Евгений Николаевич Бузни
Траектории СПИДа. Книга вторая. Джалита
– Погоди-погоди, не говори, кто ты, я сейчас сам вспомню. Ну да, ты Женя. Правильно говорю? – И, получив в ответ утвердительный кивок головы, восторженно похвалил себя:
– Вот память у меня! Никогда не подводит.
Собственно вся жизнь Жени состояла из нескольких разных жизней. Одна дома с мамой, папой, братьями и сестрой, где все его любили и подсмеивались над его стихами. Другая – поэтическая в литературном клубе, в литературном объединении при "Курортной газете", где всех воспринимали всерьёз как начинающих творцов и ждали от каждого новых произведений. Третья жизнь была в народном театре, располагавшемся в городском Доме учителя, что находился во дворе церкви на улице Кирова, идущей параллельно набережной. Здесь, в этой небольшой части трёхэтажного дома проходила совершенно другая жизнь в почти ежевечерних репетициях и еженедельных спектаклях по субботам и воскресеньям. Впрочем, это пришло чуть позже. Но со сценой Женя был связан с детства.
В восьмилетнем возрасте он вышел впервые на подмостки клуба санатория Нижняя Ореанда вместе со своей сестрой и исполнили стихи Некрасова "Однажды в студёную зимнюю пору", где Галя читала слова автора, а Женя исполнил роль семилетнего мужичка. Затем с братом Тёмой они пришли в оркестр струнных инструментов, где научились играть сначала на балалайках потом на домре и мандолине и выступали несколько лет, разъезжая с оркестром по санаториям и домам отдыха.
Ушёл руководитель оркестра и мальчики пошли в дом пионеров, в котором их заинтересовал драматический кружок. Теперь они выступали для детских коллективов с детскими спектаклями. Режиссёром была опытная актриса из Москвы, обучавшая детей серьёзно сценическому мастерству. И театр увлёк. Увлечение прервалось службой в армии, хотя и там Женя выступал и со своими стихами, и в вокальном ансамбле.
Комсомольская работа не давала ни минуты свободной для занятия театром. Но случилось так, что, уже во время его работы в книготорге, зазвали Женю в Дом учителя, и там познакомился он с Маргаритой Саньковой, которая и привязала его к театру на многие годы своей фанатичной любовью к сцене и поразительным стремлением жертвовать чем угодно ради возможности отобразить на сцене правду жизни.
Рита. Она потрясла молодого начинающего журналиста своей искренностью чувств, безумной любовью к театру, увлечённостью литературой, которую она упоённо преподавала детям, и он вскоре написал о ней небольшой очерк. Прошли годы, но он не отказался бы ни от одного слова написанного им о Рите в местной газете.
“Учительница
Встретив впервые человека, вы обязательно остановите своё внимание на его внешности. В этом смысле люди делятся на две категории. Вспоминая об одних, вы говорите о росте, причёске, костюме, и, пожалуй, всё, потому что больше вам не удалось узнать. Вспоминая других…
Под её ресницами незабудки спрятались. Как поднимет глаза, так и пахнёт на тебя како-то необыкновенной радостью. Глубина в них такая, что кажется, будто в самое сердце опускаешься, в хорошее, доброе сердце.
То ли родилась она с такими глазами, то ли постепенно накапливала добро, чтобы согревать потом своими синими лучами людей, больших и малых, молодых и старых. Многое видели эти глаза. Может, ещё в детстве поразила их своими зверствами война? Может, тогда уже появилось не исчезающее до сих пор удивление: как это люди могут вредить друг другу? И тогда, наверное, впервые родилась мысль стать учителем, чтобы рассказывать детям о добре и зле.
Или это Лев Николаевич Толстой, в чей гений она влюбилась раз и навсегда, позвал её сердце продолжать великое дело народного воспитания? Вчитывалась девушка, вживалась в Наташу Ростову, и у самой глаза становились всё задумчивее, поэтичнее, как в минуты раздумий Наташи. Как жить? Этот вопрос задаёт почти каждый любимому писателю.
И вот он университет. Театр – её второе призвание. Но об этом позже. Чтобы учить, надо знать и уметь всё. Она рисует, учится играть на фортепьяно, поёт и читает, читает. Литератор – это и историк, и музыкант, и художник, и театрал. Так она поняла своё назначение.
Это очень трудно быть учителем, отдавая всего себя делу, но иначе нельзя им быть. Дома отдыхать некогда. На столе постоянно ждут проверки стопки тетрадей. Ошибки. Если бы их было меньше… Но ведь дети только учатся не ошибаться в жизни. Им нужно помочь. И вот карандаш забегал по строчкам, рассыпая красные пометки. Как не любят их ученики, и как важно им понять, что это для них. Сможет ли она объяснить? Должна.
Нужно написать планы. Куплена новая книга о Пушкине, успеть бы прочитать. Новая ученица невнимательна на уроках, домашние задания почти не делает – необходимо зайти домой, поговорить с родителями. Ребята в классе не очень дружные – хорошо бы организовать поход в лес. Вечером в Доме учителя обзор новинок литературы, который проводит Михаил Осипович Выгон, лучший преподаватель литературы в городе – это уж обязательно не пропустить.
Да, Дом учителя. Его можно назвать третьим домом, если школа – второй. Здесь есть драм кружок. А ведь любовь к театру не прошла. Почти во всех постановках участвовала молодая учительница. Главные роли для неё не были неожиданностью. Нужно полностью перевоплотиться, дышать временем пьесы. А для этого опять же читать и читать. Десятки вечеров на репетициях, каждую неделю встреча со зрителем в театральном зале, заседания правления Дома учителя (она член правления), а ведь семья тоже требует внимания. Дочь во втором классе школы с английским языком обучения и занимается музыкой. Во всём требуется помощь и наблюдение. А почитать интересную книжку, а показать диафильм её маленьким друзьям и подружкам?.. Хорошо, что есть мама, Елена Петровна, которая всегда выручает.
Ах, как хочется самой поиграть на пианино! Когда это удаётся по времени, можно считать день праздником.
Глаза опять задумчивы. В эти минуты яснее всего видишь те самые тёплые синие лучи из глаз. Они струятся всегда, когда идёт урок, проверяются тетради, родители просят совет, смотрят спектакль зрители, слушают друзья, нежно обнимает дочь. Она живёт для всех и для меня, потому что она учительница. Поэтому она мой друг. Зовут её Маргарита Николаевна. Она преподаёт литературу в пятой ялтинской школе. Впрочем, многое из того, что вы узнали о ней, можно сказать о других учителях”.
Очерк заметили литераторы, отдыхавшие в доме творчества "Литфонда", и они пришли познакомиться с героиней. Так Рита оказалась среди писателей, где находился в это время знаменитый Вениамин Каверин. Очень скоро они подружились – простая ялтинская учительница и семья мэтра литературы Каверина.
Женя со стороны наблюдал за этой крепнувшей дружбой, лишь изредка бывая на их совместных встречах и, оказываясь проездом в Москве, исполнял роль почтальона, передавая взаимные приветы и подарки.
Это было удивительное время. В театре никто не получал денег за выступления, но все участники спектаклей проводили длинные вечера и даже ночи в репетициях ради грома аплодисментов и довольных улыбок зрителей. Иной раз репетиции прерывались некоторым чувством голода и тогда Рита, вскинув ресницы над голубыми глазами, говорила:
– Женя, мальчики, сбегайте кто-нибудь в гастроном на набережную, купите что-нибудь перекусить, а то есть хочется, а гастроном через пятнадцать минут закроется. Вот возьмите рубль.
