Евгений Маурин
Пастушка королевского двора
– Людовик! – с кротким упреком произнесла Лавальер. – Ты обещал мне…
– И я держу свое обещание, ты видишь! Я ведь только спрашиваю: почему? Почему ты предпочитаешь эти муки, эти томления полному, разделенному счастью? Почему ты непременно хочешь, чтобы я горел, изнывал на огне изнуряющей меня страсти? Почему ты непременно хочешь прикрываться службой у герцогини и терпеть все эти подлые глумленья? Я увез бы тебя в Париж, целый дом был бы к твоим услугам, ни одна душа в мире не осмелилась бы кинуть на тебя косой взгляд. Но ты не хочешь. Почему?
– Возлюбленный мой, я уже столько раз отвечала тебе на эти вопросы! Разве не говорила я тебе, что ради твоего счастья, твоего покоя, даже ради одной минуты пережитого тобой восторга я с радостью пожертвовала бы спасением своей души и пошла бы на то, что считаю тяжким грехом. Но у меня есть мать, которая не переживет, если я изменю долгу девичьей чести, а ее счастьем я жертвовать не вправе! Нет, отгони от себя, божество мое, все эти мятежные, знойные думы и позволь мне отвлечь тебя от изнурительных бурь страстей в безмятежное лазурное царство пасторальной поэзии!
Луиза снова взялась за книгу и продолжала:
Взгляни, любовь моя, уж гаснет луч закатный
На бархатных крылах спешит с востока ночь,
И тихий ветерок…
– Нет, – воскликнул Людовик, вскакивая и снова прерывая чтение. – Все равно, пусть ты не хочешь быть совсем моей, но я не потерплю больше, чтобы ты и долее продолжала сидеть в этой змеиной клетке! Я сегодня же распоряжусь, чтобы тебе приготовили здесь совершенно отдельное помещение, а для того, чтобы ты не была так часто одна, надо найти для тебя кого-нибудь… только не из здешних. Ну, да мы там увидим! Нет, нет, не пытайся спорить и возражать, это ни к чему не приведет! Я так решил, и так будет. А теперь ты уж извини меня, Луизочка! Я взволнован, расстроен и совершенно не могу отдаваться поэзии!
С этими словами король ласково поцеловал Луизу в лоб и поспешно вышел из комнаты.
V
«Все к лучшему в этом лучшем из миров», – подумала Беатриса Перигор, вторично просыпаясь под гостеприимным кровом гостиницы «Золотой осел» в Божанси.
Действительно, если болезнь Тибо отдалила молодую девушку от достижения, так сказать, географической цели ее путешествия, зато непредвиденная задержка в Божанси значительно облегчала ей достижение той затаенной цели, ради которой все это путешествие было предпринято. Ведь, отправляясь в этот путь, Беатриса даже не представляла себе, каким именно образом она возьмется за осуществление своих тайных надежд, и полагалась на свое пронырство да на благоприятный случай. И вдруг этот случай послал ей сразу знакомство с тайной интригой первейшей важности, с целым планом, который сам собой предопределял также и план ее действий. Таком образом, задержавшись на день, она выиграла по крайней мере месяц, если не больше.
Впрочем, счастье, очевидно, решило благоприятствовать юной героине по всей линии, потому что скоро выяснилось, что задержка на сутки ускорила ее путешествие по крайней мере на три дня. Из разговора Варда с хозяйкой гостиницы Беатриса узнала, что королевский двор проживает в Фонтенебло. Это привело девушку сначала в кислое настроение, особенно когда ей сказали, что Фонтенебло расположено приблизительно в двадцати лье от Парижа. Когда же ей объяснили, что летняя резиденция короля находится в этом расстоянии не минуя Париж, а не доезжая до него, Беатриса окончательно была готова благословлять свою задержку. Не заболей от переутомления Тибо и не остановись они здесь на лишние сутки, она легко могла бы проехать прямо в Париж, а затем принуждена была бы возвращаться оттуда обратно. Теперь это открытие сокращало для нее путь на двойное расстояние: Париж – Фонтенебло, то есть на сорок лье!
Вообще все складывалось очень хорошо. Старый Тибо совершенно отдохнул и оправился и был тем же прежним Тибо, который какой-нибудь год тому назад несся во весь опор на бешеном скакуне, чтобы разыскать герцога д'Арка и призвать его на помощь похищенной Тремулем Беатрисы. Лошади наших путешественников тоже отдохнули и отъелись на отборном божансийском овсе, и, таким образом, остаток путешествия превратился в приятную и легкую прогулку.
В Фонтенебло Беатриса прибыла в средине дня и, заняв номер в гостинице «Королевская лилия», сразу взялась за дела высшей важности. Первым делом была командировка слуги из гостиницы в королевский замок за Жаком Мароном, одним из слуг гардеробмейстера Луи, а вторым – заботы о своем туалете, которым и занялась девушка в ожидании Жака.
В то время дамский туалет требовал не меньше (если не больше только) хлопот, чем теперь. Особенно много времени отнимала голова, так как тогдашняя прическа зачастую представляла собой истинное архитектурное чудо, а лицо – даже самое юное я свежее – непременно требовало разрисовки. Правда, Беатриса, вообще отличавшаяся большой самостоятельностью мышления, не портила своих нежных щек красками и ограничивалась лишь тем, что слегка трогала черным карандашом нижние веки. Но от обязанности наклеивать на лицо мушки даже и она не чувствовала себя избавленной. А каждая мушка, наклеиваемая в соответствующее место, имела свой символический смысл, свое название и служила известным выразителем. Так, мушка, наклеенная около уха, называлась «жажду страсти», а в уголке рта – «люблю целоваться». Мушка, наклеенная на одну из губ, называлась «кокетка», на нос – «отчаянная», в средину подбородка – «не прочь от интрижки», на лоб – «величественная». Это были основные категории, но были также и переходные формы, а также целые комбинации.
Собственно говоря, если вспомнит читатель, уже сама природа весьма прозорливо заклеймила Беатрису естественной мушкой – родинкой, приходившейся на полудороге между «не прочь от интрижки» и «люблю целоваться». Но одной было мало, а выбор места для другой представлял собой некоторые затруднения. Ожидая повидать в тот же день Ренэ Бретвиля, Беатриса по праву могла бы наклеить мушку около уха; если же принять во внимание особенности ее характера, то ей было бы вполне естественно украсить мушками и губу и нос. Но Беатриса отнюдь не желала пускаться с первого шага на какие бы то ни было признания и откровенности, а потому в конце концов склонилась в сторону неопределенности и торжественно приклеила мушку на середину щеки. В этот момент ей как раз доложили, что явился Жак Марон.
Это был сын старой домоправительницы Перигоров. Он с детства считал себя принадлежавшим к их семье и был всей душой предан отцу Беатрисы, а ее саму любил до обожания. Еще бы! Разве мало было ему хлопот с капризной и своенравной девчуркой, умевшей чуть не с самого рождения заставлять весь дом плясать под ее дудку!
Лет десять тому назад Жак уехал в Париж и поступил к Жоржу Луи. Сметливый и расторопный малый, Марон устроился превосходно, но это не заставило его порвать связи с Перигорами, и время от времени Жак наезжал на родину в Тарб, чтобы повидать старуху-мать и «поклониться барину да барышне». Последний раз он был как раз во время отъезда в Париж герцога д'Арка, и в этот его приезд Беатриса осчастливила Марона важным и ответственным поручением.
– Ну вот видишь, Жак, – сказала Беатриса после первых приветствий и проявлений дикого восторга со стороны Марона, – я сдержала свое слово и приехала к вам. Я привезла тебе от твоей матери тысячу поклонов и поцелуев, а также целый тючок всякой снеди. Можешь взять посылку у Тибо. А теперь, не теряя времени, изволь докладывать, что ты сделал для меня.
