Евгений Клюев
Сердечко, вырезанное из картона
– Да с чего ты это взял? – чуть ли не возмутился Дуб. – Я вовсе не хочу, чтобы кто-нибудь кого-нибудь ел! А, кроме того, если я в какой-то степени окружаю вас, то и вы… гм… тоже в какой-то степени окружаете меня! Стало быть, вы ровно в той же степени Живая Природа, что и я.
Аистёнок опять закрыл глаза и, стоя на одной ноге, принялся раскачиваться в разные стороны. Это означало, что он задумался в третий раз.
– Итак, – наконец заключил он, – мы все Живая Природа. То есть мы сами можем решать, есть нам друг друга или нет… Кузнечик, Лягушонок, слышите? Ты, Кузнечик, – Живая Природа, и ты, Лягушонок, – Живая Природа! И я тоже… – Тут Аистёнок открыл глаза, стал на обе ноги и начал было обнимать ошарашенных друзей, но внезапно перестал и подозрительно посмотрел на Дуб. – А Старая Ворона тогда кто?
– Просто дура, – уверенно ответил Дуб.
– Ну, тогда, значит, всё в порядке!
И они снова обнялись и расцеловались. И подошли к ручью, чтобы его перепрыгивать и пе-ре-ша-ги-вать, – Кузнечик, Лягушонок и Аистёнок, три друга-на-всю-жизнь, три маленькие Живые Природы.
Воспитание Веника
Ну и виртуозно танцевал Новый Веник по комнате!.. Никто и никогда не видел, чтобы веники так танцевали. Начинался танец с головокружительного одного пируэта – р-р-раз!.. – потом шли прыжки, несколько высоких прыжков: два! два! два! – и, наконец, плавные покачивания: три-и-и-и, три-и-и-и… Вот какой это был танец.
– Я сейчас умру! – шепнула Дверца Шкафа Ножке Стула. – Этот Новый Веник просто артист, настоящий артист…
– У Вас, дорогой мой, несомненные способности к балету, – обратился к Новому Венику Внушительных Размеров Диван: он страдал одышкой, и каждое слово стоило ему большого труда, а потому слово его особенно много весило. – Вы где-нибудь учились танцевать?
– Ах, нет, – отвечал Новый Веник смущаясь. – Я и сам не знаю, как у меня это получается.
– Природа наградила Вас талантом, Вы восхитительны! – воскликнул Маленький Коврик, стелясь перед Новым Веником.
Маленький Коврик стлался перед всеми, и его считали подхалимом: его слово весило совсем мало. Но и такая похвала была приятна Новому Венику, который тут же благодарно скрутил головокружительный свой пируэт: р-р-раз!
– Браво! – тихонько пискнула Дверца Шкафа и вся как-то распахнулась: она действительно прямо-таки умирала от любви.
– Не знаю, не знаю, – заметила Щётка-на-Длинной-Ножке. – Может быть, этот галоп кому-то и нравится, только пользы от него, по-моему, немного. Пыль так и летит во все стороны… разве это уборка! Настоящий веник должен мести, причём мести чисто и аккуратно: тут нужны прилежность и любовь к своему делу. Я бы, может быть, тоже хотела порхать по комнате, как бабочка… – При этих словах Щётки-на-Длинной-Ножке Стеклянная Вазочка в высшей степени неприлично хихикнула, а Щётка-на-Длинной-Ножке, не обратив на неё ну совершенно никакого внимания, строго продолжала: – И, по всей видимости, мне бы неплохо удавалось такое порхание, но я никогда не позволю себе этого. Я люблю своё дело и знаю, чего от меня ждут. И всегда оправдываю возложенное на меня доверие.
– Порхните, пожалуйста, хоть разок! – не без лукавства воскликнула Стеклянная Вазочка. – Доставьте нам такое удовольствие!
В ответ на это Щётка-на-Длинной-Ножке только фыркнула и демонстративно безразлично облокотилась на угол Стола.
– Не слушайте её, она старая и бездарная, ей просто завидно! – быстро прошептала Новому Венику Дверца Шкафа. Тот благодарно посмотрел на неё, но отнюдь не повеселел.
Впрочем, к вечеру грусть его всё-таки рассеялась – и он ещё раз с большим удовольствием станцевал под рукоплескания зрителей и тихое ворчание Щётки-на-Длинной-Ножке, которая, едва закончился танец, тут же принялась подметать пол. Настроение Нового Веника снова испортилось – и он тяжело провздыхал всю ночь.
А наутро Щётка-на-Длинной-Ножке, едва проснувшись, заявила во всеуслышание:
– Ну что же, начинайте Ваш галоп, а я уж после Вас уборкой займусь!
Услышав такие слова, Внушительных Размеров Диван горестно крякнул и закашлялся. А Новый Веник принялся мести пол – лишь изредка и совсем-совсем осторожно пританцовывая. Ах, как хотелось ему скрутить пусть даже один пируэт: р-р-раз! Или сделать пусть только один прыжок: два! На худой конец, легонько качнуться: три-и-и-и… Но… он должен был любить своё дело, должен был заботиться о чистоте в комