Спустившись этажом ниже, Марина вызвала лифт. Дожидаясь его, она вытащила шарф из рукава полушубка и обвязала его как платок вокруг головы, затем извлекла из сумки черные очки, с которыми никогда не расставалась, и водрузила их на нос. Просунув руки в рукава полушубка, она застегнула пуговицы, повесила сумку на плечо и вцепилась в кожаный ремешок.
С мягким гудением раскрылись дверцы лифта. Марина ступила внутрь и с удивлением увидела зеркала на стенах. Пока кабина ползла к первому этажу, девушка максимально прикрыла лицо шарфом, подняла воротник и надела перчатки.
Лифт остановился, двери раскрылись и взору Марины предстал здоровенный вестибюль с молодым парнем консьержем за подобием гостиничной стойки. Марина вновь ощутила противный ноющий холод внизу живота. Молодой парень с хорошим зрением и отличной памятью – это не подслеповатая старушка в застекленной конторке. Пытаясь двигаться спокойно и уверенно, Марина вышла из лифта и направилась к дверям, они казались такими невыносимо далекими… «Вот, наверное, как чувствуют себя преступники, совершающие побег из тюрьмы», – подумала девушка, передвигая ватные ноги. От волнения она почти оглохла и цоканье собственных каблуков по мраморному полу, слышалось ей тупым буханьем. И так не вовремя пришли на ум предпоследние кадры культового фильма «Леон» Люка Бессона, где главный герой, наемный убийца, переодевшись в одежду полицейского, идет к выходу из захваченного полицией здания. Его лицо уже светлеет в предчувствии свободы, и в этот момент ему стреляют в спину… Марина даже зажмурилась, ожидая выстрела.
Судорожно ткнув в кнопку кодового замка и толкнув двери, девушка глубоко вдохнула резкий морозный воздух и… не смогла выдохнуть. Перед глазами были детские площадки, автостоянка и все эта красота для нуворишей была огорожена высоченным каменным забором и для того, чтобы попасть на волю, надо было миновать эдакую проходную, стилизованную под небольшой красивый домик. «Все, конец – застучала в мозгах вернувшаяся боль, и Марина побрела к «проходной», – вчера меня тут уж точно изучили не хуже рентгена! Придется внешность менять… пластическая операция… или вообще уехать из страны… только на какие шиши, вот бы знать…»
Открыв дверь домика, девушка едва не взвыла: за стеклянной конторкой сидела тетка в таких очках, через которые, наверняка, были видны даже микробы на полушубке Марины.
– До свидания, – беспечно сказала тетке Марина, бодро топая к выходу.
– Всего доброго, – она навылет прострелила девушку взглядом, и Марина почти выпала на подгибающихся ногах на тротуар.
Перед нею было шоссе с мчащимися во все стороны машинами. С трудом сдерживая желание побежать, что есть силы, она заставила себя чинно направиться вдоль дороги. Отмахав на одном дыхании не меньше километра, она, наконец, спросила прохожего насчет метро и тут же полезла в сумку за сотовым. Набрав номер Дани, Марина с колотящимся сердцем слушала гудки соединения. Больше всего на свете она боялась, что Даня передумал и куда-нибудь уже ушел, или снова лег спать, или…
– Да?
– Даня! – с облегчением выдохнула Марина. – Ближайшее метро Кунцевская!
– Ты на Можайском шоссе, что ли?
– Не знаю!
– Ладно, не суть, езжай к метро и жди там.
– Да!
Отключив сотовый, Марина поймала машину и вскоре была у метро.
Проталкиваясь сквозь толпу, она подошла к палатке и купила банку слабоалкогольного коктейля. От первого же глотка замутило, но Марина упорно продолжала глотать отвратную жидкость, не сводя глаз с дороги, забитой машинами.
По ее мнению, прошло часов пять – не меньше, прежде чем показался старинный «жигуль» самого ужасного зеленого цвета, который только мог существовать в природе. Марина напролом бросилась к этой хорошо знакомой таратайке. Ловко пробираясь сквозь машины, Даня притормозил и Марина юркнула не переднее сиденье.
– Привет, – Даня резко тронулся с места. – Давай, повествуй, я просто киплю от нетерпения узнать, во что же ты вляпалась.
– Сама бы рада это выяснить. – Приоткрыв окно, Марина закурила, стянула с головы шарф, но очки оставила. – Понимаешь, у меня ни разу еще не было так, чтобы из памяти выпала не только ночь, но и весь вчерашний день!
– Так прямо и весь? – Даня с недоверием посмотрел на Марину. – Вот уж воистину нарезалась до чертиков! Даже у меня так не получалось!
– Какие твои годы! – огрызнулась девушка. – Мне теперь крышка, понимаешь?! Может, хотя бы вид сделаешь, притворишься, будто тебя хоть немного пугает моя перспектива всю оставшуюся жизнь просидеть в тюрьме за убийство, которого я не совершала?!
– Сделать вид, конечно же, могу, – кивнул Даня лохматой светловолосой головой, – а ты уверена, что не совершала?
– Да ты что? – Марина поперхнулась сигаретным дымом. – Как ты мог даже допустить мысль…
– Ладно, угомонись, – он лихо проскочил светофор, – допустим, я верю, что ты не убивала, хотя… нарезавшись до состояния параллельного мира…
– Да ты пойми! – завопила девушка. – У него нож в груди был по самую рукоятку! Разве я могла бы… разве у меня хватило бы сил…
– Хватило бы, – безапелляционно заявил Даня, – на самом деле сделать это очень просто, человек мягкий и нож в него входит, как в масло.
– Прекрати! – сдавленно процедила Марина. – Меня сейчас вырвет!
– Но-но! Я недавно машину мыл! Хорошо, остановимся на мысли, что это сделала не ты. Глупо спрашивать, вдвоем ли вы пришли домой к несчастному?
– Глупо, – со вздохом кивнула она, – ничего не могу вспомнить… может, и на самом деле я… – девушка тоскливо уставилась в окно.
– Не ты, успокойся. – Даня закурил.
– Почему?
– Говоришь, проснулась с ним в одной кровати?
– Ага.
– А теперь представь, человек совершает убийство и благополучно укладывается всхрапнуть в обнимку с трупом. После такой стадии опьянения люди не выживают. Ты в любом случае уползла дрыхнуть хотя бы в другую комнату.
Звучало малоубедительно, но Марине очень хотелось принять слова Дани как самую что ни на есть истину. Даня курил, пристально глядя в лобовое стекло, но по напрягшимся скулам было ясно, что думает он отнюдь не о правилах дорожного движения.
– Скорее всего, тебя просто подставили, – наконец изрек он, – подсыпали что-нибудь, вызывающее временную амнезию или просто полный отруб, потом раздели, уложили… Кстати, когда ты проснулась, у тебя на внутренней стороне ног, ближе к паху мышцы болели?
– Что? – Марина с изумлением уставилась на Даню, не понимая, какое отношение это имеет ко всему произошедшему.
– После самого короткого, самого лёгенького секса, на утро у тебя всегда болели эти мышцы, болели до самого обеда. Не сильно, но болели. Вспомни, они сегодня болели?
– Знаешь что! – рассвирепела Марина. – Это просто издевательство какое-то! Я твержу тебе о том, что проснулась рядом с трупом! С трупом! Ты думаешь, я стала бы замечать, болит у меня там что-нибудь в паху или нет?!
– Вспомни, это важно, – настаивал Даня, – ну, пожалуйста.
Сердито сопя, Марина призадумалась и вынуждена была признать, что у нее ничего не болело.
– Ага! – торжествующе ухмыльнулся Даня. – Значит, у тебя с ним не было ничего!
– Ревнивый козел!
– Да нет, это ты тупая ослица, – он ничуть не обиделся, – теперь видно в натуральную величину, что это не было романтическим свиданием, во время которого ты, нахрюкавшись в поросячий хвост, прирезала дядьку. Тебя просто умело подложили на место преступления, ты потому жива и осталась, что должна была остаться живой, ведь ты – убийца. Ну, якобы убийца, – сжалился Даня.
– А почему вообще я? – Оцепеневшие с самого утра мозги отказывались служить верой и правдой.
– Наверное, просто под руку подвернулась, у тебя же на лбу написано, что ты тетеря, готовая хоть сейчас отправиться в тюрягу. Все, приехали.
– Куда приехали? – Марина осовело обвела взглядом панораму в не совсем чистых окнах машины.
– К тебе домой, – Даня с жалостью погладил ее по голове, – выходи, сиротка. Кофейку нальешь?
– Налью, – буркнула девушка, выбираясь из машины, – Данила, ночных горшков мастер!
– Жестокая убивца!
Начался снег. Разглядывая крупные тихие хлопья, неслышно летящие за панорамным окном пентхауза, Анастасия Александровна медленно покачивала в руке широкий коньячный бокал. На четверть наполненный теплой, обволакивающей негой, бокал привычно покоился в красивых ухоженных пальцах со старинными перстнями.
Едва слышно открылась и закрылась дверь за ее спиной, и Анастасия Александровна обернулась на звук. Каждое ее движение было наполнено величием и томной грацией, тщательно подкрашенное породистое лицо в обрамлении густых, уложенных в высокую прическу русо-пепельных с проседью волос, вызывало стойкую ассоциацию с сытым львом. Почему-то именно львом, а не львицей.
Стройный, гибкий молодой человек в черных свободных брюках и темно-серой рубашке вошел в светлое, наполненное воздухом и простором помещение и присел на громадный, обтянутый мягчайшей кожей диван.
– Здравствуй, дорогуша, – грудным, мягким, как липовый мед голосом произнесла Анастасия Александровна, – выпьешь что-нибудь?
– Нет. – Молодой человек устало вытянул ноги под прозрачной крышкой стола.
– Хотя бы бокал шампанского! Чтобы снять усталость, а? – она подошла ближе и встала напротив, царственно облокотившись о высокую спинку черного, резко контрастирующего с обивкой дивана кресла. Длинное, ниспадающее до самого пола шелковое одеяние, напоминающее вечернее платье и пеньюар одновременно, ласково очертило бедро Венеры.
– Разве что один бокал, – улыбнулся молодой человек, и его лицо смягчилось.
Анастасия Александровна подошла к белой барной стойке, взяла бутылку шампанского, два бокала, вернулась и присела на край дивана. Молодой человек открыл бутылку и разлил вино по бокалам.
– Ты ничего не узнал о ней? – женщина жадно заглянула в глаза, похожие на продолговатые гладкие черные агатовые пластинки.
– Пока ничего, Настенька. – Молодому человеку явно не понравился вопрос – уголки его губ раздраженно дрогнули. Пригубив шампанское, он поставил бокал на стол, рядом с большим, толстым каталогом. – Неужели ты не понимаешь, что это практически невозможно! Разыскать древнюю раритетную скульптуру, неизвестно где находящуюся и неизвестно, сохранившуюся ли вообще, и доставить ее тебе, как ты выражаешься, «любой ценой», просто не реально! Мы даром тратим время, силы и деньги! Немалые, заметь, деньги!
– Я должна ее получить, должна! – в голосе женщины прозвучало твердокаменное упрямство. – Она принадлежала династии Романовых, а тебе известно, что я царского рода!
Молодой человек смотрел на нее с нескрываемой злостью, бесконечные бредни о царском происхождении, уже порядком ему осточертели, а еще эта дурацкая навязчивая идея…
– Ты пойми, – Анастасия вплотную пододвинулась к молодому человеку, и его обдало запахом коньяка и духов, – эта вещь незримой магической властью связана со всем моим родом и со мною! Если связь не восстановить, я умру! Я просто обязана ее иметь и это не блажь и не прихоть, а жизненная необходимость!
– Настя, – устало произнес молодой человек, – ты взрослая женщина, а хуже капризного ребенка. Эта скульптура, будь она неладна, именно блажь! Твоему роду принадлежало громадное количество вещей, так почему бы тебе не захотеть какую-нибудь мебель, стоявшую в кабинете батюшки царя, серьги, которые носила матушка царица или сервиз, с которого кушали их дочки? Или тряпочки, которыми подтирал кровавые сопли их сыночек? Все что угодно! И я завтра же тебе это принесу! И восстанавливай свои магические связи сколько влезет!
– Мне нужна эта скульптура! – внезапно голос, похожий на липовый мед, стал холодным и резким, а черты лица хищно заострились. – И если ты ее не достанешь, я сама возьмусь за дело! Подключу других людей, а в твоих услугах нуждаться перестану! Но ты не поедешь на Багамы радовать собой красоток, а отправишься пожизненно на нары! Понятно излагаю мысли, Митра?
– Ты тоже сядешь, – флегматично отозвался он.
– У меня хватит мужества отравиться, а ты пойдешь вертеть задницей перед петухами на зоне! – Анастасия зашлась лающим смехом. – Так что выбирай!
– Ты сумасшедшая, – спокойно сказал Митра, но его глаза окаменели окончательно, – почему бы тебе сразу не потребовать подлинник «Джоконды»?
– Зачем мне эта гермафродитка, только интерьер в доме поганить! – Она залпом выпила шампанское и налила себе еще. – Мне ничего не нужно, кроме нее, моей девочки.
Анастасия взяла со стола толстый каталог и раскрыла на нужной странице. Дрогнувшими от восторга и желания пальцами она провела по глянцевой поверхности листа. Митра с отвращением посмотрел на крупное изображение женской головы. Утрированно совершенные черты то ли каменного, то ли керамического лица, расписанного яркими красками, не вызывали в душе Митры ничего, кроме отторжения. Аккуратные завитки черных волос на чистом выпуклом лбу, две толстые пряди, змеящиеся на висках, а из-за них, из-за прядей, влево и вправо смотрели профили того же женского лица, вот только выражения у всех трех, были разными. Особенно Митру бесили глаза этого произведения искусства: неестественно огромные, зеленые, а глазные яблоки, сделанные из тончайших пластинок какого-то прозрачного бледно-зеленого камня, прятали за своей мертвой поверхностью какую-то гадость, похожую на змеиных зародышей…
А Анастасия Александровна все водила и водила красивыми пальцами с длинным крепким маникюром по шелковистой поверхности листа, ее лицо светилось священным экстазом.
– Я хочу тебя… – хриплым шепотом произнесла она.
– Ты мне или этому кошмарищу? – Митре внезапно захотелось на свежий воздух.
– Вам обоим! – Анастасия тихонько рассмеялась теплым, грудным смехом, от этого смеха Митру мгновенно пронзило болезненное желание. Ему захотелось повалить ее, задрать шелковую тряпку и отодрать до полусмерти прямо на этом нелепом диване фригидного зеленого цвета.
Подхватив Анастасию на руки и без труда подняв ее крупное тело, Митра понес женщину в спальню. Пентхауз Анастасии Александровны, занимающий весь последний этаж четырехэтажного особняка, был выполнен в стиле дворцовых покоев, а в громадной спальне, с брошенной на пол настоящей тигровой шкурой, всегда горел камин. Швырнув женщину на ложе под тяжелым, шитым золотом балдахином, Митра легко, как тончайшую бумагу разорвал шелковое одеяние Анастасии и на мгновение замер, глядя на нее. Он всегда поражался тому, что у этой сорокапятилетней женщины, такое юное, античное тело. Тело, не тронутое скальпелем (Митру бросало в дрожь отвращения при мысли, что в женское тело, без жизненной необходимости, может врезаться металл, вливаться какая-то силиконовая мерзость и тому подобные извращения), тело, не изнасилованное тренажерами и диетами, тело прекрасное, совершенное от природы… «Весь мир ослеп и сошел с ума, – думал Митра, созерцая женщину, – они возвели в эталон красоты бесполых существ, не способных к деторождению, не знающих, что такое страсть… Вот, передо мною живая, нетленная, античная статуя… вечная, лишавшая власти и рассудка королей, архиепископов…
… медовые блики каминного огня ласкали лежащую на спине женщину. Митра наклонился и провел подушечками пальцев по животу, бедрам, скользнул к груди…
– Ты живая… – прошептал он, коснувшись губами ее колена, – живая…
Он целовал не Анастасию Александровну Ревень, целовал и наслаждался телом давно умершей безымянной античной богини…
В камине громко треснуло полено, и Митра очнулся. Его лоб, покоившийся на животе женщины, был унизан капельками пота, а в уголках губ все еще дрожали миражи… Но этот резкий звук мгновенно разрушил наваждение. Митра поднялся и сел на краю кровати, огонь в камине почти догорел, но все еще бросал уставшие то ли блики, то ли тени на тело спящей женщины с растрепавшимися волосами. Митра долго смотрел на нее. С глаз и души мелкими клочками слетала пелена, колючими волнами поднималось раздражение… «Почему я так дурею именно в этой спальне? – со злостью на самого себя подумал молодой человек. – Будто это место заколдованное!» Он медленно приблизил пальцы к горлу Анастасии и потрогал едва заметно пульсирующие жилки. Желание сдавить эти хрупкие косточки, скрутить узлом эти вены и артерии было таким сильным и всепоглощающим, что Митра испугался. Он отдернул руку, бесшумно встал с кровати и, прихватив свою одежду, вернулся на зеленый диван. Наполнив бокал шампанским, он залпом осушил его, и взгляд молодого человека остановился на странице раскрытого каталога. Стремление выдрать, смять, растерзать, сожрать, в конце концов, листок с изображением нелепой скульптуры, было таким же сильным, как и желание придушить Анастасию. Но единственное, что смог себе позволить Митра, так это швырнуть, что есть силы книгу в панорамное оконное стекло, а потом поднять ее и положить обратно на прозрачную крышку стола.
Насыпав растворимого кофе в чашки, Марина нажала кнопку электрического чайника. Ее мутило все сильнее и сильнее, тошнота становилась совсем уж невыносимой, удушливые волны захлестывали по самое горло и, не выдержав, Марина бросилась в уборную. Едва не вывернувшись наизнанку над унитазом, она умыла лицо трясущимися руками и вернулась на кухню. Даня уже разлил кипяток по чашкам. Без сил рухнув на табуретку, Марина закрыла глаза.
– Вы, маманя, часом не беременны? – участливо спросил Данила. Марина отрицательно покачала головой. – Тогда это у тебя бодунище такой неслабый, траванулась ты чем-то.
– Это и без тебя понятно, – процедила она, не открывая глаз. Стоило только приподнять веки, как кухня начинала вертеться тугим волчком, раскручивая новые волны тошноты.
– Минералка у тебя есть?
– Глянь в холодильнике.
Данила приоткрыл украшенную магнитными фруктами и овощами дверцу, извлек початую бутылку «Новотерской», наполнил стакан и поставил перед неподвижной Мариной.
– Пей мелкими глотками – начнешь оживать. Слушай, у тебя там сыр, колбаса, можно я бутерброд сделаю? Позавтракать не успел.
– Конечно, – Марина осторожно глотнула ледяной минералки и прислушалась к тому, как крошечный глоток проталкивается к желудку.
– Мурик, тебе во что бы то ни стало надо вспомнить вчерашний вечер, – донеслось из холодильника.
– Без «Мурика», пожалуйста, – процедила Марина, – ненавижу эту дурацкую кличку! И я уже сто раз говорила, что вообще ничего не помню!
– А день, утро? – Даня извлек продукты и принялся сооружать бутерброды. – Понимаешь, твой грандиозный провал в памяти не стыкуется с обычным перепоем. Как правило, человек помнит большую часть попойки и вырубается только после сильного перебора и то это редко случается, если нет такой особенности в организме. Большинство либо засыпают, либо блюют, а потом все равно засыпают. Ты блюёшь и засыпаешь, это я точно помню. Провалами в памяти, тем более до такой степени, ты не страдала никогда. Здесь что-то не так. Напрягись, постарайся вспомнить вчерашний день, начни с позавчерашнего и потихоньку, полегоньку, покадрово…
– Покадрово? – Мозги ломило, желудок отторгал жалкие капли «Новотерской» и она даже не могла понять значения слова «покадрово».
– Да, как кадры кинофильма. Давай попробуем вместе, – он откусил здоровенный кусок бутерброда, и Марина отвернулась, не в силах выносить вида и запаха еды, – что ты делала позавчера?
Девушка задумалась, стараясь не обращать внимания на пульсирующую головную боль.
– Позавчера… я была на работе, – «кадры» были тусклыми и смазанными, – на работе… а потом… потом....
– Ты что и позавчерашний день не помнишь? – изумился Даня. – Ты и позавчера пила?
– Нет, – впервые твердо и уверенно произнесла Марина, – не пила.
– Слушай, – Даня положил на тарелку недоеденный бутерброд, – сегодня утром, когда ты проснулась, у тебя во рту был злобный перегар или нет?
– Я так сразу не скажу… – промямлила девушка, – трудно вспомнить…
– А надо! – рассердился Даня. – Кажется, тебе все равно, посадят тебя или нет? Если адвокату удастся доказать, что ты действовала в состоянии алкогольного опьянения и полностью не владела собой, тебе в лучшем случае грозит шесть-восемь лет!
– Я не пойду в тюрьму! – из глаз Марины неожиданно хлынули слезы. – Страшнее тюрьмы только психушка! Через шесть-восемь лет я там… Нет! Только не тюрьма! Лучше из окна выброситься!
– Со второго-то этажа? – Даня с сомнением глянул в окошко за спиной Марины.
Она посмотрела на Данилу почти с ненавистью.
– Ладно, замяли. Я просто хочу, чтобы до тебя дошло, в какой паршивой истории ты оказалась.
– До меня еще утром дошло!
– Тогда делай что-нибудь, чтобы помочь себе. Пока нужно просто вспомнить. Так был перегар или нет?
– Кажется, была только сильная сухость, да и привкус такой… неприятный, горьковатый… Даже не знаю, алкогольный или нет.
– Ладно, оставим, – он снова принялся за бутерброд, – позавчера ты была на работе, дальше что? Пошла домой или куда-нибудь еще?
– Домой, – более-менее уверенно ответила Марина, – да, домой, я еще в магазин заходила, хлеб покупала. Дома поужинала, приняла душ и села перед телевизором приводить в порядок ногти, а потом… Потом Ларка позвонила.
– И что? О чем вы говорили?
– Сейчас… – от напряжения у Марины даже выступил пот на лбу, – черт, никак вспомнить не могу!
– Не чертыхайся – грешно, – тяжело вздохнул Даня и принялся стряпать еще один бутерброд. – Дай-ка мне телефон этой крысы-Ларисы, всегда ее терпеть не мог!
– Ты не мог терпеть всех моих подруг, – вяло огрызнулась Марина, и проглотила еще немного минеральной воды.
– Именно, они у тебя все, как на подбор придурочные. Номер давай.
Марина назвала цифры, и Даня ушел в комнату. Она положила руки на стол, голову на руки и ей захотелось завыть во все горло. Такая ситуация не могла присниться ни в одном похмельном кошмаре. Прислушиваясь к острой боли в голове, к нудной рези и тошноте в желудке, к слабости в коленях, девушка ощущала себя на дне отчаяния.
– Значит так, – вернулся на кухню Даня, – эта трясогузка сказала, что пыталась втюхать тебе приглашения на съемку какой-то передачи.
– И что? – глухо прозвучал голос девушки.
– И втюхала! И вы вместе ходили на съемки, в телецентр, вот где ты была вчера вечером!
– Надо же! – Марине было почти все равно. – Даня, я хочу тебе сказать, что люблю тебя, я всегда тебя любила, только не понимала насколько. Ты не уходи, а?
– Прорвемся, старушка, – он тихонько погладил ее по волосам, – не отчаивайся.
– Мне, наверное, теперь внешность надо поменять, – всхлипнула Марина, – меня в том доме с армией швейцаров наверняка на всю жизнь запомнили!
– Не вопрос, отвезу тебя к Гусику.
– Гусь – собачий парикмахер!
– Да, но Галку-то он свою стрижет и сеструху ее тоже.
– Галку Гусь стрижет? – Марина так изумилась, что подняла голову.
Галка, жена Леши Гусинского, профессионального собачьего парикмахера, неизменно щеголяла роскошными новомодными стрижками. Никто из подруг даже и не сомневался, что Галина не вылезала из дорогих парикмахерских.
– Почему он не идет работать в салоны для людей?
– Не хочет, – Даня откусил бутерброд, – говорит, мне легче десять пуделей постричь, чем одну дамочку, которая мне голову откусит, если хоть один локон не будет лежать так, как ей приснилось. А Галка ему без всяких доверяет, у нее же волосы быстрее растут, чем их отрезают. Можем хоть сегодня же вечером нагрянуть, я заеду за тобой…
– Ты что, уходить собираешься? – Марина мгновенно вцепилась в рукав его теплого серого свитера. – Ты меня бросаешь?!
– Мурик, – Даня присел перед нею на корточки, – мне надо домой съездить, у меня в квартире уже полдня одна мадлен торчит, как бы чего не сперла.
– С каких это пор ты стал таскать в дом всех подряд? – сварливо проворчала девушка. – Куда ниже падать-то?!
– Есть куда, – вздохнул Даня и выразительно посмотрел на подругу. – Все, я побежал, выпей аспирин и постарайся уснуть, вечером я приеду.
– Возьми ключи, они в прихожей, на гвоздике, и закрой меня снаружи, меня ни для кого нет… нет… и не будет!
– Все будет хорошо, – он чмокнул Марину в макушку, – прорвемся.
Она вяло кивнула в ответ. Хлопнула дверь в прихожей, два раза повернулся ключ в замке, и воцарилась тишина. Марина неподвижно сидела за столом без единой мысли в голове. Для того чтобы выпить аспирин, надо было найти коробку с лекарствами, а на это не было ни сил, ни желания. Прихватив минералку, она побрела в спальню поставила стакан на пол и свернулась калачиком под шерстяным клетчатым пледом. Он был таким знакомым, таким колючим, пах уютом и домом… и Марина заплакала тихо и жалобно.
… Проснулась она оттого, что на краю кровати кто-то сидит. Марина собралась, было, заорать от ужаса, но вовремя поняла, что это Даня.
– Уф, как ты меня напугал! – ее голос дрожал.
– Не хотел тебя будить, ты так крепко спала, может, в другой раз поедем?
– Нет, сегодня. – Она слезла с кровати. Спросонок слегка знобило, тошнота стихла, но не прошла совсем. Выпив выдохшейся воды, Марина переоделась, и через пять минут была готова.
В машине она села на заднее сиденье и попыталась уменьшиться в размерах – теперь в каждом страже порядка ей мерещилась опасность и угроза свободе.
Они быстро добрались до пятиэтажной хрущобы Гуся. Открыв дверь и увидев на пороге Даню и Марину, Гусь удивленно присвистнул:
– О, вы снова вместе?
– Да, – опередила Даню Марина, – снова вместе. У нас к тебе дело.
– Заходите, – он посторонился, – но придется подождать, у меня сейчас клиент.
Раздевшись, разувшись и сунув ноги в гостевые клетчатые тапочки, коих в прихожей имелось пар десять, Даня с Мариной прошли в небольшую, хорошо освещенную комнату. Там, на самодельном столике с высокой, подобранной под могучий рост Гуся ножкой, трясся от ужаса очередной маленький кучерявый клиент. Его хозяйка, совсем молодая девушка, сидела в почетном, но сильно вытертом и немного продавленном кресле, предназначенном специально для «мамочек и папочек», и не сводила влюбленных глаз с огромного, бородатого, сверкающего множеством сережек в ушах, мастера. Даже появление Галки, жены Гуся, не пригасило восхищенно влюбленного огня в глазах юной хозяйки.
