Евгений Владимирович Кузнецов
Жизнь, Живи!
Слеза словно чья-то, раз капнутая на лист бумаги, век не просыхает. Сладкая или горькая. И можно взять её, как бусинку, пальцами… и покатать в ладони… и унести… и держать при себе…
И сколь же был счастлив – явно ощущал я при таком чтении – тот, кто источал себя на бумагу!.. Недаром же он совершил это так откровенно, старательно, благолепно!..
Нет, конечно, нет на белом свете более счастливого – и, значит, более важного поприща: запечатлеть на бумаге своё чувство и мысль.
Так отдаться же самому важному – целиком!
Не в укромных строчках – а в распахнутых страницах.
И если уж я ощущаю, что письмо – самоё важное дело в мире, ничего другое я попросту делать не могу.
–– Ведь первое дело в жизни это вдохнуть.
–– "И выдохнуть".
Я бросил профессию, а с нею – диплом, и конечно – тот город…
…Я всегда и везде – я.
В лесу с грибами и в автобусе на шоссе дальнем со мною записная книжка.
И мне бы только… Ну, чего ещё?! – Чтобы никого не было рядом…
То есть – комнату бы, комнатку, комнатуху. Пусть даже, как теперь, в "коридорке". Такая тогда подвернулась случайно: друг-то один, юрист, подался сразу не в «уголовники», как я, а в «хозяйственники".
А работать – лишь заради куска хлеба. И конечно же, там, где можно писать. – Поначалу – сторожем! – Это уж я подсмотрел у новых друзей.
С тех пор зато я словно праща. Неисточимо заряжённая… беспрерывно вращается… неумолимо мечет…
И может ли кто её остановить?
В поиске и говорении самого важного.
Ведь в этом – в делании главного, – смотрю и вижу, вокруг – целина.
–– Я там, где никого нет!
На самую тонкую мудрость времени и на самые дерзкие фантазии прогресса у меня всего-навсего, для начала, один, но неуемный вопрос:
–– А почему я стану… счастливее?
А что, разве не такую цель ставили перед собою все и всяческие мудрецы и учёные?!.. Тогда – какую?!.. И, главное, кто – кто они, в таком случае, эти знающие и мудрые?!..
Но Отдавание – вот уж подлинно – неопознанное! – так и прёт из человечества. Во всём, смотрю, ныне придуманы конкурсы и премии.
–– Но нет же премии в области счастья!
–– «Каждый отдает своё.»
Я иду туда, где никого нет и не было.
Механизмы изощрённые все и уже те гуманоиды, и уже те нано-технологии – освободить человека от труда?..
–– Но освободить… для чего?!..
–– "Здесь. Лишь бы".
Да, нынче вокруг именно пустыня.
Один ум, ну, освободит миллионы голов и рук, но – для какого, для какого именно занятия?!..
Без ответа на этот вопрос – разве достижение мысли есть достижение?!.. Есть? – Тогда – чьё? Каких сил?..
…Чувствую, между прочим, я виновато ещё и некую ревность… от моего прошлого: в прежние места жительства не захожу, к давнишнему другу не заглядываю, моих прежних книг не перечитываю…
–– Не заземляться!
Теперь-то объяснима забота: как бы больше отдать!
Всё впереди – всегдашнее настроение и состояние.
(И у безнадёжного больного?.. И у ветхого старика?.. Знаю, ведь это же – так!..)
–– Не прерывать писание ни на минуту!
–– "Поиск".
Очередная дверь – она просто не видима за предыдущей.
Оказалось, каждая моя предыдущая книга есть лишь предисловие к моей будущей.
…Пятнышко на стекле – и вот мне Идея для усилия года на два.
Включил электрочайник.
"Чайник почему-то засипел…" Да! Так и нужно писать, если – действительно правдиво.
Но я могу теперь ещё правдивее.
Отдавание!.. Отдал за чайник деньги… Отдал, включая, калории… Отдала спираль, накалясь, энергию…
И как раз то, что, собственно, и происходит на самом деле.
–– Во Вселенной.
–– "Кричи. Кричи".
–– Во Вселенной!
–– "Отдал. Отдал".
Недаром же мне так всегда было сладко… а с недавнего-то времени так неприятно слово "вдруг". (Прости, Классик!..)
Что значит: "вдруг подумал, вдруг почувствовал"? – то есть: ни с того, ни с сего, что ли?!.. Но ведь это, по крайней мере, постыдно.
Слово "вдруг" нужно разоблачить, рассекретить.
Вдруг – значит не из меня, а из – откуда-то.
Вдруг – значит вовсе не неожиданное, а – как раз ожидаемое восприятие и признание буквально рядом с собою чего-то другого…
–– Которое мне диктует-то!
А я, по сути, повторяю, подчиняюсь.
То есть то "вдруг" есть реальность. И – такая же подлинная.
–– Невольное подслушивание и…
–– "Послушание".
Вот: и смогу ли я написать роман-то?..
Сейчас узнаю!
Старуха внучку когда-то вырастила: от соски до школы "сидела" с ней, кормила, обстирывала, оберегала; а она проучилась год в вузе, явилась на каникулы – и не зашла к ней!..
Почему-то, почему-то… (Знаю случай этот со слов.)
Старуха та давно померла, а для меня – будто она всё есть и есть: так-то она тогда зашлась, глядя на пустую улицу, так-то она потом кряхтела, шатаясь весь день по пустому дому, так-то проглядела не моргнув насквозь целую ночь…
И будто я сижу в темноте возле её кровати, будто слушаю её, опять и опять, безнадёжные, что-то понявшие, вздохи…
Думать не думала, что уж тут думать, – а что ей грезилось? – Какие наволочки, какие фантики, какие облака, какие стрекозы?..
Ведь она к утру тогда станет, если встанет, совсем другим человеком!
А пока вот, впотьмах, стонет, поёт, скулит…
Слёзы у меня?.. Значит, не остановлюсь.
…Один я когда дома – иногда приговариваю вполголоса:
–– Сейчас будем с тобой чай заваривать.
–– "Образ".
Да, вижу… Всецело ощущаю.
Зыбкое – но рядом. Всегда рядом, но – зыбкое…
И даже странно: почему не горюю?..
Я счастлив… Я – счастлив… Не могу, впрочем, так выразиться и повторять.
Ибо пишу и пишу опять новое.
Отдаю и отдаю.
Что я счастлив, это само собою разумеется.
Комната моя, в "коридорке", всех очаровывает. Центр города областного (и начало века двадцать первого) – а барак кирпичный двухэтажный с обитыми стенами и под дырявым шифером; и по соседству с такими же ещё и деревянными. Комната огромная, высоченная, угловая, с двумя большущими окнами, на две стороны, во двор на тенистые липы – а туалет в противоположном, за сколько-то много шагов, в другом конце коридора. По одной стене книги до потолка, иконы, стол с тумбой и ящиками – а за стеной этой (дощатой, проверено, и оштукатуренной) вой кранов и стиральных машин. На столе широком – бумага чистая белая, авторучка на ней ожидающая, лампа, их осеняющая… А за дверью гулкие крики и матерные шаги… В противоположном же углу всего этого пространства – чёрные промёрзшие обои…
Пришедший пишущий – сразу, вижу, взирает на мой письменный стол: истинно со страхом.
При гостях я ощущаю себя слегка смущённым назидателем.
Невольно понимаю:
–– Я сам эту комнату очаровал!
Едва въехав, сколько-то этому лет, провёл через стену воду, установил раковину… купил электроплитку, так и не узнав никогда, которая же «комфорка» на общей кухне, по середине коридора, "моя"… обил толстым войлоком дверь изнутри…
Непишущие – сразу, слежу, вертят головой: а где же телевизор?.. И уже пять раз, считал, предлагал мне то один, то другой взять у него лишний "ящик". Сейчас, мол, и привезу. – Привезешь, дескать, – выброшу в окно!
Я, принуждая себя, иной раз должен высказываться:
–– Я сам себе телевизор!
То же ответил и Даше.
В начале нашей любви она заменяла часто слова смехом… который всегда содержательнее. (К счастью?.. К сожалению?..)
Лишь иногда как бы проговаривалась:
–– Как хорошо ты сказал!
Со временем осмелилась посоветовать… конечно же – купить новый диван.
Однажды я – при ней! – сказал то своё, моё, негромкое:
–– Сейчас будем с тобой кофе заваривать.
Она оглянулась на меня, как… на незнакомца.
Я, подхватив роль, подошёл к ней…
Никого в комнате – как и всегда, когда она приходит, – не было.
Поверила.
