Ганс Христиан Андерсен
Николай и Николка
Такую неприятность надо было запить, и они пили до поздней ночи.
– А колдуна этого ты мне продай! – сказал крестьянин. – Проси, сколько хочешь, хоть целый четверик денег!
– Нет, не могу! – сказал Николка. – Подумай, сколько мне от него пользы!
– Ах, мне страсть хочется! – сказал крестьянин и принялся упрашивать Николку.
– Ну, – сказал, наконец, Николка: – пусть будет по-твоему! Ты ласково обошёлся со мной, пустил меня ночевать, так бери ж себе моего колдуна за четверик денег, только полный!
– Хорошо! – сказал крестьянин. – Но ты должен взять и сундук; я к часу не хочу держать его у себя в доме; почём знать, может быть, он всё ещё там сидит?
Николка отдал крестьянину свой мешок с высушеной шкурой и получил за него полный четверик денег, да ещё большую тачку, чтобы было на чем везти деньги и сундук.
– Прощай! – сказал Николка и покатил тачку с деньгами и с сундукои, где всё ещё сидел пономарь.
По ту сторону леса протекал большой глубокий ручей, такой быстрый, что едва можно было справиться с течением; через ручей был перекинут мост. Николка встал посредине моста и сказал нарочно, как можно громче, чтобы пономарь услышал:
– К чему мне этот дурацкий сундук? Он такой тяжёлый, точно весь набит камнями! Я совсем измучусь с ним! Брошу-ка его в ручей: приплывёт он ко мне домой сам – ладно, а не приплывёт – и не надо!
Потом он взялся за сундук одною рукой и слегка приподнял его, точно собираясь столкнуть в воду.
– Постой! – закричал из сундука пономарь. – Выпусти сначала меня!
– Ай! – свазал Николка, притворяясь, что испугался. – Он всё ещё тут! В воду его скорее!
– Нет, нет! – кричал пононарь. – Выпусти меня, я дам тебе целый четверик денег!
– Вот это дело другое! – сказал Николка и открыл сундук.
Пономарь мигом выскочил оттуда и столкнул пустой сундук в воду. Потои они пошли к нему домой, и Николка получил ещё целый четверик денег. Теперь вся тачка была полна деньгами.
– А, ведь, лошадка прянесла мне недурной барыш! – сказал сам себе Николка, когда пришёл домой и высыпал на пол целую кучу денег. – Вот Николай-то рассердится, когда узнает, как я разбогател от своей единственной лошади! Только пусть не ждёт, чтобы я сказал ему всю правду!
И он послал к Николаю мальчика попросить меру, которою мерят зерно.
– Зачем это ему мера? – подумал Николай и слегка смазал дно меры дёгтем, – авось, мол, к нему пристанет кое-что. Так и вышло: получив меру назад, Ниволай увидел, что ко дну прилипли три новеньких серебряных монетки.
– Вот так штука! – свазал Николай я сейчас побежал к Николке.
– Откуда у тебя столько денег?
– Я продал вчера вечером шкуру своей лошади.
– С барышом продал! – сказал Николай, побежал домой, взял топор я убил всех своих четырёх лошадей, снял с них шкуры и отправился в город продавать.
– Шкуры! Шкуры! Кому надо шкуры! – кричал он по улицам.
Все сапожники и кожевники сбежались в нему и стали спрашивать, сколько он просит за шкуры.
– Четверик денег за штуку! – сказал Николай.
– Да ты в уме? – сказали они ему. – По-твоему, мы отваливаем деньги четвериками?
– Шкуры! Шкуры! Кому надо шкуры! – кричал он опять и всем, кто спрашивал, почём у него шкуры, отвечал: – Четверик денегь штука!
– Он вздумал дурачить нас! – сказали все сапожники и кожевники, и вот, одни схватили свои ремни, другие свои кожаные передники и принялись хлестать ими Николая.
– Шкуры! Шкуры! – передразнивали они его. – Вот мы зададим тебе шкуры! Вон из города!
И Николай давай Бог ноги! Сроду ещё его так не колотили!
