Галина Грушина
Казанова в Петербурге
– Антонио Ринальди, неаполитанец,– назвался тот в ответ на вежливое представление гостя.
Соотечественник кавалера, он не имел в лице ничего южного, экзотического; приклей ему бороду, надень парик со стрижкой под горшок, облачи в тулуп, он сошел бы за московита. Не совсем старик, лет под шестьдесят, он выглядел гораздо старше: щеки были изрезаны глубокими складками, курчавые волосы сползли с темени далеко за уши, отчего его невысокий лоб казался больше. Выражение невзрачного лица было усталое, но глаза быстрые и живые.
– В Италии, помнится, я встречал графа Ринальди,– вежливо сказал кавалер.– Не ваш ли это родственник?
Знакомство было с дочерью самозваного графа, которую он любезно лишил невинности, но это к делу не относилось.
– В России имя архитектора Ринальди звучит громче, чем имя графа Ринальди в Италии,– по-петушиному вскинулся сосед. Кавалер любил Неаполь, в котором пережил столько приятных неожиданностей, однако неаполитанский говор никогда не ласкал его слуха. Впрочем, сам он изъяснялся только на венецианском диалекте. Архитектор ждал, когда незваный гость удалится, чтобы снова взяться за циркуль. Однако кавалер намерен был подружиться с ним и для начала любезно осведомился, над чем тот работает. Ход был верен. Глаза Ринальди блеснули:
– Работы у меня выше головы. Заканчиваю чертежи собора во имя святого Исаакия Далматского. Размышляю над проектом дворца в Гатчине. Осенью начну строить большой особняк на набережной Невы.
«Должно быть, и вправду императрица очень ценит этого Ринальди, раз поручает ему столь важные новостройки»,– подумал кавалер и еще более укрепился в намерении очаровать старого архитектора. Выросши среди красот Венеции, тем не менее он был равнодушен как к древней, так и к новой архитектуре,– однако тут решил прикинуться знатоком. Великолепная память выручила его. Вспоминая, что говорили про архитектуру выдающиеся люди, с которыми его сталкивала судьба, он принялся разглагольствовать. Мадам Помпадур умерла; стиль рококо уже не в моде. Идет новое время: воскрешение античности.
– Мой друг Винкельман говорил мне…– начал он.
– Как? Вы знаете Винкельмана? – подскочил архитектор: слушавший до того рассеянно, он весь преобразился.
– Весьма хорошо,– кивнул кавалер, поняв, что заинтересовал старика.
На этот раз он не приукрасил истину. Четыре года назад, гостя в Риме у брата-художника, он познакомился и близко сошелся с аббатом Винкельманом. Они вместе осматривали строившуюся виллу Альбани, где брат под руководством учителя своего – Менгса расписывал плафоны. Кавалер не преминул рассказать Ринальди про это чудо архитектуры.
– Кардинал Александр построил сей дворец из античных камней, наполнил его античными вазами и статуями, среди которых есть изумительные произведения искусства…
Ринальди с увлечением слушал, кивая:
– Мне писали… Мой учитель, преславный мастер Луиджи Ванвителли.
Старик говорил увлеченно, сыпал архитектурными терминами, которых кавалер не понимал, называл имена архитектурных светил, о которых кавалер не слыхивал,– однако это не мешало ему понимающе кивать.
– Открою вам первому,– между прочим сказал Ринальди, полагая, что гостю это весьма интересно.– Новое свое сооружение, дворец Орлова, я буду решать совсем в ином ключе. Я против механического перенесения античных мотивов…– И Ринальди опять утонул в терминах.
Для Григория Орлова строится дворец за дворцом! Недавно императрица подарила своему фавориту огромное поместье под Петербургом и тридцать деревень придачу. Вот что значит быть в нужном месте и в нужное время! Выскочка, гвардейский офицер, неродовитый, необразованный, грубый, с самыми низменными вкусами: псовая охота и выпивка его развлечения, о Горации он не слыхивал. И этому чванливому тупице сыплется с неба все – только за то, что он посадил немецкую принцессу на русский трон. Почему кавалер де Сенгальт не приехал в Россию три года назад! Сейчас бы ему строили дворцы! Он больше не слушал архитектора.
