Галина Грушина
Казанова в Петербурге
– Где же ваши слуги и вещи? – полюбопытствовал он.
– На улице,– нетерпеливо кивнула она в сторону двери. Они с хозяином «Золотого якоря» отвели иностранку в лучший из свободных номеров. Оставшись довольной, она распорядилась кликнуть своих людей, и герр Бауэр удалился исполнять поручение. Кавалер был опьянен. Он давно не видел такой очаровательной шейки и такой свежей кожи. Ее аристократические манеры изобличали особу высшего круга, а присущая ей благородная сдержанность свидетельствовала, что это женщина порядочная. Сказав пару изысканных комплиментов, кавалер представился, но в ответ незнакомка назвать себя не пожелала, помахав с милым кокетством пальчиком перед ртом.
– Назовите по крайней мере страну, где расцветают такие розы,– настаивал он.
Она снова покачала головой.
В комнате стояла большая кровать, и кавалер уже прикидывал, как бы завести разговор о любви, но незнакомка, отвернувшись, занялась снятием своей огромной шляпы, что без горничной было делом нелегким. Булавки не хотели откалываться, и наконец она в нетерпении сдернула шляпу вместе с белым своим париком. На плечо ее упала толстая, черная коса. Кавалер разинул рот: перед ним стояла Заира.
– Не знаю, как мог я так обмануться,– говорил позднее кавалер архитектору, изумленно поглядывая на Заиру. Горделиво развалившись на канапе, она покачивала ножкой в остроносой шелковой туфельке, во всем подобная парижанке. Ринальди довольно похохатывал, потирая руки: учитель, он гордился своим созданием. Шутку придумал он, обучив Заиру манерам и необходимым фразам; он же купил роскошный наряд, очень ей шедший. Кавалер тут же отдал ему потраченные на Заиру деньги: малютка давно нуждалась в красивом платье.
Она очаровала его с новой силой. Переимчивая, как обезьяна, она вполне усвоила светские манеры и разговорные итальянские выражения. Иногда ей не хватало слов, зато его речи она теперь понимала, он видел это по глазам.
– Когда ты станешь говорить по-итальянски совсем свободно, я влюблюсь в тебя окончательно,– признался он.
– Когда ты окончательно влюбишься, что ты сделаешь? – коварно спросила она.
Он задумался: вопрос был трудный.
– Возможно, я не захочу с тобой расстаться.
А почему бы и нет? Например, у него перебывало множество карманных часов – золотых, с бриллиантами, с портретами, луковкой, плоских, всяких, по три-четыре разом, однако любимыми, которыми он всегда пользовался, всю жизнь оставались часы, подаренные ему еще в Венеции сеньором Брагадино.
КРЕВКЕР И ЛЯРИВЬЕР
Утомленные любовными нежностями, они мирно завтракали в своем уголке. Маленькая дикарка уже научилась пользоваться вилкой и ножом, не чавкать, не вытирать ладонью рот, а если она иногда облизывала пальцы, то влюбленный кавалер ласково ее поправлял. Сидеть за одним столом со своим господином Заира считала за великую честь: дома, когда ее отец ел, вся семья в ожидании своего часа лишь поглядывала издали.
Завтрак любовников был прерван вторжением незваных гостей: то был изящный молодой человек и миловидная его спутница, одетая по последней моде, то есть в фижмах, не пролезавших в дверь. С неудовольствием отставив кофейник – чему Заира была втихомолку рада, так как невзлюбила кофе,– кавалер развернул врученное ему гостями рекомендательное письмо. Оно было от герцога Карла Курляндского. Беспутный Его Высочество горячо хвалил некоего Кревкера, лотарингского дворянина, и его подругу из Парижа м-ль Ляривьер, выражая надежду, что милый друг Сенгальт окажет им в Петербурге свое покровительство.
– Чем могу быть полезен? – весьма сухо осведомился кавалер, кончив читать. Гости хотели, чтобы он познакомил их с богатыми людьми, ввел в свет, на что кавалер резонно заметил, что, будучи иностранцем, мало кого знает в Петербурге.