– Да что же, барышня? Многим похвастать не могу! – ответил Марон. – Его светлость герцог Ренэ ведет себя так примерно, что второго такого здесь и не найдешь. Только уж очень он горд и, чуть что, сейчас берется за оружие. Но это он только со знатными господами, а с простым людом всегда добр и снисходителен…
– Постой, милый Жак, – перебила его Беатриса, – качества герцога мне известны, как тебе ведомо, лучше тебя. Точно так же я отнюдь не поручала тебе следить за нравственностью его светлости, нет, мне, как я тебе уже говорила, важно вообще знать все, что касается его, и в особенности то, чего он, может быть, даже сам не знает.
– Я все это отлично понимаю, барышня, да ведь раз человек хорошо себя ведет, так про него и сказать много нечего. Вот я к чему это упомянул. Вот если бы я должен был докладывать вам про графа де Гиша, ну, так тут в три недели всего не перескажешь. А герцог – что? По службе аккуратен, что солнышко, в церкви бывает каждый раз, с дурными людьми не водится, разных дебошей над горожанами не чинит, над горожанками не озорничает, а когда есть свободное время, так у себя сидит да книжки читает. Ничего такого интересного нет!
– Ты забываешь, что, не зная, для чего я поручила тебе следить за герцогом, ты не можешь судить, что – интересно и что – нет. Мне нужно знать все. Прежде всего скажи: как его сердечные дела?
– Плохо, барышня! Скрутила его светлость нестоящая девчонка. Хоть и знатная барышня, а хуже какой простой!
– Ну вот видишь! А ты говоришь – «ничего важного»! Как ее зовут?
– Христина де ла Тур де Пен!
– Ух! В полгода не выговоришь! Она хороша собой?
– Как на чей вкус! На мой – вертлява и мозглява. Уж простите, барышня, на деревенском слове, а только, как у нас говорится, ни кожи, ни рожи в этой барышне нет – одни ужимки!
– Герцог ее очень любит?
– Трудно со стороны сказать, а только кажется мне, что его светлость больше самое любовь любит, чем эту барышню! Молод он очень, ну, и один! Сердце своего просит, а настоящей вблизи не оказалось, Тут кто первая подошла и улыбнулась, та и царица.
– А она его любит?
– Да что вы, барышня! Мне доподлинно известно, что девица де ла Тур смеется над его светлостью, называет его дураком и пентюхом. Да где такой и оценить-то!
– Значит, она просто от скуки с ним забавляется?
– Нет, она его на себе женить хочет. Она – сирота и бедна, как церковная крыса.
– А как себя ведет эта Христина? Нет ли за ней чего-нибудь?
– Ведет она себя, барышня, скверно – со всяким мужчиной готова игру вести. Но только она никого до себя открыто не до пускает, и в прошлом году, когда ее захотел навестить не в урочное время королевский брат, герцог Филипп, она такой крик да шум подняла, что хоть святых вон выноси. Но только наш брат, слуга, прямо говорит, что это она из озорства да из расчета, а терять ей уж совершенно нечего. И хотя, наверное, никто про нее ничего сказать не смеет, а только кажется мне, что у нее нечисто дело с пажом герцогини Орлеанской – Филибертом Клери.
Беатриса достала записную книжечку, где уже не одна страница была посвящена заметкам, и вписала туда имя пажа. Затем она продолжала спрашивать:
– С кем дружит герцог?
– Так особенно ни с кем, барышня. Увиваются около него многие, потому – известное дело, в чести у короля, а настоящей дружбы как будто нет. Еще с моим хозяином, а вашим дядюшкой, они часто беседуют. Ну, с герцогом Сент-Эньяном они тоже довольно хороши. А так, чтобы особенно – нет.
– Ну-с, а как он с Луизой де Лавальер?
Жак кинул на Беатрису удивленный взгляд и с некоторой растерянностью произнес:
– Вы, барышня, уже знаете? Неужели до вас дошло? Да когда бы это успелось? Ну, с барышней Лавальер их светлость очень дружны и даже за нее шпагу обнажили, но только… Как бы это сказать? Ну… похоже, что герцог немного… не то, что брезгует, а… дескать, мол, «не подумай, что я через тебя чего-нибудь ищу».
