Генрик Ибсен
Враг народа
Ховстад (встает). Гм… господин доктор, я не скрою от вас…
Доктор Стокман. Ага, я так и думал. Что-нибудь да затевается. Но я знать ничего такого не хочу. Если тут что-нибудь такое готовится…
Ховстад. Да что же?..
Доктор Стокман. То или иное – ну, там процессия с флагами, торжественный обед, подписка на подарок или что бы там ни было! Вы дадите мне честное слово не допускать этого? И вы тоже, господин Аслаксен! Слышите?
Ховстад. Извините, господин доктор. Лучше сразу сказать вам всю правду…
Фру Стокман в пальто и в шляпе входит слева из дверей в глубине сцены.
Фру Стокман (увидав доктора). Так и есть.
Ховстад (идет ей навстречу). Как, и вы пожаловали к нам, фру Стокман?
Доктор Стокман. Ты за каким чертом сюда, Катрине?
Фру Стокман. Сам можешь догадаться, зачем я пришла сюда.
Ховстад. Не присядете ли? Или, быть может…
Фру Стокман. Благодарю, не беспокойтесь. И уж не будьте в претензии, что я пришла за мужем. У меня ведь трое детей, да будет вам известно.
Доктор Стокман. Что за вздор! Мы и так это знаем.
Фру Стокман. Право, не видно, чтобы ты особенно помнил о жене и детях сегодня. Иначе ты, верно, не потащил бы нас всех без оглядки в пропасть.
Доктор Стокман. Да ты совсем рехнулась, Катрине? Или человек, у которого есть жена и дети, не смеет говорить правду… не смеет быть полезным и деятельным гражданином… не смеет служить городу, в котором живет?
Фру Стокман. Все в меру, Томас.
Аслаксен. Я то же скажу. Умеренность во всем!
Фру Стокман. А вам, господин Ховстад, грешно отвлекать моего мужа от дома, от семьи и запутывать его в такие дела.
Ховстад. Я-то уж никого не запутываю…
Доктор Стокман. Запутывать? Ты думаешь, меня можно запутать?
Фру Стокман. И еще как! Знаю, ты умнейший человек в городе, но тебя до смешного легко запутать, Томас. (Ховстаду.) Подумайте только, он лишится места, если вы напечатаете то, что он написал…
Аслаксен. Что такое?
Ховстад. Но знаете, господин доктор…
Доктор Стокман (смеясь). Ха-ха! Пусть-ка попробуют! Не-ет, остерегутся. У меня за спиной сплоченное большинство, видишь ли!
Фру Стокман. В том-то и беда, что у тебя за спиной разные глупости.
Доктор Стокман. Вздор, все вздор, Катрине. Ступай себе домой и займись своим хозяйством, а мне предоставь заниматься общественными делами. И как ты можешь так трусить, когда я спокоен и весел? (Потирая руки, ходит взад и вперед.) Правда и народ победят, будь спокойна. И я вижу впереди, как все свободомыслящие граждане сплотятся в победоносную армию… (Останавливается у стула.) Это… это, черт возьми, что такое?
Аслаксен (смотрит туда). Ай-ай!
Ховстад (тоже). Гм…
Доктор Стокман. Вот она, верхушка административной власти. (Бережно берет кончиками пальцев фуражку Фогта и поднимает ее кверху.)
Фру Стокман. Фуражка Фогта!
Доктор Стокман. А вот и предводительский жезл. Кой шут занес их сюда?..
Ховстад. Ну, делать нечего…
Доктор Стокман. А! Понимаю! Он пришел заговорить вам зубы. Ха-ха! Попал в точку. А когда завидел меня в типографии (разражается смехом), то удрал, господин Аслаксен?
Аслаксен (поспешно). Да, да, удрал, господин доктор.
Доктор Стокман. Бросил и палку и… Вздор! Петер не побежит. Но куда, к черту, вы его девали! А-а… там, разумеется!.. Ну, теперь увидишь, Катрине!
Фру Стокман. Томас, прошу тебя…
Аслаксен. Остерегитесь, господин доктор!
