Евгений Константинович Новиков
Горькие травы Чернобыля
Глава первая
Дверцы «Рафика» хлопнули одновременно. Четверо пассажиров и водитель, он же старлей химических войск Володя Климчук, рослый крепыш 25-ти лет от роду, выскочили на дорогу. «До вітру», понимаете ли. Сто тридцать километров от Киева заняли без малого три часа – дорога от Иванкова на Чернобыль была сплошь забита военной техникой. Зато, после поворота на Припять, встречных машин почти не было.
На выезде из Чернобыля нас затормозил сержант химвойск в респираторе «свиное рыло» и «обнюхал» наш зеленый «РАФ-2203» датчиком радиометра.
– Грязновато, товарищи, – три рентгена, – меланхолично заметил сержант. – После Припяти машине…, – он сделал неопределенный жест рукой.
Тут глаза солдата встретились с моими. Он недоумённо заморгал белесыми ресницами и едва собрался выразить безмерное своё удивление всеми доступными словами русского языка, как Володя наполовину высунулся из окна и строго посмотрел на сержанта. Тот, увидев погоны старшего лейтенанта, торопливо, хоть и не очень почтительно, козырнул и, махнув рукой в сторону трассы, проворно забрался в люк бэтээра.
Володя насмешливо оглянулся на меня:
– Это последний КПП, больше не будет. Повезло тебе, Жека…Или, наоборот – не повезло.
– Не пугай! – вдруг сердито сказал отец. – Поездим часок, поснимаем – и в Киев, отмываться.
Климчук ухмыльнулся и промолчал. Я зажал коленями старенький «ФЭД». Какой-никакой металл. А вот сидеть на свинцовом листе было неудобно и горячо. Но дорога местами сильно фонила.
С Володей мы как-то быстро сдружились еще в Киеве, когда размещались в гостинице «Энергетик» после прибытия из Жулян. То ли небольшая разница в возрасте тому причиной, то ли мой интерес к его необычной работе? Водителем он оказался постольку – поскольку, главными его задачами были заборы воздуха в футбольные камеры и поиск мест с максимальной «грязью». Здесь так называли радиацию.
В общем, из Киева до Припяти мы доехали почти без приключений. Лишь на КПП «Дитятки» гаишник строго смотрел в пропуска и завёл утомительную дискуссию на тему: «Куда вы тащите пацана?» Гаишник сдался лишь после обещания оператора показать его по республиканскому телевидению. Кстати, из всех пятерых только сам Володя и Николай Григорьевич Лельченко – инженер стройконторы ЧАЭС – были «матёрыми волками». Я, отец и оператор украинского телевидения Георгий Шебаршин ехали в «зону» впервые.
Вчерашним вечером в гостинице было всё обговорено, любопытство и страхи перед радиацией частично удовлетворены вынесенным вердиктом «а, ерунда всё это», все котлеты в буфете съедены и все бутылки «Каберне» выпиты. Для «дезактивации». Но это, в основном, было на совести Лельченко. Хотя мне достался почти стакан. С легкой руки учёных и лжеучёных всем мужикам Киева открылась сказочная оказия, употреблять все виды алкоголя для дезактивации организма. Запасами этанола всех видов и концентраций были заполнены магазины. И это во время «сухого закона» Горбачева! Впрочем, даже дефицитный алкоголь никак не повлиял на массовый исход киевлян из их древней столицы. Лельченко полушепотом рассказывал о том, что творилось в Киеве после 1 мая. Люди штурмом брали поезда, выбирались на попутках и даже на велосипедах. Больше половины населения Киева попросту сбежало. Никто не верил сказкам властей о «радиационном фоне в пределах нормы», зато сами радионуклиды саднили горло, а раздача школьникам таблеток йодистого калия пугала больше, чем все слухи вместе взятые.
На въезде в город памятный знак «Припять.1970» был безупречно белоснежен. Куст сирени по соседству с ним выглядел как-то квёло, как-то не по настоящему, словно природа пожалела ядерной весной красок для обречённой на гибель зелени. Да и сама зелень была совсем не зелёной. Вот совсем-совсем. Почти черные листья тополей скрутились и застыли в неподвижном воздухе. А еще он был беззвучным. Глухим. Молчали птицы. Собственно их не было вовсе. Какая-то звенящая тишина и что-то еще, совсем незнакомое, пугающее в ней. Я уже знал, что именно. От этого незнакомца саднило и першило горло, наливалась свинцом голова, возбужденно дрожали нервы и металл кислил на языке, как батарейка Гальвани.
