня коленки затряслись. Умеет лохов разводить. Скажет теперь что на тебе заклятье страшной силы, а что бы снять его, нужно дать денег. Вот посмотришь, так и будет! Только Саня, мы же не лохи. Забудь и не вспоминай. Мы на твоё тридцати пятилетие ещё посмеёмся над этим приколом.
Приятель приободрился, видно слова мои были созвучны с его собственными мыслями, но потом всё же попросил: – Слушай, ты только про это никому не говори.
– Про что? – картинно удивился я.
– Ну, про пророчество.
– Ты что, шутишь? Да я уже забыл! И ты забудь.
