Генри Каттнер
«Восход Черного Солнца» и другие галактические одиссеи

Он снова глянул на ее полускрытый спокойный профиль. Ноль реакции.

– Ты должна понять. Кое-кто уже понял, причем давным-давно. Об этом мне поведало Знание. Жил на свете великий ученый, и занимался он психобиогенетикой. Этот человек пришел к выводу: если человечество обретет райскую жизнь, прежде чем заслужит ее, то… оно будет обречено на гибель. И он надеялся, что другие продолжат его исследования.

Он поставил перед человечеством задачу: создать жизнь. Вот он, твой тропизм, Серена. Вот он, твой таксис. Род людской проклят и обречен, Серена, но ты инстинктивно пытаешься создать новую расу, чтобы она подхватила флаг, который выронили предки. С помощью динамики природных процессов и костров жизни уже много тысяч лет ты и тебе подобные, ведомые слепым инстинктом, силитесь создать высшую расу.

Муравьи, пчелы… это чужие миры! Мне не понять ни тебя, ни твой мир, ни твой народ. Ведь я всего лишь человек разумный!

Но услышь же меня, Серена! Я не могу допустить, чтобы ты покончила с собой. Не могу допустить, чтобы ты, подчиняясь тропизму, влетела в костер, словно мотылек. Ох, Серена, Серена!

Он шагал как во сне, и вдруг впереди – рукой подать! – вспыхнуло Сияние.

Высокий дрожащий столб холодного тусклого огня – словно Зевс, явившийся Данае в образе золотого дождя. Эти замшелые руины – все, что осталось от храма, выстроенное вокруг высокого, в человеческий рост, огня. Должно быть, когда-то этому свету молились прихожане. И вот он снова здесь: мерцает, ждет.

Невыразимо уставший Уэстон понимал, что впереди последняя битва. Вернее, позади, ибо во тьме звучали тяжелые шаги, от которых подрагивала пружинистая земля. Наконец из мглы явилась новая форма жизни – новейшая из всех, что были созданы человеком.

Уэстон заслонил собой Серену и стал ждать, наблюдая, как отблески Золотого Сияния играют на мертвенно-бледном теле гиганта.

Великан шагал вперед.

И – прошагал мимо.

Не обращая внимания на Уэстона с Сереной, великан шествовал на свет! Уэстон даже рот раскрыл от изумления. Вот монстр неуверенно протянул лапищу, чтобы коснуться сияния, но та уперлась в невидимый барьер. Великан повторял свои бесплодные попытки. Уэстона для него не существовало.

Рука Серены выскользнула из ладони Уэстона, и девушка ушла во тьму, следуя инстинкту, влекущему ее к далеким кострам. От усталости у Уэстона кружилась голова. Он последовал за Сереной, то и дело оглядываясь. Великан, словно под гипнозом, пялился на Сияние и тщетно пытался коснуться его.

За людьми он не пошел.

Уэстону не запомнился обратный путь. Должно быть, он задремал на ходу, шаркая по мху, держась за руку Серены, которая увлекала его к ожидавшим ее кострам. Шли небыстро; терпение девушки оказалось до жути бездонным.

Поздним утром вышли к голубым домикам. Юноши на мгновение отвлеклись, а затем снова склонились над фигурой, которую лепили из глины.

– Уже почти готово, – промурлыкала Серена. – Значит, время не потрачено впустую. Скоро… Наверное, уже скоро!

Держать ее за руку стоило немалых усилий. Уэстон искал врата, но глаза слипались. Сонливость накатывала неумолимо, будто океанский прилив. Очнувшись, Уэстон увидел, что Серена идет к кострам. Еле перехватил.

Возможно, с течением времени врата переместились, или Уэстон просто забыл их точное местоположение. Он долго искал, и все мышцы ныли от изнеможения, а кругом стоял вечный полдень человечества – человечества, обреченного на вечную ночь и пытающегося уничтожить себя.

Работа у юношей спорилась. Слепой тропизм, древний врожденный инстинкт… Уэстон, спотыкаясь, сонно бродил вокруг пруда, тащил за собой Серену…

…И вдруг он очутился в Версале, на знакомом месте. В небе гудел самолет. Уэстон по-прежнему держал Серену за руку. Протащил ее сквозь время, из полудня в вечер.

