Георгий Брянцев
По тонкому льду
– Кулькова тверда в своих показаниях? – спросил Дим-Димыч.
– Как это понять? – задал встречный вопрос Геннадий.
Дим-Димыч подумал, подыскал более мягкую формулировку и спросил:
– Не колеблется?
– Это не наше дело. Что записано пером, того не вырубишь топором.
Дим-Димыч пожал плечами:
– Не находите ли вы целесообразным, прежде чем арестовать Мигалкина, сделать ему очную ставку с Кульковой?
– Не исключаю, – заявил Геннадий. – Очная ставка неизбежна.
– Тогда следует допросить Кулькову еще раз, – пояснил свою мысль Дим-Димыч.
Геннадий вскинул брови и насторожился:
– Зачем?
– Чтобы уточнить ряд деталей, без которых очная ставка может превратиться в пшик…
– Именно?
– Следствие должно точно знать, в какое время суток зашел Мигалкин к Кульковой, кто может подтвердить его визит, иначе на очной ставке Мигалкин положит Кулькову на обе лопатки. А этого в протоколе нет.
Безродный задумался.
– Во всяком случае, – заговорил он наконец, ни к кому конкретно не обращаясь, – эти подробности можно уточнить в процессе самой очной ставки.
Тут вмешался я:
– Рискованно…
– Вот именно! – присоединил свой голос Дим-Димыч. – И к тому же тактически неправильно и, если хотите, неграмотно. Прежде чем допрашивать подозреваемых на очной ставке, мы сами должны знать, что ответит на этот вопрос Кулькова. Это же очень важно.
– Даже очень? – сыронизировал Геннадий.
– Безусловно! – подчеркнул Дим-Димыч. – Вы знаете, что такое алиби?
– Допустим, – заметил Геннадий с той же иронией.
– Предположите на минуту, что на вопрос, в какое время к ней заходил Мигалкин, Кулькова ответит – в семнадцать часов, – продолжал рассуждать Дим-Димыч.
– Ну… – затягиваясь папиросой, буркнул Геннадий.
– А Мигалкин рассмеется ей в лицо и заявит: «Не фантазируйте. Олимпиада Гавриловна, именно в это время я сидел на производственном совещании в автобазе».
– А мы проверим, – вставил Каменщиков.
– Конечно, проверим, – согласился Дим-Димыч. – Но прежде чем мы это сделаем, очная ставка будет провалена.
Дим-Димыч был прав. Это понимал я, понял Каменщиков и должен был понять Безродный. Но я ошибся, Безродный не хотел понимать. Он отмел разумные предложения Дим-Димыча.
– Не будем залезать в дебри и делать из мухи слона. Если бы да кабы, да во рту росли грибы… Мигалкин не выкрутится. За это я могу поручиться. И как только его загребем – сразу заговорит. А загребать его надо, не теряя времени.
– Без очной ставки? – спросил Дим-Димыч.
– А что? – удивился Геннадий.
– Никакой мало-мальски уважающий себя прокурор не даст нам санкцию на арест Мигалкина, – твердо проговорил я. – Почему мы должны не верить Мигалкину и, наоборот, верить Кульковой, показания которой ничем не документированы?
– Попробуем обойтись без прокурора, – безапелляционно произнес Геннадий. – Нам за это головы не снимут, а вот если Мигалкин скроется или сговорится с Кульковой и заставит ее отказаться от своих показаний, то холки нам намнут основательно.
– Я не вижу оснований нарушать революционную законность, – решительно заявил Дим-Димыч. – А посему убедительно прошу вас, товарищ старший лейтенант, отстранить меня от участия в следствии.
Молодец Дим-Димыч! Смело, но правильно, правдиво, честно.
Геннадий, кажется, на минуту растерялся, но быстро взял себя в руки и зло сказал:
– Лучше поздно, чем никогда. Можете считать себя свободным. – И, посмотрев на часы, обратился к Каменщикову: – Обеспечьте лейтенанта Брагина транспортом до станции.
Дим-Димыч молча кивнул и, повернувшись на каблуках, вышел. Геннадий взял со стола протокол, подал его мне и спросил:
– Надеюсь, вы не повторите глупость своего дружка?
– Не надейтесь, – сказал я значительно мягче, чем Дим-Димыч. – Я, пожалуй, тоже уеду…
Геннадий деланно рассмеялся.
– Не смею вас задерживать… Трусы в карты не играют. – Он взял из моих рук протокол, отдал его Каменацикову и тоном приказа предложил: – Пишите постановление…
16 февраля 1939 г.
(четверг)
Поздно ночью меня и Дим-Димыча слушали Осадчий и Кочергии. Как мы и рассчитывали, Геннадий связался с управлением по телефону и предупредил майора Осадчего обо всем, что произошло. По выражению лица начальника управления видно было, что он не одобряет наше поведение. Капитан Кочергин молчал, лицо у него было непроницаемое.
Мы доложили все, что считали нужным. По нашему мнению, Безродный, не исчерпав всех возможностей для опознания убитой и установления убийцы, стал на неправильный, незаконный путь и пытался толкнуть на него нас.
Осадчий спросил, что мы имеем в виду под возможностями, которые игнорировал Безродный.
Дим-Димыч подробно изложил наш план действий.
– С этого и надо бы начинать… – заметил Кочергин.
– Да, пожалуй, – без особенного энтузиазма согласился майор Осадчий и обратился ко мне: – Ваше предложение?
– Если Мигалкин арестован, освободить его, – сказал я. – А все материалы передать органам милиции.
– А вы что скажете, товарищ Брагин?
– С первой частью предложения товарища Трапезникова я согласен, – произнес Дим-Димыч. – А со второй нет. Мне думается, что до опознания убитой и установления личности убийцы возвращать дело органам милиции не следует.
– Так-так… – неопределенно произнес Осадчий. – Ну хорошо. Можете быть свободными…
Мы покинули кабинет.
Теперь следует рассказать, о том, что произошло в промежутке между нашим разговором с Безродным в райотделении и докладом у начальника управления.
Когда мы уже сели в «газик», чтобы отправиться на вокзал, Дим-Димыч решил заглянуть к Кульковой и уточнить ее показания о Мигалкине. Я, хотя и не без сопротивления, согласился. В доме на Старолужской улице мы пробыли ровно столько, сколько потребовалось, чтобы задать Кульковой два вопроса и получить на них ответы. На первый вопрос Дим-Димыча, когда и в какое время суток Мигалкин предупредил ее о том, что доставит ей квартирантов, Кулькова, подумав немного, ответила: «Произошло это двенадцатого февраля утром, примерно между девятью и десятью часами». На второй вопрос, кто может подтвердить этот факт, Кулькова заявила: «Об этом лучше всего спросить самого Мигалкина». Она была еще в постели и не может сказать, кто видел его входящим в дом.
Дим-Димыч приказал шоферу везти нас в автохозяйство. Мигалкина там не оказалось. Дежурный нарядчик дал нам домашний адрес Мигалкина, и мы отправились к нему на квартиру.
Наш визит его нисколько не смутил, и я отметил про себя, что так может вести себя человек с большой выдержкой или абсолютно не чувствующий за собой никакой вины.
– Где вы были двенадцатого февраля утром? – спросил Дим-Димыч.
– Утром? – переспросил Мигалкин. – В шесть часов или немного раньше я выехал на своей трехтонке в совхоз имени Куйбышева и вернулся в город, когда уже стемнело. В хозяйстве мне передали телефонограмму директора с приказом получить груз Гутапсбыта. Не заезжая домой, я перекусил у механика и поехал на станцию.
– А до совхоза далеко? – поинтересовался я.
– Двадцать восемь километров.
– Что же вы делали там весь день?
Мигалкин охотно объяснил. Автобаза взяла у совхоза мотор на капитальный ремонт. После ремонта мотор обкатали на стенде, отвезли и помогли установить на полуторку. Все это заняло немало времени…
Мигалкин отлично понимал, что наши вопросы вызваны не простым любопытством. И когда возникла необходимость подтверждения этих сведений, он улыбнулся, надел шапку, пальто и сказал:
– Поедемте… Сейчас вам все станет ясно. Через несколько минут машина подвезла нас к приземистому рубленому домику, засыпанному до самых окон снегом.
Как только мы вышли из «газика», огромный, свирепого вида пес с хриплым лаем заметался по небольшому дворику.
Из дома вышел пожилой седоголовый мужчина с отвисшими, как у Тараса Шевченко, усами и направился к машине.
– Это наш механик и секретарь парторганизации товарищ Омельченко, – сказал Мигалкин. – Задайте ему тот вопрос, который вы задали мне.
– Прошу, заходите, – пригласил нас Омельченко. – Иди прочь, Шавка! – прикрикнул он на собаку. – Черт тебя мордует…
– Спасибо, мы торопимся на поезд, – пояснил Дим-Димыч. – Вы нам нужны на одну секунду…
Омельченко загнал пса в сени дома и вышел уже в шапке и полушубке, накинутом на плечи.
– Просим прощенья за неожиданный визит и беспокойство, – обратился Дим-Димыч к Омельченко. – Нас интересует маленькая подробность: где весь день двенадцатого февраля был ваш шофер товарищ Мигалкин?
– Двенадцатого февраля? В воскресенье?
– Совершенно верно.
Омельченко посмотрел с некоторым недоумением на Мигалкина:
– А чего же вы не спросите его?
Мигалкин усмехнулся:
– Так, видно, надо, Сергей Харитонович…
Омельченко покачал головой и, извлекая из кармана кисет с табаком, сказал:
– Он был в совхозе. Со мной вместе, в совхозе. Мотор мы туда возили и устанавливали на машину. Это вас устроит?
– Вполне, Сергей Харитонович, – проговорил Дим-Димыч.
– А в котором часу вы туда выехали? – поинтересовался я.
– От моей избы отъехали ровно в шесть…
Мы тепло распрощались с симпатичным механиком. Я хотел было сделать то же самое с Мигалкиным, но Дим-Димыч взял его под руку и повел к «газику».
– Вас не затруднит, – начал Дим-Димыч, – выполнить одно наше поручение?
– Если оно в моих силах, я к вашим услугам, – ответил Мигалкин.
– Конечно, в ваших силах. Вы не меньше нас заинтересованы в том, чтобы отыскать таинственного ночного пассажира…
– Ax, вот в чем дело! – закивал Мигалкин. – Слушаю вас…
Поручение было довольно хлопотливым. Надо было выяснить, чьи машины и куда именно выходили из города тринадцатого и четырнадцатого февраля и не воспользовался ли услугами одной из них ночной гость Кульковой.
Потом Дим-Димыч спросил Мигалкина:
– Омельченко знает о происшествии на Старолужской?
– Хм… Об этом знает весь город…
– А знает Омельченко, что мужчину и женщину к Кульковой доставили вы?
– Да! – твердо ответил Мигалкин. – Я сам сказал ему.
– Тогда попросите своего механика помочь вам.
– Понимаю… Разобьемся в лепешку…
Когда мы простились с Мигалкиным и направились к машине, Дим-Димыч сказал:
– Ну?
– Чего тебе?
– Прав я был относительно алиби?
– Получается, так… А почему ты не дал хотя бы адреса своего Мигалкину? Ведь он мог бы написать или телеграмму дать…
Дим-Димыч вздохнул:
– Боюсь, что Геннадий лишит его этой возможности. Но за Мигалкина это сделает Омельченко. Можешь быть в этом уверен.
24 февраля 1939 г.
(пятница)
Минула неделя. Я и Дим-Димыч опять едем в тот же райцентр и по тому же самому делу.
Почему и как это произошло? Безродный арестовал не только Мигалкина, но и Кулькову. Этого следовало ожидать: пытаясь запутать Мигалкина, Кулькова, естественно, не могла не запутать себя.
Районный прокурор выразил протест и довел до сведения областного прокурора… И колесо закрутилось…
Если бы Безродный располагал откровенными признаниями арестованных, или убедительными показаниями свидетелей, или, наконец, неопровержимыми документальными уликами, вещественными доказательствами, то любой прокурор, как человек государственный и заинтересованный в разоблачении и пресечении зла, мог бы в какой-то мере оправдать его действия, понять необходимость срочных мер и связанное с этим нарушение уголовно-процессуальных норм. Беда же заключалась в том, что Безродный не располагал ничем. Кулькова, категорически отвергая обвинение в убийстве, заявила, однако, что была предупреждена Мигалкиным. На очной ставке Кулькова изменила свои показания и сказала, что Мигалкин посетил ее не утром, а вечером. Мигалкин, конечно, не признавал себя виновным. Следствие окончательно зашло в тупик, а настоящий преступник в это время разгуливал на свободе.
После нескольких звонков областного прокурора начальник управления Осадчий вынужден был дать указание об освобождении из-под стражи Мигалкина и Кульковой.
Безродный приехал вчера утром и подал рапорт Осадчему с протестом против освобождения арестованных. В этом же рапорте он отказывался вести дело в таких условиях и просил отстранить его от дальнейшего участия в следствии.
Вчера же вечером Кочергин сказал мне, что Осадчий решил передать ведение дела мне и Дим-Димычу, хотя я, откровенно говоря, считал это бессмысленным и, как известно, настаивал на возвращении его уголовному розыску. Но, если начальство приказывает, надо засучивать рукава и приниматься за работу.
Кочергин приказал наметить план действия и ровно через час доложить ему. Точно в назначенный срок я и Дим-Димыч предстали перед капитаном Кочергиным с очень подробным планом, который он, внимательно просмотрев, утвердил.
– План планом, – заметил он, – а жизнь остается жизнью. Ориентируйтесь на месте и сообразуйте свои действия с обстоятельствами. Одна маленькая деталь может перечеркнуть весь наш план, и он пойдет насмарку… – И, помолчав, добавил: – А младший лейтенант Каменщиков молодчина!
– Почему, товарищ капитан? – поинтересовался Дим-Димыч.
– Чутье есть. А это очень важно.
– А вы не допускаете, что он ошибся в постановке диагноза? – спросил я.
– Пока не допускаю. – Кочергин выдвинул ящик письменного стола, порылся в нем и вынул маленькую записную книжку. – Хочу поведать вам одну маленькую историю. В мае минувшего года я был в командировке в Благовещенске. Там незадолго до моего приезда имел место любопытный случай. На окраине города в частном домике китайца или корейца, точно не помню, был обнаружен труп мужчины средних лет. Работники розыска и эксперты долго не могли опознать труп и определить причину смерти. Наконец удалось все выяснить. Жертвой оказался работник одной из гостиниц, а умер он знаете от чего? От введения в вену нескольких кубиков воздуха. Как?
– Интересно! – вырвалось у меня.
– Даже очень, – добавил Дим-Димыч.
– Характерно, что, как и у нас, убийству предшествовала основательная выпивка и на жертве не оказалось ничего, что могло бы помочь опознанию личности.
– И преступление осталось нераскрытым? – спросил я, заранее предвидя утвердительный ответ.
– Не совсем, – заметил Кочергин. – Преступника схватили, но он убил одного оперработника, ранил другою и скрылся. И самое замечательное то, что убийца, как мне помнится, по своему внешнему виду мало чем отличается от ночного гостя Кульковой.
– Все это чрезвычайно важно, – произнес Дим-Димыч и стал что-то записывать на листке бумаги.
– И еще одна подробность, – продолжал Кочергин. – Если я не путаю этой истории с другой, совпадавшей с нею по времени, но не имеющей к ней никакого отношения, убитый оказался недавним жителем Благовещенска. До этого он работал в Москве и был связан с иностранной разведкой. Но чтобы уточнить… – он подал мне бланк шифротелеграммы, – запросим Благовещенск.
Я вооружился ручкой и под диктовку Кочергина написал телеграмму. В ней мы запрашивали все имеющиеся сведения об убийце и убитом.
Одновременно были составлены тексты телеграмм в соседние областные центры с просьбой уведомить нас о возможном исчезновении молодой женщины, приметы которой мы сообщали.
А два часа спустя я и Дим-Димыч сидели уже в накуренном вагоне и мчались в райцентр.
26 февраля 1939 г.
(воскресенье)
Капитан Кочергин был прав. Жизнь вносила коррективы. Мы не успели выполнить ни одного намеченного планом пункта. Буквально ни одного. Все осталось на бумаге. Обстановка на месте, что тоже предвидел Кочергин, заставила нас поступать «сообразно обстоятельствам».
Попытаюсь изложить все по порядку.
Перед выездом Дим-Димыч связался по телефону с младшим лейтенантом Каменщиковым. Он попросил прислать к приходу поезда «газик» и предупредить шофера Мигалкина о нашем приезде.
На перроне нас встретил Мигалкин и передал записку Каменщикова. Тот писал, что посылает машину, а сам приехать не может, так как второй день идет пленум райкома. Кстати, мы и не просили его встречать нас.
Мигалкин выполнил очень добросовестно поручение Дим-Димыча. Вернее, выполнили Мигалкин и механик Омельченко. Им удалось выяснить, что в четыре часа утра тринадцатого февраля, когда город еще окутывала ночная февральская темень, грузовую машину «Союзплодоовощ», направлявшуюся с бочками засоленной капусты в станционный поселок, остановил неизвестный. Он просил подбросить его на станцию. Заплатил за услугу двадцать пять рублей.
После ареста Мигалкина механик продолжал поиски. Он отправился на вокзал и стал беседовать с железнодорожниками. Ему рассказали, что «видный мужчина в коричневом пальто с поясом и с небольшим чемоданом в руке» проболтался на вокзале около четырех часов, пропустил два поезда в сторону Москвы и сел лишь на третий.
Приметы и одежда незнакомца совпадали с теми, которые сообщили Мигалкин и Кулькова.
На этом деятельность Омельченко прекратилась. Возобновилась она лишь после освобождения из-под стражи Мигалкина, то есть двадцать третьего числа. Мигалкин решил узнать, почему незнакомец не уехал со станции сразу, а пропустил два поезда. Оказалось, что на проходившие в сторону Москвы тринадцатого числа поезда билетов в кассе было сколько угодно. Должно быть, незнакомец задерживался по другой причине. Но по какой? Пришлось побеседовать со многими людьми. Однако никто не знал. Мужчина не разговаривал с пассажирами и тем более со служащими станции. Только случайно Мигалкин в разговоре со своим знакомым, сцепщиком вагонов, выяснил одну деталь.
Возвращаясь с ночного дежурства, сцепщик увидел около багажного склада мужчину в коричневом пальто и с небольшим чемоданом в руке. Он заглядывал в щель закрытой двери, трогал висячий замок. Поведение чужого человека показалось подозрительным: что ему надо? Хоть и одет вроде прилично, но все бродит у склада и присматривается. Сцепщик залез в пустой вагон на запасном пути и стал наблюдать за складом.
Незнакомец дважды подходил к закрытой двери и дважды возвращался в зал ожидания. На третий раз он столкнулся около склада со стрелочницей, о чем-то поговорил с нею и, махнув рукой, удалился. Больше сцепщик его не видел. Он спросил стрелочницу, что это за человек и зачем ходит возле склада. К великому его разочарованию, мужчина интересовался не складом, а кладовщиком, ему нужно было получить чемодан, который он сдал на хранение накануне.
«Придется подождать, – посоветовала незнакомцу стрелочница. – Кладовщик ночью принимал груз и поранил руку. Его отправили в городскую больницу».
– Вот все, что мы смогли сделать по вашему поручению, – окончил свой рассказ Мигалкин.
– Сделано немало, – одобрил Дим-Димыч. – А где находится склад?
– За станцией, около пути.
Мигалкин повел нас в конец перрона к серому казенному зданию, где помещались склад и камера хранения ручной клади.
Кладовщик, хмурый бородатый мужчина с перевязанной рукой, выслушал нас и сообщил, что действительно принимал на хранение чемодан и он все еще лежит в ожидании хозяина.
– Где он? – не скрывая волнения, спросил Дим-Димыч.
Кладовщик включил свет, и на боковой полке мы увидели элегантный желтый чемодан, перехваченный двумя ремнями. Он!.. Не могло быть сомнений! Впрочем, другого чемодана на полках не было; рядом с ним стоял деревенский сундук и бак для варки белья. И, кажется, еще какая-то корзина. Но это нас уже не интересовало. Пульс мой зачастил, что бывало всегда, когда судьба выводила меня на горячий след.
– Вот он, – показал кладовщик и с помощью Мигалкина одной рукой стал снимать чемодан с полки.
– Кто сдал его? – осведомился Дим-Димыч.
