Георгий Ланской
Танцы мертвых волков
Пролог
Она забилась в густой кустарник, стараясь не шевелиться. Грудь вздымалась от прерывистого дыхания, которое казалось оглушающее громким. Настолько громким, что она зажала рот рукой, опасаясь, что колотящееся сердце выпрыгнет. Глаза испуганно озирали окрестности сквозь ветки и листву. Но вокруг было темно, слишком темно, чтобы увидеть, где притаилось чудовище.
Над головой чернело небо, тяжелое и плотное, словно шелковый занавес, в котором кто-то ради шутки проделал дыры тонкой иглой, а потом спрятал за ним яркую лампу. Колючие звезды равнодушно смотрели вниз и в дела людей не вмешивались. До озябшей, перепуганной до смерти девушки им не было никакого дела. Густые ветки ивняка, которым порос крутой глинистый берег реки, склонялись над тоненькой фигуркой, прикасаясь к ее обнаженной шее кривыми пальцами. Каждый раз, когда это происходило, девушка инстинктивно вздрагивала и с трудом подавляла желание броситься бежать со всех ног.
Казалось, что ночь жадно прислушивалась к каждому шороху с нездоровым любопытством прильнувшего к замочной скважине соглядатая. Ей было интересно все: и редкие нервные уханья сов, и шум города, еще не заснувшего, но уже удобно устроившегося у телевизора с пультом в расслабленной руке, и лениво плескавшаяся черная река, в которой отражалась луна – самая одинокая девушка во Вселенной. Ночь слышала каждого. Пожалуй, только она была свидетелем странной погони.
Город еще не спал. И он был очень близко. От поросшего ивами берега его отделяла пара сотен метров, серебристые трубы теплоцентрали и лента серого асфальта. А еще в нескольких метрах, за серыми стенами типовых многоэтажек, теплилась чья-то семейная жизнь, у кого-то спокойная, наполненная любовью и уважением, у кого-то бурная, с едкой неприязнью и даже ненавистью. Но это сейчас было неважно. Главное – там, за желтыми окнами, были живые люди. Они могли помочь. Даже самые равнодушные, трусливо выключавшие свет и делавшие вид, что уже спят, для притаившегося хищника были опасными свидетелями. В конце концов, даже трусы могли поднять трубку и вызвать милицию. И отчаянно трясущаяся в своем мокром платьице девушка очень хотела стремглав помчаться туда, к людям. Но для этого нужно было выползти из спасительной норы и пересечь пару сотен метров через скользкий и глубокий овраг. Выбираться на привычную тропинку, ведущую к пляжу, было опасно. Во-первых, из-за вчерашнего дождя глинистую дорожку размыло, ноги увязли бы в ней мгновенно. Во-вторых, именно там ее мог поджидать монстр…
Пляж, куда вела извилистая тропинка, был безлюден. Охотников купаться в такую холодную ночь не нашлось. Влюбленные парочки не рискнули спуститься вниз, выбрав сегодня более подходящие места для прогулок. Не валялись под кустами компании выпивох, никто не жарил шашлыков. Берег был пуст.
Огоньки окон, видимые сквозь путаные ветви деревьев, гасли. Далекий смех подгулявшей компании исчез в каменных мешках дворов. С уходом последнего посетителя резко прервались бухающие звуки басов из кафе. Будний день брал своё без остатка. Завтра снова на работу, поэтому нужно лечь пораньше.
Девушка, сидевшая на корточках под кустом, зябко поежилась и, поморщившись, осторожно прикоснулась к запястью, на котором красовалась рваная рана, оставленная клыками животного. Луна насмешливо улыбалась с небес, поощряя ночной разбой. Вокруг далеких фонарей металась сумасшедшими болидами мошкара. Все вокруг казалось неживым, неестественным, и даже город с его гулкими шумами на фоне мрачноватой атмосферы напоминал таинственное видение мира мертвых, в который так верили индейцы-алгонкилы. Ведь именно они по своей дремучести (а может, напротив, исключительно из мудрости) считали волка не просто санитаром леса, а хозяином мертвого царства.
От реки веяло холодом, сырым, противным, впивающимся в кости и кожу ледяными буравчиками. С другого берега доносился надрывный вой, от которого хотелось зажать уши и втиснуться в землю, пусть мокрую, пусть холодную, дающую призрачную тень безопасности. Возможно, это выла чья-то собака. Но в голову, где мысли и без того скакали перепуганными зайцами, лезла другая мысль: а вдруг это волк? Логичный довод, что волку через реку не перебраться, почему-то не успокаивал. В отупевшей от усталости голове пульсировала мысль: а вдруг волк придет… с ним?
Пронизывающий ветер, дувший с реки, раскачивал ветки, готовые запустить свои корявые щупальца за ворот платья. Прокушенная рука горела огнем. Слабые шорохи, доносившиеся отовсюду, лишь усиливали тревогу. Пальцы на ногах совсем окоченели. Туфли были забиты грязью и глиной, но снять их сейчас девушка не решалась, поскольку неуместные здесь шпильки были единственным, что помогало нащупать твердую почву под ногами, вцепиться в остатки здравого смысла и не дать себе в панике броситься прочь, не разбирая дороги, в сторону равнодушного к ее бедам города.
В тот самый момент, когда она внимательно, насколько позволял густой кустарник, оглядела овраг, отделявший ее от дороги, и уже приготовилась бежать, в низине мелькнула приземистая тень. Стрекочущие сверчки предусмотрительно затаились.
Ноги свело судорогой. Значит, ей все-таки не мерещилось. Монстр ждал ее и затаился там, в овраге, преграждая путь к спасению.
Бежать к городу нельзя! Ни в коем случае!
Девушка в отчаянии бросила взгляд на высотки, а потом в панике огляделась по сторонам. И только тут, когда ее взор натолкнулся на ровную линию огней, в голову пришла спасительная мысль. Там, примерно в полукилометре над рекой высилась плотина, а на ней – о, чудо! – пост охраны. Только вот от того места, где она пряталась, дороги к плотине не существовало. Нужно было пробежать по широкой дуге крутого глинистого берега, форсируя кусты и минуя неглубокий, поросший степной травой овражек. Расстояние невелико, но почти весь путь пролегал по открытой местности. Девушка пожалела, что не спустилась вниз, к реке. Да, тот путь был куда дольше, опаснее, но уж там-то подкрасться к ней сзади не было никакой возможности.
Ветка треснула в двух шагах от ее убежища. Монстр нашел ее! Отчаянно взвизгнув, девушка вылетела из куста и стремглав понеслась к длинной линии светящихся фонарей. Больше она не тратила сил на крики. Тот визг был единственным, что она могла себе позволить. Кричать можно будет позже, поближе к вооруженной охране, которая сейчас наверняка пьет горячий чай, смеется над плоскими анекдотами и даже не думает, что совсем рядом, едва касаясь земли, за перепуганной жертвой летит плотоядный монстр.
Она пробежала почти половину пути, миновала овражек и с трудом вскарабкалась наверх, прежде чем осознала, что поступила неправильно. Все-таки следовало бежать к городу. Но сейчас сворачивать было поздно. С того места, куда она добралась, от реки город отрезала бетонная стена. Спасительные огни плотины били в глаза. Отчаянная надежда на избавление подарила девушке второе дыхание, и она помчалась по краю берега. И в тот самый момент, когда до плотины оставалось не более сотни метров, нога девушки наступила на размокший глиняный пласт, и тот отвалился от берега.
С отчаянным криком, в тщетных попытках уцепиться за что-нибудь девушка полетела вниз, кувыркаясь по обрыву безвольной куклой. В рот набилась мокрая почва. Ослепляющая боль парализовала на пару мгновений. Она успела выдохнуть и тут же упала в реку, на песчаную отмель, окруженную зарослями камыша. Хлебнув пахнувшей тиной воды, девушка, откашливаясь, вынырнула и судорожно вдохнула. Потревоженные ее падением сверчки, облюбовавшие густую траву на берегу, снова принялись выводить любовные трели.
Она застонала и медленно поднялась на ноги. Разорванное платье прилипло к телу второй кожей. Плотина нависала над рекой светящейся громадой, но теперь, чтобы добраться до поста, следовало подняться наверх, по почти отвесному склону. Девушка сделала несколько шагов и, подвывая от боли, поползла по склону, цепляясь за выступы и редкие кустики, отважившиеся поселиться здесь, в сплошной глине.
Она не сразу поняла, что за спиной воцарилась зловещая тишина. Сверчки снова смолкли. Осознание пришло к ней унылым воем на противоположном берегу, за мгновение до того, как костлявые лапы вцепились ей в ноги и сдернули вниз. И только тогда она позволила себе закричать, вложив в отчаянный вопль всю силу легких.