И это стало его проклятием. Проклятием для них обоих.

К югу от Сувы есть коралловый остров, а вокруг – только океан. Когда-то тут обитали туземцы-канаки, но больше не живут. На острове заброшенный дом и обнесенный стеной сад; в саду разрослись одичавшие панданы и лишайники, а буйные тропические лозы взялись пожирать и тех и других. И кое-что еще, чужеродное и вечное, стоит вопреки ревущим круглый год пассатным ураганам, что всей яростью обрушиваются на островок.

Капитанам немногих торговых судов известно, что раньше усадьба принадлежала Джону Уэстону. Они привозили сюда провиант, инвентарь и предметы роскоши, от которых незачем отказываться состоятельному человеку, даже если он обосновался в тихоокеанских южных широтах. Но суда больше не встают здесь на якорь. Что же до канаков, никто не слушает их пьяные россказни. Канаки не планируют возвращаться. Им страшно.

Уэстон прожил на острове почти тридцать лет.

Как вы уже поняли, он влюбился в Серену. Влюбился в абсолютное совершенство рода человеческого. Всякий стремится к совершенству, и Уэстон возжелал Серену по-своему – возжелал, чтобы она всегда была рядом, чтобы он мог нежиться в излучаемом ею живом сиянии.

Понять ее он не мог, но не мог и расстаться с ней. Серена не ведала сомнений, отчаяния и горя. Вернувшись из Версаля, Уэстон понял: нет иного способа быть рядом с Сереной, кроме как увезти ее на тихоокеанский остров. Он разбил на острове сад и обнес его стеной. Благодаря врожденному умению управлять природой Серена вырастила мхи и деревья. Она снова разожгла костры жизни – и занялась своим делом.

Уэстон наблюдал за Сереной и боготворил ее. Смотрел, как она создает жизнь – создает, а потом уничтожает. Год за годом она следовала велениям таксиса. Отвечала, когда ей задавали правильный вопрос, но настоящей связи с ней Уэстон так и не добился, слишком уж глубока была пропасть между ними. Серена была само совершенство, а Уэстон не мог похвастать ничем, кроме ума.

Иногда он подумывал, не вернуть ли Серену в родной мир. Но знал, что никогда не сделает этого, ведь там ее ждут двое юношей, там ее ждут костры, и Серена с готовностью принесет себя в жертву, чтобы создать новую расу, которая займет место человечества…

Без малого тридцать лет. Она не старилась. В отличие от Уэстона. А однажды наступила долгожданная развязка.

Он отпер дверь, ведущую в сад, вошел и позвал Серену по имени. Раньше она всегда откликалась, но сегодня ответом ему была тишина.

Уэстон прошагал по извилистой тропинке и в ее конце увидел неземной цветок пламени. Высокий, тускло-золотой, он покачивался на огненном стебле; он жил, горел, ждал. Уэстон сразу все понял. Серена по-прежнему в саду, но больше ему не ответит.

Это и есть успех, к которому так долго стремились она и ее народ. Новая раса. Серена, обладавшая нужным качеством – каким бы оно ни было, это качество, – вывела точную формулу новой жизни. Сама стала этой жизнью. Ее частицей.

Уэстон смотрел на пламя. Помнил, что уже видел такое далеко в будущем, где оно пылало среди замшелых холмов. Вот почему великан забыл про Серену и пошел к Золотому Сиянию. Этим Сиянием была Серена, отдавшая себя рождению новой расы – шагу за пределы человечества, шагу, который она сделала за миллионы лет до своего рождения.

И миллионы лет ее народ ложился костьми, чтобы достичь результата, уже достигнутого Сереной в далеком прошлом!

В будущем Сияние обнесено барьером. А сейчас? Появился ли он сразу, этот барьер?

В зеленоватых сумерках пылал новорожденный огонь. Совсем скоро он озарит свою первую ночь, но умом не объять бесчисленного множества ночей, кои ему предначертано озарить. Миллионы дней и миллионы ночей, пока приливы и отливы времени стирают с планеты океаны и континенты, а люди ищут рай, находят его и сползают в бесконечный и до жути идеальный полдень человечества.

