Евгений Мисюрин
Варадеро не будет
Глава 5. Почём нынче люди?
В таком ритме незаметно прошёл месяц. Моторин по утрам выбегал на тренировки, умудряясь в конце подстрелить что-нибудь на обед. Лес за это время стал ему гораздо роднее. Деревья всё больше напоминали Пашке тренажёры, да и передвигался он чаще всего не по первому этажу, а по второму, среди ветвей, иногда оглашая чащу криком, который сам же считал боевым кличем Тарзана.
Вопрос питания тоже нашёл своё решение. При глубоком обследовании дубы оказались гораздо более населёнными. Кроме оленей, которых, кстати, паслось совсем немного, встречались среди деревьев кабаны, множество сурков и им подобных высококалорийных грызунов, которых очень удобно было расстреливать с нижних веток. Также в рацион хронопутешественника попали различные птицы от банальных уток и до тетеревов.
Напрягало отсутствие хлеба и специй, но сделать пока с этим было ничего нельзя. А ещё деятельная натура снова молодого человека требовала занятия. Даже будучи стариком, Моторин никогда не сидел сложа руки, а уж получив кипучее энергией юное тело, совершенно не собирался просиживать весь год без интересного дела.
Сначала он задумал установить на ручье водяное колесо для зарядки батарей. Даже прикинул расход алюминия, подшипников, проводов и прочих материалов. Но снова решил не вступать в возможный конфликт, поэтому потратил целую неделю на то, чтобы собрать конструкцию из дерева. Уверенность в правильности решения придал тот факт, что дуб совершенно не подвержен разлагающему действию воды, а наоборот, проведя в ней долгое время, становится тёмным и твёрдым. Так что из контейнера пришлось взять только подшипники и провода. Даже шестерни получилось вырезать дубовые.
Батарейки охотно заряжались и ещё через неделю можно было не опасаться остаться без электричества. Что-то нужно было делать дальше. И тогда Моторину пришла в голову гениальная идея.
Если в начале лета ехать в город рано, а осенью поздно, то стоит съездить сейчас. Например, продать самородок, а заодно присмотреться. Пашка открыл карты и радостно отметил, что в двадцать первом веке совсем рядом, всего в паре сотен километров, расположен город Чаттануга. В голове сама собой заиграла знакомая с детства джазовая мелодия, и в Чаттанугу захотелось ещё сильнее. Судя по данным из ноутбука, основан он в середине девятнадцатого века, а сейчас, может, там уже и знаменитый «чу-чу» ходит. Правда, по реке до города придётся добираться сквозь лабиринт притоков и проток, поэтому надо как-то отмечать пройденный путь.
На следующий день были готовы двадцать досок с указателями в виде стрелок. Моторин планировал прибивать их к деревьям там, где русла будут сливаться, чтобы на обратном пути точно знать, в какое из них заворачивать. Ещё день ушёл на изготовление уключины и винта. На надувной лодке был транец, но рассчитанный на обычный подвесной мотор. Которого, по старой русской традиции, в контейнере не оказалось.
Зато нашлась аккумуляторная дрель, переоборудованная под графеновые батарейки. Расчёты показали, что трёх аккумуляторов инструменту хватит на семьсот двадцать часов работы с полной нагрузкой. Целый месяц. А значит, можно вставить в дрель метровый шток, на конец ему приделать винт, а к транцу прикрутить уключину с подшипником. И лодка готова.
Винт был отлит из алюминия. На уключину пошла стальная полоса. Три часа работы и, казалось бы, можно отправляться. Но только если не задумываться о питании. Так что следующий день Моторин посвятил копчёному мясу. Много брать не стал, пяти килограммов должно хватить за глаза. Тем более, хоть оно и копчёное, на жаре долго не хранится.
Лодка была надута в шесть утра, ещё полчаса ушло на сборы, и вот уже Пашка выписывает кренделя вдоль излучины, примеряясь к ходу моторки. Убедившись, что ничего не забыл, включая самородок, термос, аптечку, молоток, и указатели, Моторин запер контейнер на навесной замок и отправился в путь.
О том, что не взял в дорогу сачок, молодой человек пожалел уже через час. Вспугнутая мотором рыба, так и норовила сама запрыгнуть в руки. Одним сачком, без снастей, можно было сразу решить проблему питания. А так вечером осталось довольствоваться двумя голавлями, правда, каждый с локоть длиной. Первый запрыгнул в лодку сам, причём сзади, а второго Пашка ловко сбил на лету кулаком. Впрочем, на вкусе рыбы удар не сказался.
Следующий день был отмечен тремя указателями, прибитыми в местах впадения сначала ручья, потом речушки, а дальше уже более или менее реки. Моторин не посмотрел, как называется эта водная артерия, но был уверен, что напрямую то, что он проплыл за световой день, можно было пройти за пару часов, настолько река петляла. Только ближе к закату, когда в лодке уже лежали целых три голавля, река одумалась, выправила русло и разлилась на пару сотен метров.
Течение угомонилось. Казалось, река, приняв проверку Моторина на управление лодкой в сложных условиях, успокоилась. Теперь она демонстрировала путешественнику всё величие местного неба, обрамлённого кружевом деревьев по берегам. Ни волны, ни звука. Даже рыба бьёт крайне редко, боясь нарушить красоту заходящего солнца в отражении.
И только одинокий человек, стоя на прибрежном утёсе, внимательно всматривается в лодку, приложив для верности ладонь ко лбу козырьком.
Человек? Почти против солнца видно плохо, но сомнения нет. Заметив ответный взгляд, наблюдатель плюхнулся на скалу и, судя по судорожному движению кустов, куда-то отполз.
Моторин тут же свернул к берегу. Подвесить лодку к дереву, вещи в рюкзак, на виду лишь нож на поясе, да самострел за спиной. Пять минут альпинизма, и вот он уже на том самом утёсе.
Место наблюдателя оказалось неплохо оборудовано. Навалена небольшая копна травы, чтобы мягче было сидеть, ветки в двух местах аккуратно подрезаны. Человек здесь стоял явно неслучайно. Тем более, от скалы вглубь берега шла едва заметная тропинка.
Которая вскоре привела путешественника к вырубке. Кто-то очистил от леса довольно большую площадь и поставил на ней… Моторин даже протёр глаза. Точно, классические индейские вигвамы, которые на самом деле называются «типи». Деревянные конусы, обшитые шкурами. Самый большой стоял ближе всех к тропе, следом за ним виднелись ещё два. Ближе к деревьям темнело приземистое деревянное здание с плоской крышей. Пашка остановился на открытом месте и огляделся.
– Есть кто живой? – громко спросил он.
Серый меховой полог, похоже, из волчьей шкуры, откинулся, и к нему, пригнувшись, вышел немолодой мужчина. Длинные чёрные волосы, заплетённые в свободную косу, загорелое обветренное лицо, внимательные карие глаза. И кто сказал, что индейцы краснокожие? Нормальный мужик с обычным цветом лица человека, живущего на природе. На щеках тонкие тёмные морщинки, ни усов, ни бороды, нос прямой и длинный, брови густые. Людей с подобными лицами в России на дюжину двенадцать. Ростом он оказался чуть выше Моторина, да малость пошире в плечах, одет в кожаные штаны швами наружу, меховые тапочки и кожаный жилет. Стоит, смотрит, молчит.
– Hi, – попытался обратиться Пашка на английском. – I’s going by you and saw the man on the rock. I’m just voyager and will not hurt you.
Индеец внимательно вслушивался, но никак не отреагировал на английскую речь. Постоял ещё мгновение и скрылся в вигваме. Тут же появился вновь и приглашающе махнул гостю рукой. Оказалось, с противоположной стороны жилища горел скромный костерок, а рядом, прямо на земле, был расстелен широкий кожаный дастархан.
Правда сперва походный стол пустовал, но стоило мужчинам на него присесть, как невесть откуда появилась молодая девушка в длинном, почти до пят, светлом кожаном платье без рукавов, тоже, кстати, швами наружу. Лицом она настолько походила на хозяина, что в их родстве сомневаться не приходилось. Явно дочь. В руке девушка держала глиняную крынку и стопку лепёшек. Она грациозно присела, не спуская с Моторина смеющихся глаз, поставила продукты перед отцом, и тут же ушла, бросив напоследок на гостя ещё один хитрый взгляд.
