Георгий Григорьянц
Талисман Империи
Глава 3. Могущественный талисман
Храм Весты – сооружение круглой формы из белого мрамора с колоннами в коринфском стиле – высился на форуме. Веста, богиня-покровительница домашнего очага, самая уважаемая из богинь, поклялась сохранять девственность, и верховный бог Юпитер повелел почитать ее повсеместно, принося ей дары в первую очередь. В святилище храма горел священный огонь – символ вечности Рима, а под каменным полом был устроен тайник, сокровенное место, в котором хранилась самая важная римская реликвия палладиум. Считалось, что пока эта небольшая деревянная статуя в Риме, город неприступен, не может пасть или быть завоеван варварами.
Дверь открылась, и в святилище вошел, оставив за порогом ликторов, император Август. Консулы и императоры, в отличии от простых граждан, могли входить внутрь любого храма и, принося богатые жертвы, узнавать грядущее. Одетые во все белое шесть жриц-весталок, постоянно поддерживающих огонь в этом святилище и совершавших ритуалы, низко поклонились.
– Что хочет узнать император? – осторожно задала вопрос главная жрица великая весталка Клавдия.
Император бросил на нее тяжелый взгляд:
– Впредь называй меня принцепс… Я желаю знать, надежно ли защищен Рим от нашествий варваров?
Клавдию передернуло, но, справившись с волнением, она сказала:
– Ты получишь ответ богини – небесной покровительницы Рима.
Одна из весталок протянула Августу вино в черном глиняном сосуде с узким горлом и ручкой, другая – красный сосуд с маслом.
– Принеси жертву священному огню, и ты получишь откровение.
Жертвоприношение огню – это возлияние вина и масла. Император стал лить вино в огонь. Пламя полыхнуло ярче. Затем он плеснул масло, и огонь ослепительно вспыхнул, сноп искр, взметнувшись высоко вверх и озарив святилище, вылетел в отверстие на потолке.
– Божественное слияние! – восторженно воскликнула одна из молоденьких жриц. – Богиня благоволит тебе!
Клавдия с упреком посмотрела на нее, но, увидев скептическое лицо Августа, опустила глаза. Ни одна искра не коснулась тоги правителя. Разочарованный Август произнес:
– Мы с великой жрицей помолимся доброй богине. Идите, милые.
Пять весталок ушли, а император, пройдясь вокруг очага, в упор посмотрел на главную жрицу.
– Сегодня у меня день глубокого уныния. Хочу спросить тебя о священной реликвии палладиум.
– Ты же знаешь, Август, статуя сильно обгорела во время последнего пожара, и мне все труднее скрывать этот факт от жителей Рима.
– А у народа Рима не возникли подозрения в твоем распутстве?
Нарушившую обет девственности весталку хоронили заживо. Клавдия опять внутренне содрогнулась. Август не первый раз шантажировал ее, но скрывать от жреческих коллегий и сената, что палладиум (с ним связывались представления об удаче и безопасности города) практически утрачен, было выше ее сил. К тому же реликвия была ненастоящей.
Жрица гневно произнесла:
– Мы квиты, Август. Ты заставил меня нарушить закон и получил Рим. Теперь я хочу дослужить последние два года и стать «невестой».
В борьбе за власть Октавиан Август, чтобы окончательно уничтожить Антония, вынудил Клавдию вскрыть хранившееся в храме Весты завещание, в котором Антоний все свое имущество и государственные земли отписывал египетской царице Клеопатре и ее детям, причем легализовывал в римской правовой системе статус Цезариона, сына Юлия Цезаря от Клеопатры, что особенно подрывало легитимность Августа. Содержание документа было немедленно оглашено публично. Сенат Рима вознегодовал: Клеопатре и Антонию была объявлена война.
– Ты не так уж чиста и целомудренна, чтобы получить право на замужество. – На лице Августа сквозило презрение. – Запомни, никто не должен знать, что в храме хранится ненастоящий палладиум. Пока я не найду подлинную статую, защищать государство будет Юпитер, мой покровитель.