А потом – как-нибудь, когда-нибудь – этот огонь непременно проснется, ибо он – первенец сверхчеловеческой, нечеловеческой расы. Проснется и придет за человеком, а Серена будет частью этого огня.

– Серена! – выдохнул Уэстон.

А потом шагнул вперед – с сияющим лицом, с горящим взглядом, – шагнул в самую сердцевину живого пламени.

Сад опустел, если не считать огненного столпа, озарявшего ночь своим загадочным сиянием. Никому из людей не узнать секрет этого огня, не понять, что за чуждая жизнь дремлет в нем, еще не готовая проснуться и унаследовать планету, из обреченного полудня человеческой расы увести ее в блистающее утро невообразимого будущего.

Сад стих. Людей не осталось. В ночи пылал цветок Золотого Сияния.

Осталось подождать миллион лет.

Среди чудес прекрасных

Глава 1. Трансмутация

Бельгиец с кофейником в руках шаркающей походкой вышел из комнаты. Когда дверь за ним закрылась, Слейд вопросительно посмотрел на Миллера. Тот пожал плечами.

– Похоже, сумасшедший, – сказал Миллер.

Слейд изогнул в надменной гримасе тонкие губы:

– Возможно. Но не забывайте: у меня имеются и другие источники информации. Я уверен, что на Пике Семьсот что-то есть. Нечто весьма ценное. И вы должны найти это для меня.

– Почему я? – мрачно спросил Миллер.

– Не беспокойтесь. В любой момент, как только захотите, можете вернуться в Штаты. – В голосе сквозила угроза.

– Ну конечно, – хмыкнул Миллер. – А потом вы пошлете несколько телеграмм… и будет красивая подстава. Обвинение в убийстве…

– Что ж, – прервал его Слейд, – как говорится, ничего личного. Надо же мне как-то подстраховаться на случай, если вы вдруг захотите свидетельствовать в пользу государства.

– Я делаю для вас грязную работу уже десять лет, – проворчал Миллер. – Спорить с вами слишком поздно. Но мы оба виновны в убийстве, Слейд, – в убийстве парня по имени Миллер, который десять лет назад был честным адвокатом. Мне искренне жаль беднягу.

Слейд отвел взгляд. Его лицо оставалось суровым.

– Преимущество всегда на стороне вооруженного. Где-то на Пике Семьсот есть самое мощное оружие в мире, – по крайней мере, я в это верю. Оно испускает смертоносные лучи, внушающие ужас. Я не ученый, но на меня успело поработать немало яйцеголовых. Если мне удастся завладеть этим… оружием с Пика, я смогу диктовать мои условия.

Миллер с любопытством посмотрел на собеседника. В силе и воле Слейда невозможно было сомневаться. В течение десяти лет возглавляя относительно криминальную и абсолютно беспринципную политическую империю, пытаясь дотянуться до новых миров, которые можно завоевать, Слейд становился все более своенравным.

Слухи об источнике энергии, находящемся на горной вершине в Аляске, звучали фантастически даже в Штатах, но, похоже, они разожгли азарт в Слейде, который мог позволить себе любые прихоти. Точно так же он мог позволить себе доверие к Миллеру – до определенного предела. Миллер был полностью в руках Слейда и знал об этом.

Оба посмотрели на бельгийца, вернувшегося с непочатой бутылкой виски. Ван Хорнунг был пьян и прекрасно это осознавал. Он уставился на них из-под огромной меховой шапки, которую не снимал даже в помещении.

– «Коль был бы пьян я вечно от драк, любви, вина…» – процитировал он Альфреда Хаусмена, отодвигая ногой стул. – А впрочем, не важно. Выпейте, джентльмены.

Миллер бросил взгляд на Слейда, затем наклонился через стол.

– Вернемся к Пику Семьсот, – сказал он. – Мне бы хотелось…

Бельгиец хлопнул пухлой ладонью по столу.

– Вы меня спрашиваете про Пик Семьсот? Что ж, слушайте. Раньше я не стал бы рассказывать, поскольку не желаю вам смерти. Но сейчас я пьянее обычного и потому, возможно, умнее. Мне все равно, жив человек или мертв. Двадцать лет я не был ни живым, ни мертвым. Я не думал, не чувствовал, не существовал как человек. Я лишь ел, пил и пытался забыть. Если хотите отправиться на Пик, я укажу дорогу. Вот только смысла в том никакого нет.

Он выпил. Миллер и Слейд молча переглянулись.

– Если вы туда пойдете, – сказал Ван Хорнунг, – то оставите здесь свою душу, как это было со мной. Вся штука в том, что мы вовсе не господствующая раса. Мы пытаемся достичь вершин, но забываем, что на этих вершинах уже могут обитать другие. Да, я расскажу вам, как добраться до Пика. Но если уцелеете, вас ничто больше не будет интересовать.

Миллер снова посмотрел на Слейда, который нетерпеливо махнул рукой.

– Рискну, – сказал Миллер бельгийцу. – Объясните дорогу.

В полумраке арктических сумерек Миллер шел следом за проводниками-эскимосами по заснеженным склонам в направлении Пика Семьсот. Поход длился уже много дней; они все больше углублялись в сухую морозную тишину. Проводники нервничали. Они знали, что их северные боги ненавидят пришельцев, вторгающихся в священные земли, к которым принадлежал Пик Семьсот. Раскосые глаза недоверчиво наблюдали за Миллером из-под меховых капюшонов.

У того на поясе висел пистолет. Двое эскимосов уже сбежали, скрывшись во мраке долгой ночи. Двое оставшихся шли с ним лишь потому, что боялись пистолета больше, чем богов Пика Семьсот. Пока еще боялись.

Крутые склоны Пика почти нависали над головой. Нигде не было видно пути, по которому можно было бы на эту гору взобраться. Но эскимосы спешили так, словно уже заметили четкую тропу. Миллер ускорил шаг; его все сильнее охватывало беспокойство.

Шедший впереди эскимос вдруг упал на колени и стал рыться в снегу. Миллер закричал, слыша, как его голос глухо отражается от каменных стен. Но когда он добрался до проводников, один из них обернулся и, мрачно улыбнувшись, произнес на своем родном языке длинное слово, которое могло быть и целой фразой.

– Ариартокасуаромаротит-тог, – сказал эскимос. – Ты тоже скоро уйдешь.

В голосе слышалась смесь угрозы, предостережения и удовлетворения. Проводник похлопал меховой перчаткой по снегу.

Миллер наклонился. Сквозь снег проглядывала сверкающая лента, которая огибала уступ и исчезала из виду. Грубая кристаллическая поверхность отбрасывала красные и голубые тени. Здесь, в белом безмолвии горных вершин, она выглядела необыкновенно красиво. Миллер присел и провел по ней рукой в перчатке, чувствуя даже сквозь мех легкое покалывание…

– Борнит, – пробормотал он и улыбнулся.

Медь, а может быть, даже золото. Причем обнажение было старым. Судя по цвету, оно подвергалось воздействию света и воздуха уже давно. В том, что в горах обнаружилась жила борнита, не было ничего странного – скопления проросших друг в друга кристаллов октаэдрической формы в некоторых горнодобывающих районах встречались достаточно часто. И все же эта жила казалась чересчур геометрически правильной. И еще это странное покалывание…

Лента выглядела как тропа.

Эскимосы выжидающе смотрели на Миллера. Осторожно шагнув вперед, он поставил ногу на поверхность жилы. Та оказалась неровной, и трудно было сохранять равновесие. Он сделал еще два-три шага по блестящему пурпурному склону, и вдруг…

И вдруг он почувствовал, что плавно поднимается, словно увлекаемый неодолимой силой, и ощущает все то же покалывание, но теперь уже в ступнях. Горный склон скользил назад и вниз вместе с одетыми в меха людьми, под ногами разворачивалась, уходя вдаль, сверкающая извилистая лента.

«Я сплю!» – вот первое, что пришло в голову.

Закружилась голова, он пошатнулся, но не упал. Зуд в ногах был не просто нервной реакцией – он явно распространялся по ним, проникая в мышцы и кости.

«Трансмутация! – подумал Миллер, отчаянно цепляясь за ускользающую нить здравого рассудка. – Тропа движется, – как можно спокойнее сказал он себе. – А я каким-то образом на ней держусь. Почему я подумал про трансмутацию? Не могу пошевелить ногами – они будто в камень превратились… В тот же минерал, из которого состоит жила».

Превращение одного вещества в другое – свинца в золото, плоти в камень… Эскимосы знали об этом. Миллер видел вдали уменьшающиеся пятнышки, его проводников, пока те не скрылись за поворотом. Он беспомощно замахал руками, чувствуя, как тяжелеют уже они, – диковинная трансмутация распространялась по его телу все выше.

Наконец он понял, что сопротивление бесполезно. Нечто, намного превосходящее его силой, держало мертвой хваткой – похоже, с некой целью. Оставалось лишь ждать и…

Думать становилось все труднее. Наверное, изменения добрались до мозга. В угасающем сознании родилась вялая мысль: похоже, это конец.

Родилась и сразу умерла.

В его голове отдался эхом негромкий смех.

– Мне просто скучно, Ци, – произнес мужской голос. – К тому же ему это особо не повредит. И даже если повредит, какая разница?

Миллер парил в черной бездне. В голосе, который он слышал, чувствовалось нечто неуловимо чуждое. Потом ответила женщина, и ее тон оказался удивительно похож на тон мужчины.

– Не надо, Бранн, – сказала она. – Можно ведь найти и другие… развлечения.

Снова раздался смех.

– Такие, как он, нам еще не попадались. Должно быть интересно.

– Бранн, пожалуйста, отпусти его.

– Замолчи, Ци. Здесь хозяин я. Он уже очнулся?

Последовала пауза.

– Еще нет.

– Можно и подождать. – Мужчина вздохнул. – Так или иначе, надо кое-что подготовить. Идем, Ци.

Наступила тишина.

Миллер понял, что плавает в пустоте. Он попытался пошевелиться, но не смог. Тело все еще держали невидимые путы, но разум был свободен и работал на удивление четко и ясно. Казалось, будто загадочная трансмутация изменила сам мозг, превратив его в нечто совершенно новое и чудесное.

«Трансмутация, – подумал Миллер. – Свинец в золото… плоть в камень… именно об этом я размышлял, прежде чем… перестал думать. Трансмутация – это изменение в структуре атомов: одно вещество превращается в другое. Тот зуд при моем прикосновении к тропе, – может, он именно это и означал?»

Но Миллер сразу понял, что ответа на этот вопрос нет. Ведь еще никто прежде не ощущал, как в его собственном теле происходит превращение плоти в кристаллы.

Если действительно все произошло именно так, то должна существовать сила, подобная силе Кулона, которая срастила Миллера с движущейся тропой, – грандиозная сила, способная удерживать электроны на своих орбитах и скреплять все сущее воедино.

И что теперь?

«Есть два вида трансмутации», – подумал он, лежа в темноте и пытаясь найти хоть какое-то объяснение случившемуся.

«Рассуждай здраво, – казалось, говорил его разум, – иначе сойдешь с ума от полной неопределенности. Делай выводы из того, что знаешь. Химический элемент определяется количеством электронов вокруг ядра, и если изменить это количество, изменится сам элемент. От заряда ядра зависит, сколько электронов это ядро способно удержать. Заряд ядра может меняться, но кристаллическое состояние остается прежним. Если же меняется кристаллическое состояние, то можно предположить, что жила испускает элементарные частицы и эта бомбардировка выбивает электроны из любого вещества, которое касается тропы, или, наоборот, привносит их. Новое состояние не может закрепиться, так как заряд ядра остался неизменным. Через какое-то время либо будут выброшены лишние электроны, либо захвачены недостающие; баланс восстановится – и я снова стану нормальным. Наверняка все так и есть, – подумал Миллер, – поскольку Ван Хорнунг прошел этим же путем и вернулся назад – нормальным человеком. Или… ненормальным?»

Вопрос остался без ответа. Миллер еще немного полежал, а потом снова попытался пошевелиться. На этот раз ему это удалось…

Казалось, прошло еще немало времени, прежде чем он обнаружил, что может открыть глаза. Очень осторожно он огляделся.

