Геннадий Анатольевич Бурлаков
Материализация легенды
Чат-003. Новый контакт
YА: – Привет! – высветилось новое сообщение чата.
Ю.Ш.: – Ты? – УРА!
YА: – Я… Я тута…
Ю.Ш.: – Ну как? Написала, он ответил?
YА: – Помочь согласился. На вопросы о себе не отвечает. Я не знаю, – я опять не уверена…
Ю.Ш.: – Помочь – это хорошо, даже отлично!!! Он поможет!!!
YА: – Ну, хорошо бы. Мне бы твою уверенность… Ладно… А какой он? Ты его лично знаешь? Или только в коридорах видела?
Ю.Ш.: – Преподавал у нас в прошлом году. Теперь учит другой второй курс…
YА: – Я чего спрашиваю-то. У того друга отца перстень был примечательный фамильный – печатка с геральдическим равносторонним гербом. Он им очень дорожил. Это был ключ от чего-то. Или печать, или какой-то символ… А на левом (или на правом, – кажется, все же, на левом) мизинце запомнилась родинка на средней фаланге. Знаю, что он был ранен, но скрывает это от всех и говорит, что оперирован по поводу болезни. Шрам большой вертикальный, на животе. Всегда мать звала его неутомимым любителем женщин! И что его в этом только могила исправит! Ну не могу же я спрашивать в инете, есть ли у него шрамы или перстень!!! Тем более о женщинах! Есть идея. А ты за ним последить сможешь? Просто со стороны… И направлять незаметно разговоры в те направления, что он не говорит?
Ю.Ш.: – Я тебе, к сожалению, не помогу ничем, – он у нас вел в прошлом году и то только полгода. Сейчас он у нас не ведет ничего, а я сама бываю редко в училище, все время провожу в больнице (практика). Там же есть его фотографии, где он на море, шрам не видно? Расскажи ему про себя, я думаю, – нет, знаю, – он поймет!!!
YА: – Он всегда очень интересно рассказывал, – любое дело, предмет или тему. Не знаю, как так получалось, но мне всегда было интересно его слушать, и я всегда понимала то, что он мне объяснял. Даже очень сложную математику. Кстати, он ведь потомственный врач в нескольких поколениях… Вот и подумай, как он отреагирует, если я начну все это в сетях спрашивать?
Ю.Ш.: – Ну, рассказчик он классный!… Так тему расскажет, что после него других скучно слушать…
YА: – А еще мать когда-то говорила, что он видит прошлое и чувствует будущее и каким-то образом может его показать человеку. Он всегда смеялся над этим, но не отрицал. Говорил, что когда я подрасту, то все сама пойму или прочувствую. И он научит этому меня. Я выросла, но мы потеряли друг друга. Мать всегда говорила, что в его же предсказаниях я должна была его найти сама. Но где? Как? Когда?.. Мать всегда любила его, как друга, и боялась его одновременно. Говорила отцу, что его друг обладает огромной и непредсказуемой силой, что это опасно. Но отец смеялся над этим, и говорил, что все его друзья находятся под защитой Волка. Я бы не верила во все это, но когда Волк исчез, с нашей семьей стало происходить столько трудного и … – и отца не стало. Не могу не связать все это, но не могу и доказать… Знаю, что он занимался и много практиковал гипнозом в те времена, когда этого вообще никто не знал в нашей советской стране. Он мог остановить себе сердце, долго не дышать… Он мог полностью отключить себе и кому угодно боль! Знаю, что он предсказал развал страны, ему тогда никто не поверил, – а потом он перестал вообще практиковать предсказания… Говорят, что ему это запретили на государственном уровне. О вашем преподавателе ходило много легенд там, где он жил. Но говорили об этом только близкие ему люди и, почему-то, шепотом. Если это тот человек, о котором я думаю. У него была огромная частная практика. Ни у кого столько не было друзей и пациентов, сколько у него! К нему приезжали люди со всех концов страны… А потом он все бросил и исчез… Почему?…
Ю.Ш.: – Похоже на сказку…
YА: – Думаю, теперь ты поймешь, почему я его ищу и почему я так осторожна… Он для меня большой друг, я боюсь ошибиться, и боюсь, что он вдруг, будучи так близко, опять исчезнет!!! Ведь если он не сможет помочь моей матери, то никто другой не сможет это сделать… Для нее – он БОГ!!! Понимаешь?
Ю.Ш.: – Да я понимаю, но я с ним не пересекаюсь… И искать его не смогу до лета, – занятия, занятия…
YА: – Спасибо.......
Ю.Ш.: – Извини, я бы помогла, но не получается!
YА: – Жаль…
Ю.Ш.: – Не плач, все будет хорошо!
YА: – Я пойду… Пока…
Ю.Ш.: – Пока…
Олег. Под водой. 002
… Теперь поплаваем! Теперь я хоть часть привычных ощущений вернул своему телу!
А куда будем плыть?
И интересно, смогу ли я «стоять» на воде на вибрирующих ногах, как дельфины «стоят» на хвосте? А надо мне это? – Да хотя бы для того, чтобы увидеть подальше горизонт… – А надо? Пока я не видел в этом потребности, – мне только хотелось с визгом и хохотом бултыхаться в воде и рассекать водную гладь с большой скоростью.
Последние годы я не купался ни в море, ни в реке. На песке или скалах на пляже лежал, но в воду не входил, – только ноги чуть-чуть ополоснуть… Если честно, то просто брезговал: на пляжи большого города и вблизи их выливается в море непредсказуемое количество нечистот твердой и жидкой консистенции. А в прудах и ставках в сельской местности при производстве рыбы в воду бросается много продуктов отхода животноводства: навоз и даже туши дохлых животных, – для питания рыбы. Арендатору, – хозяину этого ставка или пруда, – безразлична экология этого водоема, он в массе своей проживает с семьей в городе, а на объекте живут сторожа. А вот местное население от таких нововведений, купаясь в этих водоемах, – заболевает разными кожными и желудочно-кишечными болезнями. Целыми семьями и улицами после праздничных пикников на берегу пруда приходят потом в местные амбулатории. Слыша такое, и неоднократно вылавливая в море пакеты с мусором и изделия для регулирования рождаемости, я и стал брезговать открытыми неохраняемыми водоемами для собственных омовений. Никого не пытаюсь уверить в своих брезгливых уверенностях, но сам следую им неукоснительно.
Но, выросший с рождения на берегу моря, я сильно тосковал о таком плавании в морских водах. Я еще в студенческие годы любил заплыть далеко от берега в дневное или ночное время, лечь на воде на спину, – и наслаждаться покачиванием моего тела на поверхности воды в такт колебаниям волн. Любил в сильную бурю нырять в основание набежавшей волны, – чтобы проскочить под волной и выскочить уже ЗА волной… Ну, или закрутиться в водовороте ударившейся о берег волны, чтобы она кубарем тащила меня, потерявшего где верх и низ, назад в море. Я помню, как без всякого спора – для себя – переплыл Днепр, а потом от усталости едва выбрался на высокий скальный берег…
МНЕ ЭТОГО НЕ ХВАТАЛО в повседневной жизни, но я упорно отказывался купаться в открытых водоемах. В бассейне, куда многие тоже выпускали избыток жидкости в организме, – я это понимал, – хотя бы говорили об обеззараживании воды, а в море и реке фекалии плавали по поверхности и не давали насладиться самим морем… А поехать в экзотические страны с ненарушенной экологией береговых пляжей не мог себе позволить по финансовым соображениям…
Теперь я просто отдался этим знакомым и желанным ощущениям с полной силой изголодавшегося вожделения! Я «прыгал» в воде и нырял в глубину, бултыхал руками и ногами, кричал во всё горло нечленораздельные звуки и хохотал, хохотал, хохотал!… Аж, ребра от хохота или физических упражнений заныли с непривычки…
Я пробовал «привстать» на вибрирующих ногах, как дельфин, – получилось невысоко и недолго! – и оглядеться по линии горизонта. Я ничего не видел на линии, соединяющей для меня голубое небо и лазурное море. На небе несколько маленьких облачков неправильной формы давали мне понять и осознать, где я нахожусь в пространстве: где есть море, а где – небо.
На глубине были небольшие рыбки самых разных цветов и сочетаний этих цветов, различных «рыбных» форм, но одинаковой «увертливости». Поражало воображение обилие форм плавников, глаз, хвостов… Я не пытался их ловить, – зачем? – но они пропускали меня в моих движениях и не попадались под руки и ноги, когда я совершал движения ими.
В ботве, как я мысленно ее назвал изначально, тоже было много оттенков, – как зеленого цвета, так и разных других: фиолетового, красного, синего, желтого, коричневого. Листья тоже были не только разного цвета, но и формы: от тоненьких серпантин-подобных полосок до широченных лопухов с гладкими или ажурными краями и всех видов «свёрнутости».
Не могу сказать, что я закончил плескаться от того, что запыхался от усталости, – усталость не наступала, энергия продолжала бурлить изнутри, – или от того, что насытился и сбил оскомину ощущений, – ощущения притихали, но не затухали… Скорее просто закончилась фантазия и опыт развлекательных упражнений в воде. Я уже и на ботву насмотрелся, и на рыбок, и даже заметил ползущего по дну ракообразного, – лангуста?!? – и подпихнул в его сторону пригнутые листья морской капусты… Лизнуть щупальца проплывающих мимо медуз не рискнул, а только весело толкал в их сторону воду…
Не знаю, сколько прошло времени с моего подъема на поверхность, как и с момента моего появления на дне моря (океана? большого озера?). Казалось, что время просто остановилось… Да и зачем мне время?
В воздухе начало смеркаться, и у меня начали слипаться глаза. Ну, раз не страшно, и нет риска утонуть и захлебнуться, то можно и подремать на воде, – всё равно выбора нет. Я разлегся на спине на поверхности воды, расставил руки для остойчивости, стал наслаждаться тихим покачиванием… Света становилось всё меньше и меньше… Глаза сначала слипались, потом уже не разлипались, – я стал засыпать… Заснул?… Да, кажется…
Чат-004. Новый контакт
YА: – Привет! – высветилось на экране.
Ю.Ш.: – Ты? – УРА! Напиши, пожалуйста, как у тебя продвигаются дела?
YА: – Любопытно, да?
Ю.Ш.: – Ну, я же за тебя переживаю…
YА: – Скажи Тихонько: Господь, Люблю Тебя, Нуждаюсь в Тебе, Приди Сейчас в Мое Сердце!
Ю.Ш.: – Ты о чем?
YА: – Просто молитва… Мать когда-то меня учила…
Ю.Ш.: – Как у тебя продвигаются дела? Ты с ОВ переписываешься?
YА: – ОВ не хочет отвечать на личные вопросы и строго отрабатывает со мной только тему сбора информации для лечения матери. Не понимаю почему…
Ю.Ш.: – Я не знаю. Спроси его сама, кого он ищет?
YА: – Скажи Тихонько: Господь, Люблю Тебя, Нуждаюсь в Тебе, Приди Сейчас в Мое Сердце!
YА: – ______________________ …………………………..
Ю.Ш.: – Он хороший человек. Что означает твое пустое сообщение?
YА: – Разыграла!!!!!!!!!!!!
Ю.Ш.: – ???????
YА: – Ну, не обижайся! Здесь только обезьян можно разыграть, спрятав банан! Так она, зараза, пойдет, и сорвет 2 – один себе, а 1 мне!
Ю.Ш.: – Понятно, я не обижаюсь! Так как продвигаются дела?
YА: – А никак! Пока никак. Я отвечала на все его вопросы о матери, о своей семье, об артериальном давлении и пр… Этих вопросов море!!!!!! Потом мне это надоело, я достала микрофон и стала с ним говорить голосом… Так стало легче и быстрее. Но отвечал он мне, все равно, печатая на компьютере. Когда попросила выйти на связь голосом, – разочарование. И не синтетический голос, и не знакомый… Теперь он думает. Сказал, что сам выйдет на связь, и не может пока знать, когда конкретно. О себе не говорит ничего вообще. Не понимаю! Он не ответил ни на 1 мой вопрос! Говорит, что это не важно, что для меня важнее мать. В настоящее время я с ума схожу! Столько времени прожить без надежды, а теперь как будто все это рядом и все равно бесконечно далеко и ничего не понятно. Он задался целью меня испытать? Или он меня опасается? Я просчитала, что мой голос сильно изменился за последние 10 лет, – да и акцент тоже, – потому и рискнула выйти в прямой эфир просто голосом. А его голос – я думала его узнать – или сильно искажен, или я его уже не помню. Я начинаю его обожествлять, как и моя мать. Всю жизнь жила без кумира, а теперь чуть ли не влюблена! БРЕД!!!! Согласна?