– Впрочем, если у вас есть деньги, а цель – познакомиться со страной, вам вовсе не нужны светские знакомства. К вашим услугам театр, променады, общественные балы.
– Денег у нас как раз и нет,– живо откликнулся гость. Кавалер внимательно оглядел его камзол: кажется, именно такой он видел на герцоге Карле. Что до платья дамы, оно было с плеча любовницы герцога. Ему стало понятно, что за птички впорхнули в его окошко.
– Как путешествовать без денег? – хмыкнул он.
– Наш кошелек – в карманах наших друзей,– очаровательно улыбнулась гостья, ничуть не смутившись.
Шулер и потаскуха, не было сомнений. Весьма любезно со стороны герцога посылать эту парочку к нему. Чтобы отделаться, он заявил без обиняков:
– Для вас, сударыня, я бы рад служить карманом, однако он у меня пуст. Что до вас, сударь, повторяю, я никого не знаю в Петербурге.
Гости упорно не уходили. Заира, не понимавшая по-французски, обеспокоенно потребовала объяснить, что от него хотят. Кавалера выручило появление Баумбаха. Веселый малый при виде хорошенькой парижанки тут же загорелся и предложил всей компанией отправиться в Красный Кабак. Гости обрадовались, и кавалер тоже: Красный Кабак давно манил его, и вполне пристойно было появиться там с военным человеком. Пришлось взять с собой и Заиру. От радости она не помнила себя и убежала наряжаться.
Если бы не присутствие малышки, поездка прошла бы на славу. В Кабаке было полно офицеров; играли по-крупному. Кревкер тут же вошел в банк, Баумбах и м-ль Ляривьер занялись друг другом, а кавалер не мог оставить Заиру, которая произвела на офицеров такое впечатление, что он в конце концов вынужден был взять ее к себе на колени, ограждая тем самым от приставаний. Офицеры продолжали обращаться к девушке на местном языке, и ему оставалось только хмуриться. Впрочем, внимание Заиры было приковано к м-ль Ляривьер, которую она сразу невзлюбила. Девушка с удивлением наблюдала за кокетством Ляривьер с Баумбахом и с не меньшим удивлением посматривала в сторону Кревкера, не обращавшего на парочку никакого внимания.
– Почему он не ревнует? – наконец спросила она.
– Он ей доверяет,– хихикнул кавалер.– Ведь я тебя тоже не ревную.
– Разве я подаю повод? – удивилась она.– Нет. Мне кажется, он просто ее не любит. А ты ревнив?
– Да,– усмехнулся он.– «Кто тот юноша был, Пирра, признайся, что тебя обнимал в гроте приветливом…»
– Кто такая Пирра и что такое «грот»? – не поняла Заира. По правде говоря, кавалер понятия не имел, ревнив ли он: его многочисленные романы всегда были так кратковременны, что возлюбленные просто не успевали дать повод.
– Измены я не прощаю,– наконец глубокомысленно сообщил он.– Подобно Оросману я способен пронзить кинжалом грудь изменницы.
– Разве можно променять тебя на другого! – изумленно вскрикнула Заира. К зависти окружающих, они поцеловались. В те минуты разнежившийся кавалер был готов исполнить любой каприз своей крошки. Догадайся она тогда, возможно, ей удалось бы выпросить свободу – однако она не хотела свободы; наоборот, ее желанием было как можно крепче привязать к себе необыкновенного любовника.
РЕВНОСТЬ
Наутро от Баумбаха пришло приглашение на обед. Заира начала собираться, однако на этот раз кавалер решил не брать ее с собой: Баумбах писал, что будут его полковые сослуживцы, и кавалер не пожелал снова переживать беспокойство за сохранность собственности. Заира надулась.
– Там будет и эта драная кошка? – Она подразумевала Ляривьер.
– Драная кошка меня не интересует,– сухо отозвался он,– а ты должна знать свое место.
Но Заира не пожелала, расплакалась и схватила парик кавалера, побожившись, что не отдаст его. Ничего не оставалось, как проучить строптивицу тростью. Азиатки понимают лишь побои; более того, они считают битье проявлением любви со стороны мужчины и после становятся как шелковые.