– Ну, еще бы! Ах, Бретвиль, Бретвиль! Там, где другой сразу выбился бы в люди, ты будешь вызывать из могил все семьдесят семь тысяч предков! Ну, а сама Лавальер? Какова она?
– Хороша и добра, как ангел! От барышни де ла Тур все горничные плачут, у барышни же Лавальер людям не житье, а чистый рай. Да только судьба несправедлива! У барышни Христины не горничная – золото, а все же ей плохо живется, у барышни же Луизы первая камеристка – не девка, а черт, и кажется мне, что Берта продает свою госпожу!
– Берта – вероятно, имя горничной? Но что значит «продает»?
– Да ведь это разве только король не видит, а так всякий из нас знает, что за барышней Лавальер охотятся герцогиня Орлеанская да графиня де Суассон.
– Это я уже знаю. Ну а так еще можешь ты сообщить мне что-нибудь?
– Не придумаю, барышня.
– Ну может, потом надумаешь, так скажешь. Во всяком случае – большое спасибо тебе, Жак. Я очень рассчитываю на тебя в будущем. Ты согласен помочь мне?
– И вы еще спрашиваете, барышня?
– Но порой мои поручения будут трудны и опасны, Жак!
– Даже если они будут стоить мне виселицы, для вас, барышня, я пойду на все!
– Я была уверена, что не ошибусь в тебе, Жак! Еще раз от души благодарю тебя. Теперь ступай и сообщи о моем приезде дяде и герцогу. Я хотела бы повидать их!
– Господин Луи теперь занят и освободится не ранее как через час или два, а герцог свободен. Но… не лучше ли будет, если его светлость не узнает о том, что я был первым у вас? Мне ведь придется и впредь следить… Может, вы, барышня, напишете ему два слова, а я велю передать записку через другого лакея?
– Ты – умница, Жак! Подожди немного!
Беатриса написала записку и вручила ее Жаку.
Через полчаса в комнату быстрой, взволнованной походкой вбежал Ренэ Бретвиль.
– Беата, милая Беата! – радостно произнес он… – Вы здесь? Какой приятный сюрприз!
– Я тоже очень рада видеть вас, Ренэ… – начала молодая девушка, во вдруг запнулась и с комическим испугом отступила назад. – Впрочем что это я? Вы ведь теперь стали важным господином, и такая короткость со стороны захудалой провинциалки…
– Не надо говорить так, Беата, – серьезно и просто ответил Ренэ, подходя и целуя руку девушки. – Та неделя, которую мы провели вместе в Бретвиле под угрозой именуемой опасности, скрепила нашу дружбу крепкими узами…
– Друг мой, – перебила его Беата, – я очень рада, что вы остались для меня прежним Ренэ, но к чему вы спешите напомнить мне про свое благодеяние, которого я и так не забыла? Ну да оставим это! Так вот, раз уж вы допускаете, чтобы я, простая мещанка, пользовалась вашей светлейшей дружбой, то я хочу осуществить права друга в полной мере. Я не забыла, чем обязана вам, и нарочно приехала, чтобы быть в свою очередь полезной вам. И первым делом я начну с того, что отчитаю вас по всем статьям за ряд глупостей, которые вы наделали!
– Вы? Меня? – воскликнул Ренэ, невольно улыбаясь. – А вы – все прежняя, Беата!
– И не собираюсь меняться! Садитесь и держите отчет! Прежде всего, что за ерунду вы затеяли с Христиной де ла Тур де Пен?
У Ренэ вытянулось лицо, и от изумления он в первый момент потерял дар слова. Затем он спросил:
– Вы давно здесь, в Фонтенебло?
– Часа полтора-два!
– Но вы заезжали в Париж?
– Не имела ни малейшей охоты!
– Ну, так вы прожили некоторое время где-нибудь в окрестностях?