…Танец – это признание.
Что человек вообще более всего от себя и друг от друга ждёт и чего боле всего боится? – А признания.
Как-то она, танцуя, взяла мои ботинки… пальчиками… И успела к форточке раньше меня!.. Хорошо, была зима и снег: даже ночью ботинки – чёрные… Я со второго этажа по коридорам-лестницам на улицу бегал босой – телодвижения эти мои были тоже, собственно, некий танец!
Икону – от чуткой искренности – она подарила мне. Притом: иллюстрацию, с большого календаря настенного, наклеила на лист деревоплиты, в церкви осветила – всё сама.
И – намолённая (самая ценная) эта икона наверняка: всё моё время, которое – Время, я перед нею.
Утром, если очень рано, окликнет мягко:
–– Ты что там делаешь?
Я, голый и с авторучкой, отзываюсь корректно:
–– Я сейчас тебе расскажу подробно.
Она смеётся по-ночному.
Мне – всегда как мне.
Ей же комфорт такой бывает непривычен.
Уютно-темно и уютно-тепло – а за стенкой: магнитофон, крики, деревянный топот!..
–– Там дерутся!
–– Нет, пляшут.
–– На нас книги с полок не упадут?
–– Скоро они устанут.
Она долго смеялась.
Спать расхотелось…
Однажды, не так давно, взялась и всерьёз заботиться обо мне. Словно бы радуясь – находя, за что меня можно пристыдить.
За моё жильё.
И – слово за слово.
–– У меня всё есть!
Родители… Сёстры… Друзья… Ты!..
Но она об этом – раз за разом.
(Родители мои – те, из деревни, в этой комнате даже ни разу не бывали… Как ни странно… Разве странно?.. Сёстры если – не засиживаются… Не стыдятся же!..)
И друзья: тоже заводились на жилищную тему.
А главное… И единственное.
Как я пойду… просить?!..
Чего?.. У кого?.. Чего?!.. У кого?!..
Тем более – когда теперь на меня надвигается целый новый океан.
–– Отдавание!
И вместо записной книжки теперь у меня всегда со мной тетрадь.
После визита чьего-то я зачастую не могу уняться.
Инородные тени, оставшись, настырно ждут, чтоб я их вытурил!..
Я встаю против чёрного угла, куда на тумбочку пустую обычно кивают гости… Говорю – пусть соседи думают на радио…
–– Телевизоры все, даже самые продвинутые, имеют один и тот же дефект. Технический. И не только. Дядю какого-то на экране я вижу, а он меня с экрана – нет!.. Но ведь это ошибка! В устройстве телевизоров. И вообще – всего и всяческого социума и прогресса! Ибо ошибочно предполагается, что именно я должен смотреть на какого бы то ни было, а не он на меня.
–– На самом же деле, мир – ежели он, как говорят, и правда единый – устроен как раз наоборот. Пусть этот дядя и другие все смотрят на меня и слушают меня!..
–– Если я ещё захочу!..
–– Мир людей… состоит из множества самодостаточных миров… просто люди от них отказались… не ценя самоуважение…
–– Ошибочно, таким образом, изначально предполагается, что меня – меня! – вообще не нужно спрашивать, судя по данному устройству телевизора, кому из нас надлежит быть на экране, а кому – перед экраном!..
–– Ошибочно, в конце концов, считается, что в природе есть такие особи, которые, в отличие от большинства внешне им подобных, имеют исключительное некое право. Право решать. О другом. И за другого.
–– Но я никому такого права не давал!
–– А все ошибочно полагают, что я с чьим бы то ни было решением согласен!
–– Дело в том. И только в том. Что я-то лично – я-то лично вообще не имею потребности… ни малейшей потребности… кого бы то ни было лицезреть, да ещё и с почтением, на экране… и внимать ему… или чтобы меня кто бы то ни было видел… Ни малейшей, тем более, потребности отродясь не имею решать. Вообще решать. Хоть – что-то. Тем более – о ком-то! Тем более – за него самого!..
–– Нет решению человека о человеке!
И тут устало умолкаю.
–– Не решаю даже о себе, обо мне.
–– "Здесь. Решено".
Женщина спит.
Кто из нас – ждёт?..
Я с этой женщиной, потому что она – именно эта женщина.
Любовь это – уже. Это когда я уже люблю.
Любовь это когда не было прошлого. Когда вдруг оказалось, что в прошлом не было… настоящего.
Я не могу лгать.
Причем тут совесть?..
Если б я лгал (а я никогда не лгу), я б оскорблял не себя, не меня, и не того, кому лгу, а – некий здравый смысл. Здравый, потому что – очевидный, явный. Попросту – ощутимый.
Я не могу, не умею игнорировать… некое присутствие рядом и вокруг меня.
Нет, присутствие-то чьё-либо, может, ещё можно обмануть…
Но я не могу игнорировать своё, моё, личное присутствие! – В некоем пространстве. – Оно же – явное!..
Да, ощутимое.
Я словно бы – в каком-то, помимо воздуха, растворе.
И честным – разве можно хотеть или не хотеть быть?..
Я, окунутый в тот раствор, просто ощущаю: этот раствор – да, есть.
И я, наконец, честно заявляю – конечно же, самому себе, мне (однако, раз погружён-то, так зачем же вообще заявлять!..): я, прежде всего, – живой, а именно – человек, а именно, далее, мужчина, который признаёт: любовь это – уже!
У неё – у неё мелкие родинки: на спине возле подмышки…
Со стороны на меня, который – я, всегда, ощущаю, смотрит – кто-то, а я сам на себя, на меня, смотрю – изнутри.
Я пребываю в совести, как в некоем соку.
Она о себе не любит говорить и просит не спрашивать.
Только сама проговаривается:
–– Муж убегал на работу пораньше, потому что я его замучивала любовью.
Приятно слышать… Ей-богу, приятно
–– И потому же, наверно, возвращался домой попозднее.
Потом уже, само собой, мельком как бы поправилась: развелась с ним из-за его измены.
В самом деле: чего бы с нею, с такой, ещё надо?..
Кстати, что он?.. Где он?..
И чудится мне: всё знаю!..
Главное же, всё-таки – о ней.
Моя женщина – как бы выразить? – здоровая женщина. Женщина – и не скрывает, что она – именно женщина: всегда, во всем и нарочно!
Не скрывает и того, что знает, кто и в каком смысле её, да, рабы; и того, что желает, чтобы ей отдавались до предела, и того, что желает и сама так же отдаваться.
–– Скажи мне: "Я тебя люблю".
"Мне"!..
–– Слушай.
–– Слушаю.
–– В тебе есть то, за что женщину стоит любить. Требование, чтобы её любили.
Помолчала. Потом… засмеялась.
–– Ты про меня не напишешь?
Зачем ей в мой пот?..
Да и… разве я хочу отвечать?..
То-то и ценно – и даже драгоценно, что в первое время я не знал о ней, кто она и что она.
Оказывается – парикмахер.
Невероятная – по моему характеру и по моей стезе – для меня, казалось бы, связь!..
Всегда – на людях и всегда их, людей, к тому же – щупает… и любой может запросто потребовать от неё этого!..
А мне оно и нужно – головокружение.
В искренности-то.
Она – вне себя и живёт: любит дарить и любит подарки.
Я – в себе живу: что предлагаю моего – так моё отношение; и чем дорожу – так ко мне (который, притом, – во мне!) отношением.
–– Не напишешь?
Она боится меня от одного, пожалуй, удивления: что я никогда не был женат.
И опять тут чудится мне (чудится ли только?..): всё обо всех знаю.
Она рано развилась и, чуть из школы, выскочила замуж – чтобы без стеснения и без проволочек отдаваться и отдаваться!
Он, который – "её", женщину узнал впервые только после свадьбы и самозабвенно несколько лет только жену свою знал и знал!.. Потом же, семья семьей (она, ценя себя, и не замечала), сношался и сношался на стороне – лишь бы своё семя отдавать и отдавать!
Научились!..
Я однажды ночью у неё на кухне, в одних трусах, писал на салфетках – из её стаканчика с её холодильника, – пошел, в темноте, на цыпочках обратно в комнату – и столкнулся с нею…
–– Ой, как ты меня напугал!..
В каком-то пространстве живёт и она…
Порядок в её доме – как во сне и в любви: и подушки, и одежда на полу.
Раз случилось так, что носил я в моём кармане ключи от её квартиры – и была тяжесть в поле куртки: ощущение чужого.
Что бы она ни попросила, однако, привинтить-отвинтить – делаю мало что надёжно, но и с удовольствием. Между тем – всё то же в её доме ощущение: ощущение чужого.
Тут одна она – моя?..
Она тоже… что-то обо мне знает.
И мне – спокойно.
–– А что ты мне подаришь?
–– Я сам подарок.
Она смеётся – как смеются на что-то, прости господи, оригинальное.
(Безденежье в последнее время – постоянное, гневное… В обмен на что?.. Деньги – как растянутая резинка: думаешь, дай чуть-чуть отстригу…)
Ни родители мои, ни сёстры мои не ведают о ней у меня.
Сама она не просится с ними знакомиться.
И то: моя родня – совсем другая.
Однажды – думая о моей родне – я спросил её: кем она хотела бы, если б случилось такое, вновь родиться – мужчиной или…
–– Только женщиной!
После этого – даже нельзя вообразить её знакомой с моими родными.
Другой случай сравнения был ещё контрастнее.
Стояли мы вдвоём куда-то ехать – куда знала она.
Автобусы все – мимо.
–– Почему?
–– На этой остановке не останавливаются.
–– Как так?..
–– На следующей.
–– Что же мы стоим тут?!
–– Ты тут, и я тут.
–– Что же ты не сказала?
–– Ты мужчина!
–– Да я не знал… не мог знать…
–– Мужчина – ты. И ты должен всё знать. И всё решать.
Ну! – Разве можно её знакомить?!..
…Полутемно. На часах – сколько-то рано утра. Я – на девятом этаже, у окна. Подо мною – какие-то крыши, что ли, и деревья. Передо мною – река широкая, бледно-матовая, недвижная. За нею – тёмная, почти чёрная полоса далёкого леса. Но дальше и выше – уже самое настоящее голубое небо.
Торжество: восторг и ужас!
Яркая-яркая точка появилась над чёрной полосой!.. Сама по себе. Алая-алая… точка… уже чуть ниточка… в брызгах алых мелких лучиков…
Я – наверняка разумное существо, раз смотрю на это и вижу это.
Яркая нитка, уже ленточка, уже овальная… ярко-оранжевая… ярко-алая… всё растет вверх – быстро, зримо…
Неужели не впервые на белом свете такая красота?!..
Неужели – не в последний раз?!..
Шар уже целый, недоступно-яркий, родился сам по себе.
Он всплыл, кажется, из той далёкой темноты, и на мгновение грезится, что стоит лишь переплыть реку, добежать до того леса – и увидишь тот шар вблизи!..
Это и есть то самое Солнце? – На которое за всю жизнь не зажмурившись даже не глянуть…
И как оно зримо-быстро подымается вверх! Неужели ему, чтобы проплыть по голубому небу, потребуется целый летний день?!..
Но – отвожу глаза.
И грустно если немного – так разве только от скучной мысли: что в городе в этом в обширном нету более разумных существ – иначе бы они стояли сейчас по всем площадям и смотрели бы на сей Шар…
Любимая женщина – это моя одежда и моё тело в моей одежде, это мой дом и мой уют в моём доме. Это так – даже когда я просто хоть вижу её на улице издалека.
Между тем – забота постоянная становится всё навязчивее.
Утром у неё под душем:
–– Надо начать этот роман с полового акта!
–– "С описания, с описания".
Роман мой новый был словно уже написан, просто был – где-то… был написанный, но – не записанный…
Обычно у меня на листке в книжке два-три слова всего, но вот я сел за стол, коснулся авторучкой чистой бумаги – и ни весть откуда!..
–– Теперь-то весть.
–– "Жди".
Стопа набросков лежит существенно и призывно – пугая меня будущей радостью.
Однако…
Бумага бумагой, но – всё что-то не так.
Новая идея – неиспытанные и неумелые страсти.
Но сейчас – откровенно не стыдливые. Ведь идея моя – разумеется! – откровение для мира вообще.
И, знаю по себе, надо лишь сесть безоглядно.
Однако…
–– Что же ты не пишешь, Павел?..
Формула жизни – Отдавание: число некое, на которое весь Мир и всё в Мире делится строго и без остатка.
Прежде всего:
–– Человек на этом свете – побывать!
То есть: поведение всё его, поступки все объясняются, в конечном итоге, тем, что он, человек, дух его, в этом мире, на этом свете, в этой жизни, а именно – в видимой жизни, и конкретно – в этом теле, – побывать.
Буквально: где-то был, где-то будет.
Но понимает он это не осознанно, а – исподволь.
Пешеход ли идет любой, старик ли на лавочке во дворе сидит – смотрят они так, словно перебывают тягучее время в тундре или в пустыни и не видывали себе подобных, по крайней мере, год; пассажир ли входит в троллейбус – прочие все разом взирают на него, будто это им новый сокамерник или пациент.
Где-то был, где-то будет…
Ведь это же так!..
А здесь сейчас, теперь, пока – временно.
А временно и есть временно!
Как в гостях, как в поездке, как в отлучке; то есть где-то – вне!..
И так относятся в целом к факту своей жизни.
При объяснении поведения человека в первую очередь из этого и надо бы исходить.
В гостях и есть в гостях. – Не абсолютно серьёзно.
А разве не так?!..
–– Из этого надо исходить!
Странно… и даже как-то жутко, что об этом никогда никто… не писал…
А я?.. Уже, уже…
Итак. Я – всегда был
Просто с известного времени, "родившись" (в кавычках – так как родилось-то всего лишь тело), я гляжу на мир глазами существа, человека, которого, казалось бы, я вижу в зеркале.
И не важно: на этом свете я или на том.
В видимом мире или в невидимом.
Я же не жалею, что я – бываю во сне.
(Разве что, впрочем, жалею иногда, что – именно в этом сне!..)
Самое лютое и, одновременно, самое скрытное желание человека в этой жизни – замереть вдруг на месте и, сжав кулаки, заорать:
–– Да что же это такое!..
Я же помню тот миг в колыбели.
Словно бы я пробудился – в тот Миг – от думанья…
Не знающий – от людей – ни единого слова:
–– Куда же я попал?!..
Интонацию даже этого вопроса помню.
И ощущение возраста было: определённо, я взрослый… Или как выразиться? – Возраст – меня.
А теперь вспоминаю – впечатление явного биографического факта.
И – вещество тоски…
Что было со мною до этого реального факта?.. Что будет когда-нибудь после известного реального?..
Жизнь моя – которая – телесная! – воспринимается мною теперь не ландшафтом, а – тропинкой.
Ведь я тут, в видимом мире, всего-навсего – побывать…
И почему раньше у меня не было потребности об этом… да, написать?..
Итак, тот Миг – первый. А второй, третий?.. Я словно попал в кучу ярких, пестрых кружащихся серпантин.
Словно мне была сделана инъекция – для забвения себя, меня.
Мыли, кормили, окрикивали, шлепали…
–– Но никто в начале моей жизни не сказал мне о жизни самого главного!
Ни всё человечество даже.
Значит – все с инъекцией?..
Я жил – будто забыв название улицы, которая моя, будто среди улиц, которые – не мои.
Но исподволь-то я помнил!..
И – непрерывно, постоянно.
…Ребёнком, ещё едва встав на ноги, я, словно опять осознав себя, меня, понёс по жизни первую и первейшую обиду – Обиду… которую с годами и событиями нарастил и перепроверил… и теперь могу выразить одним словом:
–– Почему они решают за других?
Мыть не мыть, кормить не кормить, бить не бить, врать не врать… кого кормить?.. кого бить?..
–– Почему один решил, что он имеет право решать за другого?
И с детства – задумчивость во мне.
И – толчки со стороны.
Я уже с детства и по сию пору, чуть глянув случайному ребёнку в глаза, в первое же мгновение читаю в них совершенно ясное, точное и определенное вопрошение:
–– А ты… не тот, кто решает за других?..
Неужто на целой Планете не было и нету ни единого взрослого, понявшего детский взгляд?..
Ребёнок – он и не может без капризов, они у него есть выражение того недоумения и отчаянья: личность, ощутимо самостоятельная, – и вынужден, беспомощный, подчиняться.
А взрослые – подлинно дети, когда, строя из себя взрослых, даже говорят между собою о детях… при детях!..
Вслед за этой первой Обидой, и рядом с нею, быв её продолжением, жила и росла вторая жизненная обида – Обида:
–– Неужели они не ответят?!..
Взрослый ли на ребёнка, молодой ли на старика, мужчина ли на женщину – сильный ли любой на слабого любого – словом, решивший один за другого: почему все обидчики ведут себя так… будто они никогда не ответят?..
Ведь я же… ощущаю, что ответят.
Мало того! Хуже того!
Люди – не знающие, что они на этом свете – побывать, что они не имеют права один за другого и о другом решать и что они когда-нибудь ответят – люди… такие-то парализованные и слепые… обманывают друг друга… и даже при этом имеют вид, что им… удалось обмануть!..
Мне, первокласснику, тётка: мол, ты теперь большой и будешь работать всю жизнь.
–– У нас труд только по субботам!
И та – пошла пересказывать со смехом маме, бабушке, сёстрам.
А я-то: сказал ей так… нарочно.
Люди, значит, ещё и не знают, что я, ребёнок, о них все знаю!
Подросток-школьник, я, не вытерпев и не утерпев, выступал на собраниях в классе и дома перед домашними – выступал: ратуя, как помнится, о справедливости. – О чём же ещё горевать отроку!
Прямо же произнести, что во мне есть жалость, жалость к себе и ко всем, – это подростку, конечно, стыдно.
Обо мне – никто из людей на белом свете не знал и не знает.
Лишь однажды я доверился бумаге, почему-то – подражая классикам – ей: в сочинении домашнем на "свободную" тему; и учительница та, не деревенская, приезжая, – жива ли она? – перед классом дерзнула, оберегая "личную жизнь" мою, огласить из того сочинения лишь первое, по-школьному выражаясь, предложение – потому, может быть, одно-то его я и помню:
"Выйду я в поле широкое и посмотрю в даль светлую, где небо с землею сходится".
Где, вот бы, та тетрадь?..
Зато с тех пор зналось – мною как бы само собою зналось и помнилось: слово моё, если я за слово, – влиятельное!..
Слово моё – существенное и вещественное.
…Потом – любовь.
Первая-то.
И – открытие спасительное:
–– Я – одинок!
Навсегда.
Ведь я – боюсь!
Хотя бы подойти к ней, заговорить с нею. Вот если бы она сама подошла ко мне упрямо… Ведь моя любовь – такая!.. И никто на свете осведомлён даже о ней не имеет права!..
Ведь любовь моя – моя. И значит – мне. И – для меня. Только – мне и для меня.
Я и ныне полагаю, что это по-настоящему разумно.
Я тогда как бы между прочим знал, что потом – в жизни будет ещё какое-то "потом". Но в этом будущем "потом" будет – конечно! – и она.
Так что… пока ничего и не надо предпринимать.
Я же, любя, уже и сейчас где-то – там!..
В счастье. В безоглядном-то.
И я тот, кто – на самом деле.
Лишь теперь, спустя годы, спрошу:
–– А – кто и каков я есть?!..
Я тот, кто говорит правду – Правду.
По крайней мере.
Прежде всего – себе о себе, мне обо мне.
Если не так жить, то разве не пусто и не стыдно жить?.. И разве, в конце концов, не страшно?..
К сорока, сейчас, годам я только вот и понимаю, что лишь об этом и так… с самого детства мне надо было петь…
Только о том, что я – побывать.
С мига того и с детства того.
Почему в учебниках для первого класса нет ни звука о том: все на этом свете – побывать?!..
Неужто все-то рождались как-то иначе?.. Как можно полноценно и разумно жить, не ведая, что ты был всегда и будешь всегда?..
Весь Мир делится на видимый и невидимый. Воздуха не видно – но он же есть.
Как бы добры были все, и дети, и старики!..
–– А вы дальше этого света ничего не видите!
В армию пошёл, в универ на юрфак поступил, в "органы" устроился – во все эти "закрытые" вещи заглянуть – побывать.
…Побывать это попробовать.
Подруга Дашина, привела она её, Верка:
–– Давайте спать втроём!
Я вмиг сосредоточился: счастье в отдавании, причём тут нравственность?
И Даша, видно, не ожидала такого: поделись, подруга!..
Но не успел ощутить я даже предвкушения, потому что расслышал, как Верка, прежде, Даше шепнула:
–– А вот сейчас посмотрим…
И я демагогически, на этот раз, признался в любви.
Сам же, понятно, кипел: "посмотрим"!.. Кто и на кого ещё посмотрит!..
С того случая от Верки, через Дашу, поступали вот какие сведенья:
–– Если нет переднего зуба, сильней эротика!
–– Хочется иногда попачкаться!
Ну разве всё это не комментарии к моему "побывать"?!..
Так я начал жить будущим романом.
Роман так роман: расковаться опять полностью! – Как и влюбиться безоглядно: поддаться любой своей догадке в самом задушевном, в самом задуховном – лишь бы ничего не оставалось недоговорённым.
И вроде бы пошло.
И уж сколько-то было оно – волнение обретшего: Отдавание, побывать…
Однако…
–– Вход! Мне надо найти вход. Вход в мысль. Мне осталось теперь войти в мысль.
Счастье это уверенность.
Я утром проснулся – и уверенно. Уверен, что надо писать вот эту книгу; уверен, что сейчас, за столом, надо отдаться вот этому чувству; уверен, что надо поправить во вчерашней рукописи!..
А что такое не-счастье.
Некто проснулся и… пошевелился. Просто так. Потом потянулся. Просто так. Открыл глаза, взял сигарету, закурил, поднялся, выглянул в окно, заварил кофе, выпил рюмку… И всё это – просто так!.. И, далее, ещё страшнее: позвонил любовнице или другу, включил радио или телевизор, – вроде бы просто так! – Ан нет: чтобы узнать, увериться, что же ему… вообще делать, зачем он… вообще существует.
Это "просто так" и есть склеп, морг.
Вот я уж за письменным столом – а рука сама и не водит!..
…Капля в тельце упала откуда?.. До этого мы, я и тело, были врозь…
Человек тот вокзальный – пример не единичный: забыл, как его имя, забыл, где его дом и родина, забыл, как вообще попал сюда.
И это всех удивляет. Но ведь способности ходить и говорить он ничуть не забыл! Да и с ума – не сошёл!
Люди это такие люди, которые не знают, что такое люди.
В стране одной, и современной, и старомодной, для научного любопытства могилы на кладбище открывали наугад – и в каждом четвёртом гробу тело вовсе… не покоилось… То есть: живые люди каждого четвёртого закапывают живым!..
Эко дело: все – побывать!
Или – ребёнок, который видит тела людей насквозь.
И что же? Объясняя свой мир, люди из этих фактов отнюдь не исходят. Именно от них, от таких, – отворачиваются.
Они, то есть, даже не знают, как им вообще перебыть эту жизнь.
Самоубийства распространенные – так ведь они есть испуганное, торопливое, главное – несуразное, перепрыгивание как раз из этого мира непонятного, вздорного, наглого… в мир – какой бы угодно!..
Катаклизм какой-нибудь природный или криминальный – и по всем каналам и волнам: "Свидетели были в шоке от увиденного!" – Будто самоё перебывание духа на этом свете – не есть сплошной катаклизм и шок!
И любимое словцо нынешнее – на малейшее плёвое впечатление: "Я был потрясён!"
И хочет крикнуть громко: скучно!..
–– Жизнью с вами…
–– "Потрясён".
Почему наш Поэт на дуэли выстрелил не первый? – Потому что все-то люди на этом свете – побывать; тем более – гений, которому хотелось продлить, несмотря на нестерпимость гнева, – из сугубого любопытства хотелось продлить рискованность дуэльной ситуации.
…Роман был ощутим… возможен… неизбежен… И – неусыпно был я в состоянии принять мысль. Она, мысль, была… то как лишь край платья женщины в моей руке… то уже как кончики её пальцев… то как вся её ладонь… то как уже оба её плеча…
Когда же рука моя будет вибрировать?.. А я бы – только следил…
Винить себя, меня, конечно, не за что.
(Между прочим: лень это откровенность: не знаю, что бы не мог не делать…)
И – усвоил по опыту: упаси Бог… трудиться!
–– Надо лишь усиливаться.
–– "Притечёт".
Да, если оно – восторженно-важное.
И вот… идея моя и сам факт моего усилия… были словно бы уже… известны всем и каждому! – И одаряли всех, благодарных!..
–– Войти в мысль! Войти в Мысль!
Но на столе – просто бумага…
Не могу сказать: не писалось – как, слышу, о себе досадливо говорят. У меня такого не бывает. Если нет Мысли – так и хорошо, что есть возможность смотреть во все глаза на Мир Божий!.. А и одно ощущение явной Мысли – уже суть писание!
…В другой стране, в самой, что ли, продвинутой, каким-то путем, их дело, выяснили, что из ста мужского пола аж девяносто – хоть когда-то кого-то хотели… убить… даже женщины: из сотни – восемьдесят…