– Мужчина и женщина, но записан на мужчину.
– Когда сдали?
– А у меня есть корешок квитанции. – Кладовщик порылся в настольном ящичке среди бумаг, отыскал, что нужно, и подал нам: – Вот, пожалуйста… Двенадцатого февраля… Фамилия Иванов… Оценен в сто рублей… Сдан на трое суток…
– Закройте дверь, – попросил Дим-Димыч. – Нам надо познакомиться с содержимым чемодана.
Чемодан был заперт на два замка, но они довольно легко поддались. Не без волнения я поднял крышку. Внутри оказались: шерстяная серая шаль, три носовых платка, пара теплых женских чулок, кожаный поясок, прочно закупоренная и перевязанная бинтом банка с вареньем, отрез синего шевиота, чистая ученическая тетрадь в клетку и томик Чехова. И все.
Мы прощупали до ниточки каждую вещь, убедились, что закрытая банка, кроме вишневого варенья, ничего не содержит, и, явно расстроенные, уложили все обратно в чемодан. Я уже готов был захлопнуть крышку, как Мигалкин сказал вдруг:
– А что, если еще раз полистать книгу?
– Полистайте, – унылым голосом разрешил Дим-Димыч.
Мигалкин взял томик Чехова и начал перелистывать каждую страницу, изредка поплевывая на пальцы. Он искал надписи или пометки. Не знаю, как Дим-Димыч, но я не ожидал каких-либо открытий, однако не отводил взгляда от быстро работавших пальцев Мигалкина.
Стоп! Что это? Из томика Чехова выпала на цементный пол какая-то бумажка размером в листок отрывного календаря.
Я быстро поднял ее и подошел поближе к электролампочке.
Счет… да, это счет. Ресторанный счет, какие официанты обычно предъявляют клиентам…
Благодаря этому жалкому листочку бумаги мы предали забвению план, разработанный нами же самими и утвержденный Кочергиным, и, не заглянув даже в районный центр, первым проходящим поездом выехали обратно.
Младшему лейтенанту Каменщикову через Мигалкина мы послали письмо. Просили установить наблюдение за складом, возможно, «Иванов» пожалует за чемоданом. Напомнили и о трупе женщины – пусть по-прежнему хранят его на леднике.
28 февраля 1939 г.
(вторник)
– Любопытная подробность, – сдержанно проговорил Кочергин, всматриваясь в лоскуток бумаги. – Очень любопытная. Что же вы думаете по этому поводу?
Я и Дим-Димыч думали всю дорогу. Благо, что удалось сесть в совершенно пустое купе и никто не мешал нам высказывать догадки, предположения, спорить, опровергать нами же выдвинутые планы и тут же вырабатывать новые.
Мы выложили свои соображения. Счет вырван из блокнотной книжечки, какие обычно бывают у официантов. Вырван неровно, линия отрыва нарушена. От названия ресторана сохранились лишь четыре последних буквы – «наль». Это очень существенно. Думать, что это московский «Националь», наивно, ибо в правом нижнем уголке счета ясно виден текст, набранный петитом:
«Областная типография… заказ номер… тираж…» Не станет же московский ресторан заказывать себе бланки счетов в областном городе!
Далее. По наименованию блюд, перечисленных в счете, можно предположить, что это был ужин, а не обед и не завтрак, а по количеству блюд – что в нем принимало участие пять персон. Еще деталь: из пяти персон две были дамы. Почему? А вот почему: в счете названы бутылка муската, наряду с бутылкой водки, два пирожных «эклер», две плитки шоколада, две порции мороженого. Мужчины редко к этому прибегают. Еще подробность: ужин был обилен и продолжителен. Об этом говорит смена порционных блюд и итоговая сумма. И, наконец, самое главное – дата под счетом. Ужин состоялся десятого февраля. Хотя год и не поставлен, но, не боясь ошибки, можно дописать цифру – 1939.
Коль скоро компания ужинала десятого, а двенадцатого чемодан оказался в самой глубине нашей области, то можно, да и следует думать, что ресторан с окончанием на «наль» находится где-то в ближайшей округе.
Если мы узнаем местонахождение ресторана, нам нетрудно будет по почерку отыскать официанта, обслуживавшего столик. Возможно, он запомнил своих клиентов.