Глава 2. Ци

Он лежал на чем-то твердом и плоском. Над головой возвышался прозрачный купол, не слишком высокий, – в сущности, Миллер покоился в хрустальном ящике.

«В гробу», – мрачно подумал он и осторожно сел.

Мышцы подчинялись с трудом, словно его плоть все еще была наполнена веществом, из которого состояла сверкающая тропа.

Купол, похоже, обладал некими странными свойствами, поскольку все, что Миллер сквозь него видел, выглядело размытым и окрашенным в столь яркие цвета, что больно смотреть.

За стеной росли золотые деревья, на них шевелились сверкающие листья, постоянно меняя цвет. Среди деревьев медленно клубился интенсивно окрашенный туман, чей цвет невозможно было определить сквозь купол. Еще никто не видел подобного оттенка и не дал ему названия.

Поверхность, на которой Миллер сидел, так же блистала пурпуром, как и тропа. Если это тропа принесла его сюда, возникает вопрос, почему он не продолжает двигаться, а лежит в хрустальном гробу. Да, очевидно, это конец пути, и столь же очевидно, что сила, удерживавшая Миллера на нем, теперь исчезла.

Нестабильные атомы, возникшие под действием этой загадочные силы, вновь сделались нормальными, вернулись в исходное состояние. Миллер вновь стал собой, хотя мускулы одеревенели, голова кружилась и он не был уверен, что голоса ему не приснились. Если приснились, то это был кошмарный сон. Он содрогнулся, вспомнив нечеловеческий смех и обещание проделать с ним нечто ужасное.

Очень осторожно он поднялся на ноги и огляделся. Насколько он мог видеть сквозь искажающий хрусталь, поблизости никого не было. Гроб стоял в небольшой роще, и вокруг, если не считать тумана и мерцающих листьев, ничто не двигалось. Подняв руку, Миллер опасливо коснулся хрустального потолка.

Рука прошла насквозь. Послышался звон, напоминающий нежную музыку, и хрусталь рассыпался на сверкающие осколки, которые упали на землю со столь же мелодичным звуком. Миллер отродясь не слышал подобной музыки – куда более прекрасной, чем дозволено услышать смертному, в замешательстве подумал он. Ощущения были столь острыми, что человеческие нервы с трудом могли их выдержать.

Более не защищенный хрусталем, он посмотрел вокруг, на деревья и туман, и понял, что присутствие купола ничего не меняло. Невероятные цвета не были результатом оптического искажения – они были настоящими. Неуверенно сделав шаг, он ступил на такую мягкую траву, что ее ласковое прикосновение ощущалось даже через подошву.

Сам воздух был удивительно прохладным и спокойным, как в погожее летнее утро, и настолько прозрачным, что казался жидким. Мерцающие листья так притягивали взгляд, что Миллер отвернулся, не в силах выдержать этого зрелища больше чем секунду-другую.

Наверняка это была галлюцинация. «Я по-прежнему где-то там, в снегах, – подумал он. – Бред, вот что это такое. Мне все только кажется».

Но если это сон, то и Ван Хорнунг знал о нем, а людям не снятся одинаковые сны. Бельгиец предупреждал.

Миллер раздраженно передернул плечами. Даже сейчас он не мог заставить себя полностью поверить в историю Ван Хорнунга. Окружающий пейзаж может быть сновидением, а в реальности все не то, чем кажется. Как пить дать, вот эта невероятно мягкая трава – на самом деле слежавшийся снег, а виднеющиеся за деревьями холмы – голые утесы Пика Семьсот. Стало не по себе при мысли, что он сейчас спит где-то на леднике, и необходимо поскорее проснуться, чтобы не замерзнуть.

Неожиданно раздался знакомый смех. Сердце Миллера невольно забилось сильнее, и он резко повернулся к источнику звука, чувствуя, как в жилах стынет кровь. До чего же странно, что беззаботный голос может быть настолько пугающим.

К Миллеру между деревьями приближалась небольшая группа мужчин и женщин. Кто из них смеялся, он не смог определить. Их яркие одежды удивительно изысканного кроя напоминали тоги или сари. Цвета были воистину невероятными.

