Георгий Смирнов
Бродяга и Домосед
Когда он останавливается у меня, в доме начинается полный кавардак. Порядок, который я неизменно поддерживаю изо дня в день, в его присутствии тает, как дым на ветру. Возникает ощущение, что все вещи в доме буквально сорвались с цепи. Они забывают положенные места, перемещаются из комнаты в комнату с маниакальным упорством, и я просто не в силах удержать их хотя бы в каких-то пределах. Причем это касается даже тех вещей, интереса к которым Бродяга не питает. Трубки из моей коллекции неожиданным образом покидают кабинет и разбредаются по всему дому. Найти их мне случалось в самых неожиданных местах – на чердаке, в чулане, даже в садовой беседке. Книги исчезают из шкафов, но за то теперь, куда бы ты ни пришел, всегда найдется что-нибудь почитать. Интересно, что философские трактаты имеют склонность собираться в районе туалета. Видимо, это место привлекает их своей сосредоточенностью, неторопливостью, сконцентрированностью. Я уже не говорю про всякие безделушки, некоторые из которых я нахожу, спустя месяцы после очередного пребывания Бродяги у меня дома. Кажется, что в его присутствии даже репродукции на стенах не способны висеть спокойно, ровно, все норовят перекоситься, порой даже покачиваются, но это, скорее всего, все ж таки сквозняки…
Единственным оплотом спокойствия в доме является шкаф с древними фолиантами. Первые дни Бродяга только иногда подходит к нему, и рассматривает сквозь стеклянные дверцы старинные тома, оплетенные кожей, и папки с рукописями. Посмотрит молча и отойдет, так ничего и не спросив, но я то знаю, как ему интересно, появилось ли что-то новенькое. И я тоже молчу, терплю. Пусть помучается. А потом, вечером, я открываю шкаф и представляю ему мою новую находку. Как загораются его глаза, с каким трепетом он берет в руки еще один экспонат, пополнивший мою коллекцию. И в этот момент я понимаю, что книги он любит не меньше моего, просто относится к ним несколько по другому, чем я. Он благоговеет от человеческого тепла, в них вложенного, от рук автора, касавшихся еще только выскобленных пергаментных страниц или листа бумаги, вставляемого им в печатную машинку. По моему, Бродяга в такие моменты пытается через находящиеся в его руках страницы ощутить то состояние, в котором находился автор, пишущий эти строки. Он хочет предельно приблизиться к тому акту, в результате которого на пространстве листа, не важно, бумажного ли, папирусного, да хоть бы и на табличке из сырой глины, возник текст. Знак за знаком, буква за буквой – не важно, без разницы, на каком языке, лишь бы прикоснуться, наиболее полно ощутить странный, необъяснимый процесс рождения текста, процесс его творения. В этом мы с ним похожи, в эти минуты я готов простить ему все, что угодно. Так мы с ним и стоим, разглядывая страницу за страницей, медленно перелистывая доставшееся нам в руки сокровище. Это может продолжаться час, два, иногда и больше. За все это время мы не произносим ни слова, и только шуршание переворачиваемых листов раздается в тишине. Для нас с ним это сакральный момент восприятия нового, неизведанного нами мира, мы вдыхаем его аромат, наслаждаемся ритмами строк, ощущаем фактуру каждой страницы.
Потом Бродяга с сожалением кладет найденную книгу на небольшой журнальный столик, стоящий между двумя креслами, и опускается в одно из них. Я в это время растапливаю камин и занимаю второе. Мы оба закуриваем, я – трубку, он – сигарету, и начинается обсуждение.
И еще он никогда, ни разу на моей памяти не спускался в подвал, туда, где расположено книгохранилище.
Вот такой он, Бродяга, мой странный и единственный друг.
*****
На следующее утро я проснулся неожиданно поздно. Накинув халат, я вышел из спальни в холл. Судя по беспорядку, царившему на журнальном столике, и по отодвинутому к окну креслу Бродяга встал уже давно. На подоконнике корешком вверх лежала раскрытая примерно на середине книга, взятая явно из кабинета. Я сокрушенно покачал головой. Бродяга принципиально не пользовался закладками, и для обозначения интересующих его в книге мест пользовался варварскими для меня способами –загибал уголки страниц либо просто откладывал раскрытую книгу вверх обложкой. Отучить его от первого способа стоило мне немалых трудов, и на этом процесс застопорился. Аккуратно закрыв книгу, я затушил дымящуюся в пепельнице сигарету и направился вниз, откуда уже доносились восхитительные ароматы жарящейся яичницы с беконом и тостов.
– Ага, соня! Проснулся наконец-то! Я уж думал завтракать без тебя. – Бродяга стоял посреди кухни с шипящей сковородкой в руке, в моем, между прочим, фартуке. – Иди быстро умывайся, Домосед! На твою долю я тоже сготовил, скажи спасибо!