Он ушел, а на глаза Клавдии навернулись слезы.
Палладиум, самый известный в Древнем мире талисман, приносил удачу и оберегал от вторжения врагов. Палладиумом называли резную статую богини Афины Паллады со щитом и копьем. От нее зависела судьба города, в котором она хранилась. Небольшая фигура, сделанная из дерева, упала с неба к ногам Ила, основателя Трои. Сам Зевс сбросил ее с Олимпа, услышав его молитвы. Любимчик бога смог удостовериться в покровительстве отца богов и людей, и чтобы никто не мог отличить подлинник и похитить его, Ил изготовил еще три копии, поместив все изваяния в разные тайники. Подлинная статуя, когда произносилось нужное заклинание, вращала глазами. Трою нельзя было взять штурмом, пока в ее стенах хранился священный талисман. Однажды ночью, «когда застонала земля под стопами народов» (шла Троянская война, и город был осажден войсками многих государств), Троя пала, но не в результате штурма, а коварства и хитрости. Горожане сами открыли ворота и затащили в город троянского коня… Талисман, естественно, не помог, а потом и вовсе исчез.
Легенды сообщают три версии похищения палладиума.
Версия первая. Эней, сражавшийся на стороне троянцев, при взятии Трои и разграблении ее греками покинул город с женой и детьми, неся на плечах старого отца и палладиум. Скитаясь, он оказался в Италии. Его сын Ромул основал Рим. Обороноспособность города полностью зависела от палладиума. Галлы под предводительством Бренна сумели захватить, разграбить и разрушить Рим. Палладиум, несомненно, фальшивый, сгорел в огне пожара.
Другая версия. Одиссей и Диомед, сражавшиеся на стороне греков против троянцев, во время ночной вылазки проникли в город и украли одну из статуй (Елена Прекрасная указала им тайник в храме) и увезли ее в Афины. Но защитники Трои, пока греки не вышли из чрева троянского коня, успешно отражали нападение противника. Судьба греческого «талисмана» (из-за него у греков шли нескончаемые распри) сложилась печально. Однажды вся Эллада стала зависимой от Римской республики. Видимо, палладиум был фальшивым, потому что римляне легко овладели воинственным полисом Спарта, где он хранился. Забрав статую, римляне разрешили Спарте самоуправляться (в память о былой славе), а талисман увезли и поместили в тайник храма под сохранность богини Весты. При очередном пожаре в храме статуя сгорела. Несомненно, и этот палладиум был также ненастоящим.
Третья версия. Армянский царь Зармайр (имя означает «знатный мужчина») прибыл со своим войском на помощь троянскому царю Приаму. Союз племен Урарту, возникший на Армянском нагорье для защиты от грабительских набегов ассирийцев, принял решение прийти на помощь соседу – осажденной Трое, направив войско во главе с Зармайром. Лишь ему доверился царь Трои Приам и указал тайник с подлинной статуей на случай своей гибели. Греки, когда похищение Одиссеем и Диомедом фальшивого палладиума не помогло, пошли на военную хитрость. Они построили деревянного коня, внутри которого спрятались воины во главе с Одиссеем. Сняв осаду города и спалив свой лагерь, греки сделали вид, что уходят: погрузились на корабли и отплыли, но недалеко. Радостные троянцы беспечно открыли ворота города и, высыпав за крепостные стены, увидели чудо – невиданного коня. Они услышали рассказ соглядатая, что конь построен для того, чтобы умилостивить богиню Афину за похищение палладиума. Соответствующая надпись на боку коня гласила: «Статуя будет охранять Трою вместо палладиума». Недолго думая, деревянного исполина народ втащил в город. Ночью лазутчики вылезли из коня и открыли ворота греческим войскам. Приама, который молился у алтаря Зевса, убил самолично царь микенский Агамемнон, предводитель захватчиков. Зармайр храбро бился и погиб. Его сын Арам, видя, что город предается огню и разгрому, спас палладиум – забрал его из тайника и унес к армянам.