– Я ехала из Тарба не останавливаясь.
– Так, значит, вам сказал об этом мсье Луи?
– Я известила дядю о своем прибытии одновременно с вами.
– Но тогда я окончательно ничего не понимаю! Откуда вы знаете…
– Друг мой, если вы будете допытываться, откуда я что-нибудь знаю, то совершенно понапрасну потеряете массу времени и ничего не добьетесь. Удовольствуйтесь тем, что я знаю очень-очень многое – больше, чем вы. Скоро я вам докажу это, а как и откуда – пока я вам не скажу. Поэтому будьте добры ответить сначала на вопрос.
– Но я еще не слышал, в чем вопрос! Где именно глупость с моей стороны?
– Вы слишком серьезны, а эта самая Христина слишком бедна и расчетлива для простой любовной интрижки. Значит, здесь дело пахнет браком. Ну так глупость – в браке!
– Очень решительно, но совершенно не убедительно! Допустим, что вы правы. Но чем же Христина – не партия мне? Род де ла Туров насчитывал четырнадцать запротоколенных официальной генеалогией предков, род де Пенов – двадцать три. Когда в лице Жозефа Амедея де ла Тура и Христины Марии Луизы де Пен оба рода соединились в один, то их генеалогическое дерево дало еще шестнадцать незапятнанных колен. Христина – последняя представительница рода, ее фамилия должна быть присоединена к фамилии мужа. Таким образом, мой старший сын будет именоваться Бретвиль-де ла Тур де Пен, маркиз де Тарб, герцог д'Арк…
– А если вы назовете его еще вдобавок как-нибудь подлиннее, например – Никополеон Аполлинарий Афинодор-Хризостом Максимилиан Филиберт, то, пока ваш сын успеет назвать себя до конца, представляясь кому-нибудь, его собеседник умрет от разрыва сердца!
– Беата! Вы позволяете себе шутить с вещами, священными для нас, родовитой аристократии! Но это понятно! У вас, мещан, нет традиций…
– Потише, Ренэ, не увлекайтесь! И у мещан тоже имеются свои традиции. Кроме того, ко мне это относится меньше всего. Правда, мой дед откинул дворянскую частичку «де», но это не мешало ему быть по рождению дворянином, и если он утерял права, то ведь и ваш дед тоже не мог достать официальный патент на герцогский сан. Моя покойная мать тоже была дворянкой, бедной сиротой, но ведь это происхождения не портит! Так что, если поискать да передумать, то предки найдутся и у меня!
– О, если бы они у вас были! – вырвалось у Ренэ.
– Что тогда? – быстро опросила Беатриса, но, заметив, как спохватился Ренэ, сейчас же перешла опять на прежний шутливый тон, продолжая: – Впрочем, это «если» меня несколько удивляет. Насколько мне известно, и я, и мои родители родились вполне естественным путем, а тут уж без предков дело не обойдется. Но дело сейчас не во мне. Итак, ваша Христина обеспечена хорошими приданым в виде трех с половиной дюжин добропорядочных предков. Великолепно! И этого одного для вас уже достаточно?
– Я вам о своей помолвке еще не объявлял, следовательно, обсуждать этот вопрос преждевременно. А относительно родовитости девицы де ла Тур я упомянул потому, что, как вы, может быть, знаете, традиции рода Бретвилей требуют, чтобы жена старшего в роде имела родословное древо не менее как из десяти неопороченных и ничем не запятнанных колен.
– Так-с. А эти традиции не требуют, чтобы старший в роде носил вместе с герцогской короной… рога?
– Беата!
– Не раздражайтесь, друг мой, не краснейте и заставьте свои прекрасные глаза вновь вернуться в свои орбиты! Христина де ла Тур де Пен уже теперь смеется над вами. Я докажу вам это; на то я – и друг вам, чтобы удерживать вас от бесповоротных глупостей!
– Когда вы докажете мне…
– Тогда вы поблагодарите меня, и тогда мы можем возобновить разговор на эту тему! А теперь дальше. Скажите, Ренэ, вам не стыдно играть такую глупую роль по отношению к Луизе до Лавальер?