И Пётр Сергеевич, муж Риты, учитель географии, о котором Женя тоже писал в газете, как о необыкновенном не только учителе, но и человеке (очерк даже стал победителем областного конкурса), вместе с Женей послушно бежали в магазин, возвращались с куском колбасы и батоном хлеба, чтобы, сжевав их наскоро, выходить на сцену, до полуночи отрабатывая эпизод за эпизодом пьесы Чехова, Горького, Шекспира. До восьми спектаклей одновременно находилось в репертуаре театра. Рита была стержнем театра, его связующим звеном, ведущей актрисой и самой преданной этому театру до последнего дыхания. Жизнь её оборвалась на сцене во время репетиции, когда она неожиданно потеряла сознание, успев прошептать подхватившему её под руки мужу:
– Вот и всё, Петенька.
Инсульт оборвал её жизнь. Оборвалась жизнь театра.
А у Жени осталась только память об их последней встрече. Он уезжал в командировку и зашёл проститься, а Рита вдруг положила ему руку на плечо и грустно сказала:
– У меня такое ощущение, Женя, что мы больше не увидимся.
В ответ он рассмеялся и, как всегда бодро, сказал:
– Что ты, Рита? Ведь я обязательно приеду, и мы будем играть.
Но она оказалась права.
У артистов, пусть самодеятельных, а не профессионалов, была своя особая жизнь. Её нельзя было ни сравнить с чем-нибудь, ни променять на какую-то другую.
Четвёртой жизнью у Жени была работа, но не только потому, что за неё платили, а главным образом потому, что она доставляла удовольствие, как и спектакли на сцене. Он чувствовал себя артистом всюду, но, как и на сцене, он не играл, а все свои чувства раскрывал свободно и искренне. Наигранность и фальшь ему претили.
Уйдя из горкома комсомола в строительное управление, Женя узнал ближе много интересных людей из рабочих. Об одном из них написал статью "Мастер Осипов", которая так понравилась, что её опубликовали на первой полосе газеты.
Как обычно, Женя начинял статьи лирическими отступлениями, над которыми всегда потешались в газете и которые, как правило, выкидывали, доставляя тем самым немалые огорчения автору. Но именно в этой статье о строителе лирику оставили, и Женя был убеждён, что потому она и получилась хорошей. Называлась статья “Мастер Осипов”, и начиналась, казалось бы, совсем не по теме:
“Когда я думаю о человеческой душе, вспоминается мне многозвучная гитара. Тронешь одну струну – гудит, тронешь другую – отдаётся звоном, а начнёшь перебирать, ударишь аккордами – польётся песня то грустная, то весёлая, то робкая, то безудержно смелая. А чтобы могла эта песня брать сердце за самое живое, нужно, прежде всего, хорошенько настроить гитару. Великим настройщиком человеческих душ всегда был и остаётся труд”.
Потом уже рассказывалось о том, что Слава Осипов родился в крестьянской семье, ребёнком видел войну, оккупацию, голод, будучи мальчишкой, мечтал быть лётчиком, но стал строителем. И этот момент Женя обозначил в статье лирично:
“…именно это детское стремление к голубым высотам заставляет порой радостно вздрагивать сердце, когда выйдешь на балкон выстроенного тобой дома и глянешь с высоты на полюбившуюся красавицу Ялту”.
Квинт эссенцией рассказа было описание соревнований в горах по спортивному ориентированию, во время которых секретарь комсомольской организации строительного управления Слава Осипов, задолго до подхода к финишу вдруг почувствовал, что его ноги сводит судорога – хотел быть первым и побежал, но давно не тренировался и не рассчитал свои силы. Рядом никого нет. Спортивное ориентирование велось индивидуальное. А впереди ещё подъёмы и спуски. Горы-то крутые. Иной человек на его месте сел бы и не мучался – не война же, но Слава боялся подвести команду, боялся не придти на финиш, он был комсоргом передового в тресте управления, в котором привыкли быть впереди и не сдаваться, и потому он продолжал идти.
