Франк Тилье
Переломы
8
Ночь. В квартире Алисы все спокойно. Доротея Дехане в темноте тихо крадется к ванной и забирает блузку. Ее сестра наверняка спит в спальне глубоким сном.
Она осторожно проводит по эмали губкой, чтобы стереть все следы крови. Ну вот, как новенькая…
Она выходит из квартиры на четвертом этаже и, сжав зубы, прикрывает за собой дверь.
– Алиса?
Доротея оборачивается. Она совсем забыла про этого дебильного соседа.
– Да… Не ори так, мать твою…
– Что ты тут делаешь в такое время?
– А ты? Шел бы лучше к себе, чем людей караулить.
– Угу… Точно, без очков ты милашка. Если хочешь, моя дверь открыта.
– После дождичка в четверг!
На первом этаже Доротея надевает туфли на каблуке и обматывает шею сиреневым шарфом, а потом уходит в темноту, держа в руке пластиковый пакет с блузкой и грязным полотенцем. Спустился густой туман. Очень сыро. Доротея садится в машину и трогается с места. Она не сразу зажигает фары, выезжает на шоссе А16 и сворачивает на Вимрё, километрах в десяти к северу от Булонь-сюр-Мер. Ей совсем не нравится водить, особенно ночью. По петляющему шоссе она добирается до узкой песчаной дороги, ведущей к прибрежным дюнам в Слаке. Богом забытое место, конец света, именно то, что ей надо.
Молодая женщина выключает мотор, выходит и берет из багажника канистру с бензином. Она чувствует, как стынут пальцы. Холод пощипывает щеки.
По мокрому песку она уходит в темноту, в сторону дюны. Под подошвами хрустят раздавленные ракушки. Она забирается на дюну, спускается к берегу. Чуть дальше море выводит свою странную мелодию. Доротея останавливается, сгибается, упершись руками в колени, немного приходит в себя. Последнее время она почти не выходила из дому… малейшее усилие дается ей с трудом. Наконец она бросает пакет на землю.
Выливает на него полканистры бензина, щелкает зажигалкой и поджигает. Тихий треск нарушает тишину. Ясно проступают очертания берега. Глаза молодой женщины блестят, как две перламутровые жемчужинки. Ткань очень быстро сгорает, скоро от нее остаются только хлопья пепла, кружащиеся на ветру.
Она закрывает глаза и с облегчением переводит дух, изо рта вырывается облачко пара. Закуривает, и нервы тут же отпускает. Больше нет никакой блузки, никаких следов крови в ванной. Алиса, как обычно, проснется с ощущением, что видела страшный сон.
Не сводя глаз с черных волн, еле различимых в тумане, Доротея докуривает сигарету. Ее сестра всегда любила море, его простор. Конечно, она видела в нем самое живое воплощение свободы. Свобода… Прекрасная иллюзия.
Затушив сигарету, Доротея возвращается к машине, поливает водой из бутылочки подошвы, чтобы смыть песок. Потом кладет зажигалку в кармашек под сиденьем, сует в рот мятную жевательную резинку и трогается с места… как будто ничего не произошло.
9
Утром в четверг доктор Люк Грэхем встает, натягивает халат, спускается по лестнице, выходит на террасу, на которую намело песок с дюн, и берет сигарету. Он получает удовольствие только от первой сигареты. Люк кашляет и трет губы. Он похож на прирожденного курильщика, тогда как на самом деле он всего четыре года как начал курить.
Он бессознательно обводит пальцами края доходящей ему до колена овальной пепельницы на ножке. Потом, опомнившись, запахивает халат и поднимает глаза к морю. В глаза ему бросается белый парус яхты, идущей вдоль берега. Не отводя от него взгляда, в оцепенении, он толкает стеклянную дверь. Ее больше нельзя запереть на ключ, он так и не исправил замок. А надо бы, с учетом того, что случилось позавчера.
В доме мало мебели, убранство самое что ни на есть простое. Люк никогда не отличался богатым воображением. Без сомнения, это семейная черта, унаследованная от отца-психиатра и матери-врача. Он включает радио, там как раз передают новости. Потом он берет с низкого столика мобильный телефон. Пришло какое-то сообщение…
Алиса… Наконец-то Алиса ему позвонила. Он внимательно слушает сообщение.