Ю.Ш.: – Да, уж – сложно! Расскажи, что ищешь человека: В.А. – и что он на это скажет!
YА: – Молчит. Говорит, что он тоже ВАА, но это ничего не меняет. Таких имен, как он знает, по миру и инету десятки тысяч…
Ю.Ш.: – Спроси, кого он ищет! Ты мне рассказала свою историю, расскажи ему все то, что рассказывала мне. Ему можно доверять!!!!!!!!
Что-то клацнуло в модеме, и связь отключилась. Юля перегрузила модем, но… Чат был пуст.
Олег. Клиника. 001
Сознание восстанавливалось рывками, – точнее, мелкими шажками. «Сначала было слово»… Нет, не слово даже, – мысль, еще не оформленная словами, еще не обретшая форму и значение определенного понятия и смысла, не наполненная полнотой ощущений и эмоций… Сначала кратковременно, как выбулькивающие из глубины болота или раскаленной лавы небольшие порции газа: пузырь лопнул, – и опять небытие. Или это уже не небытие, раз я его тоже понимаю и ощущаю? Раз я отделяю небытие от забытья…
«Слово» тоже не пришло сразу, – с некоторого времени я понимал, что рядом со мной, вокруг меня кто-то говорит, но… Слова были как пение в опере: звуки голоса сливались со звуками окружающего аккомпанемента какофонии звуков окружающей среды и становились частью этой «оперы жизни», а не выделялись в отдельную арию… Ведущие голоса на этой сцене были не выделены, – не отделимы от остальных звуков. И внутри меня они не вызывали никаких реакций, мыслей, желаний. Потом сквозь закрытые веки стал проступать свет. Свет и тень… СВЕТ и ТЕНЬ. Свет! И Тень!… Кто-то открыл мне глаза по очереди, потом сразу оба, но ничего, кроме яркого света я не увидел. СВЕТ…. А потом опять Тьма. Всё это сопровождалось какофонией звуков и голосов, хотя голосов и, тем более, слов я не понимал. Точнее, не выделял слова и голоса в звуках. И снова тишина. Опять забытье? Или ушли все и оставили меня одного под присмотром аппаратуры?
ОГО! «Аппаратуры»!… Какое сложное слово!… Откуда оно? Прихожу до «тямы»? Просыпаются более глубокие участки памяти, мозга? Появляются новые ассоциации? «Ассоциации»!… Да, кажется сознание возвращается… А ведь не хочется… Хочется вот так же парить между небом и землей в небытии, быть не связанным с окружающим и внутренним мирами… Скользить по эфемерным линиям мироздания, мирового эфира, космоса…
Не получится. Пришла БОЛЬ! Я не мог даже локализовать точно область, из которой она пришла. Казалось, болело всё тело: голова, спина, живот, конечности. Неужели меня так хорошо расстреляли (откуда я взял, что меня расстреляли?), что попали во все части тела? Или это эскулапы так постарались, роясь во всех уголках, до которых смогли дотянуться своими ножичками?
Открыл глаза, – и вновь зажмурился от яркого света. Солнечный день или яркие лампы? Свет резанул по глазам, как тупой пилой. Стало больно где-то глубоко в глазах, в голове. В сознание ворвались звуки участившейся канонады: «Пи-пи-пи»… – и какой-то сирены. Сирена? Артобстрел? Бомбежка? Откуда? Почему? Она в убежище?
Кто ОНА? Где ОНА? Почему ОНА?…
Через силу открыл глаза и увидел над собой лицо… Сирена стихла, принося внутри блаженство от тишины. Лицо? Это не ОНА! Что с ней?
– Лежи, лежи. Всё будет нормально. Пить хочешь? – спросило лицо.
Я снова бессильно закрыл глаза, и в сознании возникла та последняя баклажка «изподкрановки», в рот просочились первые капли… Первые и последние. Губы были мокрые, во рту бегали, догоняя друг друга капли прохладной жидкости. В горло не просочилось ни капли. Жадины! Экономят на святом! Жесткая мокрая ткань коснулась лба, повторились ритмичные протирающие движения, приносящие наслаждения своей прохладой. Когда ткань стала передвигаться по лицу вниз, ощущения стали неприятными, но не омерзительными. Особенно неприятными стали последующие движения по лицу сухой и жесткой ткани, осушающей губы.
