Галия Мавлютова
Начальник райотдела
Он зашел за глыбу стола и долго усаживался в кресло с высокой спинкой. Юмашева сидела, не шевелясь, проклиная себя за вечное шапкозакидательство: «Ну, почему я сама не изучила дела? Теперь сиди и выслушивай вполне справедливую критику в свой адрес под проницательным взором президента. Так тебе и надо!»
– Если ты внимательно изучишь дела, мне думается, – он помолчал, подбирая нужные слова, – ты сможешь справиться с ситуацией, несмотря на трудности. А не справишься… Сама знаешь, что бывает за такое разгильдяйство.
– Знаю, – с трудом выдавила из себя Гюзель Аркадьевна.
– Вот и хорошо. Пока ограничимся предупреждением. Даю тебе срок до 15 февраля. Если не справишься, пеняй на себя. Все понятно?
– Так точно, товарищ генерал! – Юмашева вскочила и вытянулась в струнку.
«Сегодня же куплю новый костюм. Моя короткая юбка доведет меня или кого-нибудь из окружающих до инфаркта», – думала она, незаметно прижимаясь к столу.
– Иди-иди, удачи тебе, – генерал махнул рукой и углубился в документы, потеряв интерес к незадачливой посетительнице.
«Сейчас поеду в магазин, там, наверное, новогодние распродажи еще не закончились, авось отхвачу себе юбку на пять сантиметров длиннее. В этой невозможно ходить по министерству, внутренние комплексы сжирают».
Она медленно вышла из генеральского кабинета и увидела, что в приемной появился новый секретарь, молодой мужчина в форме, кивнула ему и направилась по коридору к лифту. После несостоявшейся экзекуции министерский коридор уже не казался линией судьбы, ведущий прямо в преисподнюю. Наоборот, коридор напоминал взлетную полосу перед стартом.
– Поехали! – вслух произнесла Юмашева, нажав кнопку лифта.
Ей захотелось свернуть горы, повернуть вспять реки, перепахать целинные земли, улететь на Луну. В общем, захотелось что-нибудь изменить в своей жизни. Срочно! «Надо купить новую юбку!» – подумала она и решительным шагом вышла из здания министерства.
* * *
На Житной она немного погрустила, размышляя, стоит ли ей отовариваться в московских универмагах, денег и так кот наплакал, вечно их не хватает, и эта юбка совершенно новая, никто не заставлял покупать такую короткую, но, повздыхав по поводу собственных незадавшихся хозяйственных способностей, Гюзель Аркадьевна покатила в сторону ГУМа. Она перерыла все лавки и отделы, отыскивая подходящую юбку с соответствующей ценой, пока не наткнулась на отдел, в котором зевали две юные продавщицы.
– Девушки, подыщите мне юбку, такую, чтобы и не слишком короткая была, и не длинная, и коленки сверкали, и чтобы мужики падали штабелями, и цена не зашкаливала… Я командировочная, не местная, – она шутила и смеялась. Юмашева еще не верила, что тучу пронесло, а гроза грянет только через месяц, 15 февраля. Если она постарается и прогнется в три погибели, гроза обойдет ее стороной.
«А уж я прогнусь, я расстараюсь, не дам неприятностям грянуть над моей головой», – мысленно клялась Гюзель Аркадьевна, роясь в ворохе юбок, пиджаков, блейзеров, охотно доставленных смешливыми девушками.
– Вот эта, – она выбрала юбку и посмотрела этикетку, – ой, слишком дорого, несите другую.
– Примерьте, мы вам скидку сделаем, – затараторили в один голос девушки, – примерьте, это ваша юбка. У нас глаз наметанный.
– А со скидкой сколько будет стоить? – осторожно спросила Гюзель Аркадьевна.
– За пятьсот отдадим, дешевле купите только на вещевом рынке, но там, сами понимаете, – девушки продолжали говорить в один голос, расхваливая московскую юбку.