Доктор Стокман надевает фуражку Фогта и, взяв в руки его палку, идет к двери налево, распахивает ее и отдает честь, прикладываясь к козырьку.
Фогт (входя, красный от гнева, в сопровождении Биллинга). Это что за бесчинство?
Доктор Стокман. Попочтительнее, мой милый Петер. Теперь я представляю высшую власть в городе. (Прохаживается.)
Фру Стокман (почти со слезами). Но, Томас!..
Фогт (идя за ним). Отдай мне мою фуражку и палку!
Доктор Стокман (по-прежнему). Если ты полицеймейстер, так я Фогт – начальник всего города.
Фогт. Сними фуражку, говорю тебе. Не забудь, это официальная форменная фуражка!
Доктор Стокман. Э! Ты думаешь, пробуждающийся лев – народ побоится форменных фуражек? Да мы завтра же устроим в городе революцию, так и знай! Ты грозил уволить меня? А я вот увольняю тебя… от всех твоих официальных должностей!.. Думаешь, не могу? Эге! За меня стоят победоносные общественные силы. Ховстад и Биллинг примутся громить вас в газете, Аслаксен выступит во главе союза домохозяев…
Аслаксен. Этого я не сделаю, господин доктор.
Доктор Стокман. Разумеется, сделаете…
Фогт. Ага! Но, быть может, господин Ховстад все-таки решится примкнуть к этому походу?
Ховстад. Нет, господин Фогт.
Аслаксен. Нет, господин Ховстад не так неразумен, чтобы решиться сгубить и себя и газету из-за каких-то фантазий…
Доктор Стокман (озираясь). Что это значит?
Ховстад. Вы представили дело в ложном свете, господин доктор, и потому я не могу поддержать вас.
Биллинг. Нет, после того как господин Фогт был так любезен выяснить дело и мне, то…
Доктор Стокман. В ложном свете? Предоставьте это мне. Только напечатайте мою статью, я сам сумею постоять за нее.
Ховстад. Я не напечатаю ее. Не могу, не хочу и не смею ее напечатать.
Доктор Стокман. Не смеете? Что за вздор такой? Вы же редактор, а кто же, как не редактор, руководит прессой, хотел бы я знать?
Аслаксен. Нет, не редактор, а подписчики, господин доктор.
Фогт. К счастью.
Аслаксен. Общественное мнение, просвещенная публика, домохозяева и все прочие – вот кто руководит газетой.
Доктор Стокман (придя в себя). И все эти силы против меня?
Аслаксен. Да, против. Напечатать вашу статью – это значит разорить обывателей дочиста.
Доктор Стокман. Вот что…
Фогт. Мою фуражку и палку!
Доктор Стокман снимает фуражку и кладет ее вместе с палкой на стол.
(Взяв фуражку и палку.) Твоему администраторству быстро пришел конец.
Доктор Стокман. Погоди, еще не конец. (Ховстаду.) Так, значит, никак нельзя напечатать мою статью в «Народном вестнике»?
Ховстад. Совершенно невозможно. Между прочим, и в интересах вашей семьи.
Фру Стокман. Ну, о семье-то вам нечего беспокоиться, господин Ховстад.
Фогт (вынимая из кармана бумагу). Для руководства публики достаточно будет поместить вот это. Это официальное разъяснение. Извольте.
Ховстад (берет бумагу). Хорошо. Будет помещено.
Доктор Стокман. А мой доклад – нет. Воображают, что меня можно заставить замолчать, что можно замолчать истину! Не так-то это будет вам легко, как вы думаете. Господин Аслаксен, не угодно ли вам немедленно взять мою рукопись и напечатать ее отдельной брошюрой, на мой счет? Это будет мое собственное издание. Мне понадобится четыреста экземпляров… нет, пятьсот… шестьсот.
Аслаксен. Посули вы мне хоть золотые горы, я не смею служить своей типографией такому делу, господин доктор. Не смею, считаясь с общественным мнением. И никто в городе не возьмется вам это напечатать.
Доктор Стокман. Так верните мне рукопись.
Ховстад (подавая рукопись). Извольте.