Холодные руки стали меня переворачивать с боку на бок. Мне показалось, или на самом деле мокрая ткань стала двигаться по разным частям тела? Меня моют? Ха! ОБМЫВАЮТ! «ХА»? Первая эмоция? – Это уже интересно! «Холодный труп медленно двигался по улице и улыбался! – ТРУП! УЛЫБАЛСЯ!» – откуда-то взялась краткая фраза, сам не знаю уж и откуда.
Я попытался открыть опять глаза и… застонал. Нет, я пытался сказать «СПАСИБО!», но вместо слова вырвался стон. Этот стон не только вырвался из моего рта, – он еще и попал ко мне в уши. Т.е. я слышу самого себя? Слушаю со стороны? ХА и еще раз ХА! Нашел себе аудиторию в собственном лице!
Руки опять уложили меня на спину, – я понял, что ориентирование в пространстве тоже возвращается, – и голос над моим телом произнес:
– Док! Он просыпается!
Да проснулся, уже проснулся! Я скоро хохотать буду, как от щекотки, от ваших щеток. Ведь по телу меня терли не тканью, как тарелку, – я только теперь это понял, – а мягкой щеткой.
Глаза мне опять открыли, в глаза хлынул поток света, – можно сказать, что ослепил. Закрыли.
– Нормально выходит, – я понял, что это уже другой голос, мужской. Значит, первым звучал женский?
Чего? Кто выходит? Я? Откуда выходит? И куда заходит? Ох! Лучше бы опять плыть «по волнам моей памяти», или по каким волнам я там плыл до этого? Спокойнее.
Шипение. Руку около плеча сдавило чем-то, сдавливание медленно прекратилось, потом повторилось. На указательном пальце я ощутил какой-то твердый предмет. Не могу сказать, что его не было ранее, – просто включились каналы связи с моим пальцем. Как бельевую прищепку на палец одели. Попытался пошевелить рукой и обнаружил, что руки не могу оторвать от холодного металла. Металла? Откуда?
Я попытался что-то крикнуть, но горло мне не подчинялось. Да и что-то очень мешало мне в горле. Рядом со мной возникло какое-то бульканье.
– Не надо сопротивляться, – раздался мужской голос надо мной. – Просто расслабьтесь и предоставьте всё нам. За Вас дышит аппарат, потому не надо ему сопротивляться. Путь дышит.
Ощущения от моего тела постепенно включались и становились просто невыносимыми. Где-то со стороны груди или живота проступила пульсирующая боль. Я попытался крикнуть или зарычать, но услышал только собственный стон. От усилия боль просто зашкалила и запульсировала во всем теле, в голове. К боли добавилась беспомощность, безысходность…
– Больно? – спросил голос. Мне показалось, что я кивнул головой. – Сейчас обезболим, – и я почувствовал, как в руку воткнулась игла.
Я так же понял, что у меня просто переполнен мочевой пузырь. Щас или он лопнет, или глаза. Совершенно инстинктивно я забарабанил кистью руки по поверхности постели.
– Ну что еще? – спросил опять мужской голос без тени раздражения. АГА! Я уже различаю оттенки чужой речи. Это хорошо.
Я показал кистью руки, – ну не получалось пока двигать отдельными пальцами, – в сторону паха. Не помню уж, с какой по счету попытки мне это удалось. Ощущение, что указательный палец сдавили пассатижами, только усилилось.
– Помочиться? Мочись, мочись, – там катетер стоит, – прокомментировал мужской голос правильно понятое мое движение. Вот только он не понял, что стоящий, – как теперь выяснилось, – там катетер при пустом мочевом пузыре просто вызывал ложные непрерывные позывы, как если бы пузырь был переполнен. Но ничего не поделаешь. Пока я привязан, – АГА, вот почему я не могу двигать руками, а ногами, – пробую. Нет, тоже привязан, – я полностью в их власти. Ублюдки! Уберите катетер! Но никто меня не слышит. Только рядом со мной опять забулькал, видимо, дыхательный аппарат.
– Да не сопротивляйся же ты! – опять раздался мужской голос.
Потом последовал укол в руку,… и я ушел в спасительное небытие.
Не знаю, сколько прошло времени.
Я стал приходить в себя от того, что стал задыхаться. Грудь пыталась работать, ребра пытались вдохнуть полной грудью, но ничего не получалось. – Сплошное бульканье рядом со мной. Уже неравномерное, «крупно капельное». Даже «крупнокалиберное». Кто же кому из нас мешал: аппарат мне или я аппарату? Вот ведь вредная железяка! Или кусок пластика с гофрированными трубками? Не знаю уж, и откуда взялись в памяти «гофрированные трубки». Мне никогда не было интересно по жизни, что там делается в операционной или реанимации. Ага, я в реанимации, наверно.
ОООооооооооооооо!… Из горла по ощущениям словно куст дерева выдернули вместе с развитой корневой системой! Сразу стало возможно дышать, хотя горло саднило нещадно. Интересно, а «почвы» вместе с «корневой системой» много удалилось? Значит, меня отключили от дыхательного аппарата. Но руки, все же, привязаны! Блин! Боятся, что я набью им морду за «куст»?
– Ну вот, теперь можешь дышать. Только не забывай это делать самостоятельно, а то опять подключу к аппарату, – сказал опять мужской голос. Мне показалось, или это на самом деле был уже другой мужской голос?
Опять процедура капельного вливания жидкости в рот. Наконец-то влага достигла горла. Я судорожно глотаю ее, – мне хочется задрать голову и вливать-вливать-вливать из баклажки «изподкрановки». Но капли жидкости прекратились.
– Ещё! Ещё пить! – шепчу я, но не слышу своего голоса. В памяти всплывают замерзшие лужи, ледяная сосулька во рту. Полцарства за сосульку!
– Потерпи, милый, потерпи, – и нежные руки, вслед за женским голосом, начинают обтирать мне лоб, виски, щеки, шею. Опять ворочают меня с боку на бок, обмывают. Ощущения уже откуда-то знакомые. Чувствую, как из-под меня выдергивают простыню, и, кажется, подстилают другую. О! Она дает совсем другие осязательные ощущения: Сухая? Гладкая? Чистая? Не могу понять. Но приятно.
Вот, гадина! Она опять привязала мои руки после перестилания постели! Но злиться уже нет сил… И, я блаженно засыпаю…
…Я закашлялся. Суки! А будить перед заливанием воды в рот не надо? Да что же за веки такие тяжелые? Хотя, это не вода… Ага! Вкус солоноватый, специфический. Бульон? Похоже. Похоже на говяжий бульон. Интересно-интересно. И услышал продолжение какого-то разговора рядом со мной:
– …Пищеварительный тракт не поврежден, – только брыжейка толстого кишечника иссечена на протяжении несколько сантиметров. Потому кормить начинать можно. И заводите уже работу кишечника после операции, пора. Остальные травмы будут восстанавливаться при энтеральном питании лучше, чем на параэнтеральном. И психиатра пригласите. До того, как его развяжете. Что говорят нейрохирурги?… – громкий мужской голос в процессе монолога удалялся все дальше и дальше, потому ответ тоненьким женским голосом на его вопрос я услышал в виде невнятного бормотания.
Бульканье бульона в горле… Я смакую каждую капельку, но кормление заканчивается. Мне промокнули губы сначала влажной ткань, потом сухой.
Снова пустота…
… Опять вынырнул из небытия…
Что же это такое? – Глаза не открываются. Это не тяжесть, – это, похоже, повязка? Хотя нет, стала сдвигаться постепенно… Я с трудом разлепил веки, – сначала правый глаз, потом левый. И чем их так склеили? Подергал правой рукой, чтобы протереть глаза, и услышал звяканье металла по металлу. Да и на запястье явно не ткань, не веревка, как было в моей памяти, а что-то жесткое, холодное и тяжелое. Наручник? Такие же звяканья и металлический холод с другой стороны.
Как же я мечтал по жизни, что в похожей ситуации, приходя в себя, встречу озабоченные сочувствующие глаза красивой девушки в белой накрахмаленной косынке, повязанной на манер капора сестер милосердия времен русско-японской войны. В почти форменном головном уборе для медицинских сестер того времени… «Сбылось», блин! – Форменный костюм, спрятанный под белым халатом, не сходящимся на животе. Форма полицейского. И взгляд злой и озабоченный, – скорее всего тем, что более не получится подремать целое дежурство рядом с прикованным опасным преступником, прикованным наручниками в больничной палате. Хотя о том, кто опасный преступник, я не знаю, а только догадываюсь. Может, у них так принято приковывать наручниками всех пациентов и усмирять их послеоперационный бред и конвульсивные подергивания с помощью полицейского в форме?
Я закрыл глаза, чтобы не смотреть на него, и стал думать. Значит, я под стражей. Что же произошло? Попытаюсь вспомнить.
Я вошел в ресторан. Или только стоял на улице и смотрел сквозь стекло? С револьвером? СТОП! Откуда у меня револьвер? Это же не квест на прохождение, чтобы я на пустой улице подобрал оружие, броню, боеприпасы и пошел дальше выполнять задание игры. «Эх, ребята, пулемет я вам не дам!» И почему я думаю, что это был именно револьвер, а не пистолет? По старым компьютерным «стрелялкам»? Пусть так. По форме и ощущениям это был револьвер. Да и не слышал я звона падающих гильз после выстрелов… Опять СТОП! Каких выстрелов? Кто стрелял? В кого? Почему?!?…
Перед моими закрытыми глазами появилось Её удивленное лицо, бессильно опущенные руки, расплывающиеся пятна крови на груди, животе, потом появившаяся красная кровоточащая точка на лбу… След крови на портьере за ее головой…
ГОС-ПО-ДИ!!! Что же произошло? У меня не было никогда и не могло быть в руках никакого оружия! «РЕВОЛЬВЕР?» Да откуда? Клавиатура и манипулятор «мышь», – вот мое оружие на работе, дома, в игре. Не, ну, на экране компа я, конечно, размахивал различным оружием за свою жизнь, но только на экране.
У меня дома нет даже серьезного ножа, – только столовые. Конечно, как всякий мужик, я часто бывал на форумах, – и даже подписан на некоторые из них, – где разглядывал с упоением красивые ножи и кинжалы, фабричные и «самопалы». Даже сабли и шпаги!… Но так и не решился их себе заказать. РАЦИОНАЛИСТ! Зачем они мне, – рассуждал я всегда, – Маргарин химический на химический хлеб намазать? Или безмясную колбасу порезать крупными ломтями? Так я маргарин не люблю, а колбасу люблю откусывать от целого батона (всегда при этом, рассуждая: как правильнее – батон колбасы или палка колбасы?), а хлеб люблю отрывать руками. Консервы вскрывать в чистом поле мне не приходилось, сучья деревьев для костра рубить тоже. Ну, и зачем мне нож? По комнате с ним за поясом ходить?
Впрочем, нет, есть! Я вспомнил. Есть у меня нож. Кум когда-то подарил свой «рыболовный» нож с литой полой оранжевой рукояткой и с такими же оранжевыми пластмассовыми ножнами. Острый, не спорю. Кум при мне тогда демонстративно открыл железную банку с какой-то рыбой, но я обычно пользовался для этого консервным ножом. Удобнее и безопаснее. Кум говорил, что уроненный в воду, этот нож не тонет, как поплавок, а в траве хорошо виден. Я так и не попробовал его «утопить» в ванне, – забыл, если честно. А кастрюли большой по размеру для проверки плавучести этого ножа так и не достал со шкафа, – поленился, а потом тоже забыл. Пару раз я порезал палец, когда точил его на оселке, – точно острый зараза, – потом раздавил чем-то кончик пластиковых ножен. Ножны я залепил скотчем, – и убрал это «хозяйство» с глаз долой и от греха подальше, – повесил ножны с ножом на сушилку в кухне над мойкой. Вспоминал о ноже чаще лишь после того, как уже порезал тупым столовым ножом мясо для жарки, – типа, «эх! опять забыл об остром клинке для разделки мясной туши!» Пару раз, правда, рыбу потрошил им, – но давно. Улыбался, – нож-то рыбный!
Звяканья наручников о кроватные детали, видимо, потревожили охранника.
– Сестра, я покурю, пойду, – сказал он кому-то и ушел. Звук шагов стих. Так вот откуда я во сне так задыхался то ли от дыма, то ли от запаха гари… ВЫХЛОП ПОКУРИВШЕГО ЧЕЛОВЕКА!!! На некурящего!…
Я открыл глаза, опять подергал наручники.
– Сильно мешает? – женский голос из-за спины (ну, я ж в лежачем положении, – значит из-за головы). Слышна какая-то грустная забота, – сочувствие, что ли?
– Есть маленько… Что со мной?
– Решето… Ой, с тобой же нельзя разговаривать. Запрещено.
– Кто запретил? Полиция?
– Да все, – и полиция, и доктора. Тебе больно?
– Да, есть такое. Пульсирует, нарастает, но я никак не пойму где конкретно. А почему ты меня решетом назвала?
– Так изрешетили тебя охранники, говорят. Из двух стволов палили, а ты всё шел и шел на них. Тебе что же, не больно было?
– Я не помню. Вообще ничего не помню. Чего они в меня палили?
– Не знаю. Говорят, что ты тоже в какую-то девушку стрелял, или в мужика… Кажется, они и сами не понимают, кто и в кого стрелял.
– Тоже не помню. Я помню в окне ресторана…
– Нет, не через окно, – ты, вроде, в упор стрелял! В ресторане…
– Что с девушкой и с тем мужиком?
– Их к нам не привозили. Только тебя.
– И что это означает, – я спросил, но смысл ответа уже становился понятен и без ответа.
– Или промахнулся, или в морг отвезли. Хотя, если бы промахнулся, то привезли бы на опознание. Но никто про опознание тебя девушкой не рассказывал, – только про охранников. А те помнят, что в тебя стреляли, но стрелял ли именно ты в ту милующуюся парочку – сомневаются. На них кричали, ругались, а они разводят руками… Говорят, что видели тебя только на улице, в из зала вся публика разбежалась, да и загораживала весь расстрел…
Мне показалось, или я на самом деле так устал, что на лбу выступил пот? Или… Ответом послужили опять накатившие пустота и небытие.
… Опять свет. Тусклый, мерзкий, – но хоть не режет глаза. Охранника нет рядом, кажется. Спит?
– Сестра, мне больно!
– Потерпи, тебе до укола еще 6 часов.
– Сестра, но мне больно!
– Потерпи, посчитай про себя, – так и время быстрее пройдет, и боль станет меньше.
– А сколько время сейчас?
– Два часа ночи.
… Один, два, три, четыре… пятьдесят пять, пятьдесят шесть…
– Сестра, сколько время?
– Два часа ночи.
Наверно, что-то не так «срослось» в мозгах. Давай сначала: … Один, два, три, четыре… сто двадцать шесть, сто двадцать семь…
– Сестра, сколько время?
– Два часа ночи.
Блин! Опять! Какие-то глюки! Один, два, три, четыре… двести двадцать один, двести двадцать два…
– Сестра, да сколько время?
– Два часа ночи.
– Сестра, у Вас часы стоят!
– Нет, больной, это Вы постоянно непрерывно спрашиваете, сколько время.
– Сестра, где мои часы?
– На складе, наверно.
– А трусы?
– Там же, если не в прачечной.
– Зачем в прачечной?
– Так Вас всего в крови тогда, помню, доставили…
– Сестра, сколько время?
– Два часа ночи.
– Сестра, мне больно. Уколите мне хоть что-то…
– Ладно, морфий не дам, – рано, а анальгин с димедролом могу уколоть. Надо?
– Да хоть яду! Коли!
Утром же потребую, чтобы часы, трусы и очки мне принесли. А то ни лицо мента, ни облик сестры, ни потолок не могу разглядеть. Крайне неудобно, когда сестра раскрывает накрытую простынь для укола или обработки кожи, а ты без трусов: голый и привязанный. И не понятно, от чего тогда дрожь пробивает: от прохладного воздуха или от стеснения. А часы, чтобы не дергать сестер, не спрашивать время. Они у меня хорошие, механические, – «тикают» успокаивающе.
Опять проваливаюсь в темноту…
Белый снег облепил снаружи раму и подоконник. Покрытый городской пылью, он перестал быть бело-голубым, стал бело-серым… Или это эффект от подтаивания верхних и нижних слоев, в результате которого стал менее прозрачным и потерял «воздушность»? До весенней капели еще жить и жить, но на солнце, которое заглядывало в окно после обеда, снег оседал и оседал с каждым днем. Новый снег не выпадал, и было грустно, как если бы смотреть на человека на ускоренной кинопленке, который из года в год, старея, постепенно сморщивается, «высыхает», сгорбливается…