«Пятьсот за такую юбку! Вот это да! А я все Москву ругаю, а здесь кругом милые девушки, добрые, отзывчивые, пожалуй, таких девушек в Питере не найти, настоящие московские барышни», – весело подумала Гюзель Аркадьевна и отправилась в примерочную кабину. «Эх, хороша юбка, в ней бы в министерство явиться на прием!» Но Юмашева тут же устыдилась собственных мыслей. «Юбка как юбка, стильная, за колено, как и положено красивой женщине, даме, которой галантные мужчины готовы купить самолет. Хотя бы на час…» В этом месте Юмашева вспомнила Андрея, прикосновения его рук, запах кожи. И еще она вспомнила, как в самолете у нее кружилась голова от внезапно свалившейся на нее любви. Она вышла из примерочной, и девушки ахнули конечно же в один голос: «Ах, как хорошо, как здорово, юбка ваша, вы в ней будто родились!»
– Правда, хорошо? Девушки, не обманываете? – Гюзель Аркадьевна кокетливо повертелась перед большим зеркалом. – Когда человека очень мало, тогда требуется много одежды. И наоборот. Не обманываете меня? – спросила она, не в состоянии оторвать восхищенный взгляд от зеркала.
– Нет, зачем нам вас обманывать! – дуэтом заверещали девушки и побежали оформлять скидку.
Юмашева решила переодеться. «А что, буду ходить по Москве в новой юбке. Нельзя, что ли, немного пофорсить полковнику? Интересно, а меня много или мало, имеется в виду, как человека? Мне много требуется одежды? Пожалуй, мало, китель да сапоги, да вот еще и новая юбка. – Она прошлась по лестницам универмага, разглядывая себя в зеркало. – Шик, блеск, красота! – Юбка обтягивала бедра, как нейлоновый чулок, не стягиваясь в складки, не морщась и не облипая тело. – Очень сексуально», – радовалась Гюзель Аркадьевна, отгоняя от себя мрачные мысли, стараясь не думать о возвращении в Петербург. Дома ее ждала изматывающая работа с неясными перспективами в конце тоннеля.
Остатки командировочных денег ушли на обед в «Макдональдсе», да еще немного осталось на такси до Ленинградского вокзала. Взъерошенный таксист мрачно спросил, когда она остановила его.
– Бабло есть?
Юмашева озадаченно уставилась на него, раздумывая, что бы такого ядреного ему сказать, но сдержалась и ехидно ответила:
– И бабло есть. И дедло в наличии! Могу предъявить. Откуда такой интерес?
– Садитесь, – таксист хмуро кивнул ей. – Только что клиент кинул. Извините.
– Москва… – сказала Гюзель Аркадьевна, вкладывая в слова философский смысл с оттенком иронии.
– Москва! – мрачно подтвердил таксист и сплюнул в открытое окно.
«Сам москвич, а город не любит. Надо же, а мне Москва сегодня очень нравится, такая милая-милая Москва, очень симпатичная и хорошенькая», – думала Юмашева, выглядывая из окна автомобиля, стараясь разглядеть Кремлевские звезды.
В поезде она крепко уснула, стараясь не замечать пыльных одеял, постельного белья, с которого дождем сыпалась грязная труха, грязи в туалете и обычной вони, сопутствующей всем железнодорожным составам, изо дня в день перетаскивающим непритязательный народ. «Ну, не каждый же день в конце концов летать в индивидуальном самолете», – с иронией подумала Гюзель Аркадьевна. На секунду ей улыбнулось лицо Андрея, она удержала его в памяти, и вместе с ним погрузилась в крепкий сон, такой крепкий, что проснулась она, когда состав уже подъезжал к Колпино.
«Что ж это я? Скоро дом, мой дом – Петербург! Не люблю, когда город называют Питером, это звучит пошло», – подумала она, ловко спрыгивая с верхней полки. Быстро натянув сапоги и набросив куртку, Гюзель Аркадьевна бросилась к выходу. «Скорее, скорее домой, быстро переодеться и на работу!» Если бы можно было не заходить домой, а сразу идти на службу, Юмашева так и сделала бы, но порядок есть порядок, она должна появиться в отделе, блестящая и выправленная, как морской кортик.
* * *
– Проходи, сынок! – сказал широкоплечий плотный мужчина, сидевший в кресле. Он глубоко утонул в нем, отчего его ноги оказались выше головы. Входящему показалось, что слова приветствия доносятся через глухую перегородку.
– Пап, тебе вредно сидеть в таком кресле, выкинь ты его, в конце концов, – вошедший протянул руку для приветствия через ноги сидящего в кресле. Ухватив отца за руку, он с силой дернул его и поднял из кресла.