Доктор Стокман (берет шляпу и палку). Мой доклад все-таки не останется под спудом. Я соберу сходку и прочту его; все мои сограждане услышат голос истины!
Фогт. Ни один из городских союзов не даст тебе залы для такой цели.
Аслаксен. Ни единый. Это я верно знаю.
Биллинг. Убей меня бог, коли дадут!
Фру Стокман. Нет, это уж прямо позор! Да отчего они все так вдруг против тебя… все как есть?
Доктор Стокман (вспылив). А вот я скажу тебе отчего. Оттого, что все тут в городе, все как есть – старые бабы… вот вроде тебя. Все только и думают о своих семьях, а не о благе общества.
Фру Стокман (хватая его за руку). Так я им покажу, что и старая баба может стать мужественной… хоть раз. Теперь я за тебя, Томас!
Доктор Стокман. Молодец, Катрине. И я добьюсь своего, клянусь душой! Если мне не дадут залы, я найму барабанщика ходить за мной по городу и буду читать свой доклад на всех перекрестках.
Фогт. Да не совсем же ты рехнулся!
Доктор Стокман. Вот именно!
Аслаксен. Ни один человек в городе не пойдет за вами.
Биллинг. Да убей меня бог, коли пойдет!
Фру Стокман. Не сдавайся, Томас! Я попрошу наших мальчиков пойти с тобой.
Доктор Стокман. Вот превосходная идея!
Фру Стокман. Мортен пойдет с удовольствием. Да и Эйлиф, верно, тоже.
Доктор Стокман. Да и Петра! И ты сама, Катрине!
Фру Стокман. Нет, нет. Я не пойду. Но я буду смотреть на вас из окна. Это я сделаю.
Доктор Стокман (обнимая и целуя ее). Спасибо. Ну, так потягаемся, господа! Погляжу я, как людская низость заткнет рот патриоту, который хочет оздоровить общество! (Уходит с женой в дверь налево в глубине сцены.)
Фогт (озабоченно качая головой). Ну, теперь он и ее сбил с толку.
Действие четвертое
Большая старинная зала в доме капитана Хорстера. В глубине открытая двустворчатая дверь, ведущая в переднюю. В левой продольной стене три окна, у противоположной стены возвышение, на нем столик с двумя свечами, графин с водой, стакан и колокольчик. Зала освещена лампами, повешенными в простенках между окнами. Впереди, налево, еще столик со свечами и стул. Впереди, аправо, вторая дверь из внутренних комнат и возле нее несколько стульев.
Большая сходка городских обывателей всех сословий. В толпе виднеется также несколько женщин и школьников. Понемногу прибывает из входных дверей в глубине еще народ, так что зала наполняется.
Первый обыватель (встречаясь со вторым). И ты сюда попал, Ламстад?
Второй обыватель. Я-то на всех сходках бываю.
Третий обыватель (стоящий рядом). Надеюсь, свисток захватили!
Второй. Я-то захватил. А вы?
Третий. Еще бы. А шкипер Эвенсен хотел притащить с собой большущий рог!
Второй. Молодец Эвенсен!
Все трое смеются.
Четвертый обыватель (подходя). Слушайте, скажите мне, что тут такое затевается вечером?
Второй. Доктор Стокман собирается выступить против Фогта.
Четвертый. Да ведь он ему брат.
Первый. Это все едино: доктор Стокман не трусит.
Третий. Но ведь он сам неправ: в «Народном вестнике» пропечатано.
Второй. Надо полагать, на этот раз он неправ. Никто ведь и залы не хотел ему сдавать. Ни союз домохозяев, ни городской клуб.
Первый. Даже в водолечебнице залы не дали.
Второй. Ну еще бы!
Пятый обыватель (в другой группе). Ну, кого ж теперь нам держаться?
Шестой обыватель (из этой же группы). Ты знай поглядывай на Аслаксена и делай, что он.
Биллинг (с папкой под мышкой, прокладывая себе путь в толпе). Извините, господа! Нельзя ли пропустить… Я от «Народного вестника»… Премного благодарен! (Садится к столу налево.)