Мощный толчок вновь опрокинул ее в воду. Стальные пальцы вцепились в шею и безжалостно придавили к дну. В тщетной попытке вырваться она молотила руками по воде, стараясь оттолкнуться от вязкого ила и вырваться из смертельных объятий чудовища. Но монстр превосходил ее и по силе, и по ловкости. Она боролась всего несколько секунд. Сомкнувшиеся на горле пальцы вынудили ее инстинктивно открыть рот, и тогда холодная черная вода хлынула в легкие.
Оказывается, холодная вода обжигает не хуже кислоты. И это очень больно. Девушка рванулась из последних сил, ломая ногти о намокшую джинсу убийцы, но он так и не разжал рук. Увидев в мутной от борьбы воде светящуюся точку, пульсирующую и волшебно-прекрасную, она уцепилась за нее стекленеющим взором. Точка рванулась вперед светящимся тоннелем, принимая жертву в свои теплые объятия.
Сверчки вновь принялись стрекотать, не обращая внимания на то, как темная фигура вытаскивает из воды что-то белесое и безвольное. Луна, не пожелав лицезреть картины чудовищной расправы, с запоздалой поспешностью нырнула в облако. Поэтому даже она не видела, как в ночи засветился дисплей мобильного телефона, и тонкие губы вкрадчиво сказали в темноту:
– Здравствуй, красавица!
Часть 1
Бубновая десятка
Юлия
Я люблю быть одна.
Вырвавшись из семейного гнезда, отчетливо понимаешь, какое это счастье, когда тебя никто не ждет, не дергает, не заглядывает в глаза, вопрошая при этом, почему ты такая бука. Когда ты одна, не приходится делать умное лицо и держать спину ровно. Тебе легче думается, потому что никто не гремит над ухом кастрюлями, не смотрит футбол, не просит поиграть «в такую интересную игру! Смотри: главное – перейти на второй уровень, взять артефакт и замочить гоблина…» Мы редко остаемся одни. Нас окружают люди, звуки, чужие пространства, пересекая границы которых, ты рискуешь покрыться ледяной коркой, обвариться кипятком или уколоться о колючие шипы. Мы общаемся, улыбаемся, забывая о мимолетных встречах и случайных знакомых. Мы живем стаей, но умираем в одиночку, запираясь в тесной скорлупе сознания, наедине с мрачными мыслями.
Я люблю быть одна. С тех пор как я вышла замуж, мне не хватает одиночества. До вчерашнего дня мне почти не на что было жаловаться. Дом – полная чаша, любимая работа (правда, на ней приходилось общаться с кучей людей, большей частью незнакомых, улыбаться и делать вид, что они тебе безумно нравятся) и, как я думала до определенного момента, любящий муж. Сейчас мне казалось: люди, считавшие, что хорошее дело браком не назовут, правы, сто раз правы. В свете последних событий мне нужно было подумать. Но уединиться в собственном доме было негде. Поэтому я сидела тут.
Гул вечернего города разбавлял вязкую тишину комнаты. Здесь, в этой неуютной, казенной квартире все было чересчур, несмотря на все попытки придать ей вид уютного гнездышка. Хозяева сделали добротный ремонт, оклеили стены дорогими обоями, стену в прихожей выложили искусственным камнем, эффектно обрамляющим текстурную штукатурку. Потолок украшала массивная люстра под старину, якобы с чугунными завитушками, цепями и литыми украшениями. Треть комнаты загромождала кровать с пышным синим покрывалом в оборочках, россыпью подушек и дурацким балдахином, ненужным, диссонирующим как по цвету, так и по фактуре.