Черная дыра… Два дня после эксперимента со стимуляцией, и ни малейших воспоминаний. Это радует Люка. Тест, проведенный в Исследовательском центре, сработал. Ему наконец удалось найти пусковой механизм, одну из последних деталей головоломки под названием «Алиса Дехане».
Люк бежит одеваться – темно-синяя рубашка, черные фланелевые брюки, мокасины, – а потом бросается к машине.
Ему предстоит выехать на шоссе и, как обычно, влиться в поток спешащих на работу людей, проехать мимо фламандских ферм с красными крышами, мимо иммигрантов, идущих пешком вдоль лесопосадок в направлении Дюнкерка, потом Кале… Эта дорога, больные, долгие дни на работе изматывают его морально, но ему нравится естественный снотворный эффект усталости.
Люк вздыхает: снова пробка. Он открывает бардачок, где в хронологическом порядке размещены шестьдесят две маленькие кассеты. Весь курс психотерапии Алисы Дехане. Он берет запись, сделанную в октябре 2006 года, во время одного из первых сеансов, и вставляет ее в свою «особую автомагнитолу»: диктофон, встроенный в пластиковую панель под кнопками обогрева. Доморощенное устройство, вполне пригодное для того, чтобы не прерывать работу даже за рулем.
Кассета номер шесть. В салоне звучит спокойный голос Алисы:
– Мне шесть лет… Мы с Доротеей играем под кроватью… Моя сестра переставляет человечков из пластилина. Она слышит шум на лестнице. Мы знаем, что это поднимается папа, потому что мама никогда не наступает на десятую ступеньку, где сдвинулась доска, – папа должен ее починить, но никак не починит. Услышав шаги, Доротея оставляет игрушку, выползает из-под кровати и убегает.
– Вы сердитесь, что она оставила вас одну?
– Да. Она вечно оставляет меня одну по вечерам. Ей повезло, у нее своя комната. Я кладу ее пластилин в жестяную коробку и вылезаю на середину комнаты.
– Это спальня ваших родителей?
– Да. Там нет игрушек, но много зеркал, фарфоровых кукол с грустными лицами и всяких взрослых вещей: щетки для волос, книжки без картинок, брюки, красивые мамины платья, распятие над кроватью, газеты, папины научные журналы…
– А потом?
– Я забираюсь под толстую пуховую перину на папиной и маминой кровати. И изо всех сил тру обеими руками папину сторону.
– Зачем?
– Потому что папе это очень нравится. Ему часто бывает холодно, надо согреть кровать. Когда он приходит, он напевает песенку, которую я люблю, про кокосовые орехи. Мы поем вместе. Потом папа ложится и просит, чтобы я помассировала ему ноги и при этом молилась Боженьке…
– А вам это нравится? Делать массаж, молиться?
– Нет… Мне ужасно не нравится, но он повышает голос, и я слушаюсь. К счастью, потом папа целует меня в лоб, и я могу ложиться спать. Моя кровать там, рядом.
– Где это – рядом?
– Не знаю. В метре, в двух. У стены.
– Вы всегда спали в комнате с родителями?
– Я не помню, чтобы спала где-то еще до несчастного случая с мамой. После этого у меня появилась своя комната, как у Доротеи. Мне было десять лет…
– Продолжайте… Вам шесть лет, вы ложитесь в свою кроватку…
– Мама укутывает меня одеялом. Мама как пантера, я никогда не слышу, как она приходит. Мне бы так хотелось, чтобы она мне рассказала какую-нибудь историю, но она устала. Она вечно устает. Ну а потом… потом звук выключателя, а потом…
– Потом?
– Я больше не помню. Все всегда кончалось выключателем…
– Это было похоже на черную дыру?
– Да. Черная дыра. Чернильный пузырь… Думаю, что все началось именно в это время.
Щелчок диктофона. Люк, еще под впечатлением от последних слов Алисы, подъезжает к больнице. Дорога до Клинического центра в Лилле заняла у него почти час. Напротив центра, на небольшой площадке, расположены здание морга, Институт судебной медицины и тюремная больница. Чуть далее – клиника Салангро, где он регулярно дежурит по ночам. Люк ставит машину перед клиникой Фрейра – массивным трехэтажным зданием из бетона. Больница – это совершенно особый мир. Там на тебя смотрят застывшие глаза шизофреников, там ты погружаешься в бред параноиков и людей с искалеченной психикой, успокаиваешь и натягиваешь на них смирительные рубашки. Там ты каждый день и каждый час осознаешь, насколько сложен человеческий мозг.