Рабочий. Этот из каких же будет?
Второй рабочий. Неужто его не знаешь? Этот сморчок работает на газету Аслаксена.
Капитан Хорстер вводит фру Стокман и Петру из дверей направо, за ними идут Эйлиф и Мортен.
Хорстер. Вот тут у дверей, я думаю, вам всем и разместиться. Отсюда живо можно выбраться в случае чего.
Фру Стокман. Так вы думаете, будет скандал?
Хорстер. Как знать… такая масса народу. Но вы садитесь спокойно.
Фру Стокман (садится). Как мило с вашей стороны, что вы предложили мужу свою залу.
Хорстер. Раз никто другой не хотел, то…
Петра (тоже садится возле матери). И смело, Хорстер.
Хорстер. Ну, смелости, положим, тут не очень много надо было.
Входят одновременно редактор Ховстад и владелец типографии Аслаксен, но пробираются сквозь толпу в разные стороны.
Аслаксен (Хорстеру). А доктора еще нет? Хоретер. Он ждет в той комнате.
У входных дверей в глубине заметно особенное движение.
Ховстад (Биллингу). Вот и Фогт. Глядите.
Биллинг. Да, убей меня бог, пришел все-таки.
Фогт пробирается между собравшимися, вежливо раскланиваясь, затем становится у стены налево. Немного спустя из дверей направо входит доктор Стокман. Он в черном сюртуке и белом галстуке. Некоторые из присутствующих встречают его неуверенными аплодисментами, другие слабо шикают. Наступает тишина.
Доктор Стокман (вполголоса). Ну, как ты себя чувствуешь, Катрине?
Фру Стокман. Ничего, хорошо. (Понижая голос.) Только, пожалуйста, не горячись, Томас.
Доктор Стокман. О, я сумею сдержаться. (Смотрит на свои часы, поднимается на возвышение и кланяется публике.) Уже четверть часа сверх назначенного времени… Так я начну… (Вынимает рукопись.)
Аслаксен. Сперва ведь надобно выбрать председателя.
Доктор Стокман. Нет, в этом нет никакой надобности.
Несколько из присутствующих господ. Да! Да!
Фогт. Я тоже полагал бы, что следует избрать председательствующего.
Доктор Стокман. Но я созвал народ на публичную лекцию, Петер!
Фогт. Лекция господина курортного врача может, пожалуй, вызвать прения.
Голоса (из толпы). Председателя! Председателя!
Ховстад. Требуют председателя. Такова воля граждан.
Доктор Стокман (овладев собой). Ну, так и быть – не будем неволить граждан.
Аслаксен. Не угодно ли господину Фогту принять на себя эту обязанность?
Троегоспод (аплодируя). Браво! Браво!
Фогт. По некоторым, легко понятным причинам я принужден уклониться. Но, к счастью, среди нас есть человек, который, я думаю, для всех будет приемлем. Я имею в виду председателя союза домохозяев, владельца типографии господина Аслаксена.
Много голосов. Да, да! Да здравствует Аслаксен! Ура, Аслаксен!
Доктор Стокман берет рукопись и сходит с возвышения.
Аслаксен. Раз меня призывает доверие моих сограждан, я не смею отказываться…
Аплодисменты и крики «ура». Аслаксен всходит на возвышение.
Биллинг (записывает). Итак, господин Аслаксен избран единогласно.
Аслаксен. Раз уж я стою на этом месте, то да позволено мне будет сказать несколько кратких слов. Я тихий, мирный человек, стоящий за благоразумную умеренность… и… умеренное благоразумие. Это известно всем, кто знает меня.
Многие голоса. Да! Да! Да, Аслаксен!
Аслаксен. Из школы жизненного опыта я вынес то убеждение, что умеренность – это добродетель, наиболее приличествующая гражданину…
Фогт. Слушайте!
Аслаксен. …и что благоразумие и умеренность полезнее всего и для общества. Поэтому я и рекомендовал бы уважаемому согражданину, созвавшему нас сюда, постараться держаться в границах умеренности.
Человек (у входных дверей). За благоденствие общества умеренности!
Отдельный голос. Фу, чтоб тебе!
Многиеголоса. Тсс!.. Тсс!..
Аслаксен. Прошу не прерывать, господа! Кто-нибудь требует слова?
Фогт. Господин председатель!
Аслаксен. Слово за господином Фогтом.
Фогт. В силу близкого родства, в каком, как, вероятно, всем известно, я нахожусь со штатным врачом курорта, я бы предпочел воздержаться от выражения своих мыслей. Но мое официальное положение как председателя правления курорта, а также забота о важнейших интересах города вынуждают меня выступить с предложением… Исходя из того предположения, что ни один из присутствующих здесь граждан не сочтет желательным, чтобы недостоверные и преувеличенные представления о санитарных условиях водолечебницы и города нашли себе дальнейшее распространение…
Многиеголоса. Да, да, да! Этого нельзя! Мы протестуем!..
Фогт. …Так на этом основании я и предлагаю, чтоб собрание не допускало господина курортного врача до чтения или изложения своих взглядов на дело.
Доктор Стокман (вспылив). Не допускало!.. Что такое?
Фру Стокман (покашливая). Кх… Кх…
Доктор Стокман (сдерживаясь). Так, значит, чтоб не допускало?
Фогт. Я в своей разъяснительной заметке в «Народном вестнике» ознакомил публику с главнейшими фактами, так что все благомыслящие граждане легко могут составить себе надлежащее суждение о деле. Отсюда вытекает, что предложение господина курортного врача… помимо того, что оно является выражением недоверия к местной администрации… клонится еще к обременению налогоплательщиков излишними расходами по меньшей мере в сто тысяч крон.
Ропот и отдельные свистки.
Аслаксен (звоня в колокольчик). Потише, господа! Я позволю себе поддержать предложение господина Фогта. Я того же мнения, что агитация доктора не без задней мысля. Он говорит о водолечебнице, но добивается революции, замышляет передать бразды правления в другие руки. Никто не сомневается в честности его побуждений… боже сохрани! На этот счет не может быть двух мнений. Я также сторонник народного самоуправления, если только оно не слишком дорого обходится плательщикам налогов. А это-то как раз и выходит в данном случае. И потом… нет, бог свидетель… я, с вашего позволения, не могу на этот раз сочувствовать доктору Стокману. Самим дороже обойдется. Вот мое мнение.
Оживленное одобрение со всех сторон.
Ховстад. И я чувствую себя вынужденным выяснить свою позицию. Мне казалось вначале, что агитация доктора Стокмана заслуживает известного сочувствия, и я поддерживал ее вполне беспристрастно, как мог. Но затем мы открыли, что были введены в заблуждение ложным освещением дела…
Доктор Стокман. Ложным!..
Ховстад. Ну, не вполне верным. Это ясно доказало разъяснение господина Фогта. Надеюсь, никто здесь не заподозрит моего либерального образа мыслей? Позиция, которой держится «Народный вестник» в крупных политических вопросах, известна всем и каждому. Но я узнал от опытных и здравомыслящих людей, что в чисто местных делах газете приходится соблюдать известную осторожность…
Аслаксен. Вполне согласен с оратором.
Ховстад. В настоящем деле доктор Стокман, несомненно, идет вразрез с волею общества. А что составляет первый и важнейший долг редактора газеты, господа, как не солидарность со своими читателями? И не имеет ли он, так сказать, негласных полномочий усердно и неусыпно печься о благе единомышленников? Или, быть может, я ошибаюсь насчет этого?
Многиеголоса. Нет! Нет! Нет! Редактор Ховстад прав!
Ховстад. Не без тяжелой внутренней борьбы решился я порвать с человеком, в доме которого в последнее время был частым гостем, с человеком, который до сегодня мог радоваться безраздельному благорасположению своих сограждан, с человеком, единственный или, по крайней мере, главнейший недостаток которого в том, что он больше слушается сердца, чем разума.
Отдельные разрозненные голоса. Правда! Ура, доктор Стокман!