– Велика сила привычки, это же кресло генерала Бойкова, помнишь такого? Откуда тебе помнить, – отец раздраженно махнул рукой, он с сожалением поглядел на кресло, – когда я вышел в отставку, хозяйственное управление специальным приказом передало мне это кресло на вечное хранение, как в музей. Так-то! – плотный мужчина остановился возле кресла и долго смотрел на него, предаваясь приятным воспоминаниям.
– Виктор Ефимович, вам принести чаю? – чуть приоткрыла дверь секретарша.
– Да-да, и чаю принеси, и к чаю чего-нибудь покрепче. Видишь, кто у меня в гостях, самый дорогой гость – Ефим Викторович Лесин!
– Здравствуйте, Ефим Викторович, я вас не видела, выходила на минуту, – секретарша, не договорив, исчезла за дверью.
– Вечно она выходит на минуту, никогда ее на месте не бывает, – проворчал Лесин-старший.
– Не ворчи, пап. От этого музейного кресла у тебя давление подскочило.
Лесин-младший присел на стул, стоявший у письменного стола. Он посмотрел еще раз на историческое кресло, перевел безразличный взгляд на портрет президента, висевший над столом, пробежался глазами по столу и, наконец, посмотрел в глаза отцу. Немного помолчав, он сказал:
– Не могу, пап, больше! Сил нет.
– Фима! – строго произнес отец. – Не сметь! Не раскисай, время еще не пришло. Все мы проходили через это, думаешь, только тебе хреново? И я прошел через это испытание, думаешь, так просто я полковника получил? Многое пришлось вытерпеть… Что у тебя?
– Опять проверка, совсем замучили нас. Мне выговор обещали за плохую организацию работы.
Лесин-младший побарабанил пальцами по столу, выбивая незамысловатую музыкальную пьесу. Виктор Ефимович задвинул злосчастное кресло за шкаф и сел за стол рядом с сыном.
– Фима, служить надо? Надо, – сам себе ответил он. – В службе всякое случается, и проверки не самое гнусное в нашем деле. Придет время – уйдешь в отставку, получишь полковника или, даст бог, генералом станешь. Потерпи, сынок. Материально я тебя обеспечиваю, ты ни в чем не нуждаешься, можешь свою зарплату в фонд национальной безопасности отдавать. Зачем тебе зарплата сотрудника милиции? Копейки, – презрительно фыркнул Виктор Ефимович.
– Думаешь, мне приятно на твоей шее сидеть? Я и сам мог бы эти деньги заработать, – с излишней горячностью проговорил Лесин-младший и умолк.
– Деньги зарабатывать тяжело, здесь мозги нужны. – Виктор Ефимович многозначительно покрутил большим пальцем у лба.
– У меня, что, мозгов нет? – спросил Фима.
– Пока нет, нет мозгов пока. Неси-неси, Ниночка, – сказал Виктор Ефимович вошедшей секретарше. Она внесла поднос с кофейником, чайником и чашками, – Ниночка, тебе уши не надо прочистить? Я же сказал, принеси чего-нибудь покрепче.
– Коньяк? Виски? – спросила секретарша, оставаясь невозмутимой.
– И коньяк, и виски, лимончик порежь, да колбаски, да икорочки достань. Ниночка, только поживей! – скомандовал Виктор Ефимович.
– Слушаюсь, Виктор Ефимович. – сказала секретарша. Обмахиваясь подносом, как веером, она величаво удалилась.
– Вот, Фима, учись у Ниночки, у нее бронетанковая нервная система, ничем не проймешь. Вот как надо реагировать на ситуацию.
– Пап, у меня тоже крепкая нервная система, и меня ничем не проймешь. Мне не хочется тратить драгоценное время на службу. Я хочу заниматься интересным делом, не хочу просиживать штаны в Главке, не хочу переливать из пустого в порожнее. Понимаешь?
– Понимаешь-понимаешь, – ворчливо согласился отец, – но уходить из ментовки нельзя, категорически нельзя. Запрещаю тебе уходить из системы. Иначе прокляну! Все понял? – Виктор Ефимович побагровел и налился нездоровой полнотой.
Ефим Лесин подавил вздох и взял из трясущихся рук отца фарфоровый кофейник.
– Дай сюда, пап, сейчас прольешь. Успокойся, пусть будет по-твоему.
– Так-то лучше будет, отца слушаться надо, отец дурного не посоветует. Ты служишь не ради собственного благополучия, ты служишь родине, государству! Понимаешь?
– Понимаешь-понимаешь, – поддразнил отца Ефим Викторович, – просиживая штаны – я служу государству!
– Я тебе куплю сколько надо штанов, только не хныкай, будь мужиком. – Виктор Ефимович исподлобья поглядел на сына, и взгляд его потеплел, с лица сошла нездоровая полнота, сизая багровость уступила место рдяному румянцу.
– Отец, а ты так не расстраивайся из-за меня, все будет нормально. – Ефим Викторович выкатил кресло из-за шкафа. – Вот, садись в свое кресло, оно для тебя, как витамины, как импортное лекарство от сердечной недостаточности.
– Лучше, чем витамины, лучше, чем лекарство. – Лесин-старший плюхнулся в любимое кресло и задрал ноги. – Ниночка! – заорал он благим матом. – Твою мать! Неси быстрее свои подносы.
Ниночка мгновенно отворила дверь, будто ждала грозного окрика и быстро расставила угощение на маленьком столике. Она разлила коньяк в рюмочки, поставила два пустых бокала для других напитков и вышла, размахивая подносом, как веником в бане. Виктор Ефимович проводил Ниночку гневным взглядом, но ничего не сказал, взял со столика рюмку, наполненную янтарной жидкостью, посмотрел на свет, побулькал и негромко стукнул о другую рюмку, предназначенную для сына.
– Давай, сынок, помянем моего хозяина.
– Чокаться нельзя же, – сказал Фима, поднимая рюмку.
– Нельзя чокаться, – согласился Виктор Ефимович, – а я и не чокнулся. Это я так, тебе предлагаю помянуть моего хозяина – Кучинского Сергея Петровича. Хорош-ш-ший был мужик!
– Хороший. Был. Мужик. – эхом отозвался Лесин-младший.
– Не дай бог никому такую смерть. Тоже жизнью был недоволен, и все ему не этак, и все ему не так. На том свете ему, наверное, так, – ворчливо сказал Виктор Ефимович, опрокинув одним махом содержимое рюмки.
– Мокруху не раскрыли? – спросил Ефим, чуть пригубив из рюмки.
– Ты пей, не ставь на стол, – приказным тоном велел Лесин-старший. – Нельзя ставить на стол недопитое. Пей-пей. – Проследив взглядом за сыном, так ли он выполняет ритуальные поминки, Виктор Ефимович строго добавил: – Не ты меня должен спрашивать, раскрыли мокруху или нет, а я тебя… Кто у нас действующий сотрудник?
– Ну, я, – нехотя кивнул Лесин-младший, – что с того?
– Вот тебе и дело, ты не штаны просиживай, а отслеживай, кто работает по мокрухе, какие версии по делу, что нового в расследовании. Хныкать ты мастер, а делом кто заниматься будет? Отец не вечный…
– Пап, ладно тебе, ты еще вон какой здоровый, коньяк пьешь, в баню ходишь, на Ниночку заглядываешься.
– Смотри ты, матери не проговорись, – Виктор Ефимович завертел головой, будто в кабинете был кто-то посторонний.
– Не проговорюсь, успокойся. По мокрухе твоего хозяина, безвременно ушедшего из жизни, собирается работать Юмашева. – Фима захватил пухлыми губами два бутерброда с копченой колбасой, кусочки зелени торчали у него изо рта, как две косички.
– Кто? – прорычал Лесин-старший. – Юмашева? А ей с какого хрена в это дело соваться?
– На ее территории семь мокрух за один месяц. – Фима затолкал косички зелени в рот и, продолжая жевать, добавил: – Ее в Москву вызвали, хотят в звании понизить.
– И что? Понизили? – Виктор Ефимович оттолкнул от себя рюмку, рюмка, зазвенев, упала и покатилась по столику. Он поймал ее широкими пальцами и долго пристраивал в тесное окружение бутылок, рюмок, бокалов, чашек, затем захватил ее большим пальцем и оставил у себя в руке.
– Нет, пока не понизили, все ждут, когда она вернется из Москвы. Небось приедет мрачная, злая, начнет срывать зло на подчиненных. Вытащит всех сотрудников с больничных, с учебы, из отпусков, начнет устраивать строевые смотры, проводить инструктажи, рейды. – Ефим прожевал бутерброды и нацелился взглядом на другую тарелочку, где плотными рядами отдельно лежали кусочки белого хлеба и отдельно розовые ломтики лосося.
– Что же ты мне, твою мать, главного не говоришь? Юмашеву в Москву вызвали по уголовным делам, а я ничего не знаю. А ты начинаешь тянуть кота за хвост, надо служить, не надо служить… Твою мать! – Виктор Ефимович сердито отвернулся от сына.
– Пап, я и пришел к тебе, чтобы рассказать новости. У нас в Главке такое творится! – Фима положил на кусочек белого хлеба несколько ломтиков лосося и долго поправлял кусочки, чтобы одним махом отправить в рот, не уронив при этом ни одной крошки.
– В Главке все время что-нибудь творится, – отмахнулся Виктор Ефимович, – ты мне про Юмашеву расскажи.
Он жадно следил за ртом сына, за каждым его движением, ожидая, когда закончится процесс поглощения пищи.
Фима, с трудом проглотив бутерброд, пригубил малую толику коньяка и лишь после этого сказал отцу:
– Пап, не волнуйся ты так. Юмашева попрыгает-попрыгает и ничего не сделает. Рожденным ползать – летать категорически воспрещается.
– Надо ей помочь! – Виктор Ефимович решительно поднялся из кресла.
– Как это? – поперхнулся Лесин-младший. Он закашлялся, покраснел, продолжая вопросительно смотреть на Виктора Ефимовича.
– Надо помочь Юмашевой. Когда она вернется, я выделю ей сотрудников безопасности, помогу транспортом, сам что-нибудь присоветую.
Лесин-старший подошел к окну. Он молча смотрел на заснеженные деревья, на ворон, лепящихся на промороженных ветках, на одинокий фонарь, высящийся прямо перед окном.
– Это хорошо, что уголовным делом занимается Юмашева, очень хорошо. Я ей должен помочь! Обязательно должен помочь. – Лесин разговаривал сам с собой, будто советовался с кем-то невидимым, находившимся внутри его.
– Пап, никто никому ничего не должен. И ты ничего не должен Юмашевой, – сказал Фима. Он глотками цедил коньяк из рюмки, недоуменно поглядывая на отца.
– Не дорос ты еще, не понимаешь ничего. – Виктор Ефимович уселся в кресло и устроился поудобнее. Он заметно повеселел, и смотрел на сына ласково, с любовью, с гордостью. – И не надо пока тебе ничего понимать. Не дорос пока.
Гость прихватил пальцами несколько ломтей хлеба с рыбой и молча жевал, перенося любящий взгляд отца с привычной терпимостью избалованного сына.
* * *
Гюзель Аркадьевна посмотрела на часы: «Ого, уже, половина одиннадцатого вечера. Когда же я доберусь до дома?» Она с тоской перевела взгляд на стол, заваленный пухлыми папками темно-коричневого цвета с розыскными делами. Сверху лежал большой журнал, с расчерченными на квадраты листами. Юмашева вносила в журнал фамилии, адреса, телефоны. «Что уж тут, – произнесла она вполголоса, – усилием воли надо одолеть эту массу, отработать до конца, осталось только три дела. А на том свете отосплюсь вволю», – тяжело вздохнув, Юмашева придвинула к себе еще одну папку с надписью – «Оперативно-розыскное дело». Акционерное общество закрытого типа «Петротрэвел», генеральный директор Кучинский Сергей Петрович, 1960 года рождения, уроженец Ленинграда, акционерное общество создал в 1992 году, убит двумя выстрелами в упор в подъезде дома, где был зарегистрирован и проживал с рождения…
«Опять злосчастный канал Грибоедова. Бедный Александр Сергеевич, самого когда-то убили. Теперь на канале, названном в его честь, систематически кого-нибудь убивают разными способами и средствами. Глухарь, вечный глухарь, никаких зацепок, ни одного очевидца. Наверное, очевидцы есть, как же в таком деле без очевидцев, просто их никто не опрашивал, все давно привыкли, что на канале кого-нибудь время от времени убивают, вот и сработал механизм общественного пофигизма. По этому делу необходимо организовать поквартальный обход, обязательно провести опрос жильцов дома, найти всех возможных свидетелей происшествия, – бормотала Гюзель Аркадьевна, вчитываясь в текст. – Ба, да ведь в “Петротрэвеле” работает начальником безопасности Лесин Виктор Ефимович. Кажется, у него сынок имеется, небезызвестный Фима Лесин, работает в Главке главным инспектором. Вот как надо карьеру делать, Гюзель Аркадьевна, для карьеры нужно иметь папу-полковника, будущего начальника большой фирмы. И вообще начинать надо с главного инспектора Главка. Тогда не будешь ездить на перекладных в столицу за слезами, – громко засмеялась Юмашева. – А вот и нет, не за слезами я ездила в Москву, а за славой и успехом! Бог дал мне отсрочку, и если за это время не найду мокрушника, выйду в отставку и займусь бизнесом. Меня даже в звании не успеют понизить. Буду, как Лесин-старший руководить сотрудниками безопасности, чтобы не допустить в бизнес конкурентов, жадных до чужих денег и идей. Вот и идея появилась, на ночь глядя».