Миллер оторопело моргал, тщетно пытаясь найти названия для этих мерцающих оттенков. Казалось, в нарядах сочетались известные краски, но в совершенно неизвестных вариациях, а еще присутствовала невидимая обычному глазу часть спектра.

– Он проснулся, – сказала одна из женщин, а кто-то из мужчин рассмеялся:

– Вы только поглядите, как он удивлен!

Все заулыбались и посмотрели на Миллера.

Он что-то сказал – что именно, не запомнил – и застыл в неподдельном ужасе, ощутив, сколь кощунственно диссонирует его голос с голосами этих людей: словно грубый скрежет ворвался в сложнейшую переливчатую гармонию. Лица на мгновение стали отрешенными, словно незнакомцы сосредоточились на чем-то другом, чтобы не внимать Миллеру. Женщина, которую он заметил первой, подняла руку.

– Прекрати, – сказала она. – Вовсе незачем говорить вслух.

В ее голосе чувствовалось легкое отвращение. В голосе ли? Такого музыкального, нежного голоса просто не могло существовать.

У нее было лицо треугольной формы – миниатюрное, привлекательное и вместе с тем чуждое: бледное, с огромными фиолетовыми глазами и в обрамлении густых волос, которые, казалось, стекали на плечи переплетающимися прядями. Каждая прядь имела собственный оттенок – серо-зеленый, или светло-аметистовый, или желтый, как солнце туманным утром. Оттенки так идеально гармонировали друг с другом, что Миллер даже не удивился. Причудливая прическа идеально подходила к лицу женщины.

Он снова открыл рот, но женщина вдруг очутилась рядом с ним. Еще долю секунды назад их разделяло расстояние в десять футов. Миллер был шокирован – и удивлен тем, что шок оказался не слишком сильным.

– Тебе многому придется научиться, – сказала она. – Но прежде всего запомни, что нет никакой необходимости говорить. Просто формулируй мысли, это не так уж и трудно. Нет, не открывай рот. Думай! Думай, о чем хочешь спросить.

Губы ее слегка шевелились, но лишь подчеркивая смысл слов. И уж наверняка никакие голосовые связки не были способны произвести голос столь неземной красоты, полный удивительных вариаций и нюансов.

«Телепатия, – подумал Миллер. – Это наверняка телепатия».

Незнакомцы ждали, вопросительно глядя на него.

– Думай, как если бы обращался ко мне, – безмолвно произнесла женщина. – Четче формулируй мысль. Пользуйся простыми, конкретными понятиями. Позже ты сможешь употреблять абстракции, но сейчас у тебя в голове сплошной туман.

Миллер сосредоточенно подумал, слово за словом: «Это телепатия?»

– Все еще туман, – ответила она. – Но он уже проясняется. Тебе никогда не приходилось мыслить четко и ясно. Да, это телепатия.

– Но как я… Где я? Что это за место?

Она улыбнулась, и остальные негромко рассмеялись.

– Медленнее. Не забывай, ты только что родился.

– Только что… Что?!

И вдруг мимо пронеслись чьи-то мысли, словно маленькие яркие насекомые, слегка коснувшись границ его сознания. Насмешливая, дружелюбная мысль одного из мужчин, небрежное замечание другого.

«Бранн, – вспомнил Миллер. – Что насчет Бранна? Где он?»

Его окружала мертвая тишина. Подобной никогда прежде в его жизни не бывало. Она стояла у него в мозгу, а не в реальности. Но он чувствовал, как быстро и легко обмениваются мыслями другие. Внезапно женщина с радужными волосами взяла его за руку, в то время как ее спутники скрылись среди сверкающих золотых деревьев.

Она мягко увлекла Миллера под звенящую листву, сквозь облака разноцветного тумана.

– Без особой нужды Бранна лучше не поминать, – сказала она, касаясь свободной рукой фиолетового ствола. – Иногда стоит о нем заговорить, и он тут как тут. А сегодня Бранн пребывает в весьма опасном расположении духа.

Миллер посмотрел на нее, сосредоточенно наморщив лоб. Ему очень о многом хотелось спросить.