Ховстад. Но мой долг перед обществом побудил меня порвать с ним. И еще одно соображение заставляет меня противодействовать ему и стараться остановить его на том роковом пути, на который он свернул; это соображение диктуется интересами его семьи…
Доктор Стокман. Держитесь водопровода и клоаки!
Ховстад. …то есть его супруги и малолетних детей.
Мортен. Это он про нас, мама?
Фру Стокман. Тсс…
Аслаксен. Так я предлагаю голосовать предложение господина Фогта.
Доктор Стокман. Не нужно. Я сегодня не стану говорить обо всех этих безобразиях с водолечебницей. Нет, нет, вы услышите совсем о другом.
Фогт (вполголоса). Это еще что?
Пьяный (у входных дверей). Я плачу налоги. И потому имею голос. И мое полное… твердое… беспримерное мнение, что…
Несколько голосов. Молчать там!
Другие. Он пьян. Убрать его!
Пьяного выводят.
Доктор Стокман. Дадут мне слово?
Аслаксен (звонит). Слово принадлежит доктору Стокману.
Доктор Стокман. Если бы всего несколько дней тому назад кто-нибудь осмелился зажать мне рот, как вот теперь, я бы, как лев, защищал свои священнейшие человеческие права. Но теперь мне все равно, теперь мне предстоит высказаться о более серьезных вещах.
Толпа плотнее обступает его. Среди присутствующих показывается Мортен Хиль.
Я в эти последние дни много думал и размышлял… так много и о многом, что у меня голова пошла кругом…
Фогт (покашливая). Гм…
Доктор Стокман. Но наконец я разобрался во всем, нашел общую связь, и все стало мне яснее ясного. Вот почему я и стою здесь сегодня вечером. Я хочу сделать серьезные разоблачения, сограждане. Хочу поделиться с вами открытием, имеющим куда более широкое значение, нежели пустячное открытие, что водопровод наш отравлен и что водолечебница стоит на зараженной миазмами почве.
Многие голоса (кричат). Не говорить о водолечебнице! Не хотим слушать ни слова об этом!
Доктор Стокман. Я сказал, что буду говорить о великом открытии, которое я сделал на этих днях. Я открыл, что все наши духовные жизненные источники отравлены, что вся наша гражданская общественная жизнь зиждется на зараженной ложью почве.
Несколько голосов (негромко). Что он говорит?
Фогт. Подобная инсинуация!..
Аслаксен (положив руку на колокольчик). Оратор призывается к умеренности.
Доктор Стокман. Я так искренне любил свой родной город, как только может любить человек колыбель своего детства. Я был еще не стар, когда уехал отсюда, и расстояние, тоска по родине и воспоминания окружили в моих глазах особым ореолом и место и людей.
Слышны отдельные хлопки и одобрения.
И вот я много лет провел на севере в ужасном захолустье. При встрече с людьми, затерянными там среди груд камней, мне часто приходило в голову, что этим несчастным, жалким созданиям, право, нужнее был бы ветеринар, нежели такой человек, как я.
В зале ропот.
Биллинг (понизив голос). Ну, убей меня бог, коли я слышал когда что-либо подобное!..
Ховстад. Это просто глумление над народом, достойным всякого уважения.
Доктор Стокман. Погодите немножко. Не думаю, чтоб кто мог упрекнуть меня в том, что я забыл там свой родной город. Я вынашивал там свою мысль – план превращения нашего города в курорт.
Хлопки и протесты.
И когда наконец после долгих лет судьба смилостивилась ко мне настолько, что я мог вернуться на родину… да, сограждане, мне казалось тогда, что большего мне и желать не остается. Нет, впрочем, одно еще оставалось: желание горячо, усердно, неустанно трудиться на благо родины и всего общества.
Фогт (глядя в пространство). Довольно странным способом… гм…
Доктор Стокман. И вот я наслаждался здесь этим счастьем слепоты своей. Но вчера утром… нет, в сущности, третьего дня вечером… глаза у меня открылись, и первое, что бросилось мне в глаза, это невероятная тупость местных властей…
Шум, крики и смех.
