Фредерик Марриет
Крушение «Великого Океана»

Глава XXXVIII

Уильям болен. – Риди пускает ему кровь. – Лихорадка. – Вне опасности. – Рассказ Риди.

Устройство садка шло быстро. На третий день он уже был почти готов. Когда возвели стены, Риди навалил в воду песку и гравия, чтобы повсюду сравнять дно.

Пока Риди занимался этим, Сигрев и Уильям собирали новые камни, чтобы разделить пруд стенками на четыре части, оставив между ними сообщения.

И внутренние, и внешние стены сделали настолько широкими, чтобы можно было свободно ходить по ним. Таким образом рыбу можно было бы отовсюду достать острогой.

Пруд окончили. После этого погода переменилась, но бури не были так сильны, как в начале дождливого времени. Дождь лил ливмя, однако без таких молний и грома, как прежде; и грозы стали короче.

В промежутки светлой погоды Уиль и Риди наловили много рыбы и пустили ее в пруд; теперь в нем был большой запас.

Как-то раз, вечером, Уильям начал сильно дрожать и пожаловался на сильную головную боль. Риди хотел продолжать свой рассказ, но Уильям почувствовал себя так дурно, что не мог слушать. Он лег в постель, и на следующее утро у него сделалась сильнейшая лихорадка. Сигрев испугался: с каждым часом симптомы болезни делались все хуже и хуже. Риди, просидевший с больным всю ночь, вызвал его отца из дома и сказал:

– Дело серьезно, сэр. Вчера мастер Уильям работал без шляпы, и я боюсь, что у него солнечный удар. Жаль пустить ему кровь, но кто-нибудь должен сделать это.

– У меня есть ланцет, – сказал Сигрев, – только я никогда в жизни никому не делал кровопускания.

– Я тоже, сэр; но раз у вас есть ланцет, я считаю, сэр, нашей обязанностью сделать попытку. Если вы боитесь, пущу кровь я; это простая операция.

– Да, Риди, хорошо.

– Я думаю, что, быть может, моя рука будет спокойнее вашей, – заметил старик. – Я боюсь, что у него сделается воспаление мозга.

– Сделайте кровопускание вы, – подтвердил Сигрев, – моя рука, пожалуй, дрогнет; я так боюсь за моего мальчика.

Они вернулись в дом. Сигрев отыскал ланцет; Риди перевязал руку Уильяма. Как только на руке мальчика вздулась жила, моряк надавил на нее мякотью большого пальца, и первая же его попытка удалась. Риди посоветовал выпустить большое количество крови, и, казалось, это немножко облегчило страдания Уиля. На его руку, наконец, наложили бинт; он выпил немножко воды, и его снова уложили спокойно.

На следующий день лихорадка не ослабела; мальчику снова пустили кровь. Миссис Сигрев в слезах ухаживала за ним. Много дней бедный мальчик был в опасности, и в доме теперь не было слышно ни смеха, ни веселого говора.

А погода становилась все лучше день ото дня. Было почти невозможно заставлять Томми сидеть спокойно. Юнона каждое утро уходила с ним и с Альбертом и держала их подле себя, пока готовила кушанье.

К счастью, у собачки терьера Виксен родились щенята, и когда негритянка ничем больше не могла занять детей, она приносила им двух щенят. Зато спокойная, кроткая Каролина по целым дням сидела, держа руку матери и смотрела на брата; иногда она шила, сидя подле его постели.

Риди не умел оставаться без дела; он работал теперь над устройством выпаривательного котла, но и ударяя молотом по резцу, не переставая думал об Уилли, так как горячо любил мальчика. Не раз, бросая работу, – он горячо молил Всевышнего спасти Уильяма.

Наконец, лихорадка ослабела и вскоре совсем исчезла. Но мальчик до того обессилел, что дня три не мог сам садиться на постели и только через две недели вышел из дому. Можно легко себе представить, как обрадовались все.

Теперь Сигрев и Риди работали с веселым сердцем; другого дела не было, а потому они решили устроить купальню. Им помогала Юнона; она вместе с ними возила колеса, с ней бегал и Томми. Она брала его с собой, чтобы он не мешал миссис Сигрев и Каролине, которые сидели с больным.

К тому времени, когда Уиль вышел из дому, место купанья было отгорожено. Мальчик пришел с матерью посмотреть на сделанное и сказал:

– Теперь, Риди, дома почти все готово, нам остается только исследовать остров и отправиться к прежнему заливу, чтобы осмотреть вещи, собранные с погибшего брига.

– Да, мастер Уильям, и, думаю, мы можем через несколько дней отправиться в экспедицию, – ответил Риди, – только все же необходимо подождать, чтобы вы стали сильнее; нельзя оставить вас одного с миссис Сигрев, пока вы не поправитесь окончательно.

– Как, оставить, Риди? Я пойду с вами.

– Нет, мастер Уильям, теперь это невозможно.

Представьте, что налетит гроза, что вы промокнете, и вам придется спать в мокром платье. У вас может повториться приступ лихорадки, а мы будем вдалеке от дома! Нет, нет, теперь необходима осторожность. Присядьте на камень; морской ветерок принесет вам пользу. Но не слишком долго оставайтесь здесь.

– Я скоро снова окрепну, Риди, – сказал Уильям.

– Конечно, мастер Уильям, и мы должны за то благодарить Бога. Погодите, я пойду вытащу черепаху. Вам нужно хорошенько питаться.

– А давно не слышали мы вашего рассказа, Риди, – после ужина сказал Уиль. – Не приметесь ли вы снова за него?

– С удовольствием, – ответил Риди, – только не помню, на чем я остановился.

– Вы пришли на голландскую ферму вместе с дикарями.

– Так, так. Ну, вот, фермер вышел и спросил, кто мы; мы ответили, что мы англичане-пленники и хотим снова отдаться в руки властей.

«Он отобрал от нас оружие и патроны, заявив, что в этом месте он представитель власти, и сказал правду. Потом прибавил:

– Вы, конечно, не убежите без оружия и патронов, Но в Кап я, вероятно, отошлю вас только через несколько месяцев. Поэтому если желаете, чтобы вас хорошо кормили, хорошенько работайте.

Мы сказали, что рады потрудиться; он скоро прислал нам обед и показал маленькую комнату, в которой мы могли спать.

Однако через несколько дней нам пришлось убедиться, что мы имеем дело с очень недобрым, грубым малым, который давал нам вдосталь работы, но недостаточно кормил. Он не позволял нам брать ружей, не посылал в поля и заставлял работать только около дома, но работать чрезмерно; наконец, стал обращаться с нами очень жестоко. Когда у него не хватало съестных припасов для готтентотов и других рабов, он уходил на охоту с соседними фермерами, убивал квагг и мясом этих животных кормил своих невольников. Но только готтентот способен питаться мясом квагги».

– А что такое квагга? – спросил Уиль.

– Животное, полуосел, полулошадь, с полосатым телом, как у зебры. Красивое создание, но его мясо твердо и невкусно.

«Вот, сэр, он вздумал и нас кормить, как готтентотов, а сам и его семья (у него были жена и пятеро детей) ели баранину и окорока антилоп. Мы попросили его дать нам пищу получше, но он так немилосердно избил Ромера, что тот после побоев не мог работать два дня.

Готтентотов и рабов он ежедневно сек хлыстом из носороговой кожи. Ужасный – хлыст! Каждый его удар разрезал тело. Жизнь стала нам в тягость; мы работали сверх сил, а голландец с каждым днем становился все грубее с нами. Наконец, мы решили, что дольше выносить этого невозможно, и раз вечером Гастингс сказал это фермеру. Голландец пришел в ярость, призвал трех слуг и приказал им привязать его к колесу фуры. При этом он грозил, что спустит с него всю кожу. С руганью он ушел в дом за своим ужасным хлыстом.

Невольники схватили Гастингса и стали привязывать его к колесу. Они не смели ослушаться своего господина. В эту минуту наш несчастный товарищ сказал нам:

– Если меня изобьют таким образом, мы все погибнем; бегите за дом; когда он принесет хлыст, войдите в комнаты и схватите ружья; они всегда заряжены. Держите его под прицелом, пока я не убегу; потом вы можете спастись. Сделайте это; не то, я знаю, он засечет меня до смерти, а вас застрелит как беглых, застрелит, как вчера убил двух готтентотов!

Мы послушались Гастингса: когда голландец подошел к нашему другу, мы вбежали в дом. Фермерша была в постели (у нее только что родился еще ребенок), а детей мы не боялись. Схватив два ружья и огромный нож, мы выбежали во двор, когда голландец в первый раз ударил Гастингса.

Мы подошли; он повернулся и увидел нас. На него смотрели наши ружья; фермер остановился.

– Еще удар, и мы вас застрелим! – крикнул Ромер.

– Да, – сказал я. – Мы только мальчики, но вы имеете дело с англичанами.

Ромер держал фермера под прицелом, а я прошел вперед и разрезал ножом ремень, который связывал Гастингса.

Голландец побледнел и не говорил ни слова. Рабы все разбежались, Гастингс освободился; он схватил тяжелую деревянную колотушку, которую употребляют для вбивания кольев, и ударил ею голландца с криком.

– Вот тебе за то, что ты сек англичанина!

Фермер лежал мертвый или без чувств… Мы, не теряя времени, привязали его к колесам телеги, вбежали в дом, забрали патронов и еще несколько полезных для нас вещей, потом вывели из конюшни трех самых лучших лошадей, захватили семян пшеницы в мешках и ускакали.

Зная, что за нами будет погоня, мы сперва повернули на восток, как бы направляясь к Капу; но очутившись на жестком грунте, на котором не могло остаться отпечатков копыт, поехали в сторону земли бушменов.

Стемнело, но мы всю ночью не останавливались, и, хотя издали до нас доносился львиный рев, с нами ничего не случилось. Когда рассвело, мы дали лошадям отдых; покормили их пшеницей, потом поели сами захваченной пищи».

– Сколько времени пробыли вы в «Ранетах»? – спросил Уиль.

– Около восьми месяцев и за это время не только научились отлично говорить по-голландски, но и по-готтентотски; мы могли объясняться теперь и с другими туземцами; кроме того, узнали страну и ее опасности.

«Мы знали, что, встретив нас, голландцы будут в нас стрелять, и вспоминая о том, что мы убили человека, понимали, что попадись мы снова в тюрьму – нам не избежать виселицы. Никто из нас не мог решить, что делать. Наконец, было решено пересечь область бушменов и добраться до берега севернее Капа. Переговорили, расседлали лошадей и, спутав их, пустили животных пастись. Мы полагали, что удобнее путешествовать по ночам, так как ночью нам грозило меньше опасности попасться на глаза врагам. Мы поспали; вечером напоили лошадей и снова поехали.

Две недели странствовали мы, почти замучив наших лошадей; наконец, нам пришлось остановиться среди хижин племени, кажется, по названию геррагуас. Это были безобидные люди, которые ласково обошлись с нами и охотно вынесли нам молока.

Но раньше с нами случилось несколько приключений: раз из небольшой чащи выбежал носорог и бросился на мою лошадь, но ей удалось быстрым поворотом спасти себя. Тогда носорог поскакал дальше, не обращая больше никакого внимания на нас.

Каждый день мы убивали какое-нибудь животное и питались его мясом.

Недели три пробыли мы с дикарями; наши лошади отдохнули за это время; потом мы снова пустились в путь, теперь немного более держась на юг, так как, по словам геррагуасов, на севере жило свирепое племя – кафры. И мы не знали, что делать. После нового раздумья, мы опять решили ехать в Каптоун и сдаться властям. Нас пугала только мысль, что мы убили фермера. Но Гастингс твердил, что это его личное дело, что он готов на все. Итак, простившись с радушными дикарями, мы поехали на юг.

Через два дня случилось очень горестное событие. Мы натолкнулись на льва, который, лежа в траве, поедал гну. Ромер, бывший впереди, до того испугался, что выстрелил в зверя и ранил его, но только слегка. Лев страшно заревел, кинулся на Ромера и одним ударом могучей лапы повалил его в кусты. Наши испуганные лошади помчались прочь, унося нас. Нескоро удалось нам остановить взбесившихся животных. Но, в конце концов, мы победили страх наших лошадей и вернулись к месту несчастья. Лев обгладывал труп лошади Ромера и при нашем появлении легкими прыжками, без видимого усилия унес свою добычу. Выждав, чтобы он исчез, мы стали отыскивать Ромера. Наш бедный товарищ лежал убитый ударом лапы зверя. Лев разбил ему череп.