У Баумбаха собралось превеселое общество; Ляривьер оказалась единственной дамой, что, впрочем, ее ничуть не смутило. Играли; «фараон» закончился около полуночи, причем Баумбах проигрался вдрызг. Кревкер кое-чем разжился, и то потому, что пару раз сплутовал. Что до кавалера, то он пополнил свой кошелек порядочной суммой. Затем начали пить – по-московитски, без меры, до бесчувствия. Ляривьер не отставала от мужчин и кончила тем, что, освободившись от юбок, принялась отплясывать на столе. Единственный среди гостей остававшийся трезвым, кавалер с невозмутимостью наблюдал, как веселится молодежь. Когда-то и он предавался всяческим безумствам, однако беспечная юность миновала; нынче его одолевали заботы. Если уезжать из России, то куда? В Испанию, на другой конец Европы, где он пока не побывал? Добраться до Екатерины! Что, если отправиться с визитом к Григорию Орлову? Риск быть не принятым, нарваться на оскорбление сдерживали его. Что за невезение! Он с легкостью добивался аудиенций у европейских монархов, видел Людовика XV Французского, Карла Английского, Фридриха Прусского,– и только Российская императрица оставалась для него недоступной.
Вернувшись ночью домой и ожидая увидеть Заиру спящей, он тихо вошел в спальню, и тут в голову ему полетела бутылка, брошенная яростной рукой возлюбленной, так что он еле успел увернуться. Заира, издавая вопли, упала на пол и начала кататься по нему, колотя ногами и головой. Решив, что у девчонки припадок падучей, кавалер испугался, подбежал к ней и уже хотел звать на помощь,– однако Заира села и сквозь рыдания и всхлипы принялась осыпать его бранью и упреками, причем употребляла очень непристойные венецианские словечки. Оказывается, в его отсутствие, встревоженная, она гадала, и карты сказали, что нынче ночью любовник ей изменил. И это тогда, когда он оставался целомудренным, как Иосиф! Перемежая русскую речь с итальянской, она стучала ладонью по разложенным картам, показывая на даму червей, и наконец, собрав их, в бешенстве шмвырнула колоду ему в лицо.
Кавалер был поражен: и это Заира? Он и не подозревал, что у кроткой, послушной его овечки такой опасный нрав. Молча собрав карты, он бросил их в печь и, одарив скандалистку взглядом, полным гнева и презрения, сказал:
– Ты меня чуть не убила бутылкой. В дальнейшем я не желаю подвергаться такой опасности. Сейчас я ложусь спать, а завтра я отвезу тебя к родителям, и мы расстанемся навсегда.
С этими словами он лег и тотчас уснул, так как был сильно утомлен бестолковым вечером.
На рассвете он пробудился. Она спала рядом, утонув носом в подушке. Стараясь не разбудить ее, он встал и принялся одеваться, прикидывая, что разумней всего отделаться поскорей от маленькой фурии, столь неукротимой в ревности. Рано или поздно она размозжит ему голову, ибо не собирался же он отказываться от других женщин ради нее. Она, внезапно проснувшись, села на постели, такая же соблазнительная в своей легкой рубашке и с распустившейся косой. Увидев строгое лицо кавалера, она вскочила и кинулась перед ним на колени, обнимая его ноги, умоляя простить ее и не прогонять. Кавалер некоторое время крепился. Однако у него было нежное сердце. Почувствовав себя султаном Оросманом, он процитировал строки Вольтера:
Заира! Были дни, когда, обворожен,
Внимал я зову чувств, любовию сражен.
Жестоко раненый, все ж горд я и велик,
И не унижусь до притворства ни на миг.
Для ваших выходок, достойных сожаленья,
Награда – самое холодное презренье.
Не понимая ни слова по-французски, она рыдала. Он же, окончив декламацию, заключил малютку в объятия, простил и тут же отнес на кровать, где и доказал ей на деле свою вернувшуюся любовь.
СЕН-ЖЕРМЕН
В разговоре с Ринальди кавалер принялся спрашивать, куда можно съездить еще и что увидеть значительного в Петербурге, надеясь в глубине души, что архитектор пригласит его на какую-нибудь новостройку, где можно повстречать значительных особ.
– В Петербурге много значительного,– заметил тот, не отрываясь от чертежа.
– Вы преувеличиваете. Петербург не более чем малоудачная копия европейского города, созданная капризом деспота на обледенелом восемь месяцев в году болоте. Разумеется, для ваших созданий я делаю исключение.
– Тогда съездите в Москву,– посоветовал архитектор, так и не поняв, чего от него добивался собеседник.– Посмотрите на Россию.
– Стоит ли? – пожал плечами кавалер.– Россия – пустое пространство. Культура, общественное мнение, наука, искусство – здесь все отсутствует. Московиты совершенно нецивилизованны; они лишь обезьянничают, подражая Европе. Они бездумно копируют западные образцы, хотя чужды римско-католической культуре. Надеюсь, у них достанет здравого смысла не переносить под хмурое северное небо античные портики и колонны, входящие ныне в моду.
– А в чем дело? – навострил уши архитектор.
– Природа требует здесь другой архитектуры. Впрочем, самый воздух этой страны враждебен искусству. Полагаю, эта страна – вечная угроза просвещенному Западу. Вне сомнения, Россия мечтает о всемирном господстве…
– Сударь, вы сильно преувеличиваете…– не выдержал архитектор.
– Ничуть. В недавнюю бытность мою в Лондоне кавалер д’Эон рассказывал мне о тайном завещании Петра, которое сей ловкий шпион сумел раздобыть в архиве Петергофа…
– Кавалер? – удивленно переспросил архитектор.– При дворе императрицы Елизаветы подвизалась девица д’Эон…
– Девица? – развеселился кавалер, вмиг забыв о России и московитах.– Клянусь, я с первого взгляда усумнился в его поле…– И он с жаром принялся обсуждать пол д’Эон.
У Ринальди было много работы. Императрица поручила ему возвести на площади перед Зимним дворцом большой деревянный амфитеатр для воинских выступлений, он спешил,– однако нельзя было не заслушаться рассказами кавалера, особенно когда тот бывал в ударе, а удар случался всегда, если только находился благодарный слушатель. От девицы д’Эон кавалер перешел к другим девицам, вспомнил венецианок, заговорил о строгостях властей к художникам, пишущим обнаженную натуру. Припомнив, что Екатерина не пожелала опять сделать заказ Тьеполо, славному венецианскому мастеру, Ринальди начал было:
– Императрица на днях сказала мне…
– Вы недавно видели императрицу? – загорелся любопытством кавалер. Он засыпал Ринальди вопросами: как выглядит монархиня, во что одета, не намерена ли куда-нибудь уехать из Петербурга?
– Между прочим, речь коснулась вас,– как ни в чем не бывало сообщил Ринальди.
Кавалер подпрыгнул.
– Мы говорили об архитектурных ордерах. Государыня очень образованна и во всем разбирается. Вообще, она – перл среди женщин. Трудолюбие – ее основная черта. Представьте, она встает с рассветом и тут же садится за составление законов…
– Вы говорили об ордерах…– простонал кавалер.
– Да, и я сказал, что некий просвещенный венецианец, друг Винкельмана, рассказывал мне о новых веяниях в искусстве. Тут государыня спросила: «Высокий и смуглый?» Она где-то вас видела.
Лицо кавалера расплылось в блаженной улыбке. О женщина! Да, видела. Единожды, на зимнем карнавале: всепроникающий, сладостный взгляд, длившийся мгновение, но составивший вечность.
В ту ночь он удивил Заиру, оставив ее в покое, и лишь томно потягивался на кровати, развалясь во весь свой немалый рост, долго не в силах уснуть.
Наутро он помчался к графу Панину, счастливо застал его, был принят и без обиняков сказал, что не может уехать, не лицезрея монархиню, столь мудро управляющую великой и прекрасной страной. Панин, помолчав, ответил так же откровенно:
– Вас плохо отрекомендовали Григорию Григорьевичу Орлову.
– Кто же? Уж не Зиновьев ли?
– О,– усмехнулся вельможа,– у вас есть враги опаснее. Ни за что не догадаетесь. Это граф Сен-Жермен.
Сен-Жермен!.. Будто гром раздался с ясного неба. Его всегдашний соперник, опережавший его в славе, в успехах у женщин, в милостях королей, более одаренный, загадочный, обаятельный, образованный и, как ни досадно, более утонченный. Утверждал, что помнит Понтия Пилата, и ему верили. Кавалер боролся с ним, где только мог. Помнится, несколько лет назад в Гааге ему удалось восстановить против графа французского посланника и еще кое-кого, сорвав грандиозную денежную аферу своего врага. Последний раз они виделись около года назад, когда, прибыв в Кале из Лондона, кавалер сильно досадовал на вывезенную из Англии болезнь, и граф с милой улыбкой предложил вылечить его за три дня с помощью пятнадцати пилюль. Слава Создателю, он не решился глотать эти подозрительные пилюли.
– Сен-Жермен – человек необыкновенный,– пробормотал кавалер.– Первый среди обманщиков, король шарлатанов, астролог и чародей. Но откуда ему знать Григория Орлова?
Спокойный и снисходительный, Панин, перебирая бумаги, рассеянно ответил:
– Сен-Жермен долго жил в Петербурге и даже принимал участие в славной революции, возведшей на престол нашу государыню.
Его посетителю оставалось только заскрежетать зубами. Проклятый колдун был здесь в знаменательном 62-м году! Неужели этот самозваный граф действительно наделен способностью предвидеть события?
– Но ведь Сен-Жермен сейчас далеко…
– Он прислал письмо,– живо объяснил Панин.
Все было кончено. Интересно, что именно сообщено Орлову? Впрочем, даже если крупица славы Джакомо Казановы достигла ревнивых ушей фаворита, ни высочайшей аудиенции, ни должности ему не видать. Черт подери Сен-Жермена, Григория Орлова и Екатерину – эту современную Агриппину, за три неполных года своего правления успевшую отправить на тот свет двух законных российских императоров, а собственного сына лишить короны.
Вернувшись в гостиницу, он отобрал карты у перепуганной Заиры и распорядился:
– Собирайся: мы едем в Москву. Заира взвизгнула от радости.
Вечером, пока Заира весело укладывала в чемодан свои ленточки и воротнички, болтая с горничной, кавалер ужинал один внизу, и сам герр Бауэр прислуживал ему. На ужин в числе прочего подавалось кушанье необычайное – жареная корюшка. Мощный, крепкозубый рот кавалера работал без устали, поглощая горы мелкой рыбешки. Запивая сей дар невских вод отменным французским вином, кавалер повторял строку Горация «Пользуйся днем, меньше всего веря грядущему». Он был весел и доволен жизнью как никогда.
ДОРОГА В МОСКВУ
В Петербурге перестало темнеть. Если зимой кавалер не мог определить, который час, и собирался спать уже в обеденную пору, то теперь, с удивлением глядя на солнце, сверкавшее чуть ли не в полночь, он возмущенно осведомлялся, когда же настанет ночь.
– Месяца через полтора,– ответили ему.– Коротенькая.
Услышав облегченно, что в Москве с ночью все обстоит благополучно, он заторопился в дорогу. Прежде всего он предусмотрительно озаботился рекомендательными письмами и обзавелся ими без труда в большом количестве. Был нанят возница, удобный экипаж и две тройки лошадей,– все очень недорого, особенно если учесть, что проехать только в один конец надо было 500 итальянских миль, или, как выражались московиты, свыше 600 верст. Местная дешевизна продолжала удивлять кавалера: денег в России было мало, и они очень ценились. В дорогу он решил взять, помимо Заиры, гайдука и пару добрых пистолетов. Проверив, достаточно ли перин навалено на дно экипажа и много ли съестного запрятано по ящикам и карманам в стенках, кавалер назначил день отъезда.
Выехали по выстрелу пушки, обозначавшему наступление вечера, без чего население Петербурга не знало бы, когда заканчивать дневные труды. Возница расхваливал дорогу, но кавалер не очень-то в это верил и оказался прав: несмотря на перины, трясло их немилосердно. Заира пищала, однако ему, заядлому путешественнику, было не привыкать. Дорога всегда была его стихией, трудности его не пугали. Предвидя обилие насекомых в придорожных отелях, он заранее оповестил челядь, что ночевать они станут в экипаже, и во всю дорогу придерживался этого неукоснительно, предоставляя гайдуку спать под колесами.
Ехали не без приятности. Еды было вдоволь, Заира под боком. Можно было даже уделить время литературным занятиям. В России ничто не привлекало внимания. Деревни, через которые они проезжали, были все на одно лицо и отличались крайним убожеством.
– Последняя лачуга в Европе – дворец по сравнению с «избами»,– высказался по этому поводу кавалер.
Отрываясь время от времени от еды или книги, окидывая взором унылые просторы, он качал головой:
– Ни одной горы! Совершенно плоская земля. Кончался май, все цвело и зеленело, однако ни олеандров, ни пиний, ни оливковых рощ, ни виноградников ему не встретилось за все долгое время пути. Здесь росли только чахлые березы да ели и еще какие-то совсем невзрачные кусты. Оставалось удивляться трудолюбию местных жителей, ухитрявшихся за три месяца, когда их тощая земля оттаивала, вырастить хлеб себе и скотине. Из окон экипажа он видел работавших в полях селян. Впрочем, они везде одинаковы: и на полях Италии и Франции так же гнули спины. Его интересовали туземные женщины, однако Заира начинала хмуриться, едва завидев вдали молодую поселянку, и, не желая ссориться с малышкой, кавалер отводил глаза.
Новгород они решили осмотреть на обратном пути, и сей знаменитый град запомнился кавалеру лишь из-за случая с возницей, показавшегося ему забавным. Одна из лошадей отказалась есть, и встревоженный владелец поначалу долго уговаривал ее и даже целовал в морду, а потом, разъярившись на упрямицу, отлупил животину палкой, что сразу же заставило ее поужинать. Воистину, палка в сей стране творила чудеса. Говорят, полвека назад, во времена Петра Великого, палка употреблялась сверху донизу, так что бывал бит от царя сам первый министр, который в свою очередь бил фельдмаршалов и генералов. Весь Петербург построен из-под палки. Таковы московиты: примитивные натуры, с умом ленивым и поверхностным, они так и останутся азиатами, разумеющими лишь палку, сколько бы ни называли себя европейцами.
За Новгородом пейзаж сделался живописнее, появились неровности земли, пошли густые леса, впрочем, довольно однообразные. Доехав до места, называемого «Валдай», и увидев огромное озеро с многими островами, покрытыми елками, кавалер решил отдохнуть. Множество женщин, нарумяненных и набеленных, с нарисованными углем бровями, окружив их экипаж, стали предлагать ночлег и баню. Услышав перевод, кавалер твердо объявил Заире, что не привык быть так долго немытым. Сердитые взгляды не помогли. Он купил маленькой дурочке связку бубликов и пообещал, что они станут мыться вместе. Вымывшись первой, она сидела на страже в предбаннике и ела бублики, уверенная в верности своего повелителя: его мыли сразу две валдайки. Чтобы успокоить ее, он соглашался даже на трех.
Валдай понравился кавалеру. Разнежившись, он чуть не до Твери провалялся на перинах, обучая Заиру игре в вист. В Твери они опять отдыхали. Российские дороги бесконечны и скучны. То ли дело в маленькой, тесно застроенной Европе, где все дороги кишат путешественниками и на каждом шагу попадаются ищущие приключений дамы. Впрочем, Тверь – большой город. Как ни протестовала Заира, кавалер, поместив ее на постоялом дворе и купив орехов и пряников, ушел знакомиться с местными достопримечательностями, прихватив гайдука. Заира уснула, так и не дождавшись их возвращения.
МОСКВА
Когда же Москва и долго нам ехать? – постанывали путешественники.
Возница погонял лошадей. Несуразно большая страна эта Московия.
– Что это? – удивился однажды кавалер.
Из утреннего тумана, размахнувшись на полгоризонта, вставал небывалый город. Над ним в небесной сини реяли бесчисленные золотые кресты церквей. Много городов довелось видеть кавалеру на своем веку, но такого сказочного, величавого зрелища он не ожидал. Заира, распахнув глаза, быстро крестилась, потом вышла из экипажа и стала класть земные поклоны, чем насмешила своего барина. Кавалер обрел присутствие духа. Да, большой город. Но ведь в России достаточно места, чтобы не лепить столицу среди болот, одной ногой в Финском заливе.
Волшебство рассеялось, едва путешественники миновали городскую заставу. Москва была громадна и беспорядочно застроена. Временами было не понять, по городу ли они катились или по деревне: кудахтали куры, разбегаясь из-под колес, с остервенением лаяли собаки, несясь за ними в тучах пыли. Кавалер распорядился везти себя в лучшую гостиницу.
Ближе к центру началась булыжная мостовая, и карету сильно затрясло, так что Заира прикусила язык. Улицы стали многолюднее, появилось множество всевозможных лавок и трактиров. Надписи на них были сделаны непонятными русскими буквами, и кавалер вдруг почувствовал себя иностранцем. Странное ощущение, неведомое доселе душе космополита. Возможно, он до сих пор действительно не видал России. На каждом углу шла бойкая торговля. Московская толпа казалась по сравнению с петербургской более веселой и жизнерадостной; одежды были самые азиатские; особенно удивляли женщины, которых ходило по улицам гораздо больше, чем в Петербурге, причем все простолюдинки выглядели пригожими и цветущими.
Кавалеру понравился постоялый двор, на который их привезли: сей отель имел вполне европейский вид. Плотно и вкусно пообедав, что он делал всегда прежде всего, кавалер заказал коляску и, оставив Заиру отдыхать, отправился развозить рекомендательные письма: не собираясь пробыть в Москве более недели, он дорожил временем.
Он решил появляться всюду с Заирой. Благодаря ее крайней юности можно представлять малышку как свою воспитанницу. Заира получила указание не произносить ни одного русского слова, но говорить только по-итальянски. Взрослая одежда была спрятана; она облачилась в платье девочки-подростка. Малышка не перечила; разумеется, она бы предпочла пышную юбку, обнаженную грудь и бархотку на шейку, но в скромном своем полудетском платьице она была тоже мила и знала это.
На следующий день любезные москвичи поспешили нанести ответные визиты знатному иностранцу; кавалер сразу получил множество приглашений на обеды, именины, сговоры и бог знает еще на что; незанятых дней вовсе не осталось. Москвичи оказались на редкость гостеприимными людьми, так что приятно удивленный кавалер авторитетно заверил, что Москва – единственный в мире город, где состоятельные люди держат по-настоящему открытый стол. Можно было заявиться даже к людям совсем незнакомым, сославшись на общих приятелей, и, бросив дела, хозяева тут же усаживали незваного гостя за стол, причем долгом почитали есть сами, даже если только что пообедали. Необученная челядь плохо прислуживала; иногда кому-нибудь из гостей приходилось собственноручно накладывать кушанье остальным, зато обилие яств и их разнообразие поражали. Кавалер любил поесть, однако после двух обедов за один день он почувствовал, что лопнет, а ведь его ожидал еще ужин, не менее обильный, чем обед. В каждом мало-мальски богатом доме пищу готовили с утра до вечера, будто в большом парижском ресторане, всегда готовые накормить сколько угодно гостей.
– Я бы никогда не рискнул обосноваться в Москве: мой кошелек, как и мой желудок, были бы в опасности,– шутил заморский гость.
– Но ведь хлебосольство нам ничего не стоит,– объяснили ему.– Все съестные припасы поступают из наших деревень; целую зиму обоз за обозом.
