Ганс Христиан Андерсен
Камень мудрецов
Мудрец, как и царь Соломон, понимал язык животных, умел вслушиваться в речи зверей и пение птиц, но толку от этого было мало. Он умел извлекать из растений и металлов целебные силы, которые могли изгонять болезни, даже отгонять смерть, но победить её совсем не могли. Во всей природе, во всём, что было ему доступно, искал он света, который бы мог озарить для него будущую жизнь, но не находил, и последние страницы «книги Истины» оставались для него белыми страницами. Христианское учение, правда, предлагало ему утешение, обещая вечную жизнь за гробом, но про эту-то жизнь ему и хотелось прочесть в своей книге, а там его глаза видели лишь белую страницу.
У мудреца было пятеро детей: четверо сыновей, которым он дал такое воспитание и обучение, какое только может дать своим детям мудрейший из отцов, и дочь, красавица, кроткая, умная, но слепая. Она, впрочем, казалось и не ощущала этого недостатка; отец и братья заменяли ей глаза, а необыкновенная душевная чуткость – непосредственные зрительные ощущения.
Сыновья никогда не уходили далеко от дома, никогда не переступали черты, за которую уже не падала тень от ветвей солнечного дерева; сестра их и подавно. Хорошо жилось детям в родительском доме, под сенью чудесного, благоухающего солнечного дерева. Как и все дети, они очень любили слушать рассказы, и отец рассказывал им много, чего другие дети и не поняли бы, но эти были так умны, как у нас бывают разве только умудрённые долгою жизнью ста́рцы. Отец объяснял им живые картины, отражавшиеся на стенах замка, объяснял ход земных событий и деяния людей, и сыновья часто выражали желание побывать в свете, чтобы самим окунуться в водоворот жизни, но отец говорил им, что в свете живётся трудно и горько, что действительность не совсем-то такова, какою они её себе представляют отсюда, из своего чудесного детского мирка. Он говорил детям о добре, истине и красоте, говорил, что из них-то, под тяжким давлением света, образуется драгоценный камень, светлее бриллианта самой чистейшей воды; блеск его угоден Богу и затмевает собою решительно всё; этот-то камень собственно и есть то, что называют «камнем мудрецов». Затем он сказал им, что, как можно дойти до уверенности в существовании Творца, изучая сотворённое, так можно дойти до уверенности в существовании упомянутого камня, изучая людей. Бо́льшего о камне он рассказать им не мог, – большего он и сам не знал. Другим детям трудно было бы понять всё это, но дети мудреца поняли, а впоследствии поймут, может быть, и другие.
Выслушав отца, они начали расспрашивать его об истине, добре и красоте подробнее, и он рассказал им всё, что знал сам. Между прочим, он сказал им, что Бог, создав человека из земли, подарил его пятью огненными сердечными поцелуями, и с каждым поцелуем человек получал одно из своих «пяти чувств», как мы их называем. Ими-то мы и познаём красоту, истину и добро, ими истина, добро и красота оцениваются, защищаются и поощряются; каждое из этих пяти чувств подразделяется на внешнее и внутреннее, духовное; одно из них корень, другое верхушка, одно тело, другое душа.
Дети много думали о словах отца; камень мудрецов не выходил у них из головы ни днём, ни ночью. Наконец, старшему приснился чудный сон, но – вот диво! – то же самое приснилось и второму, и третьему, и четвёртому! Каждому брату снилось, что он отправляется странствовать по белу свету и находит камень мудрецов, который горит у него во лбу ярким пламенем в то время, как он мчится по бархатным лугам и отцовскому саду на своём быстром, как ветер, коне обратно в отчий дом. И драгоценный камень отбросил на страницы книги Истины такой небесный свет, что стали видны и письмена в главе «Жизнь после смерти». Сестре же не снилось ничего такого; ей и в голову не приходило пуститься странствовать по свету, – весь свет заключался для неё в отцовском доме.
– Я отправлюсь в путь! – сказал старший. – Пора мне узнать, что творится на белом свете и самому окунуться в море житейское. Я стремлюсь только к добру и истине, а, благодаря им, я обрету и красоту! Многое изменится в мире, когда я возьмусь за дело!
Да, замыслы-то у него были отважные и великие, как и у всех нас, пока мы сидим у себя в углу, за печкой, не испытав ещё ни дождя, ни непогоды, не изранив себе ног терниями, растущими на пути жизни!
У каждого брата все пять чувств – и внешние, и внутренние – были развиты превосходно, но одно всё-таки играло преобладающую роль. У старшего брата таким чувством являлось зрение. Оно-то и должно было сослужить ему главную службу. Он, по его словам, проникал взором во все времена, во все деяния людские, даже в недра земли, где скрываются сокровища, и в сердца людей, словно люди были из прозрачного стекла! Иначе говоря, он видел побольше, чем можем видеть мы, глядя на вспыхивающее румянцем или бледнеющее лицо и всматриваясь в смеющиеся или плачущие глаза. Олень и антилопа проводили старшего брата до западной границы, а там он увидал диких лебедей, летевших к северо-западу, и последовал за ними. Скоро он очутился далеко-далеко от родины, от «восточного края света».
Вот глаза-то у него разбежались! Было таки на что посмотреть тут! А видеть что-нибудь в действительности совсем иное, нежели на картинках, хоть бы и на хороших, – те, что были у него дома, в отцовском замке, были, ведь, необыкновенно хороши. В первую минуту он чуть не ослеп от удивления, при виде всего того хлама, что выдавался людьми за прекрасное; но видно глаза ему ещё могли пригодиться, – конечно, не для того же они были ему даны! – и он не ослеп.
Придя в себя, он решил основательно и добросовестно приступить к изучению истины, добра и красоты; но что же собственно было истиною, добром и красотой? Он увидал, что люди зачастую венчают цветами вместо красоты уродство, истинного добра не замечают, награждают посредственность рукоплесканиями, а не свистками, смотрят на имя, а не на достоинство, на платье, а не на самого человека, на должность, а не на призвание. Да и чего от них требовать?