– Вот и идея появилась! – громко сказала Юмашева и вышла из-за стола. – Надо обратиться с просьбой к Виктору Ефимовичу. Может, он припомнит нашу старую дружбу, и поможет? Кучинский – генеральный директор «Петротрэвела», Виктор Ефимович больше всех заинтересован в раскрытии убийства хозяина. Кстати, в деле нет никакой справки о том, что Лесин опрошен. Оперативники не стали опрашивать начальника безопасности… По какой причине?
Юмашева сделала дополнительную запись в журнале. Она не стала садиться за стол. Стоя чиркнула ручкой несколько строчек и зашагала по кабинету, продолжая что-то бормотать себе под нос.
«Сразу по семи делам не смогу работать. Так можно распылиться и ничего не найти. Ни одной зацепки. Если взяться за одно дело, и попробовать размотать хоть что-нибудь, тогда появится надежда. И надежду можно использовать. Идею с синей “Нивой” подсказал мне министерский чиновник. В Москве я ему не поверила. Подумала, дескать, изображает из себя великого сыщика, а он никого не изображал, просто посоветовал, как правильно организовать работу. Короче, хороший мужик оказался. Что ж, посмотрим-посмотрим!»
Она крутанулась на каблуках и подошла к столу. Собрала коричневые папки в общую кучу и побросала все в огромный металлический сейф, долго закрывала замки, поворачивая их из стороны в сторону. «Итак, из семи дел выбираем одно – дело по “Петротрэвелу”, – сказала она самой себе в зеркало, с удивлением разглядывая темные круги под глазами. – Ищем, кто замочил Кучинского Сергея Петровича. Если находим хоть одну зацепку, беремся за остальные дела. А Лесин мне поможет. Мент менту всегда придет на выручку».
Юмашева отошла от зеркала и долго смотрела на телефонный аппарат. «Нет, не буду звонить в адресно-справочное бюро. Не стану устанавливать данные Андрея. Это неприлично – использовать розыскные учеты для личных целей. Не только неприлично, это к тому же и неэтично, в конце концов! Допустим, ты установила номер телефона потрясающего мужчины. Твои дальнейшие действия? Ты будешь звонить Андрею? Представь на минуту – дрожащими пальцами набрала номер заветного телефона. И что ты ему скажешь? Здравствуйте, я ваша тетя! Та самая Гюзель Аркадьевна из самолета, хочу вернуть вам деньги за билет, тьфу ты, чушь какая-то».
Она сняла с вешалки куртку. Не хотелось уходить из кабинета. «Через семь часов начнется новый день, – думала она, невольно вздыхая, – и вместе с ним начнутся новые проблемы. Вместе с проблемами придут новые решения. Вдруг завтра у меня появится страстное желание услышать голос Андрея. Тогда я просто позвоню, послушаю голос и повешу трубку. Смешно. Зато последовательно. Завтра, все завтра», – с этой мыслью Гюзель Аркадьевна вышла из кабинета.
* * *
– Анна Семеновна, не плачьте. – Коваленко наклонился над Карповой. Анна Семеновна заливалась слезами, громко сморкаясь и перхая. Именно это перханье и вывело из равновесия Виктора Дмитриевича. Он брезгливо подергивал носом, что означало высшую степень душевного волнения. – Анна Семеновна, возьмите ручку и напишите, что ваш сын реально захоронен на Серафимовском кладбище. А ваша невестка, то есть жена вашего безвременно умершего сына, очень хорошая женщина, порядочная жена и любящая мать. Пишите, Анна Семеновна, мне некогда с вами возиться.
– А Гюзель Аркадьевна сказала, что вы разберетесь, – укоризненно прошептала Карпова.
– Гюзель Аркадьевна у нас ба-альшая фантазерка, – с преувеличенным восхищением сказал Коваленко, – она и не такое может сказануть.
В каждом слове Виктор Дмитриевич делал ударение на «а», отчего фразы растягивались и делались безразмерными, какими-то резиновыми. Анна Семеновна испуганно покосилась на него и схватила шариковую ручку, лежавшую на чистом листе бумаги.
– Что писать-то? – сквозь зубы спросила она.
– А так и пишите. Я вам продиктую. «Начальнику отдела Юмашевой от заявительницы такой-то», как там ваша фамилия, написали? Дальше – «мне показалось, что… приношу извинения и прошу считать мое заявление необоснованным», написали? Затем надо написать так – «дальнейшую проверку заявления прекратить и списать в архив отдела». – Виктор Дмитриевич сел напротив Карповой, вытянув ноги под столом, его ботинки проехали по бурым сапожкам Карповой. Она тут же спрятала ноги под стул, словно Коваленко мог пнуть ее. – Да не тряситесь вы, Анна Семеновна, у нас в отделе никого не бьют. Что вы дергаетесь? Пишите быстрее, а то мне срочно уехать надо.
Виктор Дмитриевич шумно зевнул, оскалив тонкогубый рот. Он развалился на стуле, закинув руки за голову, искоса поглядывая на заплаканную Карпову. «Жалко бабку, – думал он, борясь с внутренним раздражением, – вечно эта Юмашева приголубит кого попало. Отшила бы ее сразу, чтобы даром время не терять. Старая женщина из ума выжила, а Юмашева ее жалеет. Причем жалеет за мой счет. Вот и сидела бы сама с ней, утешала бы, слезы ей тут промокала».
В оглушительной тишине неожиданно раздался телефонный звонок. Виктор Дмитриевич снял трубку и прижал ее к уху правым локтем, второй рукой он поглаживал едва отросшие волосы на затылке, торчащие редкой щетинкой.
«Чего-то это он себя гладит, – подумала Анна Семеновна, опасливо косясь на Коваленко, – волос-то на голове совсем нет, молодой еще, а уже плешивый. Господи, а что делать-то, ничего не вижу, буквы расплываются, даже очки не помогают, придется на ощупь писать. Чего писать-то? Наташка не позволяет с внуком встречаться, запрещает на кладбище ездить, домой не пускает, какой-то мужик все к ней ездит, соседи видели, как она с этим мужиком разъезжает на “мерседесе”».
Карпова натужно вздохнула и вывела первое слово – «Начальнику отдела».
– Привет, Фима! – бойко выкрикнул Коваленко в трубку. – Куда пропал? Как дела в Главке? Нет, не занят, сейчас освобожусь, минуты через две. – Виктор Дмитриевич зажал трубку рукой и зашипел на Карпову: – Пиши-пиши, бабка, только быстро!
Анна Семеновна сквозь расползающиеся буквы посмотрела на Коваленко. Весело осклабясь, он снова прижал трубку к уху и размашисто кивал головой, соглашаясь с невидимым абонентом. Карпова насухо вытерла слезы клетчатым платком и задумалась.
«Что же это такое? Видимо, придется снова идти к Юмашевой. Она же сказала мне, что этот, – Карпова покосилась на Коваленко, – мне поможет. Разберется во всем, а он развалился на стуле, сидит, как новый русский, наглый, плешивый. Еще издевается надо мной. Не буду отказываться от заявления. Пусть кричит на меня, ругается, а я не буду писать под его диктовку. Говорил, что у него дела, а по телефону болтать у него время есть, трепло несчастное. Никакой управы на таких людей нет. Почему в органах хороших людей мало? А где их много-то? Хороших людей везде мало, на всех не хватает», – Анна Семеновна решительно поднялась со стула, разорвала недописанное заявление на мелкие кусочки и, не обращая внимания на окрик Виктора Дмитриевича, стремительно помчалась к выходу, прижимая мохеровую шапочку к груди.