В этот момент Пашка пожалел о единственном преимуществе старости. В чём-то ведь даже плохо, когда излишнее возбуждение организма мешает ясности мысли.
Между тем, хозяин взял верхнюю лепёшку, ловко порвал её почти ровно пополам и протянул одну половину гостю. Свою же целиком засунул в рот. Затем снял с кувшина крышку, наполнил её, в два глотка запил лепёшку и передал тару Моторину. Тот с готовностью повторил. Ритуал гостеприимства был, вроде как, выполнен. Но…
Следовало самому проявить добрые намерения, поэтому Пашка отстегнул от рюкзака рыбу. Почистил и выпотрошил её он ещё в лодке, каждую сразу, как поймал. Теперь оставалось только распластать. Достал соль, взял голавлей, быстро полоснул тушки вдоль хребтов, растянул их над костром, посолил, отбросил нож на кожаное покрывало и начал пристраивать рыбу на лежащие рядом щепочки.
Наконец, передвинув пару камней, удалось разложить добычу жариться, и можно было возвращаться к хозяину. Тем более, хотелось пить, а разведённый ягодный сок в кувшине оказался очень хорош. Моторин сделал шаг к индейцу и застыл на месте.
Тот с благоговением водил пальцем по блестящему лезвию ножа и, кажется, что-то про себя бормотал. Почувствовав взгляд стоящего над ним гостя, индеец сказал что-то гортанное и певучее, похожее на грузинский язык, и вопросительно посмотрел Пашке в глаза.
Путешественник не сразу догадался, что хозяину понравился его нож. В общем-то неудивительно, этот клинок Моторин сам выковал когда-то из клапана от судового дизеля, а ручку, тоже сам, вырезал из корня вяза. Нож получился удачный, ему не повредили даже почти двадцать лет эксплуатации.
Индеец помолчал, затем сунул руку за спину и протянул гостю, блеснувший в вечернем солнце тонкими сколами, чёрный каменный клинок без ручки. Пашка чуть не схватил этот раритет из интереса, но вовремя спохватился. Ещё возьмёшь, а старик подумает, что он согласен обменяться. Доказывай потом…
– Нет, уважаемый, – покачал головой Моторин. – На обмен я не согласен. Да и нож у меня всего один. Ты потом приезжай в гости, я тебе ещё лучше смастерю. А этот, извини, мне дорог как память.
Индеец подскочил и теперь, чуть пригнувшись, стоял напротив гостя. Глаза его азартно горели. Он что-то торопливо пропел, рывком скрылся в вигваме и через мгновенье вынырнул обратно, сжимая в руках лук и колчан со стрелами. Оружие было примерно вдвое короче того, что делал когда-то Пашка, туго оплетённое кожаным ремешком, с плечами, покрытыми замысловатой резьбой. Гость снова помотал головой, потом вынул из-подмышки самострел и похлопал по нему рукой, надеясь, что хозяин поймёт без слов.
Тот недовольно кивнул, и вновь скрылся в жилище. Но через минуту вернулся. На этот раз он тащил за руку упирающуюся дочь. Девушка старательно делала вид, что ей неприятно, но то и дело с интересом стреляла на Пашку глазами.
Индеец разразился длинной речью на целую минуту, после чего торжественно взял дочь за плечи и поставил её перед Павлом. Тот вновь помотал головой.
Моторина уже забавляла ситуация. Неужели нож может в этих краях столько стоить, что взрослый, абсолютно трезвый мужчина готов отдать за него первому встречному собственную дочь? Сам Моторин детей не имел, как-то не сложилось, он даже женат никогда не был. Но своего ребёнка точно бы не отдал не то, что за нож, но даже за пулемёт.
Хозяин тем временем нервничал. Он долго в чём-то убеждал гостя, совершенно не заботясь, понимает ли тот его доводы. Потом махнул рукой и грозно прикрикнул на девушку. Та ответил отрицательно, во всяком случае, головой мотала точь-в-точь, как Моторин. Отец настаивал. Девушка извиняющимся взглядом посмотрел на Павла и вдруг, одним грациозным движением, по-змеиному выскользнула из одежды.
Пашку будто сунули головой в печь. Кроме кожаного платья, как оказалось, на девушке больше ничего не было. Она неподвижно стояла, отливая бронзой кожи в свете заходящего солнца, и очень напоминала статую. Некоторое время Моторин пытался отдышаться и привести мысли в порядок. Потом посмотрел на хозяина и медленно покачал головой.
– Ты сдурел что ли, отец, дочь родную на какой-то ножик меняешь? – строго спросил он.
Индеец буркнул что-то в ответ. Девушка недовольно посмотрела на гостя, ещё пару раз сменила позу, вызвав том прилив жара к лицу, и, наконец удовлетворённая произведённым эффектом, оделась. Медленно и томно. Пашке даже пришлось отвернуться, чтобы не взвыть от захлестнувшего желания.
Очень вовремя от костра повеяло жареной рыбой и Моторин воспользовался случаем прекратить бессмысленный торг.
– Рыба сгорит, – заметил он, указывая рукой на костёр.
Когда Павел повернулся, держа в руках по деревянному шампуру с малость подгоревшими голавлями, то встретился взглядами с индейцем. Тот смотрел довольно и уверенно, поглаживая одной рукой нож, а второй что-то объёмное, лежащее на покрывале и прикрытое меховой накидкой. Когда гость подошёл, хозяин встал в торжественную позу и разразился длинной патетической речью. Моторин не понял ни слова, но судя по тону, ему как минимум вручали звезду героя. Наконец, индеец сбросил накидку. На покрывале, поблёскивая в свете заходящего солнца многочисленными гранями, стоял огромный, с два кулака, кристалл соли.
Пашка долго задумчиво смотрел на хозяина. Где-то он слышал, что раньше в далёких от моря местах соль считалась главным богатством. Часто ей расплачивались, как деньгами. Итальянцы назвали свои сольди именно в честь этой приправы. Даже само слово «солдат» означало наёмников, которым платили солью. В русском языке слово «зола» значило «заменитель соли», потому что от средней полосы до морей далеко, и люди посыпали еду золой, чтобы придать ей солёный вкус. До начала промышленной добычи соль ценилась даже дороже золота. Сколько может стоить среди местных подобная громадина, он не знал, но тот факт, что индеец предложил сначала дочь, а только потом кристалл, уже говорил о многом.
– Мужик, не сходи с ума, – постарался урезонить Моторин старика. – Приедешь ко мне, я тебе такой же сделаю. Хочешь, прямо с утра и поедем?
Надеяться на то, что индеец поймёт русскую речь, не приходилось. Он даже не отреагировал на английский, хотя до города чуть больше сотни вёрст. Так что Пашка махнул рукой и полез в рюкзак. Где-то там был блокнот.
– Вот, смотри, – пояснял он через минуту, обозначая карандашом на листе изгибы реки. – Плывёшь до этой развилки. Там ещё знак будет.
Он достал из рюкзака один из указателей и положил перед индейцем. Ткнул в него пальцем и нарисовал в месте впадения реки стрелку.
– Вот такой знак…
Моторин посмотрел на старика и замолчал. Тот, как завороженный, уставился сначала на лист бумаги, потом перевёл взгляд на выкрашенную в белый цвет дощечку с нарисованной жирной чёрной стрелкой…
И в этот момент с противоположного конца вырубки раздался душераздирающий крик.
Глава 6. Семья в наследство
Индеец мгновенно замер. Секунду он прислушивался, очень напоминая охотничьего пса в стойке, затем схватил Моторина за плечо и, убедительно что-то лопоча по-своему, поволок его «за угол» – на ту сторону круглого дома.
У волчьего полога стояла напряжённая девушка, в руке её было короткое, до подбородка, копьецо с каменным наконечником. Она хотела что-то сказать, но отец даже не стал слушать, подхватил её второй рукой и властно закинул обоих в типи.
Внутри было темно, душно, пахло пыльной шерстью и сажей. Пашка некоторое время ничего не видел, и только когда глаза привыкли к темноте, заметил, что свет падает лишь из круглого отверстия в крыше. Видимо, одновременно, окна и дымохода. Пол в жилище оказался застелен толстой мохнатой шкурой, в углу, наваленные в кучу, лежали ещё какие-то меха…
Снаружи шёл бой, это было понятно по немногочисленным ударам и еле слышным вскрикам. Стены вигвама звуков не сдерживали. Девушка пыталась что-то объяснить гостю, но Моторин не стал слушать. Нападающих явно несколько, так что хозяину не помешает помощь. К тому же он был бы плохим гостем…
В трёх метрах от вигвама раздался крик, и Пашка бросился наружу.
Рывок из-под полога, теперь, чтобы не стать мишенью, пригнувшись, помогая себе левой рукой, пробежка в низкой, но хоть что-то скрывающей траве. После темноты индейского жилища вечерний сумрак кажется совсем прозрачным, видно отлично. Одного короткого оборота достаточно, чтобы понять – на вигвам напали шесть человек. Все полуголые, морды размалёваны краской, видимо, для острастки.
Так, впереди валун, высотой чуть выше колена, за него. Залёг. Это не валун, это какая-то каменная чаша. Середина выдолблена почти с ведро глубиной, по краю слегка обтёсано, видимо всё-таки придавали булыжнику нужную форму. Вокруг остатки костра и кое-где недогоревшие дрова. Сзади яма, в полумраке она кажется очень глубокой, да и куча земли рядом навалена немаленькая. Высунулся. Хозяин уже двухсотый – вон он лежит со стрелой в груди, а напротив него один из нападавших. Значит, их семеро было. И из них вон те трое, явно старшие. А самый главный, похоже этот разрисованный здоровяк со стальным топором в руке, в волосах которого торчат три белых пера. Единственный, кстати, как с перьями, так и с металлическим оружием. Вот с тебя, триперного, и начнём. Вскинуть самострел. Взвод происходит при начале нажатия спуска. Короткое «тум!» бойка об ограничитель, и главный… Голова развалилась в куски, брызнув во все стороны, а сам он падает вправо, в кусты. Тут же в рядом стоящего. Этого в грудь. Готов. Третьего не успел. Он поднимает копьё и рывком бросается на Пашку. Трое оставшихся достали из колчанов стрелы и натянули луки.
Синхронно, как эльфы в кино. Так, рывок вперёд из-под залпа, нырок под удар копьём, полоснуть ножом, хорошо получилось, прямо в печень. Всё, упал. Моторин стоит перед тремя лучниками. Они одновременно спускают тетивы… Упасть там, где стоит… Успел, да, пролетели мимо. Из положения «лёжа» первый получил болт в грудь. Второй… ага, отпрыгнул, в ногу попало. Добить. Третий схватил копьё и бросил. Но Моторина там уже нет. Бежит на противоположную сторону. Стрела вслед. Не попал, задел лишь рубашку. А вот спереди…
Стрелу, летящую из ветвей, Пашка заметил уже на подлёте и потому полностью уклониться не успел. Отмахиваясь, мазнул по ней рукой и потому получил попадание в бедро, чуть ниже задницы. Блин, будто раскалённой кочергой ткнули. Нога мгновенно отяжелела. Но деваться некуда, таймаута не дадут.
Рывок, блин, нога не сработала штатно, и вместо прыжка на ветку получилось за неё лишь ухватиться. Так. Теперь подтянуться. Сел. Над коленом торчит половина стрелы, на ней каменный наконечник. Срочно обломать. Страшно подумать, что там сзади. Перья на ноге?
Так ведь и знал, что у нападающих где-то должна быть огневая поддержка. Жаль, отсюда, с ветки, видно только ноги снайпера, зато последний воин внизу как на ладони. Стоит себе с натянутым луком, всматривается в темень листвы. Спуск. Болт ударил ему прямо в лоб. Забыл, опять придётся в мозгах ковыряться, доставать. А в ответ слева прилетела стрела. Но лучнику его видно плохо, поэтому попал он в ветку, на которой устроился Моторин.
