Евгений Баранов
О падении дома Романовых

– Как на ваше мнение: благополучно будет мое царство или неблагополучно?

А Иван Кронштадтский был человек такой: глянет кому в глаза и уж знает, какая его судьба будет. И вот как задал Николай ему вопрос, он сразу не ответил, а жмется: обмануть не хочет, а правду боязно сказать… А Николай говорит:

– Вы, отец Иван Кронштадтский, не скрывайте правду. Ничего плохого вам от меня не будет за это.

Иван и сказал:

– Ваше царство – одно кроволитие.

А Николай поверил – не поверил, неизвестно, а только сказал:

– Это мы увидим.

И как ушел Иван Кронштадтский, приказал не допускать его во дворец. Не понравились, конечно, Ивановы слова, заскребли мало-мало за сердце…

А только царствует себе благополучно – ничего плохого нет и никакого кроволития не происходит. Не происходит и не происходит… А тут коронация… И как она была, на Ходынке на гуляньи тысячи народу повалило. Он из Кремля едет на Ходынку народу показаться, а навстречу везут задавленных – все в крови, где рука мотается, где голова…

– Это что такое? – спрашивает. – Это откуда?

А ему говорят:

– На Ходынке народ подавили.

Он сейчас назад в Кремль. Сейчас стал дознаваться, отчего это случилось и кто этому виноват? А кто же тут был виноват, окромя родного дядюшки, Сергея Александровича? Ему Власовский, обер-полицмейстер, еще за две недели говорил:

– Надо больше войска для порядка.

А он такая гордыня был: чтобы он кого-нибудь послушался? Никогда такого дела не было. Умней себя никого не признавал.

– У меня, говорит, и без войска порядок будет.

Ну, «будет» – пусть будет. С царским дядей не поспоришь! А «порядок» этот – на Ваганьково кладбище три дня возили с Ходынки тела, фур по ста за раз… Вот какой его «порядок». А во всем виноватым поставил Власовского. И дал царь увольнение Власовскому – вон со службы… Ну, и Сергею Александровичу не прошла даром Ходынка: в японскую войну припомнили.

Тут – одеяльное дело, с него и почин пошел. Тоща Савва Морозов три тысячи одеял пожертвовал раненым солдатам, а Сергей Александрович эти одеяла на Сухаревке продал. Понятно, не сам продал, а были у него такие сударики.

Вот Морозов слышит: толкуют, будто его одеяла на Сухаревке продаются, а ему не верится. Вот он взял и пошел посмотреть: правда ли это? Вот приходит, смотрит – и верно: которые он одеяла пожертвовал – идут в продажу.

И тогда эта самая история не только по Москве – по всей России известна стала. Ну вот и припомнили тогда ему и Ходынку. Тут одеяла, а тут еще Ходынка на прибавку пошла – одно к одному.

– Ему, говорят, неймется. Опять за старое взялся!

И бросили в него бомбу. И разорвало его, всего разнесло: где рука, где нога… Голову два дня искали, насилу нашли – на крышу забросило…

Вот какое ублаготворение ему сделали! Он думал: «Я – царский дядя!..» А тут нашлись такие – не посмотрели на это.

Ну, и Николаю тоже с Ходынки пошло… То все ничего, все благополучно, а то, как кончилась коронация, стало все хуже и хуже – нескладица такая пошла. Ну, хоть и не настоящая революция, а все же было кроволитие большое… И после этой первой революции все стали говорить:

– Добром не кончится.

А как стали мы воевать с немцами, народ прямо говорил:

– Не одолеть нам Германию ни за что. Ежели, говорит, Японию не одолели, где уж с Германией справиться?

Ну, так и было. Какая война, ежели измена на измене? В японскую войну русскую кровь за золото продавали, а тут еще больше продавали. Солдаты и отказались воевать.

– Мы, говорят, бьемся, кровь проливаем, а нас продают. Какая же это война?

И верно, что продавали… Все в один голос говорили: «измена». Измена, и никакого порядка не было. Николай какой стал? Не он царь, а Распутин да царица. Вдвоем они всем распоряжались и на сторону Германии играли. А Николай совсем пропавший стал, и ни к чему у него охоты не было, только пил и пил… Вот говорят, будто ему было сделано, что он пил. А какое «сделано»? По отцу пошел: отец пил, а он еще больше. Он пьет и пьет, а этот бродяга Распутин да царица мухлюют вдвоем. И все знали про это… И не стало терпения, убили Распутина.