– Фима, повиси секунду, – Коваленко прижал трубку к плечу и заорал, вкладывая в голос мощный заряд раздражения: – Анна Семеновна, вы еще пожалеете!
Но Анна Семеновна уже скрылась в дверях. Замок звонко щелкнул, наступила тишина. Виктор Дмитриевич с сожалением посмотрел на дверь и спросил трубку:
– Фима, ты на проводе? Да от меня бабка сбежала. Сейчас Юмашева вой подымет. Да и хрен с ней, с Юмашевой. Фима, давай встретимся? Где? Идет.
Виктор Дмитриевич положил трубку на рычаг, провел рукой по столу, будто Карпова могла оставить какой-нибудь невидимый предмет. Убедившись, что на поверхности ничего не осталось, проверил сейф, ящики, потрогал наплечную кобуру, проверяя ее на прочность, похлопал по карманам и лишь после этого вышел за дверь. Дверь он притворил тихонько, без стука, чтобы не привлечь внимание коллег из соседних кабинетов.
* * *
«В одиночестве есть своеобразное очарование, – думала Юмашева, внимательно разглядывая телефонный аппарат, – в нем можно пребывать, как в раковине или скорлупе. Своего рода маленький монастырь, в котором можно укрыться от непогоды и житейских бурь. Раненое животное прячется от собратьев в глубокой норе, зализывая свои раны и, если это животное сильное, оно выздоравливает, выходит из норы и продолжает битву за существование. А слабое существо погибает от боли, у него нет сил выбраться из норы, и оно не в состоянии справиться с бедой. Не верю тем, кто утверждает, что человеку нужно выговориться, рассказать всему миру о своем одиночестве, нет, не верю. Выговориться и поделиться своей бедой может слабый человек, сильный не нуждается в утешении и поддержке. Ни за что в жизни не стану звонить Андрею. Это не в моих правилах. Почему мент всегда побеждает во мне женщину? Где оно, мое женское начало? Может, в этом и заключается моя сила духа. И нет необходимости изводить себя никчемными размышлениями».
От пристального взгляда телефонный аппарат вздрогнул, затем затрясся и лишь после этого разразился оглушительной трелью. «Мистика какая-то, даже техника не выдерживает, реагируя на мой энергетический магнетизм чересчур нервно», – Юмашева осторожно сняла трубку, будто боялась обжечься и приложила к уху.
– Гуля, вы меня узнаете?
Она сразу узнала этот низкий тембр. «Такие голоса бывают только у потрясающих мужчин. Особи среднего рода разговаривают противно и нудно», – думала она, слушая далекий голос. Так слушают воображаемую мелодию гениальные композиторы. «Мелодия возникает в глубинных недрах мозга, постепенно превращаясь из духовной материи в материальную. Мелодия может обладать материальной энергией, да-да, это вполне закономерно», – Гюзель Аркадьевна ближе притиснула трубку, чтобы не утратить связи с волшебной симфонией неповторимого голоса.
– Гуля-гуля-гуля, – засмеялся мужчина, и его смех смешался с треском радиоволн.
– Андрей? – то ли спросила, то ли убедила она себя. Боялась, что голос пропадет, исчезнет в эфире.
– Это я. Хочу с вами встретиться. Мы можем сегодня? – он спрашивал нетерпеливо, пребывая в полной уверенности, что она тоже стремится к этой встрече. Ответь она сейчас – «да, я хочу увидеться!», и он появился бы в ее кабинете мгновенно. Так вылетает живой голубь из ловких рук опытного фокусника.
«У меня нет времени, чтобы съесть кусок хлеба, мне приходится ночевать в кабинете, чтобы выполнить приказ к назначенному сроку. Мне никто не нужен в моем одиночестве, в моей скорлупе, в моем панцире. В них я спряталась от людей. К чему эти встречи? Придется сказать, что безумно занята. Мои слова не будут ложью. Это чистая правда. Встретиться я могу только с Господом Богом или самим дьяволом. Не по своей воле, разумеется. Больше никого видеть не хочу. Не имею такой возможности», – думала она, слушая далекий голос, изредка пропадающий в блуждающем эфире.
