bannerbannerbanner
полная версияГорькие травы Чернобыля

Евгений Константинович Новиков
Горькие травы Чернобыля

Полная версия

Я лежал на тахте во второй комнате и, несмотря на все необычные и яркие события уходящего дня, засыпал. Я с наслаждением думал о том, как крымские ровесники будут завидовать мне, побывавшему там, где…

Свет погас. Как-то вдруг. Взял и погас. Тьма охватила меня со всех сторон, вывела из дрёмы, вызвала панику.

В гостиной два тела храпели то по очереди, то оба сразу.

Мне показалось, что кто-то деликатно скребется в квартирную дверь.

«Выходи к нам! – тихий, но звонкий мальчишеский голос прозвучал в голове. – Выходи, Жека, не бойся! С нами интересно!»

Я вжался в матрас тахты и с тоской подумал о рыбацком фонаре Лельченко.

«Где, где, старый черт его оставил? Кажется, в прихожей? Или на кухне? Что ли заорать в полный голос?..»

Глава седьмая

– А чего орать-то? – так же тихо поинтересовался голос постарше. – Выйди в подъезд. Или хоть дверь приоткрой. Ой, та ну хоть в глазок позырь – драконов и привидений тут нет. Мы покажем тебе такое… Короче – выходи. А не хочешь, как хочешь – мы уйдём.

«Действительно, чего орать? – удивилась интуиция. – Не ребёнок же детсадовский! Никуда не ходи, спи сам и мне не мешай!»

Я даже как-то успокоился. Есть два мнения. Прямо противоположных. Теперь нужно третье – моё. И можно принять решение. Кого слушать?

«Нас!» Три глотки в ушах гаркнули одновременно. И третий голос, определённо не был моей интуицией.

Я принял решение. Спустил ноги с тахты, нащупывая кеды.

Свет вспыхнул так же неожиданно, как и погас. Я подпрыгнул. Между прочим, в тысячи сотый раз за последние сутки. Наскоро зашнуровал кеды.

Храп в гостиной, как по команде прекратился. И почти сразу начался вновь. Хорошее вино, видать, было у Николая Григорьевича – никакими миганиями света и потусторонними голосами его не выветрить.

На всякий случай я бесшумно проскользнул через гостиную в прихожую. Я умею ходить бесшумно. Очень полезное свойство иногда.

Интуиция где-то вяло шебуршилась в животе и дверь открывать не хотела.

Ничего, справимся.

Н-да. Дверь и сама не хотела открываться. Сговорилась с интуицией. Точнее сговорились сразу трое – интуиция, дверь и замок. Замок был непонятный. Крутилочка, шишечка и кнопочка. Я бы убил конструктора, который делал такой замок. Нажатие, надавливание, покручивание – ничего не помогало ни в какой последовательности. Так, а если эту х…, э-э фигнюшечку вверх и колесико покрутить. Туда-сюда…

Человеческий гений победил. Замок щелкнул и сдался. Я чуть не открыл дверь. Спохватился. Глянул в глазок. О, диво-дивное! На этаже тоже горел свет. Три тонких силуэта стояли у двери напротив. Ну, ладно, была, не была!..

Дверь мягко отворилась. Трое мальчишек стояли напротив меня. Двое, пониже и помладше, а один заметно выше и старше. Старше меня.

Старший вполне дружелюбно улыбнулся и протянул руку:

– Станислав. Лучше просто Стасик. Мне шестнадцать.

Рослый Стасик был головы на две выше меня. Светловолос. Рубашка-ковбойка, джинсы, кроссовки. Типичный представитель подрастающего поколения перестройки.

Парнишек помладше, как выяснилось, звали Богдан и Рома. Ну, чего их описывать? Шпингалеты лет по тринадцати. В другое время прошел бы мимо и не заметил. Или, как вариант, щелкнул бы по ушам. В воспитательных целях, как вы понимаете.

Впрочем, ребята были, кажется, нормальные.

– Мы здесь живём, в городе, – обращаясь ко мне, басом сообщил Стасик. – Хочешь покатаемся, атомную станцию посмотрим?

Я оторопел. Он что, издевается? На улице только что деревья не светятся от радиации, а он…

– Где это вы живете, как это живете? Как покатаемся? Какую еще атомную станцию? – стал бормотать я.