– Я пока ничего не понимаю, – проговорил он на странном мысленном языке, который уже начал даваться ему легче. – Но мне знаком твой голос. Вернее, твой… Не знаю, как вы это называете.

– Ты про мысленный голос? Да, ты учишься его воспринимать. Слышимый голос легко подделать, но мысленный имитировать невозможно. Это часть личности. Значит, ты помнишь, что уже слышал раньше мои мысли? Я думала, ты спал тогда.

– Ты Ци.

– Да, – ответила женщина, отодвигая звенящую завесу из листьев.

Впереди тянулся невысокий вал света – или воды? Высотой четыре фута, он тек, словно жидкость, но сиял, как свет. За ним виднелись голубое небо и головокружительно крутой обрыв, а сотнями футов ниже простирались луга. Пейзаж был ослепительно живым и ярким, и каждая его деталь отчетливо выделялась на фоне неба.

– Не понимаю, – сказал Миллер. – Есть легенды о том, что здесь живут люди, но и только. Такая красота… Кто вы? Что это за место?

Ци сочувственно улыбнулась.

– Когда-то всем этим обладала ваша раса, но всего лишилась, – мягко сказала она. – Мы очень древний народ, но мы сохранили…

Она вдруг замолчала, и в глазах появился страх.

– Тихо! – бросила Ци.

И словно по мысленной команде на него нахлынула волна тьмы и тишины. Отчего-то сильнее забилось сердце. Мгновение мужчина и женщина стояли неподвижно в безмолвии, которое было чем-то большим, чем отсутствием звука, – оно было отсутствием мысли. Но в этой тишине Миллер уловил отголосок знакомого смеха, полного холодного, безжалостного равнодушия.

Листья вокруг издавали мелодичный звон. Из залитой солнцем бездны доносилось птичье пение, столь прекрасное, что даже больно было слышать. Ци слегка расслабилась, освободив разум Миллера, и тихо вздохнула.

– Все в порядке. Мне на миг показалось, будто Бранн… Но нет, он снова ушел.

– Кто такой Бранн? – спросил Миллер.

– Хозяин этого замка. Очень странное создание, – когда что-то мешает его прихотям, он бывает ужасен. Бранн… Его мало что по-настоящему волнует. Он живет лишь ради наслаждения, а поскольку он прожил очень долгий век и испытал все возможные удовольствия, то, чем он занимается сейчас… скажем так, не слишком приятно для кого бы то ни было, кроме Бранна. Что-то повредилось в нем еще до его рождения. Он не совсем… не совсем наш.

– Он из внешнего мира? Человек?

Миллер уже нисколько не сомневался, что женщина перед ним – не человек, по крайней мере не в том смысле, как он это понимал.

Однако Ци покачала головой:

– Нет, он родился здесь. Он из нашего рода, но не такой, как все. Во многих отношениях он чуть превосходит других, во многих – напротив, ниже. Ваша раса… – В последней мысли чувствовалось легкое отвращение и жалость, но Ци не стала ее развивать. – Ты пока многого не понимаешь, – продолжала она. – И это нормально. Видишь ли, придя сюда, ты изменился. Ты когда-нибудь умел общаться телепатически?

– Конечно нет. Но я не чувствую никакой разницы. Я…

– Слепой, которому дали зрение, не поймет этого, пока не откроет глаза. Наверное, он будет ошеломлен. Посмотри вон туда, за долину.

Она показала. Вдалеке, за ослепительными лугами, возвышались залитые лучами солнца зеленые холмы, чьи контуры слегка мерцали в теплом, прозрачном воздухе. На вершине самого высокого из них что-то сверкало, как алмаз.

– Там дворец моей сестры, – сказала Ци. – Думаю, Орелла тебя примет, хотя бы ради того, чтобы помешать Бранну. Здесь тебе опасно находиться. Мне очень жаль, что портал, через который ты сюда прибыл, находится в замке Бранна.

– Значит, здесь побывали и другие люди до меня? – спросил Миллер. – В том числе Ван Хорнунг?

Она покачала головой, и солнце блеснуло в радужных волосах.

– Здесь – нет. В нашем краю много замков, и большинство из них мирно сосуществуют с остальными. Но не замок Бранна.