Века спустя римляне приступили к целенаправленному поиску подлинного палладиума. Их одержимость дала результат. Солдаты легата Фимбрии случайно обнаружили в полой стене развалин Трои третью копию палладиума. Ее доставили в Рим и снова поместили в тайник храма Весты. Пожары в храме случались часто. Однажды статуя так обгорела, что не могла считаться божественным творением, а с Фимбрией случилось странное: он, участник войны с Митридатом, сошел с ума, убил своего начальника, объявил себя командующим, но потом покончил с собой.
Плененного вождя туарегов Тарика под покровом ночи привели в дом Августа. Большой дворец в центре Рима на холме Палатин имел частные владения императора и членов его семьи, а также храмовые и казенные постройки. В подвале здания, где размещался винный погреб, начался допрос туарега. Присутствовал, кроме императора, только Агриппа.
Август носил грубую белую тогу с широкой красной полосой – одежду сенатора, сотканную в домашних условиях женщинами семьи. Блестя светло-голубыми глазами (в них чудилась некая божественная сила, и собеседники императора обычно испытывали неловкость от его взгляда и опускали глаза), пристально смотрел на пленника, закованного в кандалы.
– Принцепс, – Агриппа счел нужным предупредить: – по обычаю этого народа, варвар должен убить того, кто откроет ему лицо, либо умереть сам.
Август промолчал, продолжая рассматривать необычное синее одеяние туарега, его длинные штаны, завязанные на лодыжках (удобно для верховой езды), сандалии с загнутыми носами (удобно ходить по песку) и белый кожаный пояс, стягивающий талию (удобно носить меч и кинжал). Лицо кочевника, кроме голубых глаз, излучавших уверенность и враждебность, было закрыто платком. Туарег дерзко смотрел на императора.
– Каков наглец! – Агриппа грубо толкнул пленника, и тот упал на колени. – Как смеешь непочтительно смотреть в глаза принцепса?!
– Я Август, ты мой пленник. В моей власти казнить и миловать. Расскажи, что знаешь о палладиуме!
Туарег легко изъяснялся на латинском:
– Величие человека от ума, а не от положения.
Октавиан недобро сощурил глаза:
– Мы, римляне, лучше всего умеем воевать. Туареги и прочие берберы – мои подданные. Вождь, запомни: не скажешь правду, уничтожу тебя и твой народ, даже воспоминания о вас похороню в песках пустыни, как когда-то сровняли с землей Карфаген.
– Высшее проявление божественности Августа не сила, а благость, – тихо сказал Тарик.
Император хмыкнул, подивившись выдержке кочевника, но не смутился. Он, осторожный, дальновидный и проницательный, уже понял, кто перед ним, и решил как поступить с пленником. Дотронувшись рукой до магического амулета на груди, он, выпрямив спину, напустив на лицо благородное выражение, будто наделен священным даром от рождения и давно обрел подлинные космические знания, стал смотреть на вождя в упор, долго и неотрывно, пытаясь внушить ему трепет и покорность. Из глаз Августа лучились сила, энергия и воля. Любой, кто ловил этот взгляд, начинал верить, что правитель обладает сокровенной тайной, безграничным могуществом, знает нечто такое, что ускользает от разума обычного человека. Некоторые даже впадали в транс.
Сорокалетний, невысокого роста, с редкими и неровными зубами, рыжеватыми с золотым отливом волосами, носом с горбинкой, стройный и безупречно выбритый, император в свете тусклых светильников выглядел как божество, спустившееся на землю. Он, терпеливый и жестокий, избегал пустых фраз, старался четко выражать свои мысли, но больше всего доверял своим гипнотическим способностям.
– Мужское и женское, белое и черное, верх и низ – все едино! – властно произнес он. – Единство противоположностей есть гармония жизни и истинная справедливость… Ты борешься, но одновременно взаимодействуешь… Мы вместе откроем тайну, доверься мне…
Сознание туарега изменилось, взгляд затуманился, казалось, он поверил в божественное воплощение императора и готов принять его неизмеримую мудрость. Закатив глаза, вождь в синем впал в транс. Магический ритуал начался. Поток энергии вырвался из его мозга.
Август крикнул:
– Сивилла Кумская, ты здесь?!
Сивиллой звали пророчицу и прорицательницу, предрекшую будущее Риму. Ее изречения – порождение не человеческого ума, а божественного внушения – стали основой книг пророчеств. Однажды под видом старухи Сивилла предложила девять книг римскому царю Тарквинию. Цена была большая, и царь отказался их покупать. Она сожгла три книги, а оставшиеся вновь предложила царю за ту же цену. Он опять отказался, и она сожгла еще три. По совету жрецов Тарквиний все же купил за требуемую цену оставшиеся книги и приказал хранить их в храме Юпитера. Храм сгорел вместе с книгами. Август, придя к власти, официально запретил магию, так как не мог ее контролировать (она угрожала его божественной власти), сжег в Риме все пророческие манускрипты, но тайно стал собирать по всей империи пророчества сивилл, восстанавливая книги.
– Кумская Сивилла, ты с нами?
Пустой глиняный кувшин для вина под названием «ампула» свалился с полки и разбился вдребезги. Август и Агриппа вздрогнули. Устами вождя туарегов Сивилла заговорила:
– Время судьбу вопрошать… Вот бог, вот бог!..
Не теряя времени, уверовав, что связь с богами установлена, принцепс задал первый вопрос:
– Как сломать сопротивление римлян моему правлению, завоевать их доверие?
– Славой покроишь себя, дав надежд ожиданья…
– Как покорить душу народа? – снова задал вопрос император.
– Вихрь орлов разметал, символы Рима, позор и печаль зарождая… Пусть возвратятся, гордость в души вселяя…
– Я бог?
– Люди бога увидят, когда палладиум Рим обретет…
– Где палладиум?
– Держит армянский царь в Арташате… Дева Афина дракона родит, город спасая…
Наконец Август задал последний вопрос Сивилле:
– Долго ли я буду править?
– Выйдешь отсюда живым, и дождь золотой над Римом прольется, править до старости будешь…
Октавиан Август вздрогнул, насторожился. Он, внешне спокойный и рассудительный, на самом деле крайне раздражительный, стал впадать в панику. В нервном напряжении, обернувшись, оценивающе взглянул на Агриппу. Тот от услышанного разинул рот. «Он мне предан, опасности не представляет», – подумал принцепс.
Вождь туарегов был уже на грани безумия. Август, положив правую руку ему на голову, произнес:
– Сейчас ты выйдешь из транса. Забудь что было. Три, два, один…
Туарег обмяк, заморгал глазами, судорожно задышал и испуганно посмотрел на римлянина.
– Агриппа, кочевника содержать в тюрьме как моего личного пленника! Разберись, что происходит в доме!
С этим словами Август взял масляную лампу, подошел к большой бочке, открыл в ней потайную дверь и исчез внутри. Агриппа, обнажив меч, бесшумно поднялся по каменным ступеням лестницы. Приоткрыв дверь, он всмотрелся в полумрак помещения, заметив движение теней в атриуме (внутренний световой двор домуса). Беззвучно ступая по каменному полу, он, крадучись, юркнул за статую «Лаокоон и его сыновья» в момент, когда в комнате появились трое с прикрытыми лицами. До него донеслись слова главаря наемных убийц:
– Августа нигде нет! Он прячется, ищите!
Злодеи приступили к поискам, разделив между собой дом: один проверял помещения на первом этаже, второй поднялся наверх, а третий пошел в подвал. Тот, что направился в подвал, получил удар мечом в грудь. Агриппа, придержав падающее тело, чтобы не наделать шума, опустил его на камни и пошел за следующим заговорщиком. В атриуме свет факелов создавал причудливые блики воды лазурного бассейна. Возникало впечатление, что белые мраморные колонны открытого дворика парят в воздухе. Работал фонтан. В шуме падающих струй шаги Агриппы не были слышны. По лестнице двухэтажного дворца, проверив комнаты наверху, спускался один из наемников. Меч пронзил ему горло. Проконсул двинулся дальше. В одной из комнат около лалария (место поклонения домашним богам в римском доме) стояли в длинных ночных туниках без рукавов жена Августа Ливия и его дочь Юлия, а перед ними – предводитель наемников с мечом.