Высокий парень вновь улыбнулся:

– Отвечаю по порядку. Дома живем. У каждого из нас – свой дом. Хорошо живём, нормальненько так живем. Покатаемся на лайбах, на тачки не заработали, извини. Станция обыкновенная, атомная. Чернобыльская. Слыхал про такую?

– Зазырь, какая у него рожа стала, – радостно зашептал Богдан на ухо Ромке.

Слух у меня тоже хороший. Мелкие вели себя неуважительно со старшими. Ладно, потом разберёмся.

Я посмотрел на Стасика. Ни тени улыбки на его лице не осталось. Взгляд серьезный, сосредоточенный. Он молча показал пальцем на окно подъезда.

Волосы поднялись дыбом на моём затылке. Я замер и широко раскрытыми глазами смотрел, смотрел…

Двор между домами был хорошо освещен уличными ртутными иссиня белыми лампами. Несколько легковушек примостились на площадке у соседнего дома. В окнах домов кое-где горел свет. Мужик в спортивном костюме выгуливал во дворе собаку.

Я смотрел и смотрел… За спиной негромко посмеивались пацаны.

– Какого чёрта происходит, Стась? – я никак не мог овладеть голосом.

Стасик наклонил голову и сказал мне в самое ухо:

– А ничего не происходит, Жека. Пока совсем ничего не происходит. Но произойдёт через пару часов.

Он ловко щелкнул пальцем по моим часам на руке:

– Импортные? Гонконг?

– Нет, наши, «Электроника», – машинально ответил я.

Стась снова щелкнул пальцем по циферблату.

Ну, ладно. Ладно…

Я поднес часы к глазам. 22 часа 49 минут. Ну и что? Пятница, 25.04.86.

Я стал трясти руку с часами, повернулся к Стасику, почти заорал:

– Какая еще пятница?! Какое, блин, 25 апреля?! Какое…

Стась вновь перестал улыбаться и зашипел:

– Не ори, народ разбудишь! Пятничная пятница. 25-е апрельское апреля.

– Я пошел домой, – деревянным голосом сообщил я.

– Да, вали, – как-то равнодушно сказал Стасик, – ничего не узнаешь, ничего не увидишь…

Остальные ребята молчали, пристально глядя на меня.

– Да как такое может, – начал я, – что еще за «Гостья из будущего»?

– Классный фильм, – так же равнодушно пробубнил Стась – уже три раза показывали. Ты идёшь или что?

– Да куда?

Стасик раздраженно сообщил мне на ухо, куда именно. Ничего так, рифма.

Ребята стали осторожно спускаться по лестнице, словно и впрямь боялись разбудить жильцов подъезда.

Я оглянулся на закрытую дверь. Вокруг лампочки на лестничной клетке кружилась ночная бабочка. А вот это реально круто. Не меньше, чем показания часов.

Я решился и двинулся вниз по лестнице…

Ночной воздух украинского Полесья был обворожителен и чист. Легкий ветерок доносил откуда-то тончайший аромат сирени, чернобыльника и цветущих садов. Из роскошной травы крадучись вышла кошка, замерла на мгновение и быстро прошмыгнула в подвал.

Три велосипеда лежали возле подъезда. Кажется, «Украина» и две «Десны».

Я чувствовал, что люди были повсюду. Живая, омытая недавним дождём Припять отходила ко сну.

Правильно говорил Климчук, чему теперь можно удивляться?

Младшие молчаливые ребята оседлали свои «лайбы». Стасик поднял взрослую «Украину», кивнул на багажник:

– Давай пока без вопросов! Времени осталось ровно три часа.

Он вдруг зло вскинул кулак и погрозил кому-то невидимому.

– Махнём через сосновый лес по бетонке. Тут три километра, не больше.

Я молча, словно движимый чужой волей, пытался удобнее устроиться на багажнике.

– Уж не этот ли сосновый лесок скоро назовут «Рыжим»? – ни к кому не обращаясь, негромко сказал я.

Все трое услышали меня. И все трое вздрогнули…

Глава восьмая

– Давно я не катался на багажнике, – сообщил я Стасику, – три кэмэ немало.

– Не балерина, – хмыкнул Стась, – погнали как-нибудь.

Погнали, так погнали. В том, что я и впрямь не балерина, Стасик убедился довольно быстро. Он, старательно нажимая на педали, пытался разогнать велосипед до приличной скорости. Но мелкие всё же улетели далеко вперёд без видимых усилий. Вскоре высокорослый, но весьма худой Стасик стал тяжело дышать, чертыхаться и остановил велосипед. Несколько мгновений сердито смотрел на меня и объявил баском:

– Зажрались вы там, в своём Крыму! Есть надо меньше и спортом заниматься!

– Себе это скажи, – парировал я, – спортом надо заниматься, больше каши есть и девочек на велике катать для начала!

– А то не катал! – взвился Стась. – Так всё. Ромка! Рули назад!

Оба парнишки подъехали к нам. У обоих улыбка до ушей. Но Стасика пронять было нелегко. Видимо, он один понимал всю серьёзность момента.

– Вот что, Ром, – вновь забасил Стасик, – отдай ему свою лайбу, а сам возвращайся. Ты знаешь, куда.

Ясное дело, Стась был вожаком стайки, и, конечно, его авторитет был непререкаем.

Роман со вздохом передал мне велик, вблизи выяснилось, что это была «Кама». Вообще-то это всё та же «Десна», вид сбоку, но, за редкостью модели, ценилась среди пацанов гораздо выше. Хороший велосипед. Динамка, фара с лампочкой на 6 вольт, оранжевые катафоты. Вот колёса могли бы сделать побольше. Ладно уж, какие есть.

– Салют всем! – сердито сказал Ромка, нырнул в кусты и исчез.

Я оседлал «Каму». Эх, приподнять бы руль и седло, ну да фиг с ними!

Мы покатили. Теперь Стасик без видимых усилий ушел вперёд, а мы с Богданом, что есть силы, крутили педали. «Десне» за «Украиной» угнаться непросто. Но возможно. Скоро я пошел вровень со Стасом.

Конечно, мне хотелось поговорить. Но мой новый друг решительно пресекал все попытки разговора, отвечая короткими, односложными репликами.

Ночная Припять была красива. И не такая уж маленькая. Мы петляли, сворачивали с ярко освещенных улиц на какие-то пешеходные дорожки и вылетали на новые улицы. Редкие прохожие, еще более редкие автомобили, совсем молодая зелень, кусты сирени и тончайший, умиротворяющий запах весны, так присущий майским праздникам. Господи, не будет уже в этом городе майских праздников…

Как быстро ко всему привыкаешь. Явная ненормальность ситуации, а вот – словно и не со мной всё это, словно смотришь кино про самих себя. До безумия фантастическое кино…

Большая группа людей выходила из Дворца культуры «Энергетик». Наверное, закончился последний киносеанс или спектакль. Люди расходились небольшими группками, долетал женский смех и громкие мужские возгласы, но слов было не разобрать.

 

А вот и сюрприз – типичная советская желто-синяя машина ГАИ крутила мигалкой на углу улицы. Я было инстинктивно сбавил ход, но Стасик лишь презрительно фыркнул, сильнее закрутил педалями, и мы пронеслись мимо. Не было никакого дела гаишникам до подростков, кативших среди ночи по улицам небольшого и тихого советского города.

Петляли еще минут десять. Маленькие колёса «Камы» ноги не радовали. Вот и окраина. Последний асфальт, последние фонари и сгустившийся мрак молодого сосняка. Велосипедные фары не слишком ярко освещали бетонную дорожку. Колёса неприятно трясло на стыках плит. Видимо по этой бетонке рабочие АЭС коротали путь в город.

Вскоре показалась и сама станция. Зарево огней, высокие вентиляционные трубы энергоблоков и запах реки. Станция приглушенно гудела. То ли так шумят турбины, то ли бетономешалки работают. Как всё спокойно и мирно. Но я-то знал, какой опасный эксперимент идёт в эти часы на проклятом четвёртом энергоблоке. Вот интересно, откуда об этом было знать Стасю? Он ведь знает, что будет?

Стасик резко свернул с бетонки куда-то вбок, и дорога пошла под уклон. Ещё пять минут петляния непонятно где – и впереди блеснула вода.

Мы остановились. Пахло рекой и рыбой. Не люблю этот запах. Другое дело море, солёный воздух, насыщенный бромом… Мне вдруг остро захотелось домой.

– Это пруд-охладитель, – вдруг заговорил Стасик вполголоса, – его водой охлаждают реактор, поэтому вода теплая даже зимой. И здесь всегда много рыбы.

– Радиоактивной? – прокашлявшись, поинтересовался я.

– Вода чистая и рыба чистая, – не обиделся Стась, – мы здесь часто рыбу ловим. Да весь город ловит – не переловит. А река – чуть ниже. Река Припять, она впадает в Днепр.

– А Днепр впадает в Черное море, – ехидным голосом перебил я Стаса, – не учи учёного географии УССР.

Климчук очнулся и резко открыл глаза. Ему показалось, что зеленый торшер возле телевизора недавно погас и вот опять включился. Лельченко вроде бы продолжал спать.

Володя осторожно поднялся с дивана – решил проведать меня, на всякий случай.

– Как там парнишка? – не открывая глаз, неожиданно спросил Лельченко.

Да, сон у деда чуткий. Кошка бы позавидовала.

Климчук заглянул в комнату. Секунду смотрел на тахту.

– Спит, аж сопит, – негромко объявил он деду, – беспокойно

как-то спит. Намаялся за день. Ишь, кеды разбросал!

– Полночь, – подавляя зевоту, сказал Николай Григорьевич, – ты тоже поспи. Ещё есть время…

– Короче, вода в пруду-охладителе чистая, – невозмутимо продолжал Стасик, – второй контур реактора, это тебе – не первый. Я знаю, у меня отец на втором блоке работает. Нет, работал… Нет, работает. А станция в полукилометре отсюда. Мы всё хорошо увидим. Сколько на твоей «Электронике»?

– Ноль-ноль сорок две, – сказал я, включая подсветку часов.

– Зачем ты меня сюда притащил? Увидим взрыв и будем светиться в темноте все пять минут оставшейся жизни?

Стасик шутку оценил. Засмеялся, закашлялся. Кстати, они всё время кашляли, оба.

– Мы успеем посмотреть и быстро смотаем удочки! До станции всё же не близко.

– Ага, в прошлый раз ты тоже так говорил, – в разговор вдруг включился смуглый и чернявый Богдан, – тогда, 26-го, на мосту.

Стась нахмурился, насупился:

– Тогда откуда я мог знать, что через мост прошло облако взрыва. Теперь-то знаю…

– Зато я, как Сократ, знаю, что ничего не знаю, – я начал злиться.

– Мне кто-нибудь, что-нибудь, наконец, объяснит?

Богдан разлегся на траве, раскинул руки и стал рассматривать звездное небо Полесья.

Хорошая мысль, кстати – ноги давно гудели от усталости. Идея явно понравилась и Стасику, он положил велосипед и присоединился к Богдану. Мне оставалось лишь последовать их примеру. Яркие огни станции отражались от реки, так что полной темноты не было. Стась перевел взгляд умных глаз на меня, посмотрел на Богдана и вновь на меня.

– Я объясню, как смогу и как сам понимаю всё это, – заявил он.

Рассказывал он долго. 26-го апреля они узнали об аварии в школе. Точнее шли разговоры о пожаре на станции и о том, что может быть утечка радиоактивности. Всех распустили по домам. В городе особой тревоги не было, не первый раз авария, не в первый раз пожар.

Привыкли. Вот только странно першило горло и резало веки. Они с матерью не могли дозвониться на станцию к отцу. Телефоны в городе не работали. Несмотря на запрет, Стасик решил поехать на станцию на велосипеде. По пути, на беду, за ним увязались семиклассники Ромка и Богдан. Соседи. Проехать на АЭС было уже невозможно – всюду на подходах стояли посты милиции, машины ГАИ с областными номерами. Появились и солдаты. Поехали на путепровод, так здесь называли мост через железнодорожные пути. Там милиции не было. С моста открылась жуткая картина разрушенного четвертого блока – огромный, черный завал, языки плохо видимого фиолетового пламени и марево раскаленного воздуха над реактором.

Они не знали, что реактор разрушен, что мост ночью посыпало всеми изотопами элементов таблицы Менделеева, что в непонятной, похожей на пепел необычной пыли путепровода спряталась невидимая радиоактивная смерть.

– Понимаешь, я должен был догадаться, – Стась говорил хмуро, но спокойно, тогда как младший Богдан шмыгал носом и всхлипывал, – воздух был тяжелый, не наш, резал горло, обжигал, а я подумал, что это жара.

В общем, они сидели на великах и смотрели на станцию. А мимо, по мосту, то и дело проносились легковушки, поднимая облака радиоактивной пыли. Это бежали из города люди, правильно и быстро понявшие масштабы беды. А парни смотрели и смотрели на разрушенный блок. Наверное, с час. Стало плохо. Странно побелела, а потом вдруг потемнела кожа. Невыносимая тошнота. Младшие первыми сползли с велосипедов.

Больше Стасик не помнил ничего. Совсем…

А потом вдруг оказался на улице темной, пустой и безмолвной Припяти, почему-то в школьной форме с комсомольским значком. Пошел к себе домой, встретил в пустом подъезде испуганных соседей – Богдана и Ромку…

Время перестало существовать. Над городом больше не поднималось солнце. Они никого не встречали в своих бесконечных прогулках по городу. И голод, и жажда их не беспокоили…

Однажды они зашли в парк аттракционов. Дурачились, катали друг друга в машинках, а потом Ромка взобрался на колесо обозрения, перелез на другую сторону через одну из кабинок и… пропал из виду. Только на мгновение. Выскочил назад возбуждённый и сияющий от счастья, потащил за собой товарищей. Они увидели ночную, светящуюся огнями, зелёную Припять, полную обычной, знакомой жизни.

– Я думаю, дальше ты понял, – сказал Стась, – каждый раз, когда мы пролазили через «чертово колесо», в городе был вечер. Один и тот же вечер. 10 часов, 25-го апреля.

Мы бежали домой, а там, дома были… мы. Те, другие мы. Нас никто не видел и не слышал. И всё повторялось заново. Взрыв. Мост. Оттуда других нас увозили врачи. Потом эвакуация. И какая-то странная сила нас не пускала в автобусы. Они уезжали. Мы оставались. Пролезем туда-сюда через колесо – и всё начиналось заново и заканчивалось вновь.

– Сказки Кира Булычёва! – я покачал головой, хоть и стало мне сильно не по себе.

– То, что видишь сейчас, тоже сказки? – рявкнул басом разозленный Стасик. – Верь глазам, а не здравому смыслу. Здесь его нет!

Стась был умён не по годам. Ничего не скажешь. Прямо, как я!

– Так вот, – продолжил Стасик, – в нашей, той, погибшей Припяти, ход времени не нарушен.

– Вчера мы услышали тебя, когда ты говорил с городом. Города не разговаривают, не сходи с ума, Жека! Это я говорил с тобой. У тебя дар – слышать и видеть тех, кто…

Стась вдруг замолчал, словно прислушивался к чему-то и пристально смотрел на меня.

«Я знаю, чего ты хочешь сейчас, – голос Стасика зазвучал прямо в голове, – ты хочешь курить. «Золотой пляж». Но у меня сигарет нет. Извини»

– Да, это впечатляет, других доказательств не нужно, – согласился я, – ну, а чего сейчас хочешь ты?

Стасик замолчал, отвел взгляд в сторону, словно обдумывая ответ.

– Давай я скажу, – вдруг выпалил из травы Богдан, – мы хотим, чтобы ты предотвратил аварию! Чтобы ничего этого не было! Чтобы всё было, как раньше!

Он опять зашмыгал носом и замолчал. Стасик серьезно посмотрел мне в глаза и медленно кивнул головой.

Оглушительное шипение донеслось со стороны станции. Я вскочил на ноги. Взрыв. Еще один. Сильно дрогнула земля. Словно в какой-то замедленной съемке крыша четвертого блока разлетелась на куски в разные стороны. Еще один взрыв. Почва под ногами задрожала непрерывно, как во время мощного землетрясения. Я не удержался на ногах и присел на корточки. Огромный черно-красный шар поднялся над разрушенным блоком, быстро набирая высоту. Разноцветные языки пламени взметнулись высоко в небо. Что-то большое и круглое поднялось над реактором, покрутилось в воздухе и рухнуло вниз. Бесформенные раскаленные куски вылетали из реактора, со взрывами падали в воду, бомбардировали площадку станции и всё вокруг. Зловещий черно-красный шар на высоте нескольких километров стал превращаться в чудовищный огненный цветок. Пламя охватило блок и площадку станции…

В далёкой Москве куранты пробили половину второго. 26 апреля 1986 года незваной рукотворной гостьей ядерная ночь пришла в Советский Союз…

Глава девятая

Горячий, сильно пахнущий озоном ионизированный воздух ударил в лицо. Запершило горло, отяжелевшие, словно ставшие металлическими веки нещадно резали глаза, радиоактивный йод скрёбся в горле, пытаясь атаковать щитовидную железу. А воздух всё густел и густел, наполняясь распадами миллионов кюри, и страшный неземной пепел сыпался из стремительно тускнеющего в небе ядерного цветка. Скоро, совсем скоро этот пепел осядет на цветущие сады украинско-белорусского Полесья, накроет Припять и Чернобыль, движимый розой ветров устремится в Европу, невидимым уран-графитовым дождём прольётся на четыре республики Советского Союза, и восходящему в ядерных небесах раскалённому Солнцу откроется весь ужас планетарной катастрофы, сотворённой неумелыми руками человека. Вот только долго, очень долго не узнают люди Земли всей страшной правды, скрытой от мира и своего народа правительством СССР. 14-го мая, насмерть перепуганный истинными масштабами трагедии Горбачёв, озвучит цифры фона на площадке станции – 15 миллирентген в час. Он «ошибётся» ровно в сто тысяч раз. И многие ему поверят…

Я оглянулся. Ребята спокойно сидели в траве и стеклянными равнодушными глазами смотрели в воду. Да, конечно, они всё это уже видели. Наверное, они видели всё это каждый день. И никакая радиация им была уже не страшна. А мне?

Я схватил велосипед:

– Наверное, пора таки сматывать удочки, Стась?

Стасик очнулся. Спокойно уставился своими умными глазами в перепуганные мои.

– Ну, что ты делаешь? – заныл в траве Богдан и присел на корточки. – Опять не успел? Как он теперь нам поможет?

Стасик с усмешкой посмотрел на Богдана и вновь уставился на меня:

– Ты этой радиации не бойся, бойся той, которая в Припяти,

– загадочно сказал он, – просто поверь и всё. Ладно, погнали понемногу.

Спешить и что есть мочи крутить педали Стась явно не собирался. Он покатил свою «Украину» в сторону степи, приглашающе кивнув головой. Мы с Богданом поступили так же.

– Через лес не пойдем, – спокойно сказал Стасик, – тут ты прав, он скоро будет рыжим, атомный пепел засыплет его по самые ветки. Чего одежду пачкать?

Я катил свой велосипед рядом с ним. Он что, за одежду переживает?! Я переживал совсем за другое. Мне было тревожно. Воздух пугал своей обжигающей густотой, и глазам лучше не становилось. Но слова Стася слегка успокаивали – я уже понял, что этот парень твёрдо знает, чего говорит.

– Я уже знаю, чего ты хочешь, – сообщил я Стасику.

– Ты хочешь, чтобы я, живой и развесёлый, перелез с вами через «чёртово колесо». Туда и обратно, правильно? Помчался бы к директору Чернобыльской АЭС и рассказал бы ему о будущей аварии? Он, разумеется, мне поверит, страшно испугается, и никакой аварии не будет. А потом Горбачёв в Кремле даст мне медаль «За спасение Чернобыля». Так?

– Чего уж медаль, сразу проси звезду «Героя Советского Союза»!

– рассмеялся Стас. – Ты дурак, Жека! Никакой Брюханов тебе не поверит. И никто не поверит. В лучшем случае прогонят, в худшем – заберут в дурдом!

Я удивился. Стась что, воспринял мой стёб за чистую монету?

– Ничего я не воспринял! – сердитым баском загудел Стась, уловив мои мысли. – Я всё тщательно продумал. Слушай внимательно, юморист! Вот мы с тобой школота, верно?

Меня не увидят, тебе не поверят. И взрослому не поверят.

 

– Смотря какому взрослому, – не согласился я, – если вашему Брюханову позвонит Горбачёв, тогда точно поверят!

– Я понимаю, что у тебя есть телефон Горбачёва и пропуск в Кремль, – с издёвкой произнёс Стась, – и твоё слово для генсека очень авторитетное!

Кажется, мы стоили друг друга. Хорошо, когда у тебя есть ровесник, с которым можно пободаться интеллектом на равных.

В воздухе засвистело, и здоровенная тлеющая головешка брякнулась на землю в десятке шагов от нас. Раскололась на части.

– Хорошо, что не на голову, – спокойно констатировал Стасик, – это реакторный графит, тысяч пять рентген светит, я думаю.

И чему тут удивляться, как сто раз правильно говорил Климчук?

Отдалённый вой сирен послышался с далёкого шоссе. Пожарные машины мчались из Припяти в сторону АЭС. Их можно было различить по мигающим синим маячкам. Я уже знал, что никто из этих пожарников не выживет. Радиация сожжёт всех, обменяв их жизни на потушенный героями пожар.

Мои мысли Стасик улавливал чётко. Он печально посмотрел на меня и кивнул головой:

– Так оно и будет. Я хотел, чтобы ты всё это увидел своими глазами. Пережил всё сам. Иначе нет никакой гарантии, что ты нам сможешь и захочешь помочь.

План Стась и правда разработал неплохой. По его задумке я должен был уехать из Припяти, как можно скорее. Не хватать лишних рентгенов. И вернуться тогда, когда стану взрослым. Пройти через «чёртово колесо». И очень убедительно рассказать о грядущей аварии руководству города. Может быть, поверят человеку из будущего, может быть получится.

Я обдумывал план Стасика. Велосипедные фары мерцали, слабо подсвечивая степную тропу. Тяжелый, словно бы пульсирующий воздух заполнял лёгкие, насытившись металлом и огнём, напрочь забивая запах степной полыни. Какие горькие травы здесь останутся. Они впитают со временем всё – и радиацию, и человеческую боль, и слезы детей, навсегда покинувших землю, которую скоро назовут «зоной отчуждения»…

Я прокашлялся – кашель начинал душить меня. То, что ребята часто кашляют, я заметил уже давно. Радиация делает своё дело?

– Вот смотри, сколько тут если, если, если, – сказал я Стасю.

– Если стану взрослым, если смогу приехать, если «чёртово колесо» уцелеет, если оно сработает, если получится вернуться за три часа до аварии и кого-то успеть убедить, если…

Стась оборвал меня. В его глазах я впервые увидел слёзы.

– Жека! – глухо сказал он. – Никаких других вариантов нет. Мы думали по-всякому. Может это глупость, может фантастика, может дурацкая мечта. Может надежда… Только нет других вариантов.

Засопел и зашмыгал носом плетущийся позади Богдан со своей «Десной». Он обогнал меня, попытался заглянуть в глаза:

– Сделаешь? Дай честное пионерское, что сделаешь! Ну, хоть попробуй!

– Я уже комсомолец, Богдан. Я не знаю, смогу ли я это сделать. Но я попробую.

Богдан отвернулся и отстал. Стасик тоже смотрел куда-то в сторону, катя велосипед.

– Вот и шоссе в город, – сказал он мрачно.

– Мне кажется, я плохо себя чувствую, – я повернулся к нему, – от радиации.

– Ну, ещё бы, радиация – злая тётка, – пробурчал Стасик, – тогда тебе пора возвращаться.

– Куда возвращаться? – не понял я.

Стасик подошел ко мне вплотную, наклонился к уху.

– Домооооой! – оглушительно проорал он.

Я потерял равновесие, споткнулся о велосипед и, падая, больно ударился коленом о педаль…

– Чего ты так орёшь? – Климчук испуганно тряс меня за плечо.

– Сон плохой увидел?

Я очумело смотрел на него. Оглядывался по сторонам. Жёлтая лампочка накаливания исправно горела в люстре. А вот сквозь заложенное хламом окно слабо пробивался другой свет – уличный, утренний. Почему-то болело колено. Иных признаков нездоровья не ощущалось.

– Да-а, сон, сон, – задумчиво протянул я.

– Ну, вот значит и просыпайся, одевайся, – раздраженно заговорил Климчук.

– Какие-то гады ночью из машины рацию вывентили! Как еще только аккумулятор не спёрли! Мародёры хреновы! Григорьевич, с твоим чертовым вином удивительно, что вообще весь автобус по частям не растащили!

– Не надо было столько пить вчера, – добродушно крикнул из кухни Николай Григорьевич.

По-моему он занялся четвёртой бутылкой. Уж больно голос весёлый.

– Значит, это вот, – мямлил Климчук, что-то вспоминая, – фон на улице упал. Дождик покапал, спасибо ему, пыль прибил слегка! Поэтому шагом марш в туалет, желательно этажом выше. Потом лопай эти хреновы пирожные, запивай соком и – в путь-дорогу.

Рейтинг@Mail.ru