Похоронить его мы не могли: нечем было вырыть могилу. Потому мы набросали на труп бедного малого ветвей и травы и оставили его. Тяжело было нам. Мы ехали шагом, и я целый час не мог перестать плакать. Гастингс молчал, пока не пришло время дать отдых лошадям.

Я забыл упомянуть, что геррагуасы посоветовали нам делать переезды не ночью, а днем, и мы исполняли их совет. Несмотря на ужасный случай с бедным Ромером, это был хороший совет, потому что когда мы путешествовали по ночам, за нами часто следили львы.

Через три дня после смерти Ромера мы увидели простор океана, и нам почудилось, будто мы встретились со старым другом.

Сперва мы держались берега, но встречая здесь гораздо меньше дичи, чем внутри страны, снова удалились от моря. Как-то раз мы пересекали сухую равнину, страшно ослабев от голода (нам не удалось есть почти два дня), как вдруг увидели страуса.

Гастингс пустил за ним лошадь во весь опор, но бесполезно. Страус бежал гораздо скорее лошади. Я же остался позади и, к моей великой радости, натолкнулся на гнездо этой громадной птицы; в песке лежало тринадцать больших яиц.

Скоро вернулся и Гастингс на лошади, которая тяжело водила боками. Мы разложили костер, спекли два яйца, съели их, а четыре спрятали в седельные сумки и поехали дальше.

Три недели мы терпели всевозможные муки; но вот увидели Столовую гору и так обрадовались, точно вернулись в Англию. Подгоняя лошадей, мы надеялись, что к вечеру очутимся в тюрьме, но, подъезжая к бухте, увидели на судах английские флаги. Мы изумились, однако, встретив английского солдата, узнали от него, что более полугода тому назад наши взяли Кап.

Это, понятно, было для нас очень счастливой неожиданностью. Мы рапортовали о себе властям. За нами прислал губернатор, выслушал наш рассказ и отправил нас к адмиралу. Тот взял Гастингса и меня на свое собственное судно».

– А теперь, мастер Уильям, здесь удобно прервать мой рассказ. Я вижу, что вы устали.

Глава XXXIX

Остров южного берега. – Андалунские острова. – Тифон и монсун. – Рассказ Риди.

На следующее утро не было особенной работы, а потому Риди и Сигрев пошли наловить еще рыбы для рыбного садка. Стояла хорошая, прохладная погода, поэтому Уильям пошел с ними.

Проходя мимо места посева, они увидели ростки; казалось, ни одно из семян не погибло. Когда Риди и Сигрев забросили удочки, мальчик спросил:

– Многие ли из островов кругом нас населены, папа?

– Многие, только вряд ли ближайшие.

– А какие люди живут на этих островах?

– Различные. Самые цивилизованные из островитян – новозеландцы, но все же, говорят, будто они людоеды. Туземцы Вандименовой земли и Австралии, по большей части, полнейшие дикари. Мне кажется, по развитию это самые низкие люди в мире.

– Прошу прощения, сэр, – заметил Риди, – я могу сказать об одном племени, правда, немногочисленном, что оно стоит еще ниже тех дикарей, о которых вы упомянули.

– Да? А что это за народ, Риди?

– Он живет на больших Андалунских островах в начале Бенгальского залива. В Калькутте я видел моряка, который имел с ними дело; и он говорил, что однажды его товарищи поймали двоих из этих туземцев. Они были совершенно без платья, казались очень глупыми и трусливыми. Домов у них не было, и они только складывали груды хвороста для защиты от ветра.

– А было у них оружие?

– Да, сэр; лук и стрелы, но жалкие и такие маленькие, что дикари могли убивать ими только самых небольших птиц. Завидев солдат, они стреляли в них, но те преспокойно вытаскивали из платья эти стрелки, не способные пробить сукна.

– А что же сделали с этими дикарями?

– Конечно, отпустили их. Они не ели, все молчали и, понятно, умерли бы в неволе.

– А откуда взялись на островах среди моря жители, папа? – спросил Уильям.

– Трудно сказать, – ответил Сигрев, – но предполагается, что люди на них появились так же, как мы попали на этот остров.

– Да, сэр, – ответил Риди. – Я слыхал, будто на Вандименских островах высадились негры с невольничьего корабля, разбитого тифоном.

– Что такое тифон, Риди? – опять спросил мальчик.

– То же, что ураган, мастер Уильям; тифон в Индии налетает во время перемены направление монсунов.

– А что это такое монсуны?

– Ветры, которые постоянно дуют с одной стороны в течение известного количества месяцев, а потом изменяют свое направление и дуют столько же времени.

Разговор длился до самого ужина. Когда же все вернулись домой, Риди снова начал свой рассказ.

«Около четырех лет пробыл я на этом фрегате; нас посылали из одного порта в другой, и я побывал в различных климатах.

Наконец, я сделался очень сильным, высоким мальчиком, и меня назначили на бизань. Это мне понравилось. Я хорошо исполнял свое дело, и потому меня не наказывали.

Служить на военном судне легче, сэр, чем на купеческом, где мало рабочих рук, а потому приходится жестоко трудиться. Правда, иногда на фрегатах попадаются жестокие капитаны, но мне посчастливилось: наш капитан был кроток, справедлив и наказывал матросов только за настоящие провинности.

Одно печалило меня: я не мог скоро попасть в Англию и повидаться с матушкой. Раза три писал я ей, но ответов не получал, и скоро мной овладело такое нетерпение, что я решил бежать при первом же удобном случае.

В то время мы стояли в Вест-Индии, и я очень часто совещался с Гастингсом о своих планах; ему не меньше моего хотелось вернуться на родину. Итак, мы решили бежать.

Наш фрегат бросил якорь в Порт-Рояле на острове Ямайка; тут же стоял целый караван вест-индских судов, нагруженных сахаром; все они были готовы немедленно отплыть. Мы знали, что, проберись мы на палубу одной из этих шкун, ее капитан спрятал бы нас до минуты отплытия. У всех них были недостаточно большие экипажи.

Мы могли сделать только одно, а именно, добраться ночью вплавь до палубы одного из «купцов». И это было нетрудно: шкуны стояли ярдах в сотне от нашего фрегата. Но мы боялись акул, которые кишели в заливе. Тем не менее, накануне отплытия «купцов» мы решились попытать счастья. Наступило время ночной вахты; тихонько мы спустились с носа корабля, прыгнули в море и быстро поплыли к купеческим судам.

Вахтенный заметил, что вода колеблется, окликнул; мы, понятно, не ответили и только поплыли еще скорее, так как услышали свисток. Это офицер дал знак спустить за нами шлюпку.

Я только что ухватился за кабель шкуны и собирался начать карабкаться вверх (я опередил Гастингса), как вдруг услышал душераздирающий крик, обернулся и увидел акулу, которая схватила Гастингса и унесла его в глубину. Несколько мгновений я не мог пошевелиться от ужаса; наконец, оправившись, полез по канату и хорошо сделал, что поторопился: вторая акула кинулась на меня и, хотя я уже был фута на два выше уровня воды, подскочила за мной и сорвала с меня башмак. Страх придал мне силы: секунды через две я очутился подле борта.

Матросы, видевшие меня и гибель Гастингса, помогли мне спрятаться, и когда к шкуне подошла шлюпка с фрегата, сказали офицеру, что они видели в воде двоих и что на их глазах акулы унесли обоих.

Экипаж шлюпки слышал крики моего бедного Гастингса, а потому и офицер, и матросы поверили, что оба беглеца погибли; они вернулись к фрегату. Я слышал барабанную трель, означающую, что с палубы бежало двое, но скоро прозвучал отбой. Очевидно, против моего имени и против фамилии Гастингса в книгах появилась буква У».

– Что значит У? – спросил Уильям.

– «У» обозначает «уволен»; У с точкой значит умер, – ответил Риди, – и только Провидение спасло меня от смерти.

– Это было чудо, – заметил Сигрев.

– Да, сэр. И мне трудно описать, что я чувствовал в то время; я пробовал заснуть, но не мог; едва начиная дремать, я воображал, будто меня хватает акула. Я читал молитвы, опять закрывал глаза; ничто не помогало.

«Капитан боялся, что мой крик услышат на фрегате. Он прислал мне стакан рома; я выпил, и это успокоило меня; я, наконец, заснул крепким сном, а когда проснулся, наша шкуна шла на полных парусах, посреди еще сотни других судов. Военный фрегат, который отправился конвоировать их, не переставая выбрасывал сигналы и то и дело давал пушечные выстрелы; это была величавая картина, от которой билось сердце; главное же мы шли к родной Англии.

Я чувствовал такой прилив счастья, что, кажется, решился бы снова рискнуть попасться в челюсти акулы, только бы иметь право надеяться снова вернуться на родину, в Ньюкестл, и увидаться с моей бедной матушкой».

– Кажется, ваше чудесное избавление от смерти принесло вам мало пользы, Риди, – заметила миссис Сигрев, – вы слишком скоро забыли о смертельной опасности.

– Нет, право, нет, миссис Сигрев, – ответил старик. – Только первый взгляд на суда, шедшие к Англии, вызвал во мне такое впечатление. Скажу по совести, что я стал лучше, серьезнее, чем был. Я и теперь достаточно дурной и грешный человек, но с той минуты немного исправился.

«На палубе был отличный старик, второй помощник капитана, шотландец; он много и серьезно говорил мне о моем удивительном избавлении от смерти и первый стал читать со мной Библию, давая хорошие объяснения. И я полюбил эту святую книгу.

Во время нашего плавания я хорошо исполнял свои обязанности, и капитан был мной доволен. Второму помощнику я рассказал всю историю моей жизни, и он доказал мне, как безумно я поступил, бежав от моей матери и не пожелав воспользоваться поддержкой м-ра Мастермэна. Я чувствовал его правоту, и мне еще больше прежнего хотелось кинуться матушке на шею и попросить у нее прощения.

Наша шкуна шла в Гласго; мы расстались с остальной флотилией судов и счастливо пришли в порт.

Капитан отвел меня к владельцам шкуны, и те заплатили мне пятнадцать гиней за мою работу во время обратного рейса судна. Получив деньги, я тотчас же отправился в Ньюкестл, взяв наружное место в дилижансе. По дороге я разговорился с господином, сидевшим рядом со мною. Он скоро сказал, что постоянно живет в Ньюкестле, и я прежде всего спросил его, жив ли еще кораблестроитель Мастермэн. Ответ был, что он умер за три месяца перед тем.

– Кому же он оставил свои деньги? – спросил я. – Ведь он был очень богатый и несемейный человек.

– У него не было родных, – ответил мой сосед, – и он завещал все свое состояние на постройку больницы и приютов для бедных. В последнее время он вел дело в компании с одним лицом, и это лицо получило от него корабельную мастерскую и все запасы материала, так как он не знал, кому оставить их. Я знаю наверное, что он хотел усыновить одного мальчика, по фамилии Риди, но этот мальчишка бежал, поступил на судно, и с тех пор никто никогда о нем не слышал. Полагаем, что он погиб. Глупый малый! Он мог бы сделаться богачом.

– Очень глупый, – согласился я.

– Да, но он повредил не одному себе; его бедная мать обожала его; и узнав, что он пропал, стала таять и…

– Неужели она умерла? – вскрикнул я, схватив его за руку.

– Да, – ответил он, с изумлением глядя на меня, – она умерла в прошлом году от разрыва сердца.

«Я откинулся на вещи, лежащие позади нас, и, конечно, свалился бы на землю, если бы мой сосед не поддержал меня. Он крикнул кучеру, чтобы тот остановил лошадей; меня отнесли в карету; к счастью, внутри дилижанса не было никого. И когда экипаж снова покатился, я заплакал так, точно мое сердце разрывалось».

Риди до того взволновался, что Сигрев предложил ему на время прервать рассказ.

– Благодарю вас, сэр, – ответил старик. – Да, так будет лучше, потому что даже теперь мои старые глаза тускнеют от слез. Ужасно думать о том, что своими глупыми поступками я ускорил смерть моей дорогой матери; но так случилось; мастер Уильям, и я говорю вам все, чтобы мои слова послужили вам на пользу. Но пора спать. Да благословит вас всех Господь. Покойной ночи.