Фру Стокман (энергично кашляет). Кх… кх… кх…
Фогт. Господин председатель!
Аслаксен (звонит). В силу своих полномочий…
Доктор Стокман. Нельзя привязываться к слову, господин Аслаксен. Это мелочно. Я хочу только сказать, что у меня открылись глаза на невероятно безобразное хозяйничание наших заправил, повинных в том, что у нас теперь такая водолечебница. Этих господ я не выношу, довольно таки навидался я их на своем веку. Они, словно козлы, пущенные в огород, всюду гадят; они становятся поперек дороги свободному человеку, куда он ни повернется, и самое лучшее было бы истребить их, как прочих вредных животных…
В зале волнение.
Фогт. Господин председатель, разве такие выражения допустимы?
Аслаксен (положив руку на колокольчик). Господин доктор!..
Доктор Стокман. Я не понимаю, как это я лишь теперь разглядел этих господ как следует. У меня ведь постоянно был перед глазами такой великолепный экземпляр, как мой брат Петер, тяжелый на подъем, закоснелый в предрассудках.
Смех, шум и свистки.
Фру Стокман (покашливает). Кх… кх… Аслаксен неистово звонит.
Пьяный (опять пробравшийся в залу). Это вы на меня намекаете? Ну да, меня зовут Петерсен, но черт меня подери…
Несколько голосов (сердито). Вон пьяницу! За дверь его!
Пьяного опять выталкивают.
Фогт. Что это за личность?
Один из близстоящих. Не знаю, господин Фогт.
Второй. Он не здешний.
Третий. Говорят, грузчик из… (Остальных слов не слышно.)
Аслаксен. Человек этот, по всей видимости, охмелел от баварского пива. Продолжайте, доктор, но, пожалуйста, соблюдайте умеренность.
Доктор Стокман. Ну, хорошо, сограждане. Я не буду больше распространяться о наших заправилах. Если бы кто-либо подумал вывести из только что сказанного мною заключение, что я собираюсь сегодня свести счеты с этими господами, то он ошибся бы, сильно ошибся бы. Я питаю благую надежду, что все эти пережитки, эти древние остатки отживших мировоззрений сами наилучшим образом сведут себя на нет и не нужно докторской помощи, чтобы ускорить их отправление к праотцам. Да и не этого рода люди представляют самую грозную опасность для общества; не они наиболее, содействуют отравлению источников нашей духовной жизни и заражению общественной почвы; не они опаснейшие враги истины и свободы в нашем обществе.
Крики со всех сторон. Кто же? Кто же тогда? Назовите их!
Доктор Стокман. Будьте спокойны, назову! Это-то и есть то великое открытие, которое я сделал вчера. (Возвышая голос.) Опаснейшие среди нас враги истины и свободы – это сплоченное большинство. Да, проклятое сплоченное либеральное большинство! Оно! Так и знайте!
Неистовыйшум. Большинство присутствующих кричит, топает и свистит, несколько пожилых господ украдкой обмениваются взглядами, видимо, наслаждаясь происходящим. Фру Стокман в испуге встает. Эйлиф и Мортен угрожающе наступают на шумящих школьников. Аслаксен звонит и призывает к порядку. Ховстад и Биллинг пытаются говорить, но ничего не слышно. Наконец шум стихает.
Аслаксен. Председатель ожидает, что оратор возьмет назад свои необдуманные выражения.
Доктор Стокман. Никогда в жизни, господин Аслаксен. Именно огромное большинство нашего общества лишает меня свободы, хочет воспретить мне говорить правду.
Ховстад. Право всегда на стороне большинства.
Биллинг. И правда тоже, убей меня бог!
Доктор Стокман. Большинство никогда не бывает право. Никогда, – говорю я! Это одна из тех общепринятых лживых условностей, против которых обязан восставать каждый свободный и мыслящий человек. Из каких людей составляется большинство в стране? Из умных или глупых? Я думаю, все согласятся, что глупые люди составляют страшное, подавляющее большинство на всем земном шаре. Но разве это правильно, черт возьми, чтобы глупые управляли умными? Никогда в жизни!
Шум и крики.
Да! Да! Вы можете перекричать меня, но вам не опровергнуть моих слов. На стороне большинства сила, к сожалению, но не право. Правы я и немногие другие единицы. Меньшинство всегда право.
Снова сильный шум.
Ховстад. Ха-ха! Так доктор Стокман стал со вчерашнего дня аристократом!
Доктор Стокман. Я сказал уже, что не хочу тратить даром слов, говорить о кучке хилых, на ладан дышащих умников, плетущихся позади. Бьющая ключом жизнь не имеет с ними больше ничего общего. Но я говорю о немногих отдельных единицах, усваивающих все новые рождающиеся на свет истины. Эти люди стоят как бы на аванпостах человечества, – так далеко впереди, что сплоченное большинство еще не доплелось туда! – и там они бьются за истины, народившиеся в сознании мира еще слишком недавно, чтобы успеть сплотить вокруг себя какое-нибудь большинство.
Ховстад. Стало быть, доктор стал революционером!
Доктор Стокман. Ну да, черт возьми, господин Ховстад! Я намерен ниспровергнуть ту ложь, будто бы истина там, где большинство. Что это за истины, вокруг которых обыкновенно толпится большинство? Это истины, устаревшие настолько, что пора бы уж сдать их в архив. Когда же истина успела так устареть – ей недолго стать и ложью, господа.
Смех и выражения негодования.
Да, да, хотите верьте, хотите нет. Но истины вовсе не такие живучие Мафусаилы, как люди воображают. Нормальная истина живет… скажем… ну, лет семнадцать-восемнадцать, самое большее – двадцать, редко дольше. Но такие пожилые истины всегда ужасно худосочны. И все-таки большинство именно тогда только и начинает заниматься ими и рекомендовать их обществу в качестве здоровой духовной пищи. Но такая пища малопитательна, могу вас уверить, как врач я в этом сведущ. Все эти истины, признанные большинством, похожи на прошлогоднее копченое мясо, на прогорклые, затхлые, заплесневевшие окорока. От них-то и делается нравственная цынга, свирепствующая повсюду в общественной жизни.
Аслаксен. Мне кажется, уважаемый оратор слишком далеко уклоняется от предмета.
Фогт. Я по существу присоединяюсь к мнению председателя.
Доктор Стокман. Нет, право, ты рехнулся, Петер. Я держусь предмета насколько возможно. О чем же я и хочу говорить, как не о массе, толпе, об этом треклятом сплоченном большинстве?.. Это оно, говорю я, отравляет источники нашей духовной жизни и заражает под нами почву.
Ховстад. И вы обвиняете в этом свободомыслящее большинство потому только, что оно благоразумно держится бесспорных, общепризнанных истин?
Доктор Стокман. Ах, милейший господин Ховстад, не толкуйте мне о бесспорных истинах. Истины, признаваемые ныне массой, толпой, – это те истины, которые признаны были передовыми людьми еще во времена наших дедушек. Мы, современные передовые люди, уже не признаем их больше истинами, и я не допускаю истины вернее той, что никакое общество не может жить здоровой жизнью, основываясь на таких старых, безмозглых истинах.
Ховстад. Вместо того, чтобы говорить так на ветер, вы бы лучше сказали нам, какими это мы живем старыми, безмозглыми истинами? Любопытно бы знать!
Выражения одобрения с разных сторон.
Доктор Стокман. Э, да я мог бы насчитать целую кучу этой дряни, но для начала остановлюсь на одной общепризнанной истине, которая, в сущности, прескверная ложь, но которою кормятся и господин Ховстад, и «Народный вестник», и все приверженцы «Народного вестника».
Ховстад. Ну, и эта истина?..
Доктор Стокман. Это учение, которое вы приняли от прадедов и которое бессмысленно проповедуете направо и налево, учение, что масса, чернь, серая толпа составляет ядро народа, что это и есть сам народ… что рядовые из этой толпы, эти невежественные и неразвитые члены общества, имеют те же права судить-рядить, одобрять, отвергать, заседать и править, как единичные духовно благородные личности.