Кухня была обставлена более скупо. Хозяева здраво рассудили, что жильцы, снимавшие эти квадратные метры на несколько дней, вряд ли будут проводить здесь много времени и изощряться в кулинарии. Холодильник был старым, крохотный столик, едва втиснувшийся в пространство между ним и шкафом, – щербатым, а табуреты – явно от другого гарнитура. В шкафу – казенный набор съемных квартир: крохотная кастрюля, сковорода, четыре бокала, два граненых стакана, шесть разномастных рюмок, несколько ложек и три вилки. Над столом в прозрачной файловой папке висели набранные на компьютере правила проживания. Принтер, на котором распечатывали эту никем не соблюдаемую муть, был довольно дохлым. Строчки двоились, налезали друг на друга. Автор же сей нетленки явно не владел русским языком, поскольку в заголовке красовалось «Правела»…
В комнате бубнил телевизор, иногда взрываясь хохотом. Второй, как он сам думал, по значимости канал развлекал аудиторию юмористическим шоу. Потасканные артисты невыразительно пересказывали старые анекдоты, корчили рожи и покатывались со смеху, делая вид, что слышат все впервые. Непотопляемая ведущая руководила этой вакханалией, принимая положенные ей по статусу лесть и подхалимство. Артисты восторженно напоминали зрителям, что именно она вывела их в люди. Ведущая соглашалась и незаметно, по ее мнению, подчеркивала это. Смотреть на все это было невыносимо, слушать тоже, но переключить на что-то еще – невозможно. Потому что там наверняка была бы музыка, интересная информация, возможно, захватывающий фильм. А это было совсем не к месту.
Ситуация, надо признать, была банальной, но легче от осознания этого факта как-то не становилось. Вот я и сидела за кухонным столом, поджав одну ногу и опираясь локтем о другую. Девятый этаж высотки смотрел желтым глазом на галдящий город с его суетным мельтешением. Здесь было хорошо думать. Именно это мне и требовалось в данное время.
Единственное, что примиряло меня с этой кухней, – так это курица-гриль, лежащая прямо посредине стола кверху ножками. Освобожденная от сверкающей кольчуги фольги курица блистала великолепием. Приобретя ее по дороге с работы прямо в уличном киоске и усугубив покупку полукилограммовой упаковкой мороженого, я приехала сюда. Грустить в одиночку – это одно. Заесть переживания курицей и мороженым – совсем другое дело.
Город жил, но для меня он был пустым и вымершим, поскольку внутри тлела горькая обида. Нет, не так. Обида – с большой буквы. Незаслуженная, несправедливая, с горькой нотой предательства и намеком на измену. Телефон, валявшийся на столе, молчал, а самой звонить не хотелось, потому что женщине в наше время модно быть сильной.
Курица благоухала, призывая плюнуть на переживания. Я малодушно последовала древним инстинктам и вцепилась в сочный бок, вырвав ногтями длинный лоскут белого мяса вкупе с поджаристой сочной корочкой. Алчно урча, как голодная кошка, я впилась в него, и в этот самый момент телефон завибрировал, прыгая на столе. Мелодия из детского мультфильма о героическом мамонтенке сказала, что звонит отнюдь не тот, кого мне хотелось услышать. Спешно вытерев руки о бумажное полотенце, я схватила телефон.
– Ты где? – послышался в трубке недовольный, встревоженный голос матери. Она, как всегда, забыла поздороваться, что происходило в момент душевного волнения.
– А где «здравствуй, кровиночка»? – невнятно поинтересовалась я, спешно пережевывая пищу.
– Ты почему не дома, кровиночка? – поинтересовалась мать уже мягче. – Твой заезжал полчаса назад, думал, ты у нас.
– Значит, заезжал? Чего говорил?
– Да ничего. Даже в дом не стал проходить. Я тебе на работу позвонила, но Вильма сказала, что ты только что ушла. Поругались, что ли?
– Вроде того, – вздохнула я. – Странно, что он не позвонил.
– Так ты где? – спросила мать.
– Мама, не переживай. Квартиру сняла тут, рядом с работой.
– Зачем? Если ты не хочешь жить дома, могла бы прийти к нам… Что, у тебя денег много лишних?
– Мама! – прервала я быстрый поток материнских излияний. – Если бы я пришла к вам, он бы меня сразу нашел. Ну не стали бы мы перед вами сцену устраивать. А я не в состоянии сейчас ничего обсуждать.
Мама помолчала. То, что в семье дочери не все благополучно, она узнала впервые, но в моих интонациях безошибочно уловила звуки далекой грозы, соваться в которую не стоило.
– Я же теперь буду переживать, – вкрадчиво попыталась она вернуть блудную дочь в стойло. – Сидишь черт знает где, да еще поди голодная… Ну, пришла бы хоть поела, я плов сделала твой любимый, с лисичками…
– Мама, у меня тут все есть, – прервала я. – Я, кстати, сейчас ужинаю, а потом пойду спать. Мне с утра надо ехать на интервью к черту на рога. Не факт еще, что машина будет. В общем, я усталая, злая и, если честно, совершенно не хочу разговаривать.
