Ганс Христиан Андерсен
Сын привратника

* * *

– К Пасхе Георг наш будет конфирмован! – сказала жена привратника. Вот как успел вырасти Георг.

– Хорошо бы потом отдать его в ученье! – заметил отец. – Надо только выбрать ремесло почище. Ну, и тогда – с хлеба долой!

– Но он всё же будет, ведь, приходить домой ночевать! – возразила мать. – Нелегко-то найти мастера, который бы взял его к себе совсем. Одевать его нам, значит, тоже придётся. Так уж найдётся у нас для него и кусок хлеба: пара печёных картошек – он и доволен! Учится же он и теперь задаром. Пусть его идёт своею дорогою; увидишь, как он порадует нас! Это, ведь, и профессор говорит!

Платье для конфирмации было готово; мать сама сшила его, кроил же портной, а он хорошо кроил, даром что должен был по бедности своей пробиваться починкой старой одежды. Поставь он себя иначе, да будь в состоянии держать мастерскую и подмастерьев – говорила жена привратника – он мог бы стать придворным портным!

Итак, платье сшили, и Георг конфирмовался. В день конфирмации он получил от самого богатого из своих крёстных отцов, старого приказчика, большие томпаковые^[2] часы. Старинные они были, испытанные, и имели привычку забегать вперёд, но это лучше, чем отставать. Это был дорогой подарок! От генеральской семьи тоже явился подарок – псалтырь в сафьяновом переплёте. Прислана она была от имени барышни, которой Георг дарил картинки. На первой, чистой страничке книги было написано его имя и её имя с прибавлением «благосклонная». «Георгу на память благосклонная Эмилия». Написано это было под диктовку генеральши. Генерал прочёл и сказал: «Charmant».

– В самом деле, это большое внимание со стороны таких важных господ! – сказала жена привратника, и Георга, как он был, – в новом наряде и с псалтырью в руках – послали благодарить господ.

Генеральша сидела вся закутанная, – она страдала своею обычною «ужасною мигренью», как и всегда, когда ей было скучно. Но всё-таки она взглянула на Георга очень ласково и пожелала ему всего хорошего, а также – никогда не страдать такою головною болью, как она.

Генерал расхаживал в халате, в ермолке и в русских сапогах с красными отворотами на голенищах. Он прошёлся по комнате раза три, предаваясь собственным мыслям и воспоминаниям, потом остановился и сказал:

– Итак, Георг стал теперь членом христианского общества! Будь же честен и уважай начальство! Состаришься, можешь сказать, что этому учил тебя генерал!

Длиннее этой речи генералу никогда не приходилось держать. Проговорив её, он опять углубился в себя и принял важный вид.

Из всего виденного наверху, сильнее всего запечатлелась в памяти Георга барышня Эмилия. Как она была мила, нежна, воздушна, изящна! Если срисовать её, так уж разве на мыльном пузыре. От её платья, от золотистых локонов пахло духами, ни дать ни взять как от только что распустившейся розочки! И с нею-то он когда-то делился бутербродом! Она уничтожила свою порцию с жадностью, не переставая благодарно кивать ему головкой, – говорить с набитым ртом было неудобно. Помнит ли ещё она об этом? Конечно! Красивая книжка была, ведь, подарена ему «на память». И вот, в первое же новолуние после Нового Года он вышел на двор с хлебом, медным скиллингом и псалтырью и раскрыл книгу наугад, – что-то ему выйдет? Книга раскрылась на благодарственном псалме. Он опять закрыл псалтырь, чтобы загадать на Эмилию, но постарался при этом не открыть книги в том месте, где были похоронные псалмы. И всё-таки она открылась как раз там! Конечно, верить этому было нечего, но он всё-таки струсил порядком, когда вслед затем Эмилия слегла, и к воротам стал каждый день подъезжать экипаж доктора.

– Не вылечить им её! – говорила жена привратника. – Господь Бог знает, кого Ему прибрать к себе!

Но её удалось вылечить! И вот, Георг опять принялся рисовать и отсылать ей картинки. Между прочим он нарисовал царский дворец, древний Московский Кремль с башенками и куполами, похожими на гигантские зелёные и вызолоченые огурцы, – так по крайней мере выходило по рисунку Георга. Эмилию эти картинки очень развлекали, и через неделю Георг прислал ей ещё несколько. На всех были нарисованы разные здания: глядя на них, она могла дать волю фантазии – сама рисовать себе, что происходит там за стенами и окнами.

В числе рисунков был и китайский домик в шестнадцать этажей, весь увешанный колольчиками, и два греческих храма, окружённых стройными мраморными колоннами и террасами, и норвежская церковь, причудливой постройки, вся из брёвен; лучше же всего был «Эмилиин замок». В нём она должна была жить сама. Георг придумал для него особый стиль – смесь всего красивого из всех других стилей. От норвежской церкви он взял покрытые резьбою брёвна, от греческого храма – мраморные колонны, от китайского домика – колокольчики, а от царского Кремля – зелёные и золотые купола.

То-то был детский замок! И под каждым окошком было подписано: «тут Эмилия спит», «тут танцует», «тут играет в гости» и т. д. Вот-то весело было разглядывать всё это! И рисунок таки разглядывали.

– Charmant! – сказал генерал.

Но старик граф (был ещё старый граф, куда важнее самого генерала, владевший замком и поместьем) не сказал ничего, хотя при нём и говорили, что рисунок придуман и нарисован маленьким сынишкой привратника. Не очень-то он, впрочем, был мал, – он, ведь, уже конфирмовался. Старик граф только посмотрел на рисунки и намотал себе всё слышанное на ус.

И вот, один серенький, ненастный день оказался самым радостным, светлым днём в жизни Георга. Профессор Академии Художеств призвал его к себе.

– Послушай дружок! – сказал он. – Поговорим-ка! Господь одарил тебя способностями, он же посылает тебе и добрых покровителей. Старик граф, что живёт на углу, говорил мне сегодня о тебе. Я тоже видел твои рисунки… Ну, на них-то мы поставим крест, – в них много найдётся погрешностей! А вот теперь ты можешь два раза в неделю приходить в мою рисовальную школу и скоро выучишься рисовать получше. Я думаю, однако, что в тебе больше задатков для архитектора, чем для художника. Ну, да со временем сам увидишь! Но смотри, сегодня же сходи в угловой дом к графу поблагодарить его, да поблагодари и Бога за такого покровителя!

На углу стоял огромный дом; над окнами красовались лепные слоны и дромадеры; всё носило отпечаток старины. Но старый граф предпочитал наше время со всем, что в нём было хорошего, не разбирая, откуда оно идёт – из бельэтажа, из подвала, или с чердака.