Неделя за неделей – всегда одно и то же. Повесить пальто на вешалку, надеть халат, просмотреть график посещений на день, спуститься в кафе, а потом, если будет время, привести в порядок бумаги. Кабинет Люка очень функционален, там чисто, нет никаких фотографий, стоит компьютер, аккуратно сложены истории болезни, ручки на столе. Кроме того, имеется телевизор с DVD-плеером и закрытый книжный шкаф, приспособленный для хранения кое-какой одежды и туалетных принадлежностей.
Но на сей раз времени нет ни на бумаги, ни на почту, ни на звонок Алисе Дехане. Не успел Люк сорвать листок с календаря – четверг, 11 октября 2007 года, – как к нему заглядывает Жером Каплан, интерн второго года.
– Тебе придется спуститься. К нам поступил больной из Салангро. Позавчера его привезла Жюли Рокваль.
– Жюли?
– Да. Рискуем с ней сегодня повидаться.
Люк благодарит его улыбкой. Они выходят из кабинета и проходят перед комнатой, где уже ожидает пациентка двадцати трех лет. Пришла заранее… Она, как и Алиса, страдает фобией, относящейся к подтипу «кровь – укол – несчастный случай». Совершенно не переносит вида игл и крови. Падает в обморок по пять-десять раз в неделю и не может учиться. Люк подходит к ней, просит немного подождать, потом догоняет интерна. Он пытается не отставать от него, но из-за курения легкие уже не те. Спустившись на первый этаж, он толкает дверь палаты и на несколько секунд замирает.
На стуле сидит человек – он совершенно неподвижен, ноги широко расставлены, ступни приподняты сантиметров на пятьдесят над полом. Немигающие глаза. Густая борода и длинные вьющиеся темные волосы делают его похожим на распятого, словно снятого с креста две тысячи лет назад. Сколько он весит? Он так худ, что его тело теряется в складках одежды, и первое, о чем думает врач, – сколько же он весит?
Вернувшийся с дежурства в отделении скорой помощи Гримбер пожимает руку Люка Грэхема. Каплан стоит сзади.
– Ну и как ночка? – спрашивает Люк.
– Жарковато было. Я занял последние койки в кризисном центре. Две попытки самоубийства, один тип с ломкой, еще один так накачан нейролептиками, что сло́ва выговорить не может. Судя по всему, сбежал из центра лечения. Его привезли на «скорой» совершенно голым, но в меховой шубе. Этакий сурок-эксгибиционист.
– А этот?
Гримбер протягивает формуляр:
– Доставлен позавчера утром в отделение скорой помощи сотрудницей социальной службы.
– Жюли.
– Да, Рокваль… Найден на остановке школьного автобуса километрах в двадцати отсюда, в какой-то деревушке. Тоже совершенно голый, под толстым шерстяным одеялом. И неподвижен. Когда я говорю «неподвижен»…
Гримбер подходит к мужчине и меняет положение его руки, словно имеет дело с куклой.
– …это значит неподвижен.
– А соматические показатели?
– Имеются признаки пародонтоза. Деформация пальцев конечностей по типу барабанных палочек, явное истощение; его помыли и сделали внутривенные вливания. Отмечены также проблемы с кровообращением в ногах. Большие отеки, много воды, щиколотки в ужасном состоянии, кровеносные сосуды раздуты, как будто он целыми днями стоял. Результаты сканирования и МРТ в норме. Никаких абсцессов, опухолей, ран. Однако мне сказали, что на спине у него нашли кое-что любопытное.
Там и сям Люк видит кружки, лишенные волос. Он поворачивается к коллеге:
– Что ты думаешь?
– Похоже на ожоги, а?
– Не обязательно, кожный покров не нарушен. Локальная и полная потеря волос может происходить по разным причинам. Например, при сильном стрессе.
– Я имел в виду электрические ожоги. Сильные и неоднократные…
Люк трет подбородок. Его взгляд падает на татуировку в виде волчьей головы на икре больного.
– Это ты усадил его в такой позе?
– Нет. Он сам ее принимает, когда пытаешься его пошевелить. Но при этом он с воплем схватил меня за руку, у него еще достаточно сил, и он может реагировать, как дикий зверь, так что будь осторожен.
– Сохранение спонтанно принятой позы. Кататонический синдром с каталепсией?