– Резонно! – одобрил Кочергин. – Но не следует быть твердо уверенным, что жертва или убийца непременно участвовали в ужине. Так?
Я кивнул. Я умел быстро соглашаться с доводами начальства, а Дим-Димыч возразил:
– Ну, если оба не участвовали, то уж во всяком случае она-то в ресторане была. Чемодан, судя по вещам, принадлежит женщине.
– Возможно, и так, – кивнул Кочергин. – Будущее покажет.
Когда наш доклад был исчерпан, Кочергин предложил нам посидеть в его кабинете, а сам пошел к начальнику управления.
Вернувшись, он сказал:
– Осадчий не в особом восторге от вашей поездки, но наметки одобрил. Зайдите к дежурному по управлению и от имени Осадчего передайте приказание: пусть повиснет на телефоне, обзвонит все соседние управления и выяснит, в каком городе имеется ресторан с названием, оканчивающимся на «наль». Все! Вечер в вашем расположении. Отдыхайте!..
Дома я принял ванну и в расслабленно-блаженном состоянии в теплом халате лежал на диване, покручивая регулятор радиоприемника.
Чужеземная музыка нравилась Лидии и даже теще, и я, блуждая в эфире, выискивал для них экзотические танго и блюзы.
Вдруг зазвонил телефон. Я вскочил с дивана и схватил трубку:
– Лейтенант Трапезников слушает…
Говорил капитан Кочергин. Дежурный по управлению связался пять минут назад с Орлом, и оттуда сообщили что у них имеются гостиница и ресторан с окончанием на «наль» и полным названием «Коммуналь».
– Значит?.. – начал было я.
– Значит, приходите сейчас в управление, – закончил за меня Кочергин, – получайте документы и езжайте в Орел. Я туда позвоню, и вас встретят.
– Я один?
– Почему один? Брагин тоже!
– Слушаюсь, – и я повесил трубку.
Сборы заняли несколько минут.
1 марта 1939 г.
(среда)
Утром мы с Дим-Димычем были уже в Орле и обосновались в приличном, но без удобств номере гостиницы «Коммуналь».
И, конечно, сразу приступили к делу.
Бухгалтеру ресторана, представшему перед нашими очами, я предъявил изъятый из томика Чехова счет и спросил:
– Ваша фирма?
– Так точно, – подтвердил тот по-военному.
– Можете определить по почерку, чья это рука?
– Без ошибки! – не колеблясь, ответил бухгалтер. – Счет писал Ремизов. Старый официант. Так сказать, ресторанный корифей.
– А как его повидать?
– Только вечером. С утра он выехал куда-то за город. Вернется прямо на работу.
– Жаль. Ну да ничего не поделаешь. Вечером так вечером… Предупредите Ремизова, что он нам нужен.
– Хорошо.
Мы побродили по городу, который не произвел на нас особого впечатления. Город как город. Дим-Димыч сказал:
– Бывают города лучше – таких много, бывают хуже – таких меньше.
С этим, пожалуй, можно было согласиться. Орел не шел в сравнение с такими же, как и он, областными центрами: Воронежем, Ростовом, Краснодаром, Ставрополем, не говоря уже об Одессе, Харькове, Горьком. Возможно, что летом, в зелени, он выглядит наряднее, веселее, но сейчас, в марте, заметенный снегом, с нерасчищенными мостовыми и тротуарами, с закованными в лед Окой и Орликом, он показался нам серым, скучным.
Мы заглянули в областное управление, и здесь нас известили о звонке капитана Кочергина. Он искал меня. Я прошел в кабинет начальника секретариата и с его разрешения попросил станцию соединить меня с нашим управлением.
Ответил майор Осадчий. Оказывается, получен ответ из Благовещенска. Данные о неизвестном мужчине совпадают. Он тоже средних лет, блондин, глаза большие, голубые, светлые, шевелюра пышная, светло-каштановая. На левой щеке хорошо приметная красная родинка.
Мы вернулись в гостиницу.
Ровно в шесть часов вечера порог нашего скромного номера переступил хмурый по виду и довольно грузный старик, с прямым пробором в седых волосах и с серыми мешками под глазами. На нем была черная, хорошо отглаженная пара. Держался он чересчур прямо. От него веяло этакой величественной холодностью.
– Я есть Ремизов, – представился он вместо приветствия.
По нашему договору беседу с ним должен был вести Дим-Димыч.
Он пригласил официанта сесть возле стола, положил перед ним все тот же счет и спросил:
– Знаком?
Ремизов вооружился старомодными очками в белой металлической оправе, взглянул на бумажку и просто сказал:
– Моя работа.
Я ожидал встречных вопросов. А в чем дело? А зачем это вам? А что случилось?
К людям, которые так поступают, я отношусь с предубеждением. Они или неосторожны и выдают себя, или чрезмерно любопытны, что нескромно, или, наконец, трусоваты из-за не совсем чистой совести.
Ремизов, отрадно отметить, не подпал ни под одну из этих категорий. Вопросов от него не последовало. Он вложил очки в твердый футляр, спрятал его в карман и стал преспокойно курить, будто не имел никакого отношения к счету, лежавшему перед ним.
– Помните этот ужин? – поинтересовался Дим-Димыч.
– Как не помнить? Знатный ужин. Такие не часто у нас бывают в будние дни.
– Клиентов не разглядели? Что за люди?
– Нездешние. Проезжие, видать. Но солидный народ, вежливый, обходительный.
Ремизов обратил наше внимание на детали, которые он подметил сразу. Гости в конце ужина заказали кофе с ликером. Местные этим не шалят. Потом попросили специальные рюмки, а их отродясь не было в ресторане. А местные уж если доходят до ликера, то пьют его или из бокалов, как вино, или из стопок.
– Сколько же их было? – спросил Дим-Димыч.
– Пять персон. Две дамы и трое мужчин.
«Значит, мы не ошиблись, предположив, что в ужине участвовало пять человек и среди них две женщины», – подумал я.
– И, по моему разумению, четверо состоят в родстве, – заметил Ремизов.
– Почему решили? – полюбопытствовал Дим-Димыч.
– Тут и решать нечего. Одна пара: муж и жена – пожилые люди, а другая – молодые. Молодые зовут пожилых папа и мама. Тут же ясно.
– Какого же все-таки возраста были дамы?
– Как вам сказать… Пожилая в пору мне, а молодой самое большее двадцать. Девчонка совсем. «Черт знает что, – с досадой подумал я. – Из дам ни одна не подходит».
– А мужчины, кавалеры их? – задал Дим-Димыч новый вопрос.
– Хм… кавалеры? Пожилой тоже недалеко от меня ушел, а другой парень безусый. Ну, годков двадцать пять.
«Так. Двое мужчин тоже отпали», – отметил я.
– А пятый? Вы о пятом забыли сказать, – напомнил Дим-Димыч.
– Почему забыл? Совсем нет. Вы спрашиваете, я отвечаю. Пятый – средних лет, фигуристый такой, светлый, волосы богатые, красивый с виду…
– С родинкой на щеке, вот тут!.. – показал я.
– He заметил.
– Маленькая родинка, – добавил Дим-Димыч. – Красная.
– Понимаю. Красная, маленькая. Родинки не заметил.
Я шумно вздохнул. Ерунда какая-то! Но при чем тут счет? Как он попал в чемодан?
– Кто рассчитывался с вами? – спросил Дим-Димыч.
– Этот фигуристый, светлый и рассчитывался за всех. По всему видать, он и устраивал ужин.
– И никого из этих клиентов вы ранее не встречали?
Ремизов отрицательно покачал головой:
– Не встречал.
Мы отпустили старика и задумались. Разрозненные, беспорядочные мысли закопошились в голове. Ну, хорошо, эти люди не имеют никакого отношения ни к жертве, ни к убийце. Допустим, так. Но счет, счет… Каким образом он попал в чемодан убитой женщины?
Дело вновь заходило в тупик. Перед нами как бы возник глухой высокий барьер, преодолеть который было не в наших силах.
Что же делать дальше? Уж не запамятовал ли старик? Быть может, он просто забыл о родинке, хотя и видел ее? Уж не такая это великая примета – родинка! Быть может, он ее и не заметил? А если бы не родинка, то все как будто совпадает…
