Георгий Смирнов
Бродяга и Домосед
– И тебя с добрым утром, Бродяга! Я мигом!
Яичница оказалась невероятно вкусной. Всегда удивляюсь, почему так получается. Готовим из одних продуктов, а у него яичница такая выходит, что с моей и сравнивать не стоит. Просто объеденье. Хотя, всегда утешаю я себя, ничего, кроме нее, Бродяга в моем доме не готовит. То ли не умеет, то ли не хочет – кто его разберет!
Доев яичницу, он достал из холодильника пару бутылок пива.
Я посмотрел на него укоризненно:
– Давай лучше кофе выпьем! Сейчас сварю…
– Вари, вари… Только себе. У меня, можно сказать, первый день оседлой жизни, так что имею право! – Бродяга откупорил бутылку, сделал хороший глоток прямо из горлышка и, довольный, откинулся на спинку стула. – А чего ты на меня так смотришь?
– Знаю я твой первый день. Он у тебя теперь каждое утро будет таким же. До самого последнего. – Я засыпал кофе в турку и поставил ее на плиту.
Бродяга допил первую бутылку, поставил ее под стол и открыл вторую, гладя на меня лукавым взглядом.
– Ты за меня не беспокойся, ты лучше за кофе смотри! А то убежит, и я опять виноватым выйду!
После завтрака мы вышли прогуляться в сад. Палые листья шуршали под ногами, где-то в тени деревьев пела свои немудреные песни какая-то пичуга. Солнце светило ярко, но было по утреннему свежо. Что и говорить, осень есть осень. Дойдя до ограды, мы остановились и закурили. Я – трубку, он – сигарету. Мы курили и смотрели на лес, разукрашенный осенью в яркие желто-красные тона, на речку, в которой отражалось небо, глубокое до синевы. По небу бежали тонкие-тонкие белые облака, как перышки, проносились они в вышине и скрывались вдали. Бродяга глубоко затянулся, медленно, тонкой струйкой, выпустил из легких дым и взглянул на меня.
– Слушай, Домосед! Неужели тебе и в правду не разу не хотелось по настоящему выйти из дома? Взять рюкзачок, кинуть в него пару бутербродов да флягу с водой и пойти по дороге, вперед. Дойти хотя бы вон до того леса, побродить по его тропинкам, посидеть на полянках. Посмотреть, как ветер гуляет в кронах деревьев, вдохнуть его запах. Ты хоть знаешь, Домосед, как лес пахнет осенью? Ты не представляешь, какой это дивный аромат! Запах прелой листвы и созревших плодов, запах сырости, но при этом удивительно свежий, бодрящий! Этого не передать словами, это нужно почувствовать, хоть раз в своей жизни почувствовать, Домосед! Перекусить в полдень бутербродами, глотнуть воды из родника, а после прилечь на травке и вздремнуть пару часиков под шум листвы. А к вечеру можно вернуться домой, но ты почувствуешь себя другим человеком! А, Домосед?
Я промолчал, раскуривая потухшую было трубку. Да и что я мог ему ответить? Сказать, что мне никогда не хотелось вот так взять и бросить все и выйти на дорогу с рюкзаком за спиной, было бы неправдой. Бывало, что ничтожная грань отделяла меня от этого, казалось, еще капля, и уйду, сам не зная куда. Но одно останавливало меня – я боялся, что если уйду, то могу не вернуться. Просто не захочу. А если и вернусь, то, действительно, совсем другим человеком. И я не знаю, хуже он будет или лучше, чем я нынешний. Все может быть. Возможно, что так было бы и лучше, но я не хочу. Я слишком привык к себе нынешнему, что бы менять его на кого-то чужого, незнакомого. Пусть это слабость, но это моя слабость, слабость того, какой я есть и каким хочу остаться. И точка.
Бродяга тоже молчал, только огонек его сигареты жил, то вспыхивая ярким угольком, то угасая в столбике слоистого серого пепла. Потом он хлопнул меня по спине и, не оборачиваясь, пошел к дому. Я постоял еще минут десять, глядя на лес за рекой, потом выбил трубку и пошел следом за ним. Сегодня вечером я покажу ему свою последнюю находку.
*****
В начале ноября выпал первый снег. За неделю до этого я уже чувствовал, как в Бродяге растет беспокойство. Его все стало тяготить, он ходил, неприкаянный, из комнаты в комнату, не зная, чем себя занять. И я понял – он скоро уйдет. Перед уходом я выдал ему крепкие теплые зимние ботинки и кожаную куртку на синтепоне. От всего остального он отказался.
Уже у калитки, когда мы прощались, я спросил его:
– А, может, все же останешься, Бродяга? Ну хотя бы до весны, а? Будем сидеть вечерами в холле, топить камин и листать древние фолианты. Ты будешь пить крепкое темное пиво, а я – сладкие солнечные вина, и мы будем говорить с тобой обо всем на свете, спорить друг с другом, соглашаться. Оставайся, а как весной сойдет снег, пойдешь бродить в свое удовольствие!
Бродяга улыбнулся мне в ответ и покачал головой.