Обменявшись любезностями, заверив друг друга в удовольствии от знакомства, они расстались, выразив надежду, что еще не раз встретятся, чтобы досыта наговориться на родном языке.
КНЯГИНЯ ДАШКОВА
В «Золотой якорь» прибежал парнишка из челяди княгини Дашковой, нанятый кавалером дать знать о возвращении хозяйки. Он сообщил, что хотя княгиня и вернулась, но никого не принимает, так как недавно овдовела и сама больна. Такие пустяки не могли служить препятствием для кавалера. Нарядившись тщательнее обычного, рассовав по карманам часы и табакерки, сильно надушившись, он отправился с визитом в аристократический дом, причем слегка волнуясь, так как от этого визита многого ждал: двадцатилетняя вдова, урожденная графиня Воронцова, по мужу княгиня, подруга императрицы, помогавшая ей взойти на престол,– но, главное, женщина, молодая, одинокая, лишенная любви, не могла не волновать воображение кавалера де Сенгальта.
Привратник замахал руками, объясняя гостю жестами, что боярыня в трауре и никого не принимает. Позвали дворецкого, знавшего по-французски. Кавалер любезно попросил его передать княгине, что просвещенный иностранец приехал из Европы в Россию с единственной целью увидеть Двух великих женщин современности – императрицу и княгиню Дашкову, присовокупив к просьбе небольшую мзду, что произвело самое благоприятное впечатление: местные слуги в этом отношении ничуть не отличались от парижских.
Его приняли: как видно, тщеславие не было чуждо азиатским княгиням. Увы, заочная влюбленность кавалера испарилась, как только он увидел Дашкову: она оказалась отталкивающе некрасивой и неряшливо одетой, будто судомойка. Конечно, это не остановило бы его; герцогиня д’Юрфэ, его добрая покровительница, была еще дурнее и к тому же безнадежная старуха, а тут все-таки двадцать лет. Но траур, который носила княгиня, впитался ей в кожу, сделал серым лицо, погасил глаза, и они не зажглись при виде мужественного красавца, облаченного в роскошный камзол голубого бархата, отороченный горностаем.
Рассыпаясь в изысканных любезностях, достойных дворца французского короля, кавалер досадливо отмечал, что княгиня остается безучастной. Передавали, будто она очень образованна и умна. Что может быть противнее умной дурнушки?
– Из-за нездоровья я не могу уделить вам много времени,– перебила она его речь сиплым голосом.
– Благодарю вашу светлость за то, что вы снизошли к моей просьбе… Счастлив видеть особу, вписавшую свое имя в историю…
Лицо Дашковой посерело еще больше и перекосилось. Своим скрежещущим голосом она раздраженно заявила:
– Я слишком многое сделала для императрицы, но у нас не умеют ценить заслуги.
Кавалер прикусил язык: так дерзко отзываться о монархине! Уж не попал ли он впросак, явившись сюда?
Не обращая внимание на выражение его лица, Дашкова продолжала:
– Нынче я не в фаворе. Более того, меня обвиняют чуть ли не в измене. Орлов мой враг. Если вы ищете покровительства, я ничем не смогу вам помочь. Вы человек благородный, это сразу видать, а первое впечатление меня никогда не обманывает. Я отрекомендую вас графу Панину, воспитателю наследника и главе Иностранной коллегии. Вы можете смело идти к сему вельможе. Достаточно лишь сослаться на мое имя.
«И на том спасибо,– подумал он.– Однако, как самовластно она распоряжается милостями своего любовника…»
На обратном пути раздосадованный кавалер упрекал себя. Кажется, он совершил большую оплошность, явившись к Дашковой. Уж не опальная ли она? И какие отношения тогда может поддерживать с нею выдающийся сановник, воспитывающий цесаревича Павла – единственного сына императрицы?
Дорога не обошлась без неприятного приключения. На крутом повороте сани опрокинулись, и кавалер с лакеем оказались в сугробе вверх тормашками. Поскольку возница, занятый лошадью, не спешил прийти к ним на помощь, а проходившие по улице московиты лишь скалили зубы, кавалер принял более пристойную позу и подумал, что сей сугроб есть символ и достойное завершение его поездки к Дашковой и связанных с нею надежд. Он вспомнил завет Горация:
Хранить старайся духа спокойствие
Во дни напасти; в дни счастливые
Не опьяняйся ликованием…
Лежать в снегу было приятно, и если бы не веселье прохожих, он еще бы полежал. Кряхтя, кавалер самостоятельно поднялся, отряхнул с помощью Ганса снег и погладил тростью спину возницы.
– Черт побери! – набросился он при встрече на Зиновьева.– Кто такая княгиня Дашкова – наперсница императрицы или персона нон грата?
– Вы побывали у Дашковой? – вытаращил глаза Зиновьев.– Все пропало. Теперь уж я никак не смогу добиться для вас аудиенции у Григория Григорьевича.
Оказывается, Дашкова была давно в немилости у императрицы. Дерзкая и невоздержанная на язык, считая себя обиженной, она грозила свергнуть Екатерину с престола и была замешана в дело заговорщика Мировича. Кавалер растерялся.
– Теперь Орлов вас на выстрел ко дворцу не подпустит,– весьма обрадованный, говорил Зиновьев.– Разве вы не знаете, что Дашкова расстроила его свадьбу с царицей?
Пораженный, кавалер не находил слов. Значит, дело уже шло к свадьбе?
– Ну да,– подтвердил Зиновьев.– Уже все было готово, а эта стерва подняла шум, бегала по своим дядьям-князьям, угрожала. Все и расстроилось. А у Катеньки дите от Гришки.
– Только у вас в России,– обрел наконец дар речи возмущенный кавалер,– гвардейский офицер может мечтать о браке с императрицей.
К счастью, забывшись, он выпалил это на родном венецианском просторечии,– и Зиновьев не уразумел смысла сказанного.
Все было кончено, раз дорога ко дворцу оказалась закрытой. Ему оставалось только уложить чемоданы. Но не пускаться же в путь в разгар яростной русской зимы! Значит, ждать, пока не повеет теплом. Выиграть побольше денег и купить, наконец, красавицу Прот. Ведь любовь – наслаждение, притягательней всех соблазнов мира. Кроме того, в запасе у него еще оставались архитектор Ринальди и граф Панин. Если Ринальди строит для Екатерины, стало быть, она осматривает его постройки; можно упросить архитектора взять соотечественника с собой. Что до Панина, к сему вельможе следовало поспешить с визитом. Если уж императрица вознесла его так высоко, значит, ему доверяет. Совсем успокоившись, он продекламировал звучные латинские стихи:
О том, что ждет нас, брось размышление.
Прими, как прибыль, день, нам дарованный
Судьбой, и не чуждайся, друг мой,
Ни хороводов, ни ласк любовных…
ЕКАТЕРИНГОФ
Кавалер де Сенгальт и Василий Зиновьев уговорились с дамами ехать в Екатерингоф. Разумеется, в глухую зимнюю пору парк никого не интересовал, зато ресторация знаменитого болонца Локателли была привлекательна в любую пору года. Дамы – неудавшаяся певица Роколини и содержанка Прот – выразили согласие, однако прихватили с собой провожатых; точнее, г-жа Роколини привезла своего музыканта с его приятелем-итальянцем. Обед удался на славу, прошел весело, кавалер по привычке сорил деньгами,– однако красавица держалась чопорно и не допускала никаких вольностей.
Раздосадованный после нескольких неудачных попыток сокрушить эту крепость, мысленно обозвав г-жу Прот «ледяной бабой», кавалер, прихватив Зиновьева, вышел поостыть на улицу. День сиял, мороз был сносен, и они решили немного пройтись. Кавалер по обычаю рассказывал одну из своих бесчисленных любовных историй, а именно ту, как его соблазнила венецианская монахиня, а гвардеец внимал, раскрыв рот. Нахальства у Зиновьева значительно поубавилось с тех пор, как он стал понимать, с кем имеет дело. Теперь он ощущал себя лопоухим щенком рядом с умудренным жизнью псом и больше ничем не хвастал, а даже наоборот, начал поругивать отечество, превознося Европу.
– Сегодня же ночью я буду спать с этой Прот,– небрежно заверил кавалер.– Правда, ее холодность расхолаживает и меня. Женщина должна быть полна страсти, млеть в экстазе. Высшее наслаждение в любви может быть лишь взаимным.
Возможно, он еще долго распространялся бы на свою излюбленную тему перед почтительно внимавшим молодым повесой, если бы не заметил молоденькую девушку, черпавшую воду из проруби деревянным ведром. Одета она была в рваный ватник, голова ее была замотана грязным платком, однако стоило ей повернуть личико, и кавалер осекся, застыв на месте: он увидел прелестную девочку. Зиновьев с недоумением проследил за его взглядом.
– Видели? – схватил его за плечо спутник.– Спросите скорее, как ее зовут.
– Кого? Эту оборванку? – не понял Зиновьев.
– Она чудо как хороша. Я влюблен.
Это была сущая правда: один взгляд, и он запылал, будто соломенный.
– А как же Протиха? – опешил Зиновьев.
– Оставляю ее вам. У меня нет желания обнимать статую. Поторопитесь, друг мой!
Заметив приближавшихся к ней незнакомцев, девушка испугалась и бросилась прочь, расплескивая воду из ведра. Опередив Зиновьева, кавалер помчался вдогонку. Приап так не гонялся за нимфами по пестревшим нарциссами берегам Кефиса, как гнался за юной простолюдинкой кавалер де Сенгальт по сугробам вдоль реки Катерингофки.
Девушка скрылась в жалкой лачуге, хлопнув промерзшей дверью. Преследователя это не остановило: без колебаний он вошел следом, причем стукнулся лбом о низкий косяк; Зиновьев ему сопутствовал.
Внутри лачуга поражала убожеством еще более, чем снаружи: грязный пол, закоптелые стены; довольно сильно пахло русским духом. Полдома занимала ободранная печь. Никакой мебели, кроме лавок и стола, не было и в помине, так что можно было только гадать, где спали все эти дети, изможденная женщина – их мать, драная кошка, тощий поросенок, куры и сам хозяин – нечесаный, мрачный мужик с бородой лопатой. Красавица-девочка забилась в угол и со страхом глядела на непрошеных гостей. «Словно белая горлинка на волков»,– нежно подумал кавалер, потирая ушибленный лоб.
Зиновьев широко перекрестился на икону, с которой на него печально и строго глядел худой, маленький старичок, Николай Мирликийский, должно быть, самый популярный святой у московитов. Трудно понять, почему они так любили его, однако кавалеру не встречалось дома, где бы не было изображения этого святого.
– Эй, борода,– строго обратился Зиновьев к селянину,– кто твой барин?
Всклокоченный, неряшливый глава семьи встал с поклоном:
– Казенные мы, батюшка, не барские.
– Впрочем, неважно,– сел на лавку Зиновьев и кивнул сесть кавалеру, что тот и сделал, улыбнувшись красавице, от чего та задрожала и съежилась в своем уголке еще сильнее. Зиновьев уперся руками в широко расставленные колени:
– Повезло тебе, рыло, пляши: знатный иностранец хочет взять в услужение твою девчонку.
«Рыло» приосанилось и даже пригладило бороду. Оглядев богатую шубу кавалера, мужик изрек:
– Что ж, мы не против. Вон их сколько баба мне наплодила. Только меньше, чем за три рубля, я никак не согласен.
Зиновьев хихикнул и покосился на кавалера; тот продолжал строить глазки девочке.
– Дурень, проси сто,– подсказал бородачу Зиновьев.
– Бог с тобой, барин! – попятился испуганно тот.
– Проси, коли велю. Запомни: деньги разделим пополам. Старшей девке сколько лет?
Все еще не веря счастью, мужик суетливо поклонился:
– На Масленой пятнадцать сравняется. Она еще нетронутая, и вшей нет. Матка за этим строго следит. Фекла, поди сюды!
Девочка покорно подошла к отцу и, потупив взор, остановилась перед гостями. Она была прехорошенькой. Кавалер из разговора Зиновьева с мужиком не понял ни слова и в умилении уставился на пленившую его красотку.
– Глянь, только глянь, барин,– суетился хозяин, распахивая ватник девочки; под ним оказалась ветхая, серая рубаха.– Не паршива, не костлява.
Рванув ткань, он спустил лохмотья с понурившейся девочки, и перед гостями предстало ее юное тело. Кавалер издал восхищенный стон.
– Гляньте на косу,– суетился отец.– Ни одной гниды. Она всегда в бане первая моется, а потом другие, потому как после нее вода совсем чистая.
Достав из кошелька несколько монет и протягивая их хозяйке, кавалер показал знаками, что хочет забрать девочку.
– Ишь, разохотился,– хихикнул Зиновьев, кивнув на кавалера хозяину.– Значит, требуешь сотню и ни копейки меньше?
– Мне бы в купцы выйти аль в подрядчики…– дрожа от волнения, сипло выговорил тот.
Девушка, натянув рвань на голые плечи, торопливо кинулась к матери.
– Помни: деньги пополам.– Почувствовавший свою выгоду, Зиновьев горел желанием уладить дело.– Пойду теперь иностранца уговаривать.
Взяв кавалера под локоть и услужливо напомнив ему, что следует нагнуться, проходя сквозь низкую дверь, Зиновьев вывел его на улицу.
– Ничего не выходит,– объявил он.– Хитрый мужик заломил непомерную цену. Она, видите ли, девственница и вшей нет.
Кавалер удивленно приостановился:
– Сударь, меня ничуть не интересует, девственна красавица или нет. Такие вещи для меня несущественны. Какова цена его сокровища?
– Сто рублей,– вытаращил Зиновьев наглые глаза.
– Я заплачу эту сумму,– ничуть не поколебавшись, кивнул кавалер.
– Вы согласны отдать сто рублей за мужичку?
– Несомненно. Это весьма дешево за такую прелесть. Меня тревожит лишь одно: согласится ли сама девица?
– Кто же станет ее спрашивать? – опешил Зиновьев.– Заартачится, возьмите палку. Баб надо лупить.
Это замечание заставило кавалера пренебрежительно поморщиться: он никогда не добивался женщин битьем.
– Сколько я буду должен ей платить? – не желая вдаваться с грубым московитом в обсуждение нежных путей любви, перевел он разговор.
– Платить? Нисколько! – и Зиновьев принялся терпеливо объяснять иностранцу русские порядки.– Раз вы заплатите ее отцу, она станет вашей собственностью. Можете делать с ней все что угодно, только жизни нельзя лишать. Если же девка сбежит от вас, вы имеете право заявить в полицию, и ее приведут назад.
– Стало быть, она станет моей рабыней? – попросил уточнить кавалер.
– А что тут плохого? – пожал Зиновьев плечами.
Кавалер и сам не знал, что его смущало. Московитский обычай был всем хорош. Приказал – сделала; в сорок лет не приходится рассчитывать на юную любовь. И все-таки его что-то коробило. Должно быть, неумеренное чтение авторов вроде Руссо и Вольтера не прошло для него бесследно.
– Это и есть ваше крепостное право? – задумчиво осведомился он.– Действительно, очень удобно. Чем не житье вашим боярам! – Подумав, он добавил: – Однако какой терпеливый русский народ.
– Это наша национальная черта,– с гордостью согласился Зиновьев.
Не желая, чтобы о покупке девушки узнали спутники, кавалер попросил Зиновьева приехать сюда с ним завтра и помочь договориться с мужиком. Тот охотно согласился, присовокупив:
– Будет ваше желание, я помогу вам составить целый гарем.
– Когда я влюблен, мне хватает одной,– осадил его кавалер.
Это было не совсем правдой, однако развязность этого родственника Орлова трудно было терпеть.
ЗАИРА
На следующий день они снова явились в Екатерингоф. Перед жилищем селянина кавалер вручил Зиновьеву сто рублей.
Появление гостей привело обитателей лачуги в большое волнение. Зиновьев стал говорить с главой семейства. Тот, услышав, что иностранец готов заплатить сто рублей за девчонку, онемел. Упав перед иконой на колени, он принялся горячо благодарить святого Николая, показывая гостям при поклонах заплаты на седалище. Недоумевая, при чем тут святой Николай, кавалер воспользовался паузой, чтобы мигнуть девушке. Та, робко потупившись, спряталась за мать.
Отмолившись, глава семьи подозвал дочь и, показав на иностранного барина, спросил, хочет ли она служить ему. Длинные ресницы поднялись, и кавалера осияли влажным блеском глаза малютки.
– Да,– улыбнулась она.
Он затрепетал, готовый схватить в объятия крошку и тут же ее расцеловать. Тем временем родитель важно благословил дочь.
Для подписания договора в качестве свидетелей были призваны лакей Ганс и кучер, поставившие на бумаге кресты. Зиновьев положил на стол сто рублей. Мужик жадно схватил деньги и, нежно подержав их в руках, торжественно вручил дочери. Та сейчас же передала деньги матери, во все время церемонии стоявшей неподвижно у печи. Покончив с формальностями, селянин взволнованно обратился к кавалеру на своем непонятном языке, и Зиновьев перевел:
– Он спрашивает, не надо ли барину Палашку и Фроську, других его дочерей?
Кавалер пожал плечами: с какой стати? Палашке и Фроське еще расти не один год. Однако какой бесчувственный народ, и насколько они лишены всяких представлений о нравственности! Вот к чему приводит проповедь христианской морали только на древнегреческом языке.
При расставании не было пролито ни слезинки. Продав дочь, глава семейства чуть не танцевал от радости. Кавалер усадил девушку подле себя в экипаж. Она была облачена в какую-то неряшливую хламиду из грубого сукна, под которой, как он тотчас убедился, ничего не было; голые ноги были обуты в рваные опорки.
Итак, подобно вольтеровскому султану Оросману, он стал обладателем рабыни, в которую безоглядно влюбился. На память ему пришли строки из знаменитой трагедии, и он продекламировал:
О, я люблю и жду, что вы, Заира, сами
Любовь мне дарите в ответ на страсть и пламя.
Сознаюсь, от любви мне надобно огня,
Бесчувственность лишь оскорбит меня.
– Как тебя зовут, прелесть моя? – обняв девочку за плечи, нежно осведомился он.
– Имя, имя! – прокричал по-русски Зиновьев.
– Фекла,– прошептала малютка.
– Отныне ты будешь зваться Заирой,– торжественно возгласил кавалер и поцеловал ее.
За время пути от Екатерингофа до «Золотого якоря» чувства кавалера, не устававшего любоваться девушкой, возросли настолько, что, едва приехав, он схватил за руку свою покупку и, не попрощавшись с Зиновьевым, ринулся к себе в номер; встретившемуся на лестнице Ринальди он еле кивнул.
Он провел, запершись со своей Заирой, четыре дня, не в силах насытиться девичьим телом. Наконец немота возлюбленной, не изъяснявшейся ни по-французски, ни по-немецки, ему прискучила. К тому же на пятый день подломилась ножка у кровати. Завернувшись в халат, кавалер выскочил за дверь и громогласно призвал слуг. На шум из своего номера выглянул архитектор.
– Господин Ринальди, сюда! – обрадовался кавалер. Втолкнув его к себе, он гордо указал на закутанную в одеяло девушку, пристроившуюся на диване:
– Взгляните на мою покупку. Художник, вы оцените ее. И он отнял от Заиры одеяло. Та не сопротивлялась. Кроткая и покорная, она не сопротивлялась ничему. В молчании оба итальянца уставились на нее.
– Кожа белая, как северный снег. А поглядите на косу… Встречали вы у себя в Неаполе такую? В навозной куче я отыскал жемчужину,– ликовал кавалер.
– Она божественна,– подтвердил Ринальди.
– На вилле Боргезе я видел античную Психею. Заира – ее подобие.
Ринальди согласился:
– Ей не хватает крылышек.
Архитектор явно завидовал. Он сидел в Петербурге уже пятнадцать лет, работал как вол и ничего, кроме денег, не имел, никаких радостей. А этот венецианский пройдоха, едва приехав, отхватил такой кусочек!
