Генрик Ибсен
Враг народа
Биллинг. Ну, убей меня бог, если я…
Ховстад (одновременно кричит). Граждане, заметьте себе это!
Многиеголоса (озлобленно). Ого! Так мы не народ? Или одни благородные годны править?
Рабочий. Долой того, кто так разговаривает!
Другие. Вон его!
Один из обывателей (кричит). Труби в рог, Эвенсен!
Раздаются мощные звуки рога, свистки и яростные крики.
Доктор Стокман (когда шум несколько стихает). Да будьте вы благоразумнее! Неужто вы не можете хоть раз в жизни выслушать правду в глаза? Я и не требую вовсе, чтобы вы все так сразу и согласились со мной. Но я, разумеется, ожидал, что хоть господин Ховстад отдаст мне справедливость, если только немножко придет в себя. Господин Ховстад претендует ведь на титул вольнодумца…
Несколько голосов (озадаченно и негромко). Вольнодумца? Что он говорит? Разве редактор Ховстад вольнодумец?
Ховстад (кричит). Докажите, доктор Стокман! Когда я высказывал это печатно?
Доктор Стокман (подумав). Нет, черт возьми, вы правы. На это у вас никогда не хватало мужества. Ну, я не стану припирать вас к стене, господин Ховстад. Пусть я сам буду вольнодумцем. Теперь я с помощью естествознания выясню вам всем, что «Народный вестник» бессовестно водит вас за нос, говоря вам, что чернь, масса, толпа – истинное ядро народа. Это газетная ложь. Чернь не что иное, как сырой материал, из которого народ должен создать народ.
Ропот, смех и волнение.
И разве не то же самое наблюдается во всем остальном живом мире? Какая, например, разница между культивированной и некультивированной породой? Взгляните хоть на обыкновенную деревенскую курицу. Что за мясо дает такая жалкая курчонка? Немногим тут поживишься, не так ли? А яйца какие она несет? Порядочная ворона несет чуть ли не такой же величины. А возьмите-ка породистую испанскую или кохинхинскую курицу, или породистого фазана, или индюка… и вы тотчас увидите разницу. Или взять собак, к которым мы, люди, стоим так близко. Представьте себе сначала простого дворнягу, то есть паршивого, ободранного, лохматого мужицкого пса, который только и рыщет по улицам да пакостит на стены домов. И поставьте этого пса рядом с пуделем, длинный ряд предков которого воспитывался в хороших домах, где их кормили тонкой, отборной пищей и где они имели случай слышать гармоничные голоса и музыку. Или, по-вашему, череп пуделя не совсем иначе развит, нежели череп простого пса? Ну, уж будьте уверены. Таких породистых щенков-пуделей клоуны выучивают проделывать самые невероятные фокусы. Простой же пес ничему такому не выучится, как бы он ни лез вон из кожи.
Шум и смех повсюду кругом.
Один из обывателей (кричит). Вы еще в собак нас хотите обратить?
Другой. Мы не животные, господин доктор!
Доктор Стокман. Нет, побожусь, мы все-таки животные, старина! Все – самые настоящие животные, каких только можно себе представить. Но породистых животных, аристократов, между нами, правда, немного. О, между людьми-пуделями и людьми – простыми псами огромная разница. И забавнее всего при этом то, что редактор Ховстад вполне согласен со мной, пока речь идет о животных четвероногих…
Ховстад. О них не будем спорить.
Доктор Стокман. Хорошо, но как только я распространяю тот же закон на двуногих, господин Ховстад идет на попятный, не смеет больше держаться своего мнения, додумать до конца свою мысль; он выворачивает все учение наизнанку и объявляет в «Народном вестнике», что захудалый мужицкий петух и паршивый уличный пес – это и есть самые первоклассные экземпляры в зверинце. Но так всегда бывает с теми, в ком все еще сильна плебейская закваска, кто не выработался еще в духовного аристократа.
Ховстад. Я и не претендую ни на какой аристократизм. Я происхожу из простых крестьян и горжусь тем, что глубоко врос корнями в простой народ, над которым тут глумятся…
Многиерабочие. Ура, Ховстад! Ура! Ура!