– Говорите или умрете! Где принцепс?
Ливия никогда не теряла самообладание. Она легко устраивала скандалы императору и фактически лишь одна имела на него существенное влияние. Даже гипнотический дар принцепса не действовал на нее. Гордо вскинув голову, произнесла:
– Сочувствую. Для тебя будет большим сюрпризом сегодня же потерять голову: измена не прощается.
Юлию, единственного родного ребенка императора, рожденного от брака с другой женщиной, воспитывала Ливия, но дочь проявляла характер. Август как-то бросил: «У меня есть две своенравные дочери – римский народ и Юлия». Девушка без страха смотрела в глаза убийцы:
– Предательство равно бесчестью. И то и другое не стоит полученной выгоды.
Агриппа ринулся в атаку на заговорщика. Услышав гулкие шаги по каменному полу, тот резко обернулся и, встав в боевую стойку, приготовился биться. Рубка мечами началась. Сильный удар Агриппы встретил блок: соперник поставил плоскость лезвия меча на пути удара. Теперь атаковал наемник: меч также налетел на защиту. Женщины императора и не думали прятаться: с азартом наблюдая за поединком, Ливия кричала:
– Убей его, Агриппа! Отруби ему голову!
Агриппа нанес мощный удар сверху вниз по плечу, задев злодея. Тот, сделав выпад, попытался колющим ударом вонзить меч в соперника. Проконсул защитился, отклонив разящий клинок в сторону. Наемник, паникуя, широко замахал оружием, чтобы отогнать противника, попытаться выиграть время для более выгодной позиции, но Агриппа стремительно пошел в атаку и, как только они сблизились и скрестили клинки, толкнул соперника телом, сбив с ног. Резво поднявшись, злодей побежал. Прыгнув в бассейн для сбора дождевой воды и поднимая массу брызг, он понесся к выходу, Агриппа за ним. Они вновь сразились. Перебежками и прыжками убийца старался увернуться от ударов, но обманный удар, направленный ему в голову, решил исход боя. Агриппа сделал вид, что хочет нанести удар в голову, противник поспешил для защиты поднять меч вверх, но удар пришелся ему по ногам. Злодей рухнул в воду.
Тяжелораненого наемника проконсул, ухватив за одежду, вытащил из бассейна на каменные плиты атрия и сорвал с лица повязку.
– Это Телеф, человек сенатора Фанния Цепиона…
Раздался голос принцепса:
– Люблю измену, но не изменников. – Август подошел ближе. – Фанний Цепион рьяно отстаивает республику, но не он организатор заговора.
– Убей его, Август! – взвинченная Ливия не могла успокоиться.
– Зачем же… Сначала дознаемся, кто составил заговор.
Глава 4. Как возродить величие Рима
Мятежи и заговоры возникали с завидной регулярностью. Август их своевременно раскрывал или подавлял, в основном по доносам. Новый заговор и покушение были следствием получения принцепсом неограниченных полномочий как постоянно избираемому консулу. Традиция и закон дозволяли занимать эту должность лишь год. Когда изгнали последнего римского царя Тарквиния Гордого, народ, пожелавший коллективно принимать решения, а также ограничить злоупотребление властью, стал избирать для управления страной коллегию из двух консулов, обладающих высшей гражданской и военной властью, но только на один год. В сенате ярые республиканцы не желали идти ни на какие уступки Августу, поступающему наперекор традициям.
Над Римом бушевала гроза. Потоки воды извергались с неба, ослепительно сверкали молнии, грохотал раскатистый гром. В таблиниуме, кабинете Августа, кроме него, находились Ливия, Агриппа и Меценат. Сидели молча. Император кутался в тюленью шкуру, содрогаясь от каждого удара грома. Он, крайне суеверный, испытывал всепоглощающий страх перед грозой, считая, что гром и молнии, насылаемые Юпитером, обязательно поразят его, принесут несчастье в жизни или поражение в бою. Иногда он даже прятался в погребе, но сегодня, созвав соратников на совет, не начинал даже говорить, ожидая окончания причуд природы. По поверью шкура тюленя могла защитить от молнии, но даже в ней он не решался выйти из дома, понимая, что не все его деяния нравятся богам и никакая защита не спасет от вспышки гнева огорченного Юпитера.
Гроза стихала, император облегченно вздохнул и озабоченно посмотрел на Агриппу. Нарушив молчание, тот произнес:
– Недовольство сенаторов вызывает твое, Август, десятое подряд пребывание в качестве консула. Недовольных много. Шансы получить консульство у аристократов упали вдвое.
Раб разлил по серебряным кубкам вино, Август, выпив немного, успокоился: гнев Юпитера сегодня его миновал.
– Не знаю, помогает ли от молний эта тюленья шкура, но разум подсказывает: спокойствие души сохраняется, когда веришь в лучшее, – сказал он. – О, владей я эгидой из козьей шкуры, мои враги впали бы в панику, а меня не угнетала досада, что кругом предатели!
Эгида – это мифическая накидка из козьей шкуры, обладавшая волшебными защитными свойствами.
– Август, тебе нужна эгида! – воскликнул простосердечный Меценат. – Молния не в силах ее одолеть. Диодор Сицилийский в своем трактате пишет, что Эгидой владеют армяне.
В глазах императора полыхнуло пламя, он странно уставился на друга. Под этим взглядом Меценат виновато опустил глаза.
– Меценат, – Август язвительно процедил, – через свою жену ты сообщил зятю Мурене, что я подозреваю его в измене, и он скрылся.
Авл Мурена был избран консулом вместе с Августом на текущий год. Меценат густо покраснел, но, подняв глаза, с вызовом откликнулся:
– Принцепс, пребывание одного лица в высшей должности десять раз подряд противоречит духу республики. Как друг скажу: твое правление вызывает недовольство римлян. Чем меньше полномочий, тем долговечнее власть…
– Ты изменил мне, Меценат, – разочарованный взгляд правителя испепелял друга.
– Убей меня, Август! А заодно убей Агриппу, которого ты вознес на неслыханную высоту, и теперь осталось либо женить его на Юлии либо убить.
На лице принцепса появилось замешательство. Остаться в одиночестве против нарастающей угрозы недовольной аристократии и разложившегося плебса – то же самое, что самолично сжечь себя на костре. Он выдавил:
– Претензии не принимаются: любой правитель несовершенен. – Поменяв гнев на милость, примирительно пошутил: – Равенство создает дружбу, а несчастье делает ее прочной… Меценат, ты прощен.
Ливия с обворожительной улыбкой, больше похожей на змеиную, задала вопрос:
– Август, ты же хочешь избежать участи Юлия Цезаря?
Считалось, что Цезаря убили сенаторы за то, что тот узурпировал власть и принимал все больше полномочий и царские почести.
– Милая, я понял о чем ты… Мурену и Цепиона изловят и казнят.
– Не только, дорогой… Если хочешь избежать участи Цезаря, тебе придется пойти на серьезные уступки.
– Что ж, я отказываюсь от должности консула…
Порыв Агриппы, всегда сдержанного, был искренним:
– Нет!
Меценат, чересчур манерный, был эмоционален:
– Люди почитают правителя не потому, что он власть, а потому что заботится о них.
Август царственно обвел глазами присутствующих:
– Решено, я отказываюсь от должности консула, но… – он озорно посмотрел на соратников, – …получу власть народного трибуна. Пожизненно.