Ренэ опять с изумлением взглянул на девушку, а затем спросил:
– Если вы так уж осведомлены… Но в чем же здесь глупость?
– Да в том, друг мой, что вы совершенно не хотите самым благородным образом использовать всю эту историю для своего возвышения! Я знаю, вы скажете, что не желаете быть обязанным женщине, основывающей свое влияние на расточаемых ласках. Но я отвечу вам, что Лавальер не торгует собой; она искренне любит короля…
– Беата, да откуда…
– Не перебивайте меня! Ну-с, что бы там ни было, само слово «король» освящает уже столь многое, что излишняя щепетильность просто смешна. А главное, я не узнаю своего рыцаря в вас, Ренэ! Бедная Лавальер затравлена, одинока. Ну да, вы скажете, что не раз обнажали за нее оружие? Еще бы вы этого не делали! Но вы должны были бы отнестись с большим внутренним сочувствием к этой кроткой, гонимой девушке. Вы не смели ограничиваться ее защитой в тех случаях, когда на несчастную нападали при вас, а должны были стать на ее охрану от тайных козней…
– Постойте, Беата, я не понимаю, какое в конце концов вам дело до всего этого?
– Самое простое. Вы спасли меня когда-то от Тремуля, я в благодарность спасу вас от самого себя, от вашей собственной неотесанности! Вы не заглядываете в будущее, друг мой! Правда, пока еще Лавальер ведет с королем пастушескую идиллию…
– Как? Вы знаете даже это?
– Но это скоро кончится, и тогда Лавальер займет высокое положение, будет пользоваться громадной властью. Преследования, которым она подвергается, в конце концов ожесточат ее, и она будет беспощадно рассчитываться со всеми врагами. Ну а вы знаете – Писание говорит: «Кто не со мной, тот против меня»! И всей вашей карьере будет конец! А из-за чего? Если рассмотреть хорошенько, то из-за того, что вы не захотели послужить как следует своему королю, не захотели в должной мере быть полезным хорошей, обижаемой, имеющей все права на лучшую участь женщине и не ударили пальцем о палец для того, чтобы исполнить священный долг всякого человека, то есть помочь любящим сердцам соединиться в полном союзе. Словом, выходит, что вы ведете себя крайне сдержанно, воображая, что того требует ваша рыцарская честь, а выходит совсем наоборот! Ну, говорите! может быть, я не права?
– Не знаю, Беата. Мне кажется, вы правы, но сейчас я вам ничего не могу ответить. Я не в состоянии отделаться от чувства безграничного изумления перед вашей осведомленностью, источник которой кажется мне просто волшебным, совершенно необъяснимым, а потому в моей голове все мысли спутались!
– Ну, а когда они придут в порядок и вы согласитесь, что я права? Готовы ли вы будете помочь мне тогда?
– Помочь? В чем именно?
– Ну хотя бы в том, чтобы разбить ухищрения врагов Лавальер и избавить ее от громадной опасности!
– Позвольте, да вы знаете Лавальер?
– В глаза ее не видала, но надеюсь познакомиться в самом непродолжительном времени!
– Окончательно ничего не понимаю!
– И не надо! Ответьте мне на вопрос!
– Ну, конечно помогу! Но поговорим о вас, Беата. Что вы предполагаете делать здесь? где жить? Ведь помещение вашего дяди не приспособлено для двоих, а жить одной…
– Видите ли, в точности я еще не решила. Меня интересует жизнь большого света, но как мне подойти к ней? Будь я чистокровной мещанкой, из меня вышла бы отличная камеристка. Будь я бедной дворянкой, я поступила бы к знатной даме. Но я – ни то ни другое! Впрочем, кое-какие планы у меня уже имеются. А вот и дядя спешит! – воскликнула Беатриса, заглянув в окно.
– Ну, так я уйду! – сказал Ренэ вставая. – Не буду мешать при родственном свидании, но надеюсь, что в дальнейшем мы будем часто видеться.
– О, конечно! – ответила Беата, провожая гостя.
Вслед за уходом Ренэ вошел мсье Луи.
– Стрекоза, Беаточка моя! – радостно воскликнул он. – Вот так сюрприз! Да как это ты надумала? надолго ли? зачем? Ну, да мы с тобой поговорим в другой раз, потому что сейчас мне страшно некогда – король дал мне поручение, весьма затрудняющее меня. Я пришел только расцеловать тебя.
– Постой, дядя, десять минут у тебя есть?
– Есть, но не больше…
– Ну, так ты только не отнимай времени разными «ахами» да «охами», а ответь мне на следующие вопросы: во-первых, род де Перигоров окончательно утерял всякие патенты?
– Постой!.. Неужели ты приехала хлопотать о возвращении утраченного дворянства? Неужели Амедей на старости лет…
– Батюшка ровно ничего не знает, и я сама – сейчас по крайней мере – ни о чем хлопотать не собираюсь. Ты ответь мне только.
– Да, патенты утеряны.
– Ну, а родословное дерево сохранялось у тебя?
– Конечно, но оно не имеет силы.
– Не важно! А сколько колен в этой родословной?
– О, довольно много! Двенадцать! Но зачем тебе это?
– Дядя, да ты ведь сам говорил, что у тебя нет времени! Лучше скажи мне вот еще что. Я не собираюсь уезжать домой, а жить мне здесь негде. Одной – неудобно, с тобой – негде. Между тем я, по своему общественному положению, не гожусь ни в прислуги, ни на службу к знатной даме. Но существует один исключительный исход, вполне соответствующий моему исключительному положению. Я слышала очень много хорошего о некоей Луизе де Лавальер. Ну, так не могла ли бы я устроиться как-нибудь при ней?
– Беата! Дитя мое! Ты ставишь меня в невозможное положение! Дело в том, что… Ах, ведь существуют вещи, которых не скажешь девушке твоих лет!
– О, дядя, мне ты можешь сказать все! – с комической наивностью произнесла девушка. – Все равно я обязуюсь под честным словом продолжать и после этого верить, что детей приносит аист!
– Что я слышу! – в ужасе воскликнул старик, с отчаянием всплескивая руками. – И это – девушка из глухой, не тронутой парижской заразой, провинции! И это – дочь моего брата, дитя строгой и порядочной семьи! До чего мы дожили! Беата, уж не хочешь ли ты сказать, что ты знаешь…
– Что Луиза де Лавальер еще не стала любовницей короля, но станет ею непременно? О да, милый дядя, знаю! Но что тебя так ужасает? В чем, собственно, дело? Видишь ли, я смотрю на вещи так: особа короля для меня священна, и я не имею права осуждать его поведение. А если бы я считала, что Лавальер оскверняет себя отношениями к королю, то это было бы равносильно тому, как я сказала бы, что король делает нечто нехорошее. Следовательно, во имя исполнения долга верноподданной я должна считать, что Лавальер ничем не хуже других!
– Да она и не хуже, а лучше Но… нет, это совершенно невозможно!
Однако с Беатрисой было слишком мало сказать «невозможно»; она продолжала настаивать на своем.
Скоро случилось так, что, исчерпав все аргументы, добряк Луи должен был признать себя побежденным, сказав:
– Собственно говоря, поручение короля, о котором я говорил, в том и заключается, чтобы найти кого-нибудь для Лавальер. Ты-то как нельзя лучше подходишь ко всем требованиям, но только для тебя… Ах, да хорошо, хорошо! Все равно ты не выпустишь меня живым, пока я не соглашусь! Хорошо уж! Если король согласится…
Беатриса чуть не задушила старика своими объятиями да поцелуями, когда же он ушел, протанцевала по комнате какой-то совершенно фантастический и необузданный танец. Но она была так счастлива! Все складывалось как нельзя лучше, и если и дальше дела пошли бы так же, то она могла рассчитывать на быстрое и полное торжество!