Доктор Стокман. Те плебеи, о которых я веду речь, ютятся не только в низших слоях; они кишат вокруг нас… достигая вершин общества. Взгляните только на своего чистенького, щеголеватого Фогта. Мой брат, Петер, право, такой же плебей, как любой разгуливающий в деревянных башмаках…
Смех и шиканье.
Фогт. Я протестую против подобных личных выпадов.
Доктор Стокман (невозмутимо). И не потому, что он, как и я, происходит от старого скверного морского разбойника из Померании, или откуда-то там… Да, мы именно такого происхождения…
Фогт. Вздорная традиция. Отрицаю!
Доктор Стокман. Но потому, что он думает головой своего начальства, живет мнениями своего начальства. Люди, поступающие так, – духовные плебеи. Вот потому-то в моем великолепном брате Петере, в сущности, так мало аристократизма… и в силу этого же столь мало свободомыслия.
Фогт. Господин председатель!
Ховстад. Значит, у нас свободомыслящими людьми являются аристократы? Это уже нечто совершенно новое.
Смех в собрании.
Доктор Стокман. Да, и это находится в связи с моим новым открытием. В связи с этим находится и то, что свободомыслие и нравственность – почти одно и то же. И вот почему я и скажу, что прямо возмутительно со стороны «Народного вестника» изо дня в день проповедовать лжеучение, будто только в массе, в толпе, в сплоченном большинстве и надо искать свободомыслие и нравственность… а что пороки и испорченность и всякая духовная гниль – нечто просачивающееся из культурных слоев, подобно тому как всякая гадость просачивается в водопроводные трубы из Мельничной долины с ее кожевенными заводами.
Шум и крики.
(Невозмутимо, посмеиваясь в своем увлечении.) И этот же самый «Народный вестник» разглагольствует, что массу, толпу надо поднять до высших культурных условий жизни. Но, черт возьми, если бы учение «Народного вестника» надо было принимать всерьез, так ведь поднять народ в таком смысле значило бы обречь его прямехонько на гибель! К счастью, все это лишь старая традиционная ложь, будто культура деморализует. Нет, деморализуют, творя дьявольское дело, тупость, нищета, безобразие житейских условий. В доме, где не метут, не проветривают ежедневно, – моя жена Катрине утверждает, что нужно даже ежедневно подмывать пол, но об этом еще можно поспорить, – ну, так в таком доме, говорю я, люди в какие-нибудь два-три года теряют способность мыслить и поступать нравственно. От недостатка кислорода и совесть чахнет. И, пожалуй, во многих домах у нас в городе сильная нехватка кислорода, раз все это сплоченное большинство может быть настолько бессовестно, что готово строить городское благополучие на трясине лжи и обмана!
Аслаксен. Нельзя швырять такое тяжкое обвинение в лицо всему городскому обществу!
Одинизгоспод. Я предлагаю господину председателю лишить оратора слова.
Несколько голосов (горячо). Да, да! Правильно! Лишить его слова!
Доктор Стокман (вспылив). Так я буду кричать правду на всех уличных перекрестках! Буду писать в иногородних газетах! Вся страна узнает, что у нас тут творится!
Ховстад. Можно подумать, что доктор намерен разорить свой родной город.
Доктор Стокман. Да. Я так люблю свой родной город, что скорее готов разорить его, чем смотреть, как он процветает во лжи!
Аслаксен. Сильно сказано.
Шумисвистки. Фру Стокман тщетно покашливает, доктор ее не слышит.
Ховстад (перекрикивая шум). Человек, который готов разорить целое общество, является врагом общества.
Доктор Стокман (с возрастающим жаром). Что за беда разорить лживое общество! Его надо стереть с лица земли! Живущих во лжи надо истреблять, как вредных животных! Вы в конце концов заразите всю страну, доведете до того, что вся страна заслужит быть опустошенной. И если дойдет до этого, то я от всего сердца скажу: да будет опустошена вся эта страна, да сгинет весь этот народ!
Одинизтолпы. Да он говорит, как настоящий враг народа!
Биллинг. Вот он, убей меня бог, глас народа!
Всятолпа (кричит). Да, да, да! Он враг народа! Он ненавидит свою страну! Ненавидит весь народ!
Аслаксен. И как гражданин и как человек я глубоко потрясен тем, что пришлось мне сейчас выслушать. Доктор Стокман разоблачил себя так, как мне никогда и не снилось. К сожалению, я должен присоединиться к мнению, только что высказанному почтенными согражданами. И считаю нужным облечь это мнение в форму резолюции. Предлагаю следующее: «Собрание постановило считать курортного врача доктора Томаса Стокмана врагом народа».
Бурное «ура» и выражения одобрения. Многие обступают доктора, свистят и шикают ему. Фру Стокман и Петра встают. Мортен и Эйлиф кидаются в драку со школьниками, которые тоже свистели. Кое-кто из взрослых разнимает их.
Доктор Стокман (свистунам). Ах вы, глупцы! Говорю вам, что…
Аслаксен (звонит). Доктор лишен слова. Должно состояться формальное голосование. Но, дабы пощадить личные чувства, предлагаю подавать голоса записками и без подписи. Есть у вас чистая бумага, господин Биллинг?
Биллинг. Вот тут и синяя и белая…
Аслаксен (спускаясь с возвышения). Отлично. Так у нас пойдет еще скорее. Нарежьте билетов. Так, так. (Собранию.) Синие означают «нет», белые – «да». Я сам буду отбирать билеты.
Фогт покидает залу. Аслаксен и еще несколько горожан раздают публике билеты.
Первый господин (Ховстаду). Что такое случилось с доктором? Как это надо понимать?
Ховстад. Вы же знаете, какой он необузданный.
Второй господин (Биллингу). Слушайте, вы ведь бываете у него в доме; не пьет ли он, – не замечали?
Биллинг. Уж не знаю, как и сказать, убей меня бог. Пунш у них вечно на столе, когда ни приди.
Третий господин. Нет, я думаю, скорее у него голова не совсем в порядке.
Первый господин. Нет ли какого наследственного умопомешательства?
Биллинг. И то может быть.
Четвертый господин. Нет, это просто злоба, месть за что-нибудь.
Биллинг. Он, правда, толковал тут на днях о прибавке жалованья. Да не дали.
Все четверо господ (хором). Ага! Тогда все понятно.
Пьяный (в толпе). Я хочу синюю бумажку. И белую тоже.
Крики. Опять этот пьяница тут! Вон его!
Мортен Хиль (подходя к доктору). Ну, Стокман, видите теперь, что выходит из таких штук?
Доктор Стокман. Я исполнил свой долг.
Мортен Хиль. А что такое вы там подпустили насчет кожевенных заводов в Мельничной долине?
Доктор Стокман. Вы же слышали. Я сказал, что вся эта мерзость идет от них.
Мортен Хиль. И от моего завода тоже?
Доктор Стокман. К сожалению, ваш-то чуть ли не хуже всех.
Мортен Хиль. И вы это пропечатаете в газетах?
Доктор Стокман. Я ничего не утаю.
Мортен Хиль. Дорогонько это вам, пожалуй, вскочит, Стокман! (Уходит.)
Жирный господин (подходя к Хорстеру и не кланяясь дамам). Ну-с, капитан, так вы сдаете свою залу врагам народа?
Хорстер. Я полагаю, что могу распоряжаться своим имуществом как хочу, господин коммерсант.
Коммерсант. Так, верно, вы не будете в претензии, если я так же распоряжусь своим.
Хорстер. То есть?
Коммерсант. Завтра я вас извещу. (Поворачивается и уходит.)
Петра. Кажется, это ваш судохозяин, Хорстер?
Хорстер. Да, коммерсант Вик.
Аслаксен (с билетами в руках всходит на возвышение и звонит). Господа, позвольте оповестить вас о результате. Всеми голосами против одного…
Молодой господин. Один голос – голос пьяницы!
Аслаксен. Всеми голосами против одного голоса нетрезвого человека курортный врач доктор Томас Стокман объявлен врагом народа.
Крики и выражения одобрения.
Да здравствует наше старое почтенное городское сословие, наше общество!
Снова крики одобрения.
Да здравствует и наш достопочтенный деятельный Фогт, который столь лойяльно подавил в себе голос родственного чувства.
Крики «ура».
Объявляю собрание закрытым. (Спускается вниз.)
Биллинг. Да здравствует господин председатель!
Всятолпа. Ура, типографщик Аслаксен!
Доктор Стокман. Шляпу и пальто, Петра! Капитан, не найдется ли у вас на пароходе мест для пассажиров в Новый свет?
Хорстер. Для вас и для вашей семьи всегда найдется, господин доктор.
Доктор Стокман (надевая пальто с помощью Петры). Хорошо. Идем, Катрине. Идемте, дети. (Берет жену под руку.)
Фру Стокман (тихо). Милый Томас, не выйти ли нам задним ходом?
Доктор Стокман. Никаких задних ходов, Катрине! (Возвышая голос.) Вы еще услышите о враге народа, прежде чем он отряхнет прах от ног своих. Я не так добродушен, как некто, и не скажу: прощаю вам, ибо вы не ведаете, что творите!
Аслаксен (кричит). Это богохульство, Стокман!
Биллинг. Да, убей меня бог! Серьезному человеку тяжело слышать такие вещи.
Грубыйголос. Так он еще грозится!
Несколько голосов (разъяренно). Пойдем выбьем у него все стекла! Швырнем его в воду!
Одинизтолпы. Труби в рог, Эвенсен! Во всю мочь!
Звуки рога, свистки и дикие крики. Доктор с семьей направляется к выходу. Капитан Хорстер прокладывает им путь.
Всятолпа (вопит вслед уходящим). Враг народа! Враг народа! Враг народа!
Биллинг (приводя в порядок свои бумаги). Нет, убей меня бог, если я пойду сегодня вечером к доктору на пунш!
Шум; публика теснится у выхода, затем шум переходит на улицу, и оттуда еще доносятся крики: «Враг народа! Враг народа!»
Действие пятое
Кабинет доктора Стокмана. По стенам книжные полки и шкафы с различными препаратами. В глубине выход в переднюю; впереди налево дверь в гостиную. В стене направо два окна с выбитыми стеклами. Посреди комнаты письменный стол доктора, заваленный книгами и бумагами. Комната в беспорядке. Утро.
Доктор Стокман, в халате и туфлях, в шапочке, стоит нагнувшись и ручкой зонтика шарит под шкафом.
Доктор Стокман (выловив из-под шкафа камешек, обращается в отворенную дверь гостиной). Еще один нашел, Катрине.
Фру Стокман (из гостиной). Ну, наверно, еще много найдешь.
Доктор Стокман (откладывает камешек к куче таких же, лежащих на столе). Я их буду беречь как святыню. Пусть Эйлиф и Мортен смотрят на них каждый день, а когда вырастут, получат их в наследство от меня. (Шаря под книжной полкой.) Что эта… как ее, черт, звать… ну, девчонка… не ходила еще за стекольщиком?
Фру Стокман (входя). Ходила, да он сказал, что вряд ли сможет прийти сегодня.
Доктор Стокман. Увидишь, не посмеет.
Фру Стокман. Да и Рандина думает, что он боится соседей. (Обращаясь в гостиную.) Что тебе, Рандина? А! (Уходит и сейчас же возвращается.) Тебе письмо, Томас.
Доктор Стокман. Посмотрим. (Вскрывает и читает.) Ну вот.
Фру Стокман. От кого это?
Доктор Стокман. От домохозяина. Отказывает нам от квартиры.
Фру Стокман. Да неужели? Такой порядочный человек…
Доктор Стокман (заглядывая в письмо). Не смеет поступить иначе, пишет. Ему очень жаль, но он не смеет идти против своих сограждан… против общественного мнения… он человек зависимый… не смеет наступать на ногу влиятельным лицам.
Фру Стокман. Вот видишь, Томас.
Доктор Стокман. Вижу, вижу. Все трусы у нас в городе. Ни один человек ничего не смеет из боязни других. (Швыряет письмо на стол.) Ну, да нам все равно, Катрине. Уедем в Новый свет и…
Фру Стокман. Ах, Томас, хорошо ли ты все это обдумал насчет отъезда?
Доктор Стокман. Уж не остаться ли мне тут, где меня выставили к позорному столбу как врага народа, заклеймили меня, повыбили у меня окна! И взгляни-ка, они разорвали мне черные брюки.
Фру Стокман. Ах, боже мой! Самые твои лучшие!
Доктор Стокман. Никогда не следует надевать свои лучшие брюки, когда идешь отстаивать свободу и истину. Ну да о брюках я не печалюсь, беда невелика, потому что ты можешь починить. А вот то, что чернь, толпа осмелилась напасть на меня, как будто они все мне ровня, – вот этого я не могу переварить до самой смерти!
Фру Стокман. Да они ужасно грубо обошлись с тобой, Томас. Но неужели нам из-за этого так-таки и бросить родину?
Доктор Стокман. По-твоему, плебеи в других городах не так же нахальны, как тут? Все один черт. Да наплевать, пусть себе собаки лают. Не в этом главная беда. Главная беда в том, что все люди в этой стране – рабы партий. Да, впрочем… пожалуй, на этот счет и на свободном Западе не лучше. И там свирепствует сплоченное большинство, и либеральное общественное мнение, и вся эта чертовщина. Но условия жизни там шире, крупнее. Люди там способны убить, но они не станут пытать тебя медленно. Они не берут в такие тиски свободную человеческую душу, как у нас. Да и в крайнем случае там можно будет держаться в стороне. (Ходит по комнате.) Знай я только, где бы можно было купить недорого девственный лес или какой-нибудь островок в Южном океане…
Фру Стокман. А мальчики, Томас?
Доктор Стокман (останавливаясь). Какая ты странная, Катрине. Неужели ты предпочла бы, чтобы мальчики выросли в таком обществе, как наше? Сама же ты вчера вечером сказала, что полгорода взбесилось; ну а если и вторая половина не сошла с ума, так потому лишь, что состоит из одних ослов, которым не с чего было сходить.
Фру Стокман. Ах, милый Томас, ведь и ты тоже… такой невоздержанный на язык.
Доктор Стокман. Ну вот! Да разве я не правду говорил? Разве они не переворачивают вверх дном все понятия? Не смешивают в одну кучу и правду и неправду? Не называют ложью то, что, я знаю, есть истина? Но всего нелепее – это матерые либералы, которые разгуливают здесь толпами и вбивают в голову себе и другим, что они люди свободомыслящие. Ты когда-нибудь слыхала что-либо подобное, Катрине?
Фру Стокман. Да, да, это нелепо, из рук вон, но…
Петра входит из гостиной.
Уже? Вернулась из школы?
Петра. Да, мне отказали.
Фру Стокман. Отказали?
Доктор Стокман. И тебе!
Петра. Фру Буск отказала мне, и я сочла за лучшее уйти сейчас же.
Доктор Стокман. И правильно, ей-ей!
Фру Стокман. Кто бы подумал, что фру Буск такая дурная особа!
Петра. Ну, мама, фру Буск вовсе не такая дурная. Ясно видно было, что она сама очень огорчена этим. Но она не смеет поступить иначе, – так она и сказала мне. И вот мне отказали!
Доктор Стокман (смеясь и потирая руки). Не смеет поступить иначе! И она тоже. Нет, это прелестно!
Фру Стокман. Да, после вчерашних бесчинств…
Петра. Не из-за одного этого. Нет, ты послушай, отец.
Доктор Стокман. Ну, ну?
Петра. Фру Буск показала мне целых три письма, которые она получила сегодня утром…
Доктор Стокман. Верно, анонимных?
Петра. Да.
Доктор Стокман. Понятно. От собственного имени они не смеют действовать, Катрине.
Петра. И в двух из них говорилось, что один из господ, бывавших у нас в доме, рассказывал вечером в клубе, будто у меня чересчур свободный образ мыслей…
Доктор Стокман. И ты, конечно, не стала отрицать?
Петра. Ты знаешь, что нет. Сама фру Буск тоже держится довольно свободных взглядов, когда мы остаемся с нею с глазу на глаз, но раз обо мне пошли такие слухи, она уже не посмела отстаивать меня.
Фру Стокман. И подумать – их распространяет человек, бывавший у нас в доме! Вот видишь, Томас, как тебе платят за твое гостеприимство.
Доктор Стокман. С такими свиньями нельзя дольше жить. Укладывайся живее, Катрине. Чем скорее уедем, тем лучше.
Фру Стокман. Тише! Мне кажется, кто-то идет по коридору. Взгляни, Петра.
Петра (отворяя входную дверь). Ах, это вы, капитан Хорстер! Пожалуйста, войдите.
Хорстер (входит из передней). Здравствуйте. Я чувствовал, что должен зайти и узнать, как у вас обстоят дела.
Доктор Стокман (крепко пожимая ему руку). Спасибо. Вот это поистине мило с вашей стороны.
Фру Стокман. И спасибо, что вчера помогли нам выбраться, капитан Хорстер.
Петра. А как вы сами-то пробрались назад домой?
Хорстер. Ну, ничего, я не из слабосильных, а те господа ведь больше на язык бойки.
Доктор Стокман. Да, не характерная ли черта – эта их гнусная трусость? Подите сюда, я вам покажу кое-что. Взгляните, вот тут все камни, которыми они швыряли в окна. Взгляните только. Ей-ей, во всей кучке не найдется больше двух-трех порядочных, крупных булыжников, а то все мелочь, щебень. А уж крику-то сколько было, угроз, клятвенных обещаний свернуть мне шею!.. На деле же… на деле в этом городе нельзя ожидать ничего серьезного!
Хорстер. На этот раз оно для вас же было к лучшему, господин доктор.
Доктор Стокман. Ну, конечно. А все-таки досадно. Ведь дойди дело когда-нибудь до серьезной схватки по вопросу государственной важности, увидите, общественное мнение окажется за то, чтобы навострить лыжи, и все это сплоченное большинство кинется наутек, как стадо баранов. Вот о чем грустно подумать, вот о чем болит у меня сердце… А впрочем, черт с ними! В сущности, все это одни глупости. Они сказали, что я враг народа, так и пусть я буду врагом народа!
Фру Стокман. Никогда тебе не бывать им, Томас!
Доктор Стокман. Ну, не очень-то за это ручайся, Катрине. Дурное слово иногда действует на душу, как булавочная царапинка на легкие. А это проклятое слово… я не могу от него отделаться; оно глубоко засело вот тут, под сердцем, сидит тут и сосет, и жжет, как кислота. И уже никакая магнезия здесь не поможет.
Петра. Полно! Ты посмейся над ними, отец, да и все.
Хорстер. У народа еще появятся когда-нибудь другие мысли, господин доктор.
Фру Стокман. Да, Томас, в этом ты можешь быть уверен так же, как в том, что ты существуешь.
Доктор Стокман. Да, пожалуй, когда уже поздно будет. И поделом им. Пусть сидят тут по уши в грязи да каются, что выжили патриота! Вы когда же отплываете, капитан?
Хорстер. Гм… об этом-то, в сущности, я и пришел потолковать с вами…
Доктор Стокман. Что-нибудь стряслось с пароходом?
Хорстер. Нет, но выходит, что мне с ним не ехать.
Петра. Да не уволили же вас?
Хорстер (улыбается). Вот-вот, именно.
Петра. И вас!
Фру Стокман. Видишь, Томас!
Доктор Стокман. И все это из-за правды! О, если бы я мог предполагать что-либо подобное…
Хорстер. Вы, пожалуйста, не принимайте этого так близко к сердцу. Наверно, найду службу у какой-нибудь иногородней пароходной компании.
Доктор Стокман. И это коммерсант Вик, богатый человек, вполне независимый… Тьфу, черт возьми!
Хорстер. Он вообще довольно порядочный человек. И сказал, что очень хотел бы оставить меня у себя на службе, да не смеет…
Доктор Стокман. Не смеет? Само собой.
Хорстер. Неудобно, говорит, раз принадлежишь к известной партии…
Доктор Стокман. Это было правдивое слово этого мужа чести. Партия – как мясорубка, смалывает все головы в одну общую кашу, вот и получаются фаршированные головы, начиненные и мясом, и кашей, и всякой дрянью.
Фру Стокман. Ах, Томас!
Петра (Хорстеру). Не провожали бы вы нас вчера домой, пожалуй, и не дошло бы до этого.
Хорстер. Я ничуть не жалею.
Петра (пожимая ему руку). Спасибо вам за это.
Хорстер (доктору). Затем я вот еще что хотел сказать вам: если вы непременно хотите уехать, то я придумал другой способ…
Доктор Стокман. Отлично. Только бы поскорее выбраться отсюда.
Фру Стокман. Тсс… стучат, кажется?
Петра. Верно, дядя.
Доктор Стокман. Ага! (Кричит.) Войдите!
Фру Стокман. Милый Томас, пожалуйста, обещай мне наконец…
Входит Фогт.
Фогт. А, ты занят. Так я лучше…
Доктор Стокман. Нет, нет. Войдя, войди.
Фогт. Но я желал бы иметь разговор с тобой наедине.
Фру Стокман. Мы можем уйти пока в гостиную.
Хорстер. А я потом зайду.
Доктор Стокман. Нет, посидите с ними, капитан. Мне надо узнать поподробнее…
Хорстер. Хорошо, так я подожду. (Уходит вслед за фру Стокман и Петрой в гостиную.)
Фогт молча глядит на разбитые стекла окон.
Доктор Стокман. Пожалуй, по-твоему, здесь довольно прохладно сегодня? Надень фуражку.
Фогт. Спасибо – если можно. (Надевает фуражку.) Кажется, я простудился вчера. Прозяб там…
Доктор Стокман. Да? А по-моему, там было достаточно жарко.
Фогт. Я сожалею, что не в моей власти было предотвратить эти ночные бесчинства.
Доктор Стокман. Ну, а кроме этого у тебя есть еще что-нибудь особенное сообщить мне?
Фогт (вынимая большой конверт). Я имею передать тебе вот этот документ от дирекции курорта.
Доктор Стокман. Отказ от должности?
Фогт. Да, считая от сего числа. (Кладет конверт на стол.) Нам это прискорбно, но, откровенно говоря, мы не смеем поступить иначе, приходится считаться с общественным мнением.
Доктор Стокман (улыбаясь). Не смеете? Я сегодня уже слышал это слово.
Фогт. Прошу тебя вникнуть в свое положение. Отныне тебе нельзя рассчитывать ни на какую практику здесь в городе.
Доктор Стокман. Черт с ней, с практикой! Но ты почему так уверен в этом?
Фогт. Союз домохозяев рассылает по домам объявление, приглашающее всех благомыслящих граждан не прибегать больше к твоим услугам, и я смею поручиться, что ни единый отец семейства не откажется скрепить это объявление своей подписью. Попросту, не осмелится…
Доктор Стокман. Да, да, я не сомневаюсь. Ну, а потом что?
Фогт. Если бы я мог подать тебе совет, то посоветовал бы переменить на некоторое время местожительство.
Доктор Стокман. Я сам подумываю о том, чтобы переменить местожительство.
Фогт. Хорошо. И вот если бы ты, получив таким образом с полгода времени на размышление, решился, по зрелом обсуждении, в нескольких словах выразить сожаление, признаваясь в своем заблуждении, то…
Доктор Стокман. То, пожалуй, я мог бы вновь вернуться на свою прежнюю должность? Так?
Фогт. Быть может. Отнюдь не невозможно.
Доктор Стокман. Ну а как же тогда общественное мнение? Ведь вы же из-за общественного мнения не смеете держать меня.
Фогт. Общественное мнение – вещь чрезвычайно изменчивая. И, откровенно говоря, для нас было бы особенно важно получить от тебя такое признание.
Доктор Стокман. Еще бы! Небось, так зубы на него и точите. Но ты ведь помнишь, черт возьми, что я тебе говорил раньше насчет этих лисьих уверток!
Фогт. Тогда ты занимал куда более выгодную позицию, тогда ты имел возможность предполагать, что весь город встанет за тебя.
Доктор Стокман. Да. Теперь же я узнал, что весь город против меня… (Вскипая.) Да хоть бы сам черт с его бабушкой были против меня!.. Никогда, никогда, говорю я!
Фогт. Отец семейства не вправе так поступать, как ты. Ты не вправе, Томас.
Доктор Стокман. Не вправе! Свободный человек одного только не вправе делать, знаешь чего?
Фогт. Нет.
Доктор Стокман. Ну разумеется. Так я тебе скажу. Свободный человек не вправе валяться в грязи, как свинья, не вправе поступать так, чтобы ему оставалось только самому себе плюнуть в лицо!
Фогт. Это все звучит очень правдоподобно, и не будь налицо иного объяснения для твоей неподатливости… Но оно ведь имеется.
Доктор Стокман. Что ты хочешь сказать этим?
Фогт. Ты же отлично понимаешь. Но, как брат твой и человек рассудительный, я советую тебе не слишком основываться на надеждах и видах, которые весьма легко могут не оправдаться.
Доктор Стокман. Что же это, наконец, означает?
Фогт. Или ты в самом деле думаешь заставить меня поверить тому, что ты так-таки ничего и не знаешь о завещании, составленном кожевенным заводчиком Хилем?
Доктор Стокман. Я знаю, что те крохи, какие есть у него, должны перейти к убежищу для престарелых бедных ремесленников. Но мне-то что до этого?
Фогт. Во-первых, речь идет здесь далеко не о крохах. Кожевенный заводчик Хиль довольно таки состоятельный человек.
Доктор Стокман. Никогда и не подозревал этого…
Фогт. Гм… в самом деле? Так ты, значит, не подозревал, что изрядная доля его состояния перейдет к твоим детям, с тем, что ты и твоя жена будете пользоваться процентами пожизненно? Он тебе не говорил этого?
Доктор Стокман. Ничего подобного. Напротив, он вечно бесновался, что его заставляют платить совершенно несоразмерные с его состоянием налоги. Однако ты это наверно знаешь, Петер?
Фогт. Я знаю это из вполне достоверных источников.
Доктор Стокман. Но, боже мой! Тогда ведь Катрине обеспечена… и дети тоже! Нет, это непременно надо сообщить… (Кричит.) Катрине, Катрине!
Фогт (удерживая). Тсс… ни слова пока.
Фру Стокман (открывая дверь). Что случилось? Доктор Стокман. Ничего, ступай себе.
Фру Стокман затворяет дверь опять.
(Шагая по комнате.) Обеспечены! А? Подумать – все обеспечены! И пожизненно! Вот благодать-то чувствовать себя обеспеченным!
Фогт. Но вот именно этого-то пока и нет. Кожевенный заводчик Хиль может изменить свое завещание, когда ему вздумается.
Доктор Стокман. Ну, этого он не сделает, милейший мой Петер. «Барсук» ужасно доволен, что я принялся за тебя с твоими умными друзьями.
Фогт (пораженный, испытующе смотрит на него). Ага! Вот что, пожалуй, проливает свет на многое!
Доктор Стокман. На что «на многое»?
Фогт. Так это был сложный маневр. Эти необузданные, бессмысленные нападки твои на руководящих лиц, якобы во имя правды…
Доктор Стокман. Ну, ну?
Фогт. Все это было, следовательно, не что иное, как условленная благодарность за завещание злопамятного старика Мортена Хиля!
Доктор Стокман (едва в состоянии говорить). Петер… ты самый отвратительный плебей, какого я только знавал на своем веку.
Фогт. Между нами все кончено. Твоя отставка бесповоротна. Теперь у нас есть против тебя оружие. (Уходит.)
Доктор Стокман. Тьфу! Тьфу! Тьфу! (Кричит.) Катрине! Пусть вымоют пол после него! Вели прийти сюда с ведром этой, этой… ну, как ее, черт?.. этой чумазой, у которой вечно сажа под носом!..
Фру Стокман (в дверях гостиной). Тсс… Тсс… Потише, Томас.
Петра (тоже появляясь в дверях). Отец, пришел дедушка и спрашивает, нельзя ли поговорить с тобой наедине.