Галка – миниатюрная, флегматично спокойная брюнетка с роскошной стрижкой «каре», принесла гостям чай и поинтересовалась здоровьем Марины.
– Чем-то отравилась, – с виноватой улыбкой ответила девушка, – но сейчас уже лучше. И вообще…
Она явно не могла поддерживать связный разговор, и этот труд взял на себя Даня. Марина отрешенно наблюдала за ловкими движениями Гуся, за подрагивающими от страха коричневыми собачьими ножками и снова ощутила подступающие к горлу слезы. Все эти люди и даже этот незнакомый пёсик, казались такими замечательными, родными, а шанс увидеть их только лет через шесть, был таким реальным, таким очевидным, что из глаз девушки, против ее воли, хлынули слезы.
– Что с тобой? – удивилась Галка.
– Это у нее депрессия, – Даня стащил подругу со стула и поволок в ванную. – Ты что, сдурела?! – он открыл воду и принялся, как ребенка, умывать девушку. – Давай, еще всем расскажи, отчего у тебя истерика! И тебя посадят, и меня притянут за то, что все знал и не сообщил!
– Ты всегда только о себе ду-ум-аешь! – прорыдала Марина.
– Сейчас я о тебе ду-умаю! – передразнил Даня, вытирая лицо девушки махровым полотенцем. – Все, хватит, или ты успокаиваешься или уходим, а дальше делай, что хочешь, я тебе больше не помощник!
– Сейчас успокоюсь, – Марина присела на бортик ванной, – хорошо бы сигарету…
Но при мысли о табаке, желудок остро резануло болью, Марина скривилась и судорожно вздохнула.
Когда они вернулись в комнату, ни маленького клиента, ни его хозяйки уже не было, Галка подметала с пола коричневые завитки, а Гусь курил в форточку, попивая пиво из банки.
– Слышь, Гуся, – деловито сказал Даня, – моей даме резко приспичило сменить имидж, причем сменить кардинально радикально. Подстриги ее как-нибудь, а?
– Я? – Гусь задумчиво посмотрел на длинные, густые, каштановые с рыжинкой волосы Марины. – Ну-у-у… не уверен…
– Она не отстанет, если ей уж что-нибудь приспичило, то это всерьез и надолго. Стриги.
Через час с небольшим девушка лишилась своих красивых, чуть вьющихся волос и приобрела короткую, почти мальчишескую стрижку с длинной челкой, которую можно было укладывать как заблагорассудится.
– Вау! Гусик, ты хай класс! – восхищенно сказал Даня, разглядывая голову подруги со всех сторон. – Как прическа человека меняет, просто уму непостижимо!
– Да уж… – Марина ошарашено созерцала незнакомку в зеркале: глаза стали казаться больше и выразительнее, черты лица стали тоньше и благороднее – девушка неузнаваемо преобразилась.
– Гусь, сколько с нас?
– Ща в лоб получишь, – отмахнулся Гусь, – как-нибудь пивка привезешь и в расчете.
Распрощавшись с четой пернатых, ребята ушли. В машине Марина почувствовала себя гораздо увереннее.
– Купим краску, перекрасишься, – воодушевленный эффектом, Даня тоже воспрянул духом, – ты в какой цвет хочешь?
– Не знаю, я никогда не красилась. Во что-нибудь… может в блондинку? Хотя корни быстро отрастут, некрасиво будет. Надо в темное.
– С этим проще будет. Кстати, если хочешь, могу остаться у тебя сегодня, а завтра, с утра помогу с покраской.
Марина изумленно уставилась на четкий профиль Дани.
– Чего молчим? – он повернулся и подморгнул девушке хитрым зеленым глазом. – Оторопели от счастья?