– А потом что? – осторожно поинтересовалась мать. – Ты хоть скажи, в чем дело…
– Да шашни у Валерки на стороне, похоже, с лахудрой одной из городской администрации. Ему кровь из носа надо участок один выбить, а архитектурный отдел чего-то там быкует. Ну, он и искал какие-то обходные пути. Вот и нашел на мою голову…
– Ладно, – вдруг сдалась мама. – На ночь глядя, действительно, не стоит об этом говорить. Ты только скажи: сколько собираешься по чужим углам шататься?
– Валерка через два дня уедет, тогда домой и вернусь. Мне просто надо подумать.
– Если что, приходи к нам.
– Хорошо… Мам, у меня тут курица стынет. Я завтра позвоню, хорошо?
– Ладно, – смилостивилась она, – иди, ужинай. Позвони завтра, как приедешь…
Я раздраженно швырнула телефон на стол. Значит, заезжал… Очень интересно. Почему же не позвонил?
Теоретически Валера рассуждал правильно. Деваться мне особо было некуда. Если не вернулась домой с работы, на которой торчала весь день, значит, ушла к родителям. Я действительно не любила обременять родных своими проблемами, хотя казаться сильной женщиной иной раз было невыносимо и под сенью маминого крыла было тепло и уютно. Желание поделиться растущими, как снежный ком, проблемами было невероятным, но не заставлять же переживать еще и мать? Она, прямая и неспособная к обходным маневрам, при первой же встрече выложит зятю все, что о нем думает. Валерий, конечно, с тещей ругаться не будет, но потом ноги его не будет у моих родителей как минимум год. Заманить его туда будет впоследствии не просто и потребует длительного умасливания и уговоров.
Аппетит пропал. Курица мгновенно потеряла свою привлекательность. Я решительно открыла холодильник и вытащила бутылку, цена на которую была заботливо указана в прейскуранте, приколотом к стене портновской булавкой. Вино было скверным, цена – беспредельно завышенной, но сейчас мне хотелось выпить. Точнее, выпить красиво, со свечами, хрустальными бокалами, джазом в колонках и внимательным мачо на другом конце стола, с томным мутноватым взглядом андалузских очей. Осуществить задуманное не получалось по причине полного отсутствия требуемого реквизита. Бокалы оказались коньячными, небогатая фонотека могла предложить лишь шансон и попсу в самых ее неромантичных проявлениях, свечи и мачо отсутствовали как таковые.
Я набулькала себе полный бокал вина, подошла к окну и, прижавшись лбом к стеклу, мрачно уставилась вниз, на освещенную улицу, мелькавшую светлячками автомобильных фар. На город наваливалась ночь, сырая и неприятная после недавнего дождя, великая путаница тоскующих женщин, выходящих в такое время на охоту. После променадов по темным улицам искательницы приключений, как правило, просыпаются в постели с посторонним мужчиной и, сожалея о содеянном, бегут к родному очагу, зализывая раны, нанесенные самобичеванием. Впрочем, хватает и охотниц, для которых случайные связи с брутальными лишь во мраке самцами – дело обыденное, осуществляемое по принципу «всем козлам назло». Ночные кошки приходят к миске с подогретым молоком, когда заблагорассудится, и совершенно не думают о том, что хозяин, возможно, всю ночь дежурил на балконе и дергался от каждого шороха. Ночь – время свободных от предрассудков женщин и гулящих самцов… Ночь – пора обиженных жен, жаждущих реванша… Сколько случайных романов завязывалось в эти минуты? Сколько браков рушилось карточными домиками? Сколько особей обоего пола, поджимая хвост, возвращалось на привычную подстилку, чтобы потом, месяцами покорно снося тычки и издевательства, вновь сбежать в ночь на безумную охоту, пышущую сексом и свободой?
Телевизор бубнил и хохотал. Раздраженно оторвавшись от стекла, я направилась в комнату и нажала на кнопку пульта. Телевизор захлебнулся и смолк. Тишина вползла в квартиру змеиными кольцами. Больше всего мне хотелось что-то разбить, сломать… словом, наполнить этот мир синих обоев звуками. Схватив мобильный, я торопливо надавила на несколько клавиш, заставив динамики тоненькой «Нокии» страдать вместе с солисткой готической рок-группы…
The world seems not the same,
Though I know nothing has changed.
It’s all my state of mind,
I can’t leave it all behind.
I have to stand up to be stronger[1].
Вино грелось в бокале, но больше пить не хотелось. Слезы наворачивались на глаза. Я упала в кровать и, свернувшись в клубочек, расплакалась. Певица рыдала вместе со мной, словно сочувствуя извечной женской трагедии. Брак летит в тартарары, провинившийся муж даже не позвонил, в итоге приходится утешать себя вином и готической музыкой.
I have to try to break free
From the thoughts in my mind.
Use the time that I have,
I can’t say goodbye,
Have to make it right.
Have to fight, cause I know
In the end it’s worthwhile,
That the pain that I feel slowly fades away.
It will be alright[2].
Я прослушала эту песню трижды, а потом, включив на мобильном будильник, заснула в непривычной кровати. Еще несколько минут, прежде чем провалиться в благодатную страну Морфея, я с обидой думала о муже, так и не отважившемся позвонить. Телефон лежал на прикроватной тумбочке, пульсируя зеленой лампочкой через равные промежутки времени, и тоже делал вид, что спит. Внутри методически отчитывал секунды будильник.
Сны после вина, тягостных мыслей и готической музыки были тревожными и путаными. Тоскливая мелодия преследовала меня даже там: я бежала по темной тропинке к крутому обрыву. В небе усмехалась полная луна, а ветер гнул кривые ветки деревьев.
Oh, this night is too long.
I have no strength to go on.
No more pain, I’m floating away.
Through the mist I see the face
Of an angel, who calls my name.
I remember you’re the reason I have to stay[3].
Прошло немало времени, прежде чем я, выбираясь из дымки кошмара, сообразила: мелодия не мерещится. Она доносилась из истерически вибрирующего пластмассового тельца «Нокии». В первый миг недобрыми словами помянула идиота, разбудившего меня в… да, в три часа ночи. Потом мелькнуло легкое разочарование, что это все-таки кто-то посторонний, а не раскаявшийся супруг. Вряд ли тому приспичило бы звонить со скрытого номера. Ночные звонки не бывают приятными. Самые плохие новости обычно сообщают в это время. И там, на другой стороне, всегда оказывается рыдающая подруга или родственница, чья-то смерть или болезнь, или, в лучшем случае, перепутавший номер пьянчужка…
Или шутник, считающий звонок незнакомому человеку чем-то забавным…
– Алло, – глухо буркнула я. В трубке шумел ветер. Что-то царапало мембрану, заставляя думать о скрюченных паучьих ножках. – Алло? – раздраженно повторила я.
– Здравствуй, красавица, – произнес в ответ незнакомец.
– Привет, – невежливо ответила я. – Кто это?
Голос хмыкнул. Его эта ситуация почему-то забавляла.
– Тебе до смерти хочется это узнать? – ехидно спросил он.
Я выдохнула.
В отличие от мужа, которого по утрам следовало будить тормошениями, я просыпалась мгновенно, сразу включаясь в реальность. Ночные звонки еще в прошлом выработали у меня привычку класть телефон рядом с кроватью. Но сейчас, в чужой квартире, да еще в столь поздний час, беседовать с решившим поиграть в загадки чужаком не было настроения.
– В три часа ночи разгадывать ребусы у меня нет желания, – безжалостно отрезала я. – Так что если у тебя есть какое-то дело – говори. Если нет – спокойной ночи!
Незнакомец хихикнул. Отчетливо слышный колючий шорох ветра убеждал, что собеседник говорит откуда-то с улицы.
– Разгадывать ребусы тебе придется теперь постоянно. И преимущественно по ночам.
– Пошел к черту, – разозлилась я и отключилась.
Спустя мгновение телефон снова затрясся и заунывно запел флейтами. Дисплей остался чистым. Я нажала на сброс и нахмурилась. Через минуту телефон вновь зазвонил.
К счастью для меня и к несчастью для неизвестного собеседника, современные средства связи позволяют срабатывать будильнику, даже если мобильный выключен. Поэтому я, недолго думая, надавила на плоский бочок телефона и, дождавшись, когда дисплей погаснет, вновь устроилась на подушке. Звонок незнакомца не слишком расстроил. Единственное, чего я опасалась, так это вероятности не заснуть снова. Но страхи оказались напрасными. Спустя несколько минут я спала, и на этот раз лунные ухмылки уже не тревожили моего сна.