Опуститься и лечь на ветку плашмя. Так и нагрузка на раненую ногу меньше, и угол обзора побольше. Вот он, снайпер, почти до груди снизу виден. Прицелиться в живот, выстрел…
Лучник в последний момент присел и тоже спустил тетиву, держа оружие горизонтально. Пашка не видел, куда попал его болт, потому что сам в это время падал с ветки, чтобы самому не угодить под стрелу. Но, судя по крику, он попал. В него, правда, тоже. Правая рука вспыхнула пламенем боли, он приземлился на бок и застонал. Где подстреленный снайпер? Надо проверить.
Подошёл, уже ощутимо хромая. Да, готов. Никто не выживет, если упадёт с трёх метров спиной на камень. Крови под телом уже налило порядочно. Теперь проверить, как там девчонка.
Только идти тяжело. Нога не слушается, рука при каждом шаге взрывается нестерпимой болью, а ведь задели несильно, стрела навылет прошла, чуть бицепс зацепила. Но почему-то дышать тяжело, воздуха не хватает. К счастью, под ногу подвернулось чьё-то копьё. А, это хозяина. Вот и он сам, Пашка чуть не наступил на грудь в темноте. Как же стемнело так быстро, или это у него в глазах? Дышать тоже нечем, будто в пыли идёт. Моторин наклонился, взял копьё, но и сам чуть не упал. Опираясь здоровой левой на оружие, ставшее на время костылём, сделал шаг. Нога отдалась рывком боли, правая рука будто взорвалась. Ещё шаг. Теперь передохнуть. Он и стариком себя так плохо не чувствовал, что же такое?
Путь до вигвама занял времени больше, чем сам бой. И то, добрался лишь потому, что навстречу выскочила девчонка и чуть не на себе затащила его внутрь. Стыдно-то как, здорового лося, малютка, на плечах. Ничего, девочка. Главное, до рюкзака добраться. Как он из него выскочил, когда наружу рванул, сам не помнит. Но до рюкзака…
Там всё есть. Там. А сейчас лучше бы присесть. Хоть куда, хоть вот, на шкуры эти. И дай рюкзак, а то самому не дотянуться. Да. Этот. Не понимаешь. Ничего, девочка, сейчас…
Растянуть завязки, аптечка. Так, шприц-ампулы. Сначала укол промедола. Прямо сквозь рубашку, ничего. Вот, уже легче, отпустило, голова почти ясная, и правая рука слушаться начала. А то колоть левой непривычно. Обломок стрелы из ноги. Не надо осторожно, девочка, он лучше сам, вот так, рывком. Готово, вон как кровь сразу хлынула. Теперь нужен антидот, а то не зря же пустячное ранение в руку такую реакцию даёт. Вот так. А теперь… Где тут мой ножик? Рукав рубахи прочь, штанину тоже прочь. Нужно всё засыпать стрептоцидом и перевязать. Вот так, потуже. А сейчас хорошо бы лечь и пару минут полежать. Сейчас, сейчас он отдохнёт от боя и поможет…
Разбудил Моторина солнечный луч. Яркий зайчик добрался до лица и теперь усиленно щекотал нос и веки. Пашка долго морщился в полусне, наконец, не выдержал, чихнул, и проснулся окончательно. Вигвам оказался освещён гораздо лучше, чем вчера. Солнце поднялось настолько высоко, что смотреть из полумрака в дыру дымохода было больно глазам.
Молодой человек поднял правую руку и осмотрел повязку. Нормально, крови за ночь вытекло немного. А вот лиловый цвет кожи его не порадовал. Не иначе, стрела была чем-то нехорошим смазана. Непохоже, что серьёзный яд, но он где-то читал, что раньше наконечники для лучшей убойной силы держали в тухлом мясе и даже мазали навозом. Локоть и сейчас сгибался с трудом, а сама рука весила, казалось, как две ноги. Придётся на некоторое время уложить её в косынку и попить антибиотики.
Нога, кстати, выглядела не в пример лучше. На неё можно было даже почти естественно наступать. Раздражала только одна штанина на брюках. Но ничего, введёт Моторин в индейское американское общество моду на шорты.
