Габриэле д’Аннунцио
Тото
– Наступает зима, – сказала Нинни в задумчивости, разглядывая свои голые ножки и выцветшие лохмотья.
– Выпадет снег, и все будет бело; у нас нет ни дома, ни огня… Твоя мама умерла?
Немой наклонил было голову, но сейчас же поднял ее; глаза его блестели, указывая на далекий горизонт.
– Она не умерла? Она ждет тебя!
Тото утвердительно кивнул головой и зажестикулировал. Он хотел сказать: «Пойдем ко мне. Мой дом вон там под горою, и там есть и огонь, и хлеб, и молоко».
Они шли и шли, останавливаясь у домов в деревнях и часто страдая от голода. Спать им приходилось то под открытым небом, то под телегою, то прижавшись где-нибудь к стене хлева. Нинни плохо чувствовала себя; румянец совершенно исчез с ее лица, глаза потухли, губы стали бескровными, а ножки опухли и были изранены. При виде ее сердце Тото разрывалось от нежности и сожаления. Он снял с себя дырявую куртку, накинул ее на девочку и часто нес ее на руках.
Однажды вечером после длинного пути в несколько миль они нигде не могли найти ночлега. Снег толстым слоем покрывал землю, и тяжелые хлопья не переставали падать. Бушевал сильный ветер. У Нинни зубы стучали от холода и лихорадки. Она крепко прильнула к Тото, как змейка, и ее слабые стоны, напоминавшие предсмертный хрип, как нож резали душу бедного мальчика.
Но он все шел и шел вперед, прислушиваясь к биению сердца Нинни над его сердцем… Потом оно перестало биться; маленькие ручки девочки, обвившие его шею, стали твердыми как сталь; головка свесилась на бок. Он вскрикнул, точно что-то надорвалось в его груди, крепче прижал к себе безжизненное тельце и продолжал идти по глубокой долине среди вихря снежных хлопьев и завывания бури; он шел из последних сил, как голодный волк, пока мускулы его не застыли, и жилы не заледенели. Тогда он упал, как подкошенный, с маленьким трупом на груди, и снежные хлопья понемногу покрыли их обоих.