Соратники открыли рот, чтобы возразить, но передумали и промолчали. Народный трибун – это священная неприкосновенность, законодательная инициатива и право вето на любые принимаемые сенатом законы. Придумано умно: под полным контролем Августа окажется не только огромная армия (он ведь император), но и власть народного трибуна – защитника угнетаемых плебеев от зарвавшихся патрициев. Совмещение функций, как ни странно, сулит стабильность в государстве.
Прибрать к рукам власть, получив неограниченные полномочия и ключевые должности пожизненно, и чтобы все были довольны – вот главный талант Августа. Да и само прозвище Август, означающее «божественный, священный», милостиво дарованное ему сенатом, должно было убедить людей, что за ним действительно стоят не знающие себе равных силы, что он сын бога. По Риму вдобавок пустили слух, что когда его родной отец, наместник Македонии, спросил жрецов о будущем сына, то пламя от вина, принесенного в жертву священному огню, взметнулось над крышей храма так высоко, что жрецы предрекли: «Он будет править миром!» Цицерон тоже подыграл Августу, заявив во всеуслышание, что он тот самый, чей образ явился ему во сне. Позже Август отплатил за добро: Цицерона казнили.
Но теперь все от него ожидали чуда. Он нуждался в новых идеях.
– Вы самые близкие мне люди, – Август обращался к жене и соратникам. – Граждане могут заблуждаться, верить или не верить, но мой авторитет должен быть бесспорный. Сивилла напророчила много чего. – Взяв пергамент, зачитал: «Славой покроишь себя, дав надежд ожиданья…»
Прозорливая Ливия знала что нужно народу:
– Дорогой, объяви народу: «Нет империи, есть республика». Пусть верят, что Август восстанавливает республику…
– Прекрасно, Ливия! Восстановленная республика ради благополучия граждан… Хорошая идея! – Август просмотрел свои записи: – А вот еще одно пророчество Сивиллы: «Вихрь орлов разметал, символы Рима, позор и печаль зарождая; пусть возвратятся, гордость в души вселяя». Что думаете об этом?
– Принцепс! – взгляд Агриппы показал, что он погрузился в знакомый образ. – Полагаю, речь идет об орлах легионов, которые сгинули на Востоке.
Неудачи на Востоке, особенно разгром парфянами легионов Красса, Саксы и Антония, легли черным пятном на репутацию несокрушимых римлян, а потеря римских штандартов стала ужасным бесчестьем для армии и народа. Общественное мнение требовало жестоко отомстить парфянам и вернуть почитаемые святыни.
Август призадумался. Два десятилетия гражданских войн подорвали экономику Рима, а со слабо подготовленной армией нельзя ввязываться в новую войну с Парфией: поражение повлечет крах его власти. С другой стороны, поддержать свой престиж, уже пошатнувшийся, нельзя не вернув орлов. Допустим, все же война… А кто будет командовать армией на Востоке? Сам он не может покинуть Рим, а полководец, вернувшийся с победой, затмит и свергнет его… Непростая задача.
Взвесив все, он осторожно сказал:
– Никогда не начинай войну, если не уверен, что выиграешь больше при победе, чем потеряешь при поражении.
Загрустивший Меценат вдруг продекламировал:
Боги избрали Рим как свое земное жилище,
Дав главенство ему над миром;
Тебя призывают они: отомсти за вечный позор,
Рим возвеличь и спаси от униженной доли!
– Браво, Меценат! – Август хлопал в ладоши, впервые улыбнувшись за весь вечер. – Да, возвеличить Рим! Но как? Сивилла напророчила, что дождь золотой над Римом прольется…
Меценат предложил решение:
– Август, объяви о наступлении «золотого века», и неважно, что нарушается хронология. Твое правление – это новая эра!
Новая эра представлялась литераторам и поэтам так: люди и боги живут совместно, окунаясь в сладостное блаженство и безмятежное удовлетворение; нет ни войн, ни болезней, ни голода; все римляне вкушают плоды цивилизации; взошла эпоха спокойствия и процветания. Вергилию и Горацию, своим друзьям-поэтам, Меценат уже заказал пророческие поэмы.