«Крепостное право,– вспомнил кавалер.– Удобная вещь, хотя просвещенные умы его и осуждают. Неплохо родиться помещиком в России».
– И селяне делают это с охотой, не протестуют? – полюбопытствовал он.
– Да что вы! – удивился собеседник.– Они наши дети. Мы им как отцы. Ведь у них ничего нет. Они обрабатывают нашу землю; их лошади и прочая скотина, их жилища – все наше, так что работать на нас – их долг.
– Гм,– произнес кавалер. Его убеждения сформировала новейшая французская литература, и он не мог согласиться с подобными утверждениями. Нет собственности, значит, нет привязанности к родной земле, ни любви, ни самоуважения, ни нравственности, а значит, и души,– ибо только собственность делает человека существом общественным, только она является основой семьи и создает личность.
Все восемь московских дней кавалер блистал в обществе. В каждом доме, удостоенном его посещением, он помногу говорил, ослепляя москвичей фейерверком знаменитых имен и удивительных историй, случившихся с ним и его знакомыми, причем рассказывал вполне бескорыстно, не ища в Москве ни связей, ни новых знакомств. Он любил царить в обществе; изумление простодушных туземцев было ему наградой.
Заира, в свою очередь, вызывала восхищение. Все дивились красоте малютки и дружно принимали ее за итальянку, не смущаясь азиатской скуластостью ее личика. Ее манеры были безупречны – скромны и одновременно непринужденны, будто она всю жизнь провела во дворцах, а не вылезла на свет несколько месяцев назад из курной избы. Глядя на нее, кавалер и сам изумлялся, пока не вспомнил, что обезьянья переимчивость дана московитам природою: Петр повелел им стать европейцами – они тут же обрезали бороды и начали курить табак, однако в душе навсегда остались азиатами. Такова была и Заира. Однако он не мог не любоваться своею, как он выражался, маленькой богиней любви.
От внимания его не ускользнули, разумеется, и московские дамы. Ему чрезвычайно понравился один местный обычай: стоило гостю поцеловать даме ручку, как та тут же целовала его в щеку, либо, еще лучше, подставляла губы. Обычай этот, по его мнению, следовало бы ввести повсеместно, а пока он целовал руки молодых москвичек и чмокал свежие, розовые губки.
В перерывах между посещением гостеприимных домов они с Заирой осматривали город царей. Начав с Кремля, за неделю они увидели бесчисленные церкви и монастыри, где от звона колоколов у кавалера заложило уши, а Заира пылко молилась. Они осмотрели исторические памятники, дворцы, мануфактуры, общественную библиотеку. Впрочем, состав книг кавалер нашел скверным, подумав при этом, что склонный к застою народ никогда и не полюбит книги. Заира от всего увиденного была в совершенном восторге. Гайдук Акиндин, родившийся в Москве, служил им гидом и рассказывал множество преданий и событий, связанных с тем или иным местом.
– Если Петербург – это копия Европы, то Москва – дочь Азии,– подвел итог увиденному кавалер.– Сей город, столица древних царей, еще долго будет оставаться настоящим сердцем России. Тот, кто не видел Москвы, не знает России, а кто знаком лишь с жителями Петербурга, не знает настоящих московитов.
Напоследок кавалер немного приболел, а Заира, воспользовавшись передышкой, съездила к Иверской и от души помолилась, даже немного поплакав.
– Откуда такая религиозность? – брюзжал кавалер.– Ведь вы даже не понимаете службы, которая идет на греческом языке, насколько я осведомлен. И никогда не будете понимать, потому что невозможно перевести священные тексты на ваш татарский язык. Скажи на милость, чем так полюбился вам святой Николай Мирликийский, который заменяет вам всех остальных святых? Вы настоящие язычники, а не христиане, вот что я тебе скажу.
– Я молилась Заступнице,– кротко напомнила Заира. Она бы и еще погостила в Москве, однако непоседливый кавалер решил, что довольно: белых ночей здесь, к счастью, не было, зато постоянный звон колоколов его сильно донимал. К тому же не стоило медлить в городе, где только ели, а если и садились за карты, то играли по мелочи.