– Я тоже так думаю. Как я уже сказал, он иногда двигает головой и кричит. Как будто хочет нам что-то сказать. Но взгляд и тело остаются неподвижными.
– Известно, кто он такой?
– Нет, ничего не известно.
Гримбер уходит. Люк прощается с ним и поворачивается к интерну:
– Сбегай ко мне в кабинет и принеси таблицу со шкалой Буша – Фрэнсиса, пройдемся по двадцати двум пунктам оценки, а потом покажем его Деникеру на втором этаже. Понаблюдаем его еще сутки, а потом попробуем тест с ривотрилом. Позови медсестру, заодно побреем и пострижем его, тогда будет проще.
Теперь Люк спешит в приемное отделение. Он ускоряет шаг. Пробежать по коридорам, подняться, спуститься, пересечь, встретить, поставить диагноз, подбодрить… Выложиться до конца, ощутить свою значимость в этом замкнутом мире, который безразличен большинству людей с улицы, о котором они даже не подозревают.
Приемный покой, место, где соприкасаются внешний и внутренний миры. Два, может быть, три типа с синеватыми мешками под глазами, в футболках, торчащих из-под коротких курток, болтаются там без определенной цели, но Люк даже не замечает их. Они – просто деталь интерьера.
Он входит в кабинет справа от входной двери. Жюли Рокваль только что пришла. Как всегда при встрече с ней, Люк чувствует, как у него сжимается сердце. Уж очень она похожа на его жену и внешностью, и манерой двигаться. А иногда и интонациями. Видеть ее – счастье и мука. Однако это необходимо. Рокваль – это проблеск надежды для больных, которые часто растеряны и не способны защитить себя.
– Здравствуйте, Жюли.
– Люк…
Она отвечает ему с неизменной улыбкой. Живые глаза, обостренная чувствительность – она, как и Анна, словно постоянно изучает окружающих. После смерти жены почти все женщины на свете кажутся ему похожими на нее.
Люк предлагает ей выпить кофе. Сегодня она предпочитает без кофеина. Люк выбирает самый крепкий вариант – ристретто.
– Мы посмотрели вашего человечка.
– Я знаю, потому и пришла. Ну и что? Какой диагноз?
– Подозреваем кататонию. А у вас есть какие-то новости? Что-то удалось узнать?
– Личность не установлена. Я поискала через административные учреждения – почту, мэрию, налоговую. Судя по всему, он не из Ильеса, да и вообще не из этих мест. Никто не видел, как он очутился на автобусной остановке. Просто загадка… Что будем делать? Свяжемся со службой криминалистического учета на предмет отпечатков пальцев?
Люк соглашается:
– Я этим займусь… Вы все сделали правильно.
Жюли благодарна за похвалу.
– Ну, я просто стараюсь работать как следует. А иногда немного выходить за рамки.
– Это правильно – выходить за рамки.
Люк выкидывает пустой пластиковый стаканчик и кладет руки в карманы халата.
– Завтра проведем тест с ривотрилом – этот препарат может временно снимать кататонические состояния. В норме он должен обрести способность говорить, мы сможем задавать ему вопросы. Разумеется, в том случае, если нам не помешает психическое заболевание, которое за всем этим скрывается. Либо мы имеем дело с расстройством психики, которое сравнимо с сильной простудой и быстро лечится, либо… мы упремся в стену.
Жюли тоже выбрасывает пластиковый стаканчик. Люк не может не наблюдать за ней. Он изучает каждый изгиб, каждую деталь ее фигуры. Повернувшись, она замечает его взгляд. В смущении начинает рыться в своей матерчатой сумке, нервно вынимает оттуда лимонную жевательную резинку и предлагает ее Люку. Тот отказывается.
– С нашей работой не так-то легко бросить курить, – доверительно говорит она, явно желая разрядить обстановку. – Мне кажется, что здесь, во Фрейра, курят все. Больные, интерны и, главное, психиатры.
– Мы все от чего-то зависимы. Зависимость – это в каком-то роде способ избавиться от своих призраков.
Они идут к приемному покою. Люк берет у секретарши бланк госпитализации и вынимает из нагрудного кармана шариковую ручку. Сосредоточившись на бланке, начинает его заполнять. Жюли подходит и дает ему фотографию больного.