Потомки Ромула, уставшие от ужасов и лишений войн, мечтающие о беспечной и полной всяческих благ жизни, несомненно, восторженно воспримут веление императора отметить секулярными (столетними) играми наступление «золотого века». Спешите жить и благоденствовать, ибо жизнь циклична: через сто лет грядут жестокие испытания – наступит серебряный век, за ним медный, потом героический и наконец железное столетие (упадок).
Взволнованный Август встал, подошел к Меценату, обнял и поцеловал в лоб:
– Ты гений!
Расправив плечи, принцепс устремил взор в будущее. Избегая открытой монархии, он будет управлять империей, отбирая все больше полномочий у сената и возводя культ своей личности до уровня божества. Неплохо и себя увековечить: один из месяцев года, Секстилий например, называть Августом, как когда-то месяц Квинтилий переименовали в Июль в честь Юлия Цезаря.
Дочь Тигриса Эрато и сын царя Армении по прозвищу Руфус, разговаривая о чем-то веселом, шли по кривым улочками римского квартала, возвращаясь домой. Дважды в неделю Эрато посещала медицинскую школу, и, по требованию главы семейства Тигриса, ее постоянно кто-нибудь сопровождал. Сегодня это был рыжеволосый Руфус. Парень с таким редким цветом волос и черными бровями привлекал всеобщее внимание. В древности, бывало, рыжеволосых приносили в жертву богам, в Риме же рабы с медными волосами стоили вдвое дороже.
Девушка старательно посещала все уроки в частной медицинской школе и, несмотря на дорогое обучение, ей это позволяли, так как хорошее образование для будущей матери было возведено в Риме в культ: женщина должна разбираться в медицине, математике, философии, географии и астрономии, чтобы быть хорошим собеседником мужу и правильно воспитать детей. Эрато мечтала связать свою жизнь с врачеванием, и Руфус, шагая рядом, держа под мышкой увесистый медицинский трактат автора-грека (книга из пергаментных листов в деревянном с кожей переплете), говорил:
– Сестра, фактически все научные знания римляне переняли у греков.
– Руфус, это неважно. Мудрость знаний делает не столь извилистым путь к счастью, – сказала Эрато, поправляя полупрозрачный шелковый плащ голубого цвета, накинутый на длинную лиловую тунику с рукавами и множеством складок.
В этот момент из тени забора вышли двое головорезов.
Преступность в Риме процветала. Грабежи, похищения и вымогательства происходили ежедневно, несмотря на то, что преступников все же излавливали и распинали на кресте. Бандиты продолжали терроризировать целые районы, и ходить по улицам было опасно, особенно ночью. Император Август занялся этой проблемой, но быстро решить ее не получалось; защищать себя каждый должен был сам.
Верзила, осклабившись, смотрел на жертву – юную девушку. Его напарник, поджарый вольноотпущенник небольшого роста, вытаскивал из-за пазухи нож и с кривой страшной ухмылкой шел напрямик к Руфусу:
– Ну, рыжий-красный, человек опасный, сейчас проверим, какого цвета у тебя кровь!
Он замахнулся ножом, чтобы нанести удар в сердце юноши. Секунда оцепенения, и Руфус перешел к активным действиям: выставив перед собой толстый греческий фолиант, защитился им как щитом. Нож вонзился в твердую книгу, застряв в ней накрепко. Изо всей силы Руфус оттолкнул злодея вместе с книгой. Тот попятился, пытаясь высвободить застрявший нож, но замешкался. Этого времени юноше хватило, чтобы выхватить скрытно носимый в плаще кинжал и вонзить его в живот злодея. Наличие оружия у плебеев, вольноотпущенников, рабов и чужестранцев в городе считалось преступлением, но ни один армянин не выходил из дома без оружия. Человек в грязном сером плаще рухнул на землю.
Верзила, удерживая одной рукой девушку, другой срывая с нее золотые украшения, резко обернулся; хищная улыбка с его лица сползла. Увидев поверженного подельника, он выхватил из кармана нож и, приставив к лицу оцепеневшей Эрато, заорал:
