Генри Мэйхью
Жизнь лондонского дна в Викторианскую эпоху. Подлинные истории, рассказанные нищими, ворами и продажными женщинами

«Парковые» женщины, или такие, которые посещают парки и другие укромные места ночью

Так называемые «парковые» женщины – это опустившиеся создания, совершенно потерявшие чувство стыда, которые бродят вечером по тропинкам парков и соглашаются на любое унижение ради того, чтобы получить несколько шиллингов. Зимой их можно встретить в Гайд-парке между пятью и десятью часами вечера (до закрытия ворот). В Грин-парке на так называемом Мэлле, оживленной ночной аллее, можно увидеть этих жалких, вульгарных женщин, прогуливающихся иногда с мужчинами, но обычно в одиночку часто рано утром. Их можно увидеть сидящими, развалясь, на скамейках под деревьями, которые изначально, без сомнения, были предназначены для другой цели. Иногда на коленях такой женщины можно увидеть голову лежащего пьяного мужчины. Эти женщины известны тем, что занимаются отвратительными вещами, чтобы удовлетворить мужчин с омерзительными, нездоровыми фантазиями. Эти женщины стары, больны и по внешнему виду должны быть совершенно лишены права заниматься своей деятельностью там, где газовые фонари выставляют напоказ недостатки их внешности, а также ветхость их старых и неопрятных нарядов. Мне рассказали, что одна старуха, у которой не было ни одного переднего зуба, была известна тем, что свой сомнительный доход получала, приставая к прохожим в Гайд-парке неподалеку от Парк-Лейн. Несчастные женщины, входящие в эту жалкую категорию людей, в некоторых случаях были хорошо устроены в жизни и доведены до своего нынешнего состояния различными обстоятельствами, среди которых главные – это злоупотребление спиртным и превратности судьбы, естественные для их занятия. Я расспросил одну такую женщину, которая была в настроении поговорить, и она дала мне ответы на мои вопросы:

«Я не всегда была такой, какая я сейчас. Двадцать лет назад я была совсем в другом положении. Тогда, хотя это и может вам, видящему меня в моем нынешнем положении, показаться смешным, я была сравнительно хорошо обеспечена. Если бы я рассказала вам свою историю, она звучала бы так романтично, что вы не поверили бы. Если я займу немного времени и расскажу вам ее, вы наградите меня за это, ведь я трачу время на разговоры с вами? Мною движут не только корыстные мотивы, когда я прошу вас об этом, но мое время – это деньги, а я не могу позволить себе потерять ни то, ни другое. Ну, раз так, я дочь викария из Глостершира. Я никогда не ходила в школу, но моя мать обучала меня дома. У меня был один брат, который стал священнослужителем. Когда я стала уже достаточно взрослой, увидела, что ограниченные финансовые возможности моих родителей не позволят им содержать меня дома без серьезного ущерба для материального положения семьи, и я сказала, что пойду в гувернантки. Сначала они и слышать об этом не хотели, но я решительно настаивала и, в конце концов, получила место гувернантки в одной семье в городе. В то время я была очень миловидной. Я могу это говорить без тщеславия или хвастовства, так как у меня было много поклонников, среди которых и единственный сын людей, в доме которых я жила. Меня наняли учить двух его сестер, и в целом семья была мной очень довольна. Девочки были милые и послушные, и я вскоре приобрела на них влияние, благодаря которому они стали делать успехи в учебе. Моя жизнь могла бы быть очень счастливой, если бы у молодого человека, о котором я уже упомянула, не возникло ко мне неуместное чувство, на которое я ответила, о чем никогда не перестану сожалеть.

Я боролась с порывом, побуждавшим меня любить его, но все мои усилия были тщетны. Он обещал жениться на мне, на что я – в несчастливый час – согласилась. С помощью своего лакея он организовал фиктивную брачную церемонию, и я перебралась в комнаты, которые он снял для меня на Гоуэр-стрит, Тоттенхэм-Корт-Роуд. В последовавшие шесть месяцев он часто приходил ко мне, и мы жили с ним как муж и жена. По истечении этого времени он повез меня на побережье, а потом мы отправились в Европу. Мы были в Бадене, когда пришла весть о смерти его отца. Она не очень его взволновала. Он даже не поехал в Англию, чтобы присутствовать на похоронах, потому что своим поведением обидел своего отца и сделался чужим для оставшихся членов семьи. Вскоре от адвоката пришли письма с уведомлением о том, что, согласно завещанию, он перестает получать денежное содержание в размере пятисот фунтов стерлингов, до настоящего времени выдававшееся ему, а получает небольшую сумму денег, достаточную для того, чтобы купить себе чин в армии, если этого пожелает. Ему настоятельно советовали выбрать этот путь, так как в этом случае он мог содержать себя на жалованье, если поступит на службу за границей. Он пришел в ярость, когда получил это сообщение, и немедленно отправил письмо с целью получить наследство, на которое имел право; и в должное время оно пришло. В тот вечер он сел за игорный стол и потерял там все до последнего фартинга. На следующее утро он был уже мертв. Его останки были найдены в уединенной части города; в приступе отчаяния он вышиб себе мозги выстрелом из пистолета. Очевидно, он принял решение сделать этот шаг до своего ухода из дома в случае, если его постигнет неудача, так как оставил нашей квартирной хозяйке письмо, которое следовало передать мне, если он не вернется к утру. В письме он клялся мне в любви, а заканчивалось оно признанием в мошенничестве, которое он совершил по отношению ко мне в начале нашего знакомства; его он попытался оправдать тем, что был связан по рукам и ногам юридическими препонами.

Читая это, я усомнилась в силе его любви, о которой он писал в письме. У меня не было сомнений относительно жара своей собственной страсти, и в течение некоторого времени я была безутешна. Наконец, я осознала свое жалкое положение и необходимость действовать благодаря настойчивым увещеваниям моей квартирной хозяйки. Я продала лучшие вещи из своего гардероба, чтобы выручить достаточно денег для оплаты моих счетов и возвращения в Англию. Но судьба распорядилась иначе. Несколько друзей моего мужа пришли ко мне, чтобы выразить свои соболезнования по поводу его безвременной кончины. Среди них был молодой, чрезвычайно привлекательный офицер, которого, как я часто думала, я могла бы полюбить, если бы не была замужем. Именно этот человек стал причиной того, что я сделала второй роковой шаг в своей жизни. Если бы я поехала домой, мои друзья могли бы все простить. Я чувствовала, что они мне все простят, и моя гордость не стояла у меня на пути. Я могла с радостью попросить и получить их прощение за вину, которая на самом деле была простительной, если учитывать обстоятельства, при которых все случилось.

Или же я могла бы представить все факты на суд семьи, и мать, горевавшая о смерти своего сына, должна была бы почувствовать какое-то сострадание ко мне.

Этот офицер предложил мне жить с ним и нарисовал такую сверкающую, пленительную перспективу, что я уступила. Он заявил, что с удовольствием женится на мне прямо на месте, но потеряет большую сумму денег, которую должен через несколько лет унаследовать, если останется холостым, и будет неразумным не подождать, пока это произойдет. Я забыла упомянуть, что у меня нет детей. Так как у меня было хрупкое телосложение, мой ребенок родился мертвым, что стало тяжелым ударом для меня, хотя это никак не тронуло человека, которого я считала своим мужем. Вскоре мы уехали из Бадена и возвратились в Лондон, где я в течение месяца счастливо жила со своим любовником, у которого еще не закончился отпуск. Когда же это, наконец, случилось, он неохотно уехал от меня в Лимерик, где квартировал его полк. Там, по всей вероятности, у него появилась новая знакомая, так как приблизительно через две недели он написал мне, что мы должны расстаться по причине, которую он не волен мне сообщить, и приложил чек на пятьдесят фунтов, которые, как он надеялся, покроют мои расходы. Теперь уже было слишком поздно ехать домой, и я была вынуждена заняться проституцией, не потому, что мне это нравилось, а потому, что это был способ добывать себе средства на жизнь. В течение десяти лет я жила сначала с одним мужчиной, потом с другим, пока, наконец, не заразилась какой-то болезнью, о дурных последствиях которой я не подозревала, так как не обращала на них внимания. Катастрофические последствия такого пренебрежения слишком очевидны сейчас. Вам станет противно, когда я скажу вам, что болезнь поразила мое лицо и испортила его черты до такой степени, что на меня омерзительно смотреть, и меня никто не заметил бы, если бы я посещала такие места, где, в основном, собираются женщины вроде меня; на самом деле меня следует гнать с проклятьями и руганью».

Этот рассказ очень печален. Это была женщина с приличным уровнем образования, хорошими манерами, которая в речи использовала слова, употребление которых мало кто в ее положении знал бы. И вследствие различных обстоятельств она оказалась на самом дне карьеры проститутки. В ответ на мои дальнейшие расспросы она сказала, что живет в небольшом местечке в Вестминстере, которое называется меблированные комнаты Перкинса, где за комнату она платит два шиллинга в неделю. Эти комнаты находились в Вестминстере недалеко от Палас-Ярда. Она была вынуждена жить такой жизнью, чтобы существовать. Ведь она не могла пойти в работный дом и не могла получить никакой работы. Она умела шить, рисовать акварелью, но боялась оставаться одна. Она не могла сидеть часами в одиночестве, мысли отвлекали ее и сводили с ума. Она добавила, что однажды подумала, не стать ли ей католичкой и не уйти ли в монастырь, чтобы искупить свою вину за такой образ жизни, посвятив остаток дней покаянию. Но боялась, что зашла уже слишком далеко, чтобы быть прощенной. Это было некоторое время тому назад. Теперь она думает, что долго не проживет, так как причинила своему здоровью такой вред. У нее какая-то внутренняя болезнь, она не знает какая, но хирург в больнице сказал ей, что эта болезнь со временем убьет ее. И у нее случались моменты – обычно часы – забвения, когда она находилась в состоянии алкогольного опьянения. А такое бывало всегда, когда только появлялась возможность. Если от пьяного мужчины путем уговоров или угроз – а она не гнушалась и последними – ей удавалось получить десять шиллингов, она не приходила в парк несколько дней, пока не кончатся деньги. В среднем она приходила сюда три раза в неделю или, может быть, два раза; всегда в воскресенье, это хороший день. Она все знала о приютах. В одном таком приюте однажды побывала, но ей там не понравилось: там не было в достаточной мере свободы, слишком много проповедей и тому подобного; и они не могли всегда держать ее там, так что они не знали, что с ней делать. Никто не хотел брать ее в услужение, потому что неприятно было смотреть на ее лицо, которое представляло собой такое ужасное зрелище, что пугало людей. Она всегда носила длинную густую вуаль, которая скрывала черты ее лица и делала ее интересной для ничего не подозревающих и неблагоразумных людей. Я дал ей денег, которые обещал, и снова посоветовал пойти в приют. Это она отказалась сделать, сказав, что долго не проживет и лучше уж умрет, чем пойдет туда. Так как я не был властен заставить ее изменить свое решение, ушел, сокрушаясь о ее дерзости и упрямстве. У меня было чувство, что вскоре она станет

 
«Еще одной несчастной,
Уставшей дышать,
Необдуманно упрямой,
Ушедшей навстречу своей смерти».
 

В ходе своих поездок я встретил другую женщину, просто одетую в старые, поношенные вещи. У нее было некрасивое немолодое лицо; наверное, ей было за сорок. Она так же разгуливала взад-вперед по Мэллу. Я знал, что там она может находиться лишь с одной целью, и спросил ее об этом. Полагаю, что на мои вопросы она отвечала правдиво. Вот ее рассказ:

«У меня есть муж и семеро маленьких детей. Старший еще ничего не умеет делать, разве что выклянчит пару пенсов тем, что кувыркается на улице на потеху господ, проезжающих мимо. Мой муж прикован к постели и не может ничего делать, разве что даст младенцам порцию «материнского благословения» (это настойка опия, сэр, или что-то навроде этого), чтобы заснули. Так что я целый день попрошайничаю, и обычно беру с собой одного ребенка, которого ношу на руках, а другой бежит рядом. Мы продаем искусственные цветы, по крайней мере, держим их в руках и делаем для полицейских вид, что продаем, потому что плохо, когда у тебя ничего вообще нет. И я иногда хожу в парки, сэр, ночью, когда у меня был неудачный день и я не заработала больше нескольких пенсов; а этого нам мало на жизнь. Я хочу сказать, сэр, что дети должны есть хоть немножко мяса, а мы с моим стариком хотим немножко выпить для бодрости духа. Так что меня к этому вынуждает бедность, сэр, и ничто – Господь свидетель! – не могло бы меня заставить делать это только ради пропитания бедных детей. А на кого им рассчитывать, если не на свою работящую, но несчастную мать, которая сейчас разговаривает с вашей милостью? Не дадите ли бедной женщине полпенса, сэр? У меня дома семеро маленьких детей, а мой муж лежит в горячке. Для вас это пустяк, ваша милость, только полпенса для бедной женщины, у которой не было и крошки хлеба во рту со вчерашнего утра, прошу вас». И она воскликнула, прерывая себя: «Я и забыла, что разговариваю с вами. Я так привыкла к такому языку, что, когда просила у вас деньги, перешла на наш жаргон. Но ваша милость знает, о чем я. Нет ли у вас хоть шести пенсов, чтобы порадовать сердце вдовы?»

«Теперь ты называешь себя вдовой, – сказал я, – а раньше говорила, что ты замужем и у тебя семеро детей. Так кто же ты?»

«Кто я? То, что я сначала вам сказала, правда. Но у меня в запасе столько разных уловок, что – ей-богу – я сама сбиваюсь с толку. Иногда я вдова и хочу порадовать свое сердце медяком, а в другой раз я трудолюбивая безработная швея, которая окажется на улице, если не найдет себе какое-нибудь занятие. Иногда зарабатываю кучу денег тем, что я бедная старая калека, повредившая руку на фабрике при взрыве паровой машины. Тогда я заматываю себе руку так, что она делается ужасно большой. А когда я прихожу домой, мы немножко выпиваем с друзьями, и начинается шумное веселье. Теперь я рассказала вашей милости все. Не дадите ли полпенса, как я просила сначала?»

Правильно было бы закрывать парки в ранний час, если такие люди, которые только что были описаны мной, существуют и занимаются своими нечестными делами столь бесстыдно. Вы лишь постигаете порочность человечества, ведя поиск ниже поверхности общества. И для определенных целей такие знания и сведения полезны и благотворны для него. Поэтому филантроп должен преодолеть свое отвращение и откинуть покров, кое-как наброшенный на скелет.

Иждивенцы проституток

Описав склад характера, привычки и т. п. различных категорий проституток, я теперь подхожу к тем людям, которые близко связаны с ними и находятся на их иждивении. Это очень многочисленная группа людей, которая включает в себя содержателей публичных домов, соглядатаев за «переодетыми квартирантками», содержателей домов свиданий, сводниц, сводников и сутенеров, альфонсов и вышибал.

Содержатели публичных домов

Они могут быть как мужчинами, так и женщинами. Чаще это женщины, хотя каждый, кто содержит подобные заведения, подходит под это определение. Публичные дома бывают двух видов – дома свиданий или дома, в которых женщины проживают, питаются, одеваются и т. д., а выручка от их занятий проституцией идет в карман самой хозяйки борделя, которая обычно получает весьма приличный доход от их позора.

Нет лучшего примера таких заведений, чем публичные дома на Кингз-Палас в Сент-Джеймсе, расположенные на узкой улочке, ведущей с Пэлл-Мэлл напротив «Гвардейского клуба» на Кинг-стрит неподалеку от Сент-Джеймсского театра. Они представляют собой и дома свиданий, и собственно бордели. Мужчины могут привести сюда своих женщин, заплатив за комнату и временный приют, или им могут предложить женщин, живущих в доме. Несчастные создания, обитающие в таких заведениях, полностью находятся во власти хозяев борделей, жиреющих на их проституции. Когда они впервые попали в город, им, наверное, все здесь было незнакомо, они не знали в городе ни души, и даже сейчас им было бы некуда пойти, если бы они могли убежать отсюда. Но это очень трудно сделать, учитывая то, что за ними бдительно следят днем и ночью. У них нет одежды, чтобы погулять по улицам. Часто они проводят в постели весь день, а ночью одеваются в кричаще безвкусные наряды. Если они выходят на улицу по делу, за ними пристально следит один из слуг: когда их прелести увядают, они обычно заканчивают тем, что становятся служанками содержателей борделей и проституток, или соглядатаями, или, возможно, и тем и другим.

На Оксендон-стрит тоже есть дома, где женщин содержат таким же образом.

Одна из жертв этого позорного установившегося порядка рассказала мне, что ее заманили в эту ловушку, когда ей было шестнадцать лет. Какое-то время она предоставляла свои услуги старикам, которые платили большие деньги за обладание ею.

«Я родилась в Мэтлоке в Дербишире, – начала она свой рассказ, – мой отец был камнетесом, а я работала в магазине, полировала камни и изделия, а весной 1851 года мы услышали о Великой выставке. Я очень захотела поехать в Лондон, увидеть красивые магазины и всякое такое, и отец написал моей тетке, которая жила в Лондоне, чтобы узнать, нельзя ли мне приехать и пожить у нее недельку-другую и посмотреть выставку. Через несколько дней мы получили ответное письмо, в котором говорилось, что она будет рада предоставить мне комнату на две-три недели и ходить повсюду со мной. Отец не мог поехать со мной, потому что у него была работа, и я поехала одна. Когда я приехала, тетя сильно простудилась и не могла выходить из дома. Конечно, мне хотелось повсюду ходить и смотреть. И хоть я и не верила, что улицы в Лондоне вымощены золотом, мне очень хотелось увидеть магазины и места, о которых я так много слышала. Тетя сказала, что, когда ей полегчает, она поведет меня туда, но мне не терпелось, и я решила пойти одна. Я ничего не сказала тете об этом и украдкой ушла из дома однажды вечером. Какое-то время я бродила по улицам, очень довольная новыми впечатлениями. Толпы народа, вспыхивающие газовые струи и все вокруг было таким необычным и новым. Я была в восторге. В конце концов я потерялась и попала на какие-то улицы, на которых было темно и тихо. Я увидела посреди улицы одну открытую дверь, то есть она была приоткрыта. Не думая о плохом, постучала и, не услышав ни звука и не получив ответа, постучала погромче, и тогда кто-то пришел и впустил меня, не говоря ни слова. Я наивно спросила эту женщину, где нахожусь и не скажет ли она мне, как пройти до Банк-плейс. Я не знала, где находится Банк-плейс, в Ламбете, Кенсингтоне, или Хаммерсмите, или где-то еще, но слышала, что это в Кенсингтоне. Впустившая меня женщина, которой я адресовала свои вопросы, засмеялась над этим и сказала:

– Ах, да я не вчера родилась!

Я повторила:

– Где я и что мне делать?

Она велела мне «страшивать» и сказала, что раньше она уже это слышала.

Видимо, мне следует сказать вам, прежде чем я продолжу, – объяснила мне девушка, – что «страшивать» означало «спрашивать» или «выяснять».

И тогда дверь открылась, и из комнаты, которая показалась мне гостиной, вышла старуха.

– Входи, дорогуша, – воскликнула она, – и присядь.

Я последовала за ней в комнату. Она вытащила бутылку джина и, спросив меня, не выпью ли я капельку чего-нибудь крепкого, налила мне немного, и я была слишком напугана, чтобы отказаться. Она сказала:

– Я люблю быть веселой сама и когда другие тоже веселы. Сейчас я преуспеваю. Я уже не та, что была когда-то. Но я же говорю, что люблю быть веселой, и я всегда веселая. Знаешь, старая скрипка играет самую лучшую музыку. Рынок полон, моя дорогая, – добавила она, подталкивая ко мне стакан с джином. – Ах, думаю, еще нет! Еще слишком рано, вот так. Я рада, что ты заглянула сюда. Я много раз замечала твое личико, но думала, что ты одна из девочек Лотти и не захочешь пройти так далеко по улице, хотя почему одно место должно быть лучше другого – этого я точно не понимаю.

– На самом деле вы, вероятно, ошибаетесь, – перебила ее я. – Я в Лондоне чужая, всего три дня здесь. Дело в том, что я заплутала сегодня вечером и, увидев вашу открытую дверь, подумала, что могу зайти и спросить дорогу.

Пока я все это говорила, старуха внимательно слушала. Казалось, она впитывает каждое мое слово, и ее лицо совершенно изменилось.

– Что ж, детка, – продолжила она. – Я рада, что ты пришла в мой дом. Ты должна меня извинить за то, что я приняла тебя за кого-то другого, но ты так похожа на одну девушку, которую я знаю, на Полли Гей, что я не могла не принять тебя за нее. Где ты живешь?

Я сказала ей, что живу у своей тети на Банк-плейс.

– Да что ты! – воскликнула она. – Что ж, это большая удача, ей-богу, удача. Теперь меня еще больше радует то, что ты пришла в мое заведение – я хочу сказать, в мой дом, – потому что очень хорошо знаю твою тетушку. Мы с ней большие приятельницы, хотя я не виделась с ней… шесть месяцев будет в следующее Рождество. Она прихворнула, да? Ах, это погода или что-то в этом роде; все мы иногда болеем. Так что же с ней? Грипп? Ох, упаси нас бог от гриппа! Ну, ты останешься у меня на ночь, ты же так далеко от дома. Не говори «нет»; ты должна остаться, моя дорогая, и завтра рано утром мы отправимся к твоей тете. Она будет рада меня увидеть, я знаю. Она всегда любила своих старых друзей.

Сначала я возражала и отказывалась, но в конце концов уступила ее уговорам, полностью поверив в то, что она мне говорила. Она завела речь о моем отце, сказала, что не имела удовольствия знать его лично, но часто слышала о нем и надеется, что с ним все в порядке. Через некоторое время поинтересовалась, не устала ли я, и сказала, что покажет мне комнату наверху, где мне будет очень удобно спать. Когда я разделась и уже лежала в постели, она принесла мне стакан джина, который назвала «стаканчиком на ночь», и сказала, что он пойдет мне на пользу. Я выпила джин, подчиняясь ее настойчивости, и вскоре крепко заснула. В «стаканчик на ночь» было явно что-то подмешано, и, пока пребывала в бесчувственном состоянии, я была обесчещена. На следующий день я была ужасно слаба и плохо себя чувствовала, но мне не нужно говорить вам, что последовало за этим. Мои мольбы и просьбы были бесполезны, и через несколько дней я стала рабой этой женщины и остаюсь ею и по сей день, хотя, так как у нее имеется не один такой дом, а несколько, меня время от времени переводят из одного в другой. Причина этого проста. Предположим, у хозяина борделя есть дом в Сент-Джеймсе и дом на Портленд-плейс. Когда я становлюсь известной завсегдатаям дома в Сент-Джеймсе, меня отправляют как новенькую на Портленд-плейс, ну, и так далее».

Если бы было место для рассуждений о содержателях борделей, не думаю, что я мог бы дать о них лучшее представление, чем дает этот рассказ. Их характерными чертами являются эгоизм и алчность в сочетании с беспринципностью и самым наглым бесстыдством.