– Она мёртвая, Жека, – негромко сказал мне кто-то в левое ухо. Я подпрыгнул и на мгновение прервал процесс опорожнения организма от избытка воды. Оглянулся через плечо.
За спиной стоял Володя Климчук и медленно водил датчиком по пыльному грунту.
– Кто? – так же тихо и невнятно спросил я через респиратор.
– Как кто? Сирень мёртвая. Земля мёртвая. Припять мёртвая.
– Климчук с каким-то насморочным всхлипом втянул воздух. Свой лепесток он снял.
– Делай свое дело. Стесняться тут некого. И быстро в «РАФ»!
Я вдруг понял, что стесняться и впрямь было некого. Из-за дорожного знака на меня смотрел красивый город с белоснежными домами, лесами антенн на крышах, широким мостом, который вроде бы приветливо светился белым пламенем на солнце. Словно бы мёртвый город приглашал – «Приходи! Погуляй по моим скверам, пока они не стали рыжими, поднимись ввысь на колесе обозрения! Искупайся в пруду-охладителе! И я убью тебя, мальчик! Я убью тебя за то, что твои глупые взрослые соплеменники убили меня. И реку! И рыбу! И птицу! Заходи, не бойся!»
Странная дрожь пробежала по телу. Я оглянулся на Климчука:
– Сколько светит?
– Почти пятьдесят рад почва, – равнодушно сказал он. – На мосту будет много больше – там прошло облако взрыва. В городе много меньше. Там безопасней. Бегом к машине, шпингалет!
Мужики тоже закончили свои дела и уже рассаживались в «РАФе». Вдруг что-то зашуршало за спиной. Громко, сухо и противно. Словно стая гадюк в траве. Я оглянулся. С кустов медленно, одновременно, словно по команде, падали цветки и листья мертвой сирени.
Мы с Володей переглянулись и бросились к машине…
Глава вторая
– Чего она сыпется-то? – на бегу спросил я.
– Шума от тебя много, коленки дрожат, вот и сыпется! – с иронией ответил Климчук.
Коленки не коленки, а сердце ушло в пятки. Я с разбегу впрыгнул на свинцовую пластину сиденья и с треском захлопнул дверь. Было задремавший Лельченко, сердито посмотрел на меня, приоткрыв левый глаз, но ничего не сказал. Сегодня, в отличие от вчерашнего вечера, Лельченко был сильно не в духе. Не иначе переборщил с дозой «дезактивации» и страдал похмельем. Он то и дело тянулся к термосу и пил воду прямо из колбы. Хорошая штука – термос. Держит воду холодной и не пускает внутрь вездесущие гамма-лучи.
– Значит так, – веско сказал Володя, снимая полиэтиленовую головку с датчика радиометра, меняя её на новую, чтобы датчик не накапливал «грязь».
– Повторяю в сто первый раз – города бояться не надо. В первые дни там был ад, а теперь, скорее, чистилище. Дороги неплохо отмыли. Воздух более-менее чист. Если ветра нет, респираторы можно будет снять. Но! Сильно фонит пыль и почва, а также всё, абсолютно всё, что находится на улицах. Кому опять понадобится по нужде – прямо на асфальт, или в любой подъезд.
Климчук, прищурившись, посмотрел на меня и с нажимом в голосе продолжил:
– В палисадники не заходить, в траву не лезть, ногами по пыли не топать, с земли ничего не поднимать и «сувениров» из города не брать. За непослушание – расстрел.
Все рассмеялись. Я насупился: кажется, меня все считали малолетним дурачком.
– Скажи лучше, чего намерил-то? – спросил Шебаршин, самый молчаливый из всей компании.
– Грунт 50 рентген, асфальт примерно 20, – лениво сказал Володя. А вот воздух – сто.
Кажется, машину слегка тряхнуло, потому что все вздрогнули одновременно и квадратными глазами уставились на Климчука.
– Сто миллирентген в час, – садистским тоном объявил Климчук, – в городе между домами, думаю, будет меньше.
Все опять рассмеялись. Отец зачем-то открыл кофр кинокамеры, щелкнул замком:
– Может уже закроем лекцию и поедем?
– Куда изволите? – шмыгнул носом Климчук. – Направо дорога на станцию, налево, через путепровод, – Припять.
– В город, – решил отец. – Немного поснимаем, там посмотрим.
Никто не возражал. Стартёр молодецки взвизгнул и двигатель запустился молниеносно.
– Движок – зверь, – гордо сказал Климчук, – ребята в Киеве перебирали. И машинку хорошо почистили от «грязи».
– Хорошо, хорошо, а три рентгена вынь да положи, – сердито сказал Лельченко.
– Так это сегодня на трассе насобирали, пылюки-то сколько,
– обиделся Володя.
«Рафик» тронулся и стал быстро набирать скорость. Асфальт был добротный, советский, ни ямок тебе, ни трещин.
Через пару минут мой взгляд уперся в красивую вывеску с правой стороны шоссе: «Чернобыльская АЭС им. Ленина». Вдали, наверное, километрах в трех, среди крон деревьев, был хорошо различим знакомый по репортажам программы «Время» ослепительно-белый комплекс атомной станции. Его окружали ажурные мачты распределительных ЛЭП, по которым давно не бежал ток. А вот и он – пресловутый библейский зверь двадцатого столетия – разрушенный реактор четвертого энергоблока. Вентиляционная труба и, рядом, безобразная чернота конструкций снесенного взрывом машзала, скрывающая жерло реактора.
«Рафик» слегка сбросил скорость. Негромким, таким родным для уха звуком жужжала 16-миллиметровая кинокамера отца. Телекамера Шебаршина работала бесшумно. Все как-то виновато молчали.
Вдруг микроавтобус резко свернул влево и, исполинское атомное чудовище, порождение гения и безумства человека, исчезло из вида. Замолчала и камера.
– В Припять, так в Припять, – невнятно пробурчал Климчук, вновь набирая скорость. Стрелка спидометра подползала к сотне и останавливаться на достигнутом явно не собиралась. «Рафик», как пришпоренный, влетел на мост.
– Давай, гони, гони, родной, – тихо сказал Лельченко, – поганое место, ребятки.
– Здесь облако взрыва прошло, вы рассказывали, – я приподнял респиратор. – Вова, можешь померить – сколько здесь?
– Щас, вот отпущу баранку, остановлюсь и буду мерить,
– взорвался Климчук, – Вон у тебя свой ДКП, меряй, измеритель ты хренов!
Я вытащил из кармана свой ДКП-50, дозиметр в виде авторучки. Утром такой получил каждый, уже заряженный.
В окошке дозиметра тонкая константановая нить невозмутимо держалась на нуле. Я задышал ровнее. Тем временем «РАФ» благополучно миновал путепровод.
– А правда, сколько на мосту светит? – заинтересовался Шебаршин.
– Много, – глухо сказал Лельченко, потирая пальцами виски.
– В первые дни шкалило за тыщу. Но мост регулярно моют, теперь гораздо меньше.
Николай Григорьевич потянулся к термосу и вновь монотонно и мрачно заговорил:
– Здесь в первый день трое пацанят погибли. Ну, школьники. Выехали на велосипедах на мост – смотреть, как четвертый блок полыхает. А ночью над мостом прошла труха реакторная, мать его! Светило страшно. Да и сам реактор стрелял, как из пушки, нейтронами, гамма-лучами и черт знает, чем еще… Вот пацаны стояли и смотрели, пока им плохо не стало. Так на асфальт и попадали. Привезли их в санчасть – каждый по 500 рад схватил. Ничего сделать не смогли. Черные стали, как угли. Ядерный загар значит.
– Что дальше было? – спросил я.
– А ничего не было. В цинковых гробах закопали, – Лельченко отвернулся.
Я похолодел и вновь натянул респиратор. Шебаршин и отец подавлено молчали.
Лишь на Климчука рассказ Лельченко не произвел никакого впечатления, он уже и наслушался, и насмотрелся всякого. Наоборот, Володя весьма жизнерадостно хохотнул – в зеркале от него не укрылся тот факт, что я вновь положил выше колен свой верный «ФЭД», четвертую модель, мечту юного фотографа.
В следующее мгновение микроавтобус остановился.
– С приездом нас, – торжественно объявил Володя, – Припять. Проспект Ленина. Перекур?!
«Было бы неплохо». Мысль мелькнула в голове и с сожалением распрощалась. Сигареты «Золотой пляж» и коробок гомельдревовских спичек были изъяты батькой еще в аэропорту Симферополя. В качестве компенсации был выдан щелчок в лоб.
Впрочем, Климчук закуривать и не собирался. Первым делом он приспустил стекло и вытащил «за борт» датчик радиометра. Водил по воздуху, глядел на стрелку, пересчитывал чего-то в чего-то и, наконец, объявил:
– От 40 до 60 миллирентген воздух. Выходим, купаемся, загораем! Одно из самых чистых мест в городе. Я его еще на прошлой неделе приметил. Пока ветер не с площадки, хрюкальники всем можно снять!
Обстановка сразу разрядилась. Все вышли из салона размять ноги. Володя кинулся к «Рафику» и, сунув руку в бардачок, извлёк на свет божий круглую металлическую коробку. Внутри оказалась мятая пачка сигарет «Прилуки». Климчук закурил, а я сглотнул слюну. Просить сигарету при отце было нереально.
Кроме Володи, курящим оказался еще и Лельченко. На правах старшего он вытянул сигарету из пачки без спросу.
– А зачем коробка? – заинтересовался я. – Чтобы лучи не проникли?
– Именно. Как это ты только догадался? – съехидничал Климчук.
– Табак, он, брат, абсорбирует из воздуха всю «грязь». Вон точно, как твои патлы под беретом. Потом придется башку мыть и стричь «под канадку». Как минимум.
– Не буду, – мрачно буркнул я, – под беретом же…
Отец и Шебаршин препирательств не слушали. Схватив камеры, они понеслись через площадь к ближайшему скверу, над которым возвышалось колесо обозрения.
– На дозиметры всё же поглядывайте, – прокричал им вслед Лельченко.
Кстати, дельная мысль. Я достал из кармана свой ДКП. Посмотрел на волосок…
Что-то как-то тоскливо задвигалось в желудке. Увидев мой застывший взгляд, Климчук перестал балагурить. Подошел ко мне. Я молча протянул ему дозиметр.
Нитка показывала два рентгена.
Глава третья
Несколько секунд Климчук смотрел в окуляр дозиметра. Задумчиво тёр подбородок.
– Два рентгена, два рентгена, откуда им взяться, им взяться откуда?
Он несколько раз повторил эту фразу. Потом направился к машине и в очередной раз полез в свой бездонный бардачок. Что-то лязгнуло и щелкнуло. Потом Володя положил мой дозиметр себе в карман. Потянулся за коробкой радиометра с датчиком и потащил его ко мне:
– Ну, давай понюхаем профессиональным прибором.
Я стоял в позе истукана, слушая звон в ушах и частое биение сердца. Слегка щипало глаза, смотревшие вдоль улицы на роскошное здание горкома партии, немного першило горло. Иные признаки радиации не ощущались.
Датчик радиометра уткнулся в щитовидку. Щитовидка испугалась и хотела спрятаться где-то в горле, но датчик упорно нащупал её и прижал чуть не к подбородку.
– Ооо, – радостно сообщил Володя, – практически ноль. Железа сытая, недаром тебе скормили мешок таблеток йодистого калия. Так что теперь наш фирменный чернобыльский йод-131 ей кажется невкусным!
Датчик, тем временем, жил какой-то своей жизнью – он прополз по синему х/б комбинезону и, ничем не заинтересовавшись, упёрся в пупок. Мгновение подумал, вознамерился было прокатиться вдоль молнии брюк, но деликатно отпрыгнул в сторону.
– Здесь ничего измерять не будем, какой смысл? – задумчиво и
как-то иронично сообщил датчик володиным голосом.
– Подними-ка лучше копыто, – скомандовал датчик, – правое.
«Копыто» удивилось, но послушно приподнялось над асфальтом и слегка помахало в воздухе кедом.
– Вооо, вот она где, – радостно заорал датчик, – 150 миллирентген. Понятненько. Нужно будет мыть на КПП.
С чувством хорошо выполненной работы датчик прислонился к володиной руке и замолчал, передав голос его законному владельцу.
– Забери свой дурацкий дозиметр, – ворчливо сказал Климчук, – ерунда, а не техника.
Загадочным образом нитка в окуляре опять заснула в обнимку с нолем. Я подозрительно посмотрел на Климчука. Как-то досадно стало. Были рентгены, и нет. Я уже как-то к ним стал привыкать, можно сказать, даже привязался. Как ни крути, свои рентгены, собственные, родные.
– А зачем они тебе? – словно угадав мои мысли, изрёк Володя.
– Думал, тебе за них Михал Сергеич медаль в Кремле даст?
– Орден, – буркнул я.– Где рентгены-то?
– А их и не было! Скажем так, почти не было. Сколько мы в пути были? Вот конденсатор и подразрядился. Я подзарядил.
– Честно? – я всё еще подозрительно смотрел на Климчука.
– Честное чернобыльское! А вот у твоих киношников сейчас бэр 10 напоказывает, причём, абсолютно честных.
– А где они?
Климчук обеими руками развернул мою голову влево.
– Смотри на крышу гостиницы.
Да, действительно – две черные фигурки то плавно двигались, то замирали на крыше шестиэтажной высотки.
– Хорошие должны быть кадры, с их телевиками станцию крупно показать можно, – с видом профессионала сказал я.
– Кадры не знаю, а рентгены будут и хорошие, и крупные, – упрямо сказал Володя. – Минут через 15-20 им надо сматывать удочки. Время – бэры! Перекур пока.
Я решился попросить сигарету. Без всякого удивления Климчук молча направился к «Рафику», секунду глядел на спящего Лельченко, звякнул коробкой, долго шелестел пачкой, что-то сунул в карман и вернулся ко мне.
– Держи!
Я протянул руку. Володя медленно достал из кармана свой не слабых габаритов кулак, сложенный фигой.
– Дурак! – зло выкрикнул я и отвернулся.
За спиной Климчук довольно гыгыкал. Видимо, глупый розыгрыш доставил Володе большое удовольствие.
Я молча разглядывал проспект. Посредине бульвар с рослыми, стройными тополями, застывшими в безветренной полуденной жаре. Листья, кажется еще живые, но потемневшие. Синие свежеокрашенные скамейки. Вдали сквер с высоченным желтым колесом обозрения. Ярко-белые, словно вчера покрашенные дома, ярко-красный лозунг на пятиэтажке «Мир! Труд! Май!»… Быть может жива еще Припять? Дома ждут хозяев. Они ведь вернутся когда-нибудь, справят первомай? Скоро ведь заткнут реактору его синюю, светящуюся ураном радиоактивную пасть, забетонируют площадку станции, наверное, включат уцелевшие три энергоблока, достроят пятый…
– Поговори со мной, Припять, – прошептал я, – не сердись, я здесь случайно и совсем не причем. Не я строил этот проклятый реактор, не я неправильно им управлял…
«Врешь…» Змеиный, едва осязаемый шепот в ушах заставил меня вздрогнуть.
«Врёшь…Вы все врёте, люди. Вы строите нас возле атомных станций. Вы добываете там вовсе не свет. Вы растите в реакторах тьму – оружейный плутоний. Я же город-атомщик. Я всё знаю. Вы хотите взорвать мир. Но однажды мир взорвёт вас. Иди прочь, мальчик! Или тьма заберёт тебя!»
Я сильно тряхнул головой. Так сильно, что белый хлопчатобумажный берет упал на горячую пыль дорожки. Шепот смолк.
Забыв недавнюю обиду, я испуганно оглянулся на Климчука.
– Привидение увидел? – серьёзно спросил он. – Их здесь много, их здесь целый город.
Он быстрым шагом направился к упавшему берету, подцепил его датчиком, сверлил взглядом стрелку. Задирал взгляд к небу, что-то подсчитывая в уме.
– Ндаа! – каркнул Володя на весь город. – Такой берет сделает твои медные волосы белыми. А может зелеными, не знаю. Но скорее это…будешь лысым, как Горбачёв. Теперь бы этим беретом ему пятно на лбу потереть – вмиг сойдет. И вашей «Правде» не придется его ретушировать…
Не, вот ты мне скажи – зачем парню такие роскошные медные патлы, а?
– Чтобы ты спросил! – я опять начинал злиться. – Сколько светит кепочка?
– Положим не кепочка, а берет. Противорадиационный между прочим. Без малого 10 рад. А вот если бы он был не х/б, а шерстяной, то при нём можно было бы газету «Правда» читать в полной темноте. Ха-ха!
– Чего орете?
Сонный Лельченко вылез из микроавтобуса, довольно потягиваясь. Должно быть вчерашняя «дезактивация» полностью выветрилась.
– Да вот тут один охотник за рентгенами берет уронил! И как назло в самую пылюку.
Так что теперь нужен новый берет или парикмахер, – сообщил Климчук.
Шутки Володи меня начинали доставать. Николай Григорьевич юмор старлея тоже, кажется, не разделял. Лельченко задумчиво переводил взгляд с меня на Володю.
– Вот что, хлопче, – как всегда монотонно и размеренно заговорил Лельченко, – мне моей почти лысине беретка без надобности. Я своих рентгенов уже нахватал. Надевай.
Он протянул мне берет. Я пристыжено молчал.
– Бери, бери! Только батьке не докладывай.
– Спасибо, Николай Григорьевич!
Берет Лельченко пришелся мне по самые уши.
– А, кстати, где корреспонденты-то наши?..
Володя посмотрел на часы:
– Черт Иванович, 40 минут уже лазят, а время…
Он не договорил. Топот тяжелых ботинок по асфальту был слышен издалека.
– О, бегут, бегут, бегут! – оживился Климчук. – Не иначе дозиметры в зашкал ушли.
Действительно из сквера выскочили запыхавшиеся, красные отец и Шебаршин.
Шебаршину было тяжелей – телекамера 80-х вещь нелёгкая.
Сбавили шаг. Подошли. Отдышались молча.
– Вообще-то, – сказал Лельченко, – бегать здесь не надо. Не стадион. Быстрее бежишь – глубже дышишь. Больше «грязи» в легкие собираешь.
– Ну и жарит там, наверху, – наконец продышавшись сказал отец, – зато станцию сняли крупно, как на ладони. Видно, как реактор маревом дышит. И белый дым поднимается.
– А у меня экран в камере черно-белый, так видно, как над реактором белые точки пляшут, – сообщил Шебарщин, – радиация или что?
– Так радиация и есть, – не удивился Лельченко, – а белый дым, это борная кислота парит. Реактор закидали вертолетчики тоннами борной кислоты. Чтобы, значит, цепную реакцию погасить. И при «бомбометаниях» зацепили крышку биозащиты реактора. Она же первые дни от взрыва «на попа» встала, так реактор и плевался в воздух всякой дрянью. А теперь меньше, гораздо меньше. Но всё равно, гад, постреливает иногда.
– Ой, ну какая цепная реакция? – озлился Володя. – Академики говорили, что тысячу тонн уран-графитовых сборок из реактора выбросило в воздух и раскидало вокруг до около. 80 Хиросим у нас тут теперь. Какая может быть реакция. Дозиметры лучше давайте!
Громкая сухая автоматная очередь раздалась совсем близко. Буквально за соседними домами. И еще одна! И еще…
Все подпрыгнули и замерли в недоумении и страхе. В руках у Климчука блеснул сталью невесть откуда извлеченный им пистолет ТТ.
– Вот вам, девочки, и цыплята табака, – медленно оглядываясь по сторонам, пробормотал Климчук…
Глава четвертая
– Что происходит?! – выкрикнул Шебаршин.
– Не знаю, – отчеканил Климчук, крутя головой и внимательно прислушиваясь к чему-то, – может быть патруль.
– А стреляют в кого? – поинтересовался я.
– Да уж не в тебя, – буркнул Володя. – Все в машину!
Уговаривать никого не пришлось. Дверцы хлопнули и Володя завел двигатель, но с места трогаться не спешил.
Из-за угла пятиэтажки выехал серо-зеленый бэтээр. Как-то не спеша продвинулся метров 30 по улице. Остановился в раздумье. Вдруг резко развернулся и поехал прямо на нас.
– Точно, патруль, – сообщил Климчук и выключил двигатель.
– Пока не скажут, никому не выходить.
Торопливо полез из машины и медленно пошел навстречу бэтээру.
Тот немедленно остановился. Лязгнули люки, и из них выбрались два сержанта в форме внутренних войск, придерживая у груди автоматы. Следом показался довольно моложавый человек в синем парадном мундире генерала ВВС. Это уж совсем было странно.
Генерал первым молодецки спрыгнул на асфальт. Климчук резво подбежал к генералу, отдал честь и замялся, спохватившись, что на голове, вместо фуражки, идиотский хлопчатобумажный берет. Генерал бесцеремонно и раздраженно дважды махнул рукой, что-то сказал, и оба двинулись к нашему «Рафику». Почему-то все решили, что команда Климчука не выходить уже отменена и полезли наружу.
– Генерал-майор авиации Антошкин, – лихо отчеканил генерал,
– кто такие?
Церемониал представления и предъявления пропусков длился довольно долго. Генерал внимательно вглядывался в каждую бумажку и подозрительно косился на Шебаршина, который нервно шарил по карманам в поисках документов. Нашел, наконец, целую пачку бумажек и протянул Антошкину. Автоматчики сидели на бэтээре и никакого интереса к происходящему не проявляли. Хотя, собственно, это они обязаны изучать пропуска.
Видимо генерал-майор Антошкин был человеком либеральным и не гонял в три шеи чужих солдат.
Сам Антошкин тем временем с интересом разглядывал камеру Шебаршина, который водрузил её на плечо, видимо, для большей солидности.
– Телевидение УССР, оператор Шебаршин Георгий Константинович, – гордо представился Шебаршин.
– Как Жуков, – Антошкин добродушно усмехнулся. – А вот это тоже телевидение?
Генеральский указательный палец бесцеремонно ткнул в пятак моего респиратора.
– Нет, что вы, это респиратор, – нахально объяснил я.
Улыбка исчезла с генеральской физиономии.
– А классный у вас самолет, товарищ генерал, – я махнул в сторону бэтээра.
Бледное лицо генерала покраснело. Он явно закипал.
«Квиты! – радостно подумал я. – Не фиг радиоактивными пальцами в рожу тыкать!»
– Это мой борзый сынуля, Николай Тимофеевич, – вдруг объявил отец.
Антошкин несколько секунд всматривался в его лицо, потом хлопнул себя по бедру и, улыбаясь, протянул руку:
– Рад встрече, Константин Николаевич! Прекрасный очерк написали, спасибо!
– А вот его, – сердитый кивок в мою сторону, – надо было дома оставить! Нахватается рентгенов, что потом?
– Да мы здесь только около часа, Николай Тимофеевич, – сказал отец, – а на площадку вообще не ездили. Я понимаю. А что это вы с патрулём разъезжаете? Не уехали в Киев? Судя по вашему лицу, рентгенов вы нахватались сверх всякой меры!
Антошкин как-то осунулся, задумчиво посмотрел по сторонам.
– Да, еще в первые деньки под сотню набрал. Собственно я уже лечился в Киеве. Почистили немного. А вернуться попросил командующий округом с подачи Силаева. Вот, дескать, генерал тут здорово порядки наводил, так нехай еще попрацюе. Э-э прогуляемся немного, Николай Константинович, подышим чернобыльским воздухом?
Отец улыбнулся – с именами-отчествами у генерала были явные нелады – и молча кивнул.
Они отошли от машины.
– А кто стрелял-то? – крикнул я вслед, – от рентгенов отстреливались?!
Генерал оглянулся.
– Да уж господина Рентгена я бы с удовольствием расстрелял! Вместе с госпожой Кюри…
– Счет два-один! – резюмировал Климчук, подмигнув мне. – В твою пользу.
Все рассмеялись и вновь полезли в «Рафик».
– Я много слышал про Антошкина, – стал рассказывать Лельченко своим громовым прокуренным голосом, – он здесь буквально с первого дня взял ситуацию под контроль, пока высокое начальство в ступоре было.
– Сам носился по четвёртому блоку, пригнал вертолетчиков своих, нашел песок, мешки. Сам поднимался в воздух, показывал, как заходить с высоты на реактор. Облучился, конечно, страшно.
Лельченко вдруг рассмеялся:
– И наше местное начальство облучил. Вертолетную площадку сделал прямо рядом с горкомом партии. Ну и вертолеты им там все кабинеты радиоактивной пылью забили. Это уж потом догадались штаб в Чернобыль перевести.