Он выбрался наружу и непроизвольно зажмурился. Стоял жаркий полдень, вырубка была залита нестерпимым потоком солнечного света, в котором, лишь когда привыкли глаза, удалось рассмотреть ждущих его у входа четверых людей. Вчерашняя девушка и трое детей. Кажется, все мальчишки, мал-мала-меньше. А, нет, самая мелкая, вроде, девчонка. Волосы у мальцов заплетены в косы, у девочки – две, у остальных в одну. За ними стоит девушка, обнимает всех троих за плечи и как-то необычно смотрит на Пашку.
Он неловко остановился, не зная, что сказать в подобной ситуации. Надо бы пройтись, собрать болты, пока ещё хоть примерно помнит, где какой лежит, а тут эти… И что с ними теперь делать? Где их дом вообще?
Девушка подошла, безысходно-твёрдо посмотрела ему прямо в глаза и рывком приложила ладонь к своей груди.
– Тараниопу Сапа, – твёрдым голосом произнесла она.
Потом по очереди ткнула в каждого из детей и назвала каждого:
– Варап Сапа, Гитантиони Сапа, Дарания Сапа.
Ещё секунду собиралась с духом, и вдруг упала перед молодым человеком на колени, причём так быстро, будто ей подрубили ноги. Схватила Пашку за раненую руку, тот даже поморщился от резко вступившей боли, положила его ладонь себе на темя и затараторила:
– Ио Тараниопу Сапа…
На второй или третьей фразе в голову Моторину вкралась мысль, что это какой-то местный аналог присяги на верность, или, не дай бог, ритуал вхождения в семью. После Тараниопы каждый из детей проделал то же самое. Лица у них при этом были напряжённые и отчаянные. Путешественник стоял, не зная, что предпринять. Сказать им нет, значило оставить четверых детей на верную смерть. А взять с собой… Пройдёт меньше года, он вернётся в двадцать первый век, и куда они тогда денутся? Вон, старшему из пацанов лет десять, не больше, а девчонке вообще около шести. Что он с ними будет делать, это ладно. Прокормит как-нибудь. Но потом, после возвращения? Да он же себе места не найдёт в будущем.
Но, похоже, непроизвольно Моторин уже принял решение. А как иначе? Не бросать же беззащитных детей на произвол судьбы? Он неожиданно для самого себя ласково погладил детишек по волосам, отчего они задрали головы и с надеждой посмотрели на молодого человека. Потом так же приласкал и девушку. Всё-таки с высоты прожитых лет Тараниопу воспринималась больше, как дочь, или даже внучка, чем как девушка.
Но сама молодая индианка, похоже, думала иначе. Она рывком прижалась к Пашке, потёрлась кончиком носа о его нос, и долго убеждённо что-то ему объясняла, то и дело вставляя уже известное слово «ио» – «я». В конце речи на её лице даже загорелась несмелая улыбка.
Моторин стоял как деревянный, боясь невольным шевелением спугнуть это проявление внимания. Отвык он от подобного. Нет, в молодости у него, конечно же случались отношения с женщинами, но когда это было? Так что он, млея от удовольствия, слушал монолог Таранип… Тарапе… Танюшки, в общем. А когда та замолчала, несколько секунд ещё наслаждался ощущением единения и нежности. С трудом удалось вырвать себя из нирваны. Пора бы уже собрать болты, да и самим собираться. Что, если эти разрисованные придут снова, да ещё и народа побольше с собой захватят? Так что он сделал шаг назад, обвёл всех взглядом и скомандовал:
– Вот что, Тарани…
Пашка глянул на девушку и махнул рукой. Потом ткнул ей ладонью в грудь, мимоходом отметив упругость молодых холмиков, и переименовал:
– Таня. Татьяна. Поняла, Таня?
Девушка неуверенно указала на себя и вопросительно произнесла:
– Таня? Ио Таня?
– Таня, Таня. Нечего язык ломать. Таня – Тараниоку. Или как там?
– Тараниопу, поправила девушка. Затем, будто примеряя на себя новое имя, несколько раз проговорила. – Таня… Таня… Тараниопу Таня.
И в конце добавила что-то из своей абракадабры. Сразу после её слов поднялся гвалт. Моторин и не представлял, что всего трое детей могут так шуметь. Мальчишки, активно работая локтями и даже лбами, норовили оказаться поближе к молодому человеку, каждый кричал своё имя, добавляя при этом кучу ничего не значащих для путешественника слов. Наконец, Пашка не выдержал.
– А ну тихо! – крикнул он так, что правая рука отдалась тупой болью.
Мгновенно воцарилась абсолютная тишина, как в космосе. Дети замерли, боясь пошевелиться. Ну вот, подумал Моторин, первое слово по-русски, которое они выучили, не «мама» или «папа», а «тихо». Хорошо, что не «заткнись». Он ткнул пальцем в первого попавшегося и вопросительно дёрнул подбородком.
– Варап Сапа, – с готовностью доложил мальчишка.
Глаза его блестели, на губах прочно держалась гордая улыбка. Самому Варапу было на вид лет десять, крепкий, но худенький, ни капли лишнего жира. Чёрные до синевы волосы заплетены в тугую косу и спускаются до самых лопаток. Одет в одну кожаную набедренную повязку, за поясом которой Моторин узнал очертания каменного ножа. Вояка…
– Будешь… – он на секунду задумался. – Марат. – Ткнул мальчишку в грудь и повторил. – Марат.
– Марат, Марат, – загомонили все трое и место переименованного тут же занял следующий.
Через минуту Тараниопу окликнула детей уже новыми именами:
– Марат, Антон, Дариа!
– Дарья, – поправил её Пашка. – Дарья, это Даша. Даша.
– Даша, – смачно проговорила Таня и повторила призыв. – Марат, Антон, Даша!
– Таня, – смущённо прервал её Моторин.
Девушка с готовностью повернулась к нему. Вот я дурак, подумал молодой человек. Всех назвал. А себя?
– Паша, – он ткнул себя в грудь левой, здоровой рукой. – Паша Моторин.
С криком «Паша!» на него накинулись все четверо. Как, оказывается, приятно, когда тебя обнимают дети…
В процессе осмотра вырубки, Моторин выяснил, что проживающий здесь индеец занимался добычей соли. Выпаривал её именно в той самой, каменной чаше, за которой так удачно прятался вечером Пашка. Кроме того, на открытом месте нашлись две полосы кукурузы, до спелости им ещё месяца два, узкое длинное поле, засеянное растением, очень похожим на овёс, небольшая посадка картошки, и грядка кабачков.
Два остальных вигвама выглядели нежилыми. Создалось впечатление, что раньше здесь обитало больше людей. И возможно, причиной демографического кризиса были именно расписные налётчики.
Дети, пока Моторин спал, стащили их тела в кучу и тщательно обыскали. Ему пришлось заняться только болтами, и то неудачно. Распотрошив три трупа, молодой человек решил, что лучше сделает новые.
На дастархане в ряд лежали шесть трофейных луков, пара десятков стрел к ним, каменный клевец, очень прочно увязанный на дубовую рукоять, и три копья. Отдельно были сложены самые ценные трофеи – почти бесформенный бронзовый топорик, короткий железный нож, и поломанное надвое копьё с бронзовым же наконечником. Меховая и кожаная одежда налётчиков возвышалась отдельной бесформенной кучей.
Возле второго вигвама, на дубовом кострище, лежал на спине вчерашний индеец. В его огромную, заскорузлую ладонь была вложена узкая ладошка лежащего рядом мальчишки лет двенадцати. Хозяин был полностью одет, на груди его лежало то самое короткое копьё. У мальчишки в руке был каменный топорик. Таня подошла и указала на каждого из них рукой.
– Арта Сарадонту Сапа, – она потрогала одинокое перо, торчащее из волос отца, затем показала на мальчишку. – Тутуи Сапа.
Моторин кивнул, понимая, что для девушки значит этот день. Потеря кормильца и защитника, трое детей на руках. Тут не только к бросившемуся на помощь путешественнику, к налётчикам будешь в семью набиваться. Он глянул на ожидающую чего-то Таню, затем понял, достал из кармана зажигалку, разжёг костёр под покойниками. Затем они долго стояли впятером, глядя на гудящее пламя.
К реке спускались, провожаемые пламенем. Таня выдернула головню из погребального костра и запалила на вырубке всё, что могло гореть. Хорошо, хоть посевы не сожгла, Моторин уже строил на них планы.