Пока чинили кровать, кавалер привел себя в порядок и, пожелав спуститься с Заирой вниз, обнаружил, что той нечего надеть. Быстро составив список необходимых предметов, он отправил Ганса в ближайшую лавочку с требованием привести купца с товаром. Покупки были совершены прямо в номере. Заира обзавелась недорогим, но приличным европейским платьем. Правда, кошелек кавалера несколько пострадал, но в ближайшее время он надеялся пополнить его у Баумбаха. Он собственноручно одел Заиру: она понятия не имела, что такое корсет и зачем панталоны: попыталась накинуть их на плечи вместо косынки. Увидев Заиру, одетой по моде, он пришел в восхищение. Это порождение северных болот, азиатка, татарка была в кринолине ничуть не хуже французской маркизы. Неуверенно покачиваясь на каблучках, уцепившись одной рукой за его локоть, а другою прикрывая обнаженную грудь, она спустилась вниз, вызвав всеобщее любопытство обитателей «Золотого якоря». Кавалер ликовал.
– Взгляните только, как она преобразилась! – поделился он своим удивлением с Ринальди.
– Современная мода милостива к мужчинам: она позволяет видеть почти всю грудь дамы,– пошутил тот.
– Я бы не отказался видеть и дамские ножки,– развеселился кавалер.
Архитектор отмахнулся:
– До такого бесстыдства, надеюсь, дело не дойдет. Женщины не позволят.
Пока кавалер разговаривал с архитектором, Заиру окружили любопытствующие служанки.
– Откуда ты взялась?
– Звать-то тебя как?
– Счастливица!
– Богатого иностранца отхватила.
– Вся в заграничном!
Щупая бантики и оборочки на ее платье, они исходили завистью.
Ты бы шепнула своему барину, что он у нас в людской всем девкам по душе.
Дожидайся! – разозлилась Заира.– С какой стати? Да и как я шепну? Он по-нашему ни в зуб ногой.
– Значит, молча любитесь?
Подумав, Заира не стала кривить душой:
– Нет, он все время что-то лопочет и каркает. Кара, кара…
– Каркает? И не дерется?
– Пока нет.
– Ох, повезло тебе, девонька! Счастливая ты… Возможно, Заира подумала, что если это счастье, то дома ей было привольней и лучше; правда, носить приходилось всякую рвань. А нынче на ней платье, как на барыне. Что ж, ради этого можно и счастье перетерпеть. И она спросила, ееть ли тут зеркало.
Увидев свое отражение, девушка пришла в восторг и от радости закружилась по комнате, раздувая юбку. Собственная красота удивила ее. Она даже не сразу заметила вошедших кавалера и Ринальди.
– Какова моя Заира? – гордо осведомился кавалер, любуясь девушкой.– Ей пока не хватает манер, но я не пожалею усилий, чтобы превратить в бриллиант сей неотшлифованный алмаз.
По выражению лица своего владыки Заира поняла, что он ее хвалит, и, засмеявшись, в порыве благодарности бросилась ему на шею.
– Поздравляю вас,– развел руками архитектор.
ГРАФ ПАНИН
Не менее сильно, чем женщин, кавалер любил азартные игры, в которые и погрузился, едва любовный угар прошел. У московитов настали какие-то праздники, они принялись кататься на тройках, распевать песни, спускаться на санках с гор, много есть, еще больше пить и драться на кулачках, окрашивая снег кровью из разбитых носов. Давно было пора нанести визит графу Панину, Заира просилась в баню,– но кавалер не в силах был оторваться от игорного стола у Баумбаха, то сильно проигрывая, то вдруг возвращая свое назад с лихвой. Если бы не мысль об Орлове, он, возможно, не скоро бы нашел силы оторваться от погони за карточной Фортуной. «Опять я медлю, размениваясь на мелочь,– подосадовал он.– Императрица, дивная женщина! Одному любовнику – польскую корону, другому – надежду на российскую. Под ее властью остается еще много царств, герцогств и княжеств. Пусть сделает меня королем эскимосов, я согласен. Разве голова Джакомо Казановы в меньшей степени заслуживает короны, чем безмозглые головы Орлова и Понятовского?»
Заире он сказал, что сведет ее в баню, как только освободится – через толмача, пригожего малого, немного говорившего по-французски, которого он нанял в услужение по рекомендации герра Бауэра; звали парня Акиндином, однако кавалер использовал обращение «казак». Успокоив возлюбленную, он отправился к Панину.
Никита Иванович Панин был очень важным вельможей, и, чтобы его очаровать, кавалер блеснул самой утонченной обходительностью. Воспитатель наследника и глава Коллегии иностранных дел был не очень молод, невзрачен, невелик ростом, немодно одет, однако что-то в его взгляде – быстром, внимательном, насмешливом – насторожило и даже сковало кавалера.
– Княгиня Дашкова говорила мне о вас,– сказал вельможа по-французски.– Как я понял, вы ищете место в России.
Кавалер поморщился: уж слишком прямолинейно,– но ответил мягко и с поклоном:
– Ваша светлость, я был бы счастлив поступить на русскую службу, чтобы преданно служить великой государыне, желание увидеть которую и привело меня в Россию.
– Но в качестве кого? – перебил вельможа. Кавалер снова поморщился: весьма бесцеремонно.
– Я слышал, что Россия собирается воевать с Турцией и нуждается в опытных военных…
– В каком вы чине и где служили? – снова перебил Панин. Увы, кавалер не поднялся выше прапорщика, да и служил-то всего несколько месяцев, совершенствуясь главным образом в карточной игре. Он не счел нужным сообщить эти подробности.
– Я скорее финансист, литератор, немного инженер…
– Гм! – сказал вельможа.– Как известно, у нас действует Табель о рангах. Вряд ли, будучи в возрасте, вы захотите начать с нижних чинов.
Поняв, что с Паниным надо говорить напрямик, кавалер так и поступил:
– Главная цель моего приезда в Петербург не столько место, сколько лицезрение императрицы, слава о которой дошла до самых удаленных уголков Европы. Не могли бы вы, ваша светлость, оказать покровительство чужестранцу и помочь ему быть представленным ко двору?
Панин мерил его насмешливым взглядом, однако не перебивал.
Государыня не успевает принимать иностранных послов – наконец сказал он.– Где уж ей найти время для любопытствующих путешественников? Рад знакомству с вами. Если у вас появится желание предложить свои услуги в чем-то определенном, милости прошу.
Аудиенция была окончена. Мысленно чертыхаясь, но любезно кланяясь, кавалер попятился, но был остановлен у двери словами вельможи:
– Я слышал, будто король Пруссии предлагал вам стать педагогом у кадетов. Есть ли у вас опыт в этой области?
Маленькие глазки московита сверлили раззолоченного гостя. Гордо выпятив грудь, украшенную папским орденом, кавалер обидчиво сказал:
– Король Пруссии не произвел на меня впечатление просвещенного государя. Именно поэтому я в России, где правит сама Минерва.
Выйдя за дверь, он чертыхнулся вслух: дипломатическая почта между Петербургом и Берлином работала четко. Садясь в сани, он досадливо стукнул тростью по спине возницы. Неужели мысль увидеть Екатерину приходилось оставить навсегда?
РИНАЛЬДИ
Оставалась последняя надежда – архитектор Ринальди. Старик вполне мог бы при случае представить его. Оказывается, он строил для Екатерины еще в то время, когда она называлась великой княгиней, был ценим ею и осыпаем подарками. В тот же вечер кавалер заявился к нему по-соседски, без церемоний.
Архитектор с сосредоточенным лицом что-то вычерчивал на большом листе бумаги. Обиталище его походило больше на мастерскую, чем на жилое помещение: стол занимал макет какой-то церкви, по стенам были развешаны планы зданий, всюду валялись инструменты непонятного назначения. Заметив, что помешал, но ничуть не смутившись, кавалер тут же завел разговор об архитектуре.
– Прекрасное здание,– указал он на изображение какого-то дворца.– Но ведь это как раз тот стиль, который уже устарел, все эти завитушки и волнистые линии вместе с маркизой Помпадур отжили свое.
Ринальди дернулся, как рыба, проглотившая наживу с крючком:
– Императрица Елизавета, особа пожилая, не признавала ничего нового…