Много прошло времени. Никто из команды не знал, в чём дело. Другие спортсмены говорили, что видели его возле прятавшихся постов. Значит, ищет.
И вот, наконец, за несколько десятков метров до судейской бригады и толпы зрителей, состоявших из пришедших раньше участников, Слава вышел из чащи леса и теперь у всех на виду едва передвигал ноги.
Его подбадривали криками "Давай! Давай!", полагая, что он сильно устал, а Слава буквально добрёл до финишной черты и, ступив за неё, тут же упал, говоря извиняющимся тоном:
– Всё в порядке, ребята, только судорога чёртова свела ноги.
Управление, в котором комсомолом руководил Женя, занималось строительством дорог и коммуникаций и потому, чтобы видеть всех своих комсомольцев в работе приходилось новому секретарю снова ездить по всей Большой Ялте, наблюдать, как строится объездная дорога вокруг города, как появляются новые жилые дома и здравницы.
Здесь они вместе с секретарём комсомольской организации управления отделочников, которое занималось украшением домов и квартир, Людой Король организовали городскую комсомольскую свадьбу с вручением молодожёнам ключей от квартиры. Эта свадьба проходила в ресторане на набережной, оставив ещё один след в памяти о центре города.
На свадьбе помимо родственников, друзей и комсомольских работников гостями были председатель горисполкома Иван Авксентьевич Король (однофамилец Людмилы) и первый секретарь горкома партии Андрей Андреевич Куценко, сыгравший существенную роль в жизни Жени, как впрочем, и в судьбах многих людей. Таков был его пост, такова планида руководителей – влиять на людские судьбы. Всегда ли они задумываются над тем, как влияют, чем это может кончится для них же самих?
Наверное, не всегда. Куценко, к примеру взять, будучи партийным главой города, любивший изредка шагать по набережной в сопровождении свиты и несущихся впереди гонцов, упреждающих всех и вся, что идёт в их сторону сам Андрей Андреевич, Куценко, рубивший, где надо и не надо головы с плеч, ялтинский голова, принимавший и самых больших руководителей своей страны и глав зарубежных государств, этот Куценко и предполагать не мог, что карьера его завершится скромной должностью директора кинотеатра, к которому будут приходить немногочисленные теперь знакомые лишь в редких случаях международных кинофестивалей, чтобы попросить, а то и получить по команде свыше, билеты на французскую комедию с участием Луи де Фюнеса. А предполагал бы, так вёл бы себя поскромнее, и участь пенсионная была бы, наверное, посчастливее.
Жених был из управления Жени и вскоре сам был избран секретарем комсомольской организации, а невеста из управления Людмилы. Два этих секретаря – Женя и Люда часто оказывались вместе по комсомольским делам и потому многие прочили им тоже комсомольскую свадьбу. Но то ли звёзды небесные на них смотрели по разному, то ли времени не хватало на раскрытие собственных чувств. Глядя на их постоянно занятые озабоченные очередными мероприятиями лица, секретарь комитета комсомола треста "Ялтастрой" Юра Масловский, однажды вызвал их вместе к себе и строго приказал:
– Вы оба сейчас идите немедленно в кино на детский сеанс, так как на вечерний, естественно, некогда из-за рейда, который без вас не проведём. Идите и отдохните хотя бы в кино. Я вас отпускаю.
Кто знает, к чему бы привели такие детские сеансы, повторяйся они ещё, однако скоро бывший коллега по горкому комсомола инструктор Аня Калицева, с которой Женя оставался по-прежнему очень дружен, предложила ему работу в книготорге по организации пропаганды книг общественными распространителями. Директор книготорга Алексей Фомич Катрич, бывший работник органов госбезопасности, ушедший оттуда в отставку по возрасту, искал себе в помощники молодого энергичного парня.
Так Женя вновь оказался на набережной, теперь уже в центральном книжном магазине. Пользуясь хорошим знанием комсомольского актива, Женя очень быстро организовал народные книжные магазины во всех крупных организациях и во многих санаториях и домах отдыха. Книги можно было увидеть в любом уголке южнобережья. Книжные базары с выступлениями известных писателей и поэтов, приезжавших на отдых в Ялту, стали в городе традиционными.
Однажды в магазин в поисках своей суперпопулярной книги о советских разведчиках "Щит и Меч" зашёл её автор и, так как книги в продаже не было, он спросил, где может увидеть директора. Ему ответили, что директора книготорга нет, но есть заместитель, которого зовут Женя. Писатель, мощная фигура которого едва вместилась в маленький кабинет, или так показалось Жене от её значимости для него, разведя руками, забасил:
– Действительно Женя. Я думаю, как это заместителя директора городского книготорга назвали Женей? Это должно быть солидный человек с отчеством, а тут и в самом деле просто Женя. Здравствуйте. А я просто Вадим Кожевников. Нет ли у вас экземплярчика моей книги? Надо подарить, а не осталось ничего.
Такие бывали интересные встречи и знакомства. А то, заслоняя своим могучим телом свет, в дверях появлялся вдруг артист Моргунов и, утомлённый переходом по набережной, грузно усаживался у входа в магазин и весело рычал на весь зал:
– Девочки, дайте почитать что-нибудь интересное. Я очень детективы люблю.
Ну, такие книги можно было найти разве что у девочек в личных загашниках (так называли они свои запасы) или в сугубо директорском фонде, находившемся в его личном распоряжении.
Ялта всегда изобиловала знаменитостями. Заходили композиторы в надежде купить ноты своих музыкальных шедевров, певцы, известные музыканты-исполнители. Здесь же в магазине проводились встречи с авторами продававшихся книг и целые литературные или музыкальные вечера, инициатором которых часто бывал старший инструктор городской турбазы, автор коротких поэтических юморесок, публиковавшихся иногда в газете, Анатолий Александрович Антонов, милейший человек невысокого роста, сухонький с совершенно белой от седины головой и очень энергичный по натуре.
К этому времени в городе сменился секретарь горкома комсомола. Вместо ушедшего в лесхоз Булахова, появился совершенно неожиданно молодой крикливый Юра Никульшин. История его прихода в комсомол мало кому была известна. Это был инженер портового хозяйства, который настолько мало интересовался комсомольской жизнью, что в течение девяти месяцев не платил комсомольские взносы. И вдруг он оплачивает сразу весь долг, а горком партии рекомендует его новым секретарём горкома.
Женя, как и все члены пленума, ничего этого не знал сначала и, поскольку никакой другой кандидатуры выдвинуто, как всегда, не было, то согласились с предложением горкома партии, думая, что старшие знают, что делают. Однако очень скоро выяснилось, что новый секретарь мастер ругать, кого ни попадя, кричать на любого, презрительно относиться и оскорблять даже работников горкома партии, заниматься только вопросами сбора членских взносов и громкими выступлениями.
Аня Калицева и Костя Дроздов ушли почти сразу. За ними последовали и заведующая сектором учёта Нина Клиндухова. Состав работников горкома менялся на глазах. Остававшийся пока Гера Назаров, встретив Женю на набережной, говорил:
– Представляешь, идеалом его является Гитлер. Он даже так же репетирует перед зеркалом жесты рукой, готовя себя в вожди, и говорит, что Майн Кампф является прекрасным учебным пособием. А народ – это быдло. Совершенно непонятно как он может быть секретарём горкома комсомола.
Гера был спокойным хорошим добрым парнем и, главное, осторожным. Он мог рассказать о чём-то плохом, но выступить против, без поддержки свыше, никогда бы не решился. Женя это знал.
Однажды к Жене специально пришли его хорошие комсомольские подруги Валера Лосинская и Майя Волосенко. С каждой из них у него могли сложиться более близкие отношения, но судьба распорядилась иначе. И сейчас они пришли посоветоваться, рассказав всё, что знали о Никульшине.
Женя решил больше не молчать и выступить на очередном пленуме. Собрав всё, что было уже известно о деятельности Юры, Женя написал выступление и прочитал его вместе с братом на предмет грамотности изложения. Брат Артемий учился в это время в Симферопольском педагогическом институте на филологическом факультете. Они долго обсуждали стилистику выступления, доведя текст до максимальной корректности и точности выражений. Продумали вместе и стратегию действий на случай, если члены пленума потребуют немедленного снятия с должности Никульшина. Они оба ещё были идеалистами.
Естественным было бы предложить второму секретарю занять его пост. Однако таковым была Лариса Соколовская, которую Женя тоже упоминал нелестными словами в своём выступлении и не считал возможным ставить во главе горкома. С тактической точки зрения это было неправильно, следовало критиковать только одного, тогда бы Лариса, заинтересованная в занятии места первого, могла бы выступить на стороне критика, однако Женя не мог допустить, чтобы замена была по принципу "шило на мыло", и что б потом сказали: хрен редьки не слаще. Поэтому на этот желательный, но мало вероятный исход дела, он хотел предложить секретарём снова Бориса Булахова.
Артемий предложил пригласить на пленум корреспондента газеты "Крымский комсомолец", с которым был хорошо знаком.
Вечером предыдущего пленуму дня Женя встретился на набережной с инструктором горкома партии Валентиной Макаровой, которую знал ещё с момента своего вступления в комсомол, когда Макарова была первым секретарём горкома комсомола. Вкратце он изложил ей суть предстоящего выступления.
Опытный комсомольский и партийный работник, Валентина Михайловна понимала безнадёжность замысла Жени, но не могла ни отвергнуть, ни поддержать его. Младшая сестра Макаровой – Роза училась с Женей в одном классе, и потому ей было известно, каким ершистым в школе был весь их десятый "А" класс. Разумеется, отговорить Женю от выступления было невозможно, и она сказала только:
– Ну что ж, решил, так говори. Имеешь право. Если ко мне обратятся, поддержу. Никульшин действительно ведёт себя по-хамски даже с нашими работниками. Это давно все заметили.
Пленум шёл нормально. Но был один нюанс, который беспокоил Женю. Его выступление запланировали на вторую половину пленума, то есть после перерыва, когда многие комсомольцы ухитрятся уйти, не досидев до конца. А для Жени крайне важно было выступить в первой половине, когда все будут на местах. Поэтому ещё до начала пленума он предупредил своих друзей Юру Губанова, Сашу Ященко, Славу Осипова и некоторых других о том, что в соответствии с уставом комсомола попросит дать ему слово запиской в президиум, но слово ему давать сразу не будут, однако то, что он хочет сказать, имеет большое значение для всех, так что он просит поддержать дать ему слово до перерыва.
Записку Женя послал в президиум сразу после окончания доклада Никульшина и хорошо видел замешательство за столом и удивлённые взгляды, которые направлялись со сцены в его сторону. Однако выступающих объявляли в соответствии с намеченным заранее списком. Подходило время перерыва по регламенту, пригласили выступать Людмилу Пяткину.
Тогда Женя поднялся и на весь зал попросил дать ему слова в порядке очерёдности поступления записок. Он прекрасно знал, что кроме него никто записки не писал. Тут же он услыхал гул поддерживающих его с нескольких сторон голосов и громче всех голос Губанова:
– Дайте Жене слова! Он посылал записку, не нарушайте порядок.
Предвидя осложнения, Женя послал заранее записку и Людмиле Пяткиной, попросив её уступить очередь выступления. Люду он не очень хорошо знал по комсомольской работе, так как она была медиком, а Женя занимался промышленными предприятиями, но зато Пяткины были его соседями по квартире, так что знакомы они были достаточно. Тоненькая, стройная красивая девушка встала и сказала:
– Я не знаю, почему Женя спешит, но если он хочет, то я могу выступить после него.
Председательствующей Ларисе Соколовской ничего не осталось, как согласиться и, улыбаясь, пригласить Женю на трибуну. Но то, о чём он стал говорить, оказалось шоком для сидящих в президиуме. Зал замер в изумлении.
– Как мы можем говорить о текучести кадров на других предприятиях, если в самом горкоме комсомола его состав за последние два года трижды почти полностью менялся? В промышленном отделе меня сменил Юра Губанов, а его Юра Меньшиков, затем Кацыка Валера; в школьном отделе после Ларисы Соколовской, ставшей вторым секретарём, работали Соболева Лена, а потом Бондарева Люда; в отделе пропаганды после Дроздова Кости работали Калицева Аня и Буряковский Витя; в секторе учёта друг за другом сменялись Дмитриенко Валя, Клиндухова Нина, Лысенко Галя, Начвинова Люда и Кудинова Оля. Сейчас Оля тоже уже не работает. Уволена после пленума за неуживчивость характера.
Хочу остановиться на основной, как мне кажется, причине этой текучести кадров.
Прежде всего, очень плохо обстоят дела с подбором кадров. Так в марте этого года в сектор учёта взяли на работу Начвинову Люду, а в начале мая она уже уволилась. Проработав всего около года, ушли Соболева, Губанов, Клиндухова, Лысенко. Причём причины их ухода не всегда были вескими и уважительными. Так, например, Калицева вынуждена была уйти “по собственному желанию”, так как узнала, что Никульшин ищет ей замену, полагая, что она, выйдя за муж, не сможет по-прежнему хорошо работать. Она обиделась и ушла сама.
Все в нашей комсомольской организации заметили, что с приходом Юры Никульшина в горком комсомола основной задачей работы горкома стало не организация жизни комсомольцев города, а сбор комсомольских взносов. Оценка работы комсомольских организаций начинается и заканчивается суммой сданных взносов, а не комсомольскими делами.
Теперь хочу остановиться на других методах работы нашего первого секретаря Никульшина.
Лариса Соколовская, поднявшись в президиуме, попыталась прервать выступление по причине регламента, но зал уже всё понял и проголосовал за продолжение выступления, и Женя опять говорил:
– Всем нам известна необузданная грубость Никульшина. Об этом я лично говорил ему после одного из заседаний бюро горкома. Тогда он согласился со мной и сказал, что учтёт замечание. Однако изменений в его поведении не произошло. В связи с этим ещё в прошлом году о грубости Никульшина написала наша республиканская газета “Комсомольское знамя”. И это не подействовало на Юру. А на бюро горкома он прямо заявлял комсомольским руководителям: “Возражать мне – это политически неправильно. Если я ошибусь, меня поправят выше”.
Деспотическая натура Никульшина особенно ярко проявилась во время его недавней поездки в Чехословакию, в которой он был назначен руководителем комсомольской группы. Все участники поездки были поражены и возмущены безотчётной грубостью Никульшина по отношению к членам группы, недостойным поведением не только как руководителя, но и просто как советского человека, его бестактным отношением к нашим чешским друзьям. Вот передо мной письма участников этой поездки. Одно из них от гида русской группы. Она пишет:
“Мы написали на Никульшина такой отчёт, что ему бы было очень плохо, когда бы прочитал. Надеюсь, что наше бюро напишет свой отчёт в этом смысле к вам. Мы там написали, что, если бы мы получили такого руководителя, то плакали бы всю поездку. Написали, что у него был феодальный взгляд на политическо-правовое руководство группой, что он держал деспотический порядок и так далее”.
А вот что пишет секретарь комсомольской организации Симферопольской городской библиотеки Зимира Цикалова:
“Да, очень неприятно работать с такими людьми, как Никульшин… Но мне ещё не понятно, как это вы все там до сих пор не поставили его на своё место. Ведь уже давно кончились времена самодуров… Везде, где нужно, он получил от меня характеристику, которую заслужил. Думаю, что такую власть, о которой он без конца говорил всем, он больше никогда не получит… Он почти всю группу принял за оловянных солдатиков и, очевидно, поэтому применял палочную дисциплину. Много говорил о достоинстве советского туриста, и сам уронил его первый”.
Потом Женя зачитал ещё одно письмо из Севастополя, адресованное непосредственно горкому комсомола и тут же передал его в президиум. Говорил не только о Никульшине, но и о втором секретаре, отличавшейся главным образом интригами и умением сваливать ошибки своей работы на других. В зале стояла мёртвая тишина. А Женя продолжал:
– Но, товарищи, не только невоспитанность и грубость наших секретарей является их характерной чертой. Бесчеловечность их поступков возмущает до глубины души. Это по их вине приезжающие на отдых в Ялту группы пионеров вынуждены тратить много часов и нервов на поиски тех, кто поможет им в устройстве ночлега, в то время как отвечающая за школьный сектор Лариса Соколовская запирается в своём кабинете, передавая через инструкторов, что её в горкоме нет. Это Никульшин и Соколовская уволили из сектора учёта Дмитриенко Валю, хорошо зная, что она в положении беременности. Больше того, расставшись с нею, Никульшин пытался помешать ей устроиться на новую работу вместо того, чтобы оказать помощь.
Выступление Жени закончилось бурей аплодисментов, не стихавших пока он не сел на своё место в зале.
Собственно почти всё в этот день на этом и закончилось. Объявили перерыв, вовремя которого многие подходили пожать руку Жени и спросить, почему он не предупредил их о предстоящем выступлении, с которым они полностью согласны. Но вот все снова в зале. Пленум продолжался, как ни в чём не бывало. Словно и не было горячих слов Жени с обвинениями в адрес секретарей. Нет, конечно, Валера, чьё выступление было запланировано, решилась отметить, что Женя много сказал правды и что Никульшин действительно груб со всеми, но потом перешла к рассказу о своей комсомольской организации. Поддержал Женю Саша Ященко, ещё пара комсомольцев.
Всё последующее было и интересным и грустным одновременно. Женю и поддерживавших его вызывали в горком партии, в обком комсомола, где ругали за непродуманность, за критиканство, интересовались, кто заставил выступить, что за этим стоит. А они-то думали, что будут спрашивать Никульшина, почему тот себя неправильно ведет. Наивные люди, молодые, зелёные, но смелые.
Однажды всё на той же набережной с Женей встретился мало знакомый ему товарищ и по секрету сообщил, что после этого выступления Женю даже хотели арестовать по требованию Никульшина.
Женя расхохотался в ответ:
– Да пусть попробуют. Во-первых, меня так много людей знают в Ялте, что сразу же поднимется большой шум. А во-вторых, за что арестовывать? Что я такого сделал преступного? Сказал, что думал, вот и всё.
Вскоре в газете “Комсомольское знамя" появилась статья Николая Друкаренко “Цена мнимого авторитета”. В ней почти полностью опубликовали выступление Жени, поддержав его позицию.
В Ялту опять приехала комиссия обкома комсомола во главе с секретарём обкома Пересунько. На другой день собрали комсомольский актив города, на котором Никульшин прямо заявил, что газета оказалась некомпетентным органом, а статья вредная. Секретарь крупнейшей комсомольской организации города и член бюро горкома Юлий Кононцев гневно выступил и потребовал немедленного снятия Никульшина с поста первого секретаря горкома комсомола. Не откладывать вопрос о снятии Никульшина до конференции предложил от имени тысячного комсомола строительного треста города Слава Осипов. Но другим, кто мог их поддержать, в том числе и самому Жене, слова на активе не дали. Представитель же комиссии доложил собравшимся, что все, с кем они беседовали, хорошо отозвались о Никульшине.