– Я сфотографировала его в «скорой». Если хотите, можете приколоть сверху. Ведь у месье Икс должно быть лицо. Мы так делали в Бетюне, в детском отделении. Конечно, надо будет снять еще раз, когда вы его пострижете и побреете, но пока…
Люк берет фотографию.
– Я тоже фотографирую своих больных, из частной практики… Конечно, если они дают согласие. А вы работали с детьми?
– Мне всегда нравилось общаться с ними. И потом, все дети изначально невинны, они не могут влиять на то, что с ними случается.
– А почему переключились на взрослых?
Жюли стискивает сумочку:
– После беременности… неудачной…
– Простите.
– Это все в прошлом.
Молчание. Жюли, не находя новой темы для разговора, бросает взгляд на свои коротко подстриженные, покрытые лаком ногти. Или ей нечего сказать, или она просто боится того, что могла бы произнести. Вдохновение так и не приходит, и она снова возвращается к больному:
– Скажите, а вы у него не заметили никаких особенных ран?
– На первый взгляд нет. А что?
– Есть кое-что странное. Пойдемте к моей машине, это займет пару минут.
Она идет к автоматической двери развернув плечи, чуть прогнув спину. Люк кладет бланк госпитализации на стойку и следует за ней. Господи, эта ее походка, эта манера ставить одну ногу перед другой… она словно разрезает воздух. Люк сжимает зубы: вот почему он не любит встречаться с ней – он не хочет того, что в такой ситуации может почувствовать только мужчина. Влечение…
Прохладный воздух ударяет в лицо, его тело нуждается в кислороде, а мозг требует сигарету. Пока Жюли открывает багажник, он пользуется моментом, чтобы закурить «Кэмел».
– Не стоит курить при мне, доктор. Я пытаюсь бросить.
Люк резким движением вынимает изо рта сигарету, гасит ее между пальцами и сует в карман.
– Ох, прошу прощения.
Она милостиво улыбается:
– Я это сказала смеха ради. Все равно чувствую, что вот-вот сдамся. По-другому не получится.
Она нагибается и вынимает из багажника одеяло, упакованное в большой пластиковый пакет.
– Я это забрала из Салангро; на автобусной остановке он был им прикрыт.
Люк спокойно смотрит на собеседницу. Он трет предплечья, борясь с утренней прохладой.
– И что?
Сотрудница социальной службы аккуратно разворачивает песочного цвета одеяло с тонкими голубыми полосками. Заметив на шерсти многочисленные темные пятна, психиатр хмурит брови.
– Земля?
– По-моему, кровь. Земля бы так не въелась.
Она поворачивает одеяло, чтобы показать ему другие пятна. Люк рассматривает их вблизи.
– Но цвет не похож на кровь. Слишком темный.
– Может быть, на свежем воздухе произошла какая-то реакция. Кровь свернулась или что-то в этом роде.
– Но даже в этом случае кровь не становится такой черной.
Жюли тоже растирает руки, чтобы согреться, – этим утром воздух очень сухой, колючий. У Люка была привычка: когда Анна дрожала от холода, он подсовывал руку ей под затылок и нежно массировал позвоночник.
Жюли аккуратно сворачивает одеяло и закрывает багажник.
– Отнесу в лабораторию и попрошу провести анализ на группу крови.
– Пустая трата времени. Это не…
– Не кровь, понимаю. Но мы хотя бы убедимся в этом. У вашего кататоника нулевая группа, резус положительный.
– Да, самая распространенная. Ну хорошо… Предположим, чтобы доставить вам удовольствие, что это именно кровь. И если окажется, что она той же группы, что тогда?
– Не знаю. Анализ на ДНК?
Люк пожимает плечами:
– И что он вам даст, если не считать траты сил и преодоления всяческих административных сложностей? А если кровь другой группы, что это вам даст?
– Это позволит начать судебное расследование.
Люк качает головой. В этой женщине столько ума, столько пылкости, но она слишком спешит.
– Не надо замахиваться на что-то грандиозное, не так сразу, все эти новые методы хороши, только чтобы деньги тратить.
– А, так вы приверженец старой школы?
– Прежде всего надо снять отпечатки пальцев. Я вам уже сказал, меньше чем через сутки мы проведем тест с ривотрилом. Может быть, больной сможет рассказать нам, что случилось с ним за последние часы. А также объяснит происхождение пятен, которые так вас волнуют.
Жюли снова улыбается, на ее щеках появляются ямочки, она невероятно привлекательна.
– А это что, какой-то волшебный препарат?
– Он произвел настоящую революцию.
Она опирается на багажник и размышляет.
– Хорошо, я подожду. Но эта история занимает меня все больше и больше. Потому что, помимо того, что этот больной неподвижен, у него в глазах страх. Как будто… ну, не знаю… он увидел что-то ужасное, такое страшное, что застыл. Такое возможно?
– В кино – да, а в психиатрии – нет.
– Он сжал мою руку, как будто… просил о помощи…
– Или, скорее, это был кататонический рефлекс.
– Как по-вашему, он мог добраться в таком состоянии до автобусной остановки?
– Кататония редко поражает человека внезапно, ее можно сравнить с оболочкой из бетона: представьте, что он на вас льется и постепенно застывает, пока не затвердеет полностью. Прошло несколько недель, и больной уже не владел своим телом, не понимал, как выглядит. Может быть, он вышел из дому со своим одеялом, не имея никакой определенной цели, присел на автобусной остановке, а потом наступила неподвижность. Чаще всего за кататонией скрывается шизофрения или психическая травма. Нам предстоит это выяснить.
Она согласно кивает, потом идет к передней дверце машины. Люк смотрит на ее затылок, на мягкие волны волос, спадающие на плечи. Анна недалеко, она парит где-то в воздухе, как легкий дух. Доктору так хотелось бы оказаться сейчас где-нибудь в другом месте и думать лишь о работе, изнемогая под тяжестью проблем психических патологий.
Жюли садится за руль и опускает стекло.
– До скорого, доктор. И держите меня в курсе, если до завтра что-то узнаете, хорошо?
– Да, конечно.
Поколебавшись, она говорит:
– Послушайте, сегодня мне повезло, и в полдень я успею пообедать в медицинском общежитии в Салангро. Спагетти болоньезе, знаете, с таким рыжим соусом… лучшее блюдо за неделю. Если вас это привлекает…
Люк чувствует, как что-то сжимается у него в груди. Он умирает от желания.
– Увы! У меня страшно много работы. Меня недавно назначили судебным экспертом по психиатрии в Лилле – там произошло убийство. И потом… суд через три недели, а мне надо просмотреть столько статистики, столько видеоматериалов, все протоколы и еще…
– Да ладно. Я все понимаю, вы просто не любите рыжий соус.
Жюли поднимает стекло, и машина медленно выезжает с парковки. Люк смотрит вслед, пока она не скрывается из виду.
Анна…
Углубившись в воспоминания, психиатр идет к мрачному зданию, основному месту своей работы. Открывается раздвижная дверь, и мимо него быстро проходит какой-то человек в низко надвинутой на глаза красной кепке и куртке с поднятым воротником.
Сбитый с толку Люк останавливается перед входом. Он видит, как человек удаляется быстрыми шагами, а миновав въезд на парковку, бросается бежать. Психиатр вбегает в приемное отделение. Сотрудницы болтают в углу. Люк ударяет кулаком по деревянной стойке:
– Эй!
Одна из сотрудниц с улыбкой подходит к нему:
– Да, доктор?
– Только что отсюда выбежал человек в верхней одежде. Вы ничего не видели?
– Нет. Ничего.
Короткая пауза. Девушка с недоумением смотрит на собеседника:
– Что-то еще?
– Нет, спасибо.
Психиатр стоит неподвижно, еще не понимая, почему он вдруг так разволновался. Он вынимает из кармана сигарету, нюхает ее и решает снова выйти на улицу, чтобы наконец закурить. Черт побери, если от работы в психушке сам становишься параноиком, куда же катится мир? Он успевает сделать только три затяжки, а потом сигарета падает на землю, а сам он снова входит в приемное.
Люк обшаривает глазами стойку. Кровь мгновенно приливает к щекам.
– Лоранс! Простите…
Регистраторша, не скрывая легкого раздражения, отставляет чашку с кофе.
– Да?
– Бланк госпитализации… Я только что заполнял его, куда он делся?
Она пожимает плечами, отходит, чтобы спросить у подружек, возвращается:
– Никто его не трогал.
– Вы уверены?
– На сто процентов.
Вконец заинтригованный, Люк идет в палату к своему больному. Прислонившись к стене, засунув руки в карманы, он несколько мгновений смотрит на него.
– Кому могло понадобиться украсть бланк твоей госпитализации? Что про тебя хотят узнать? Кто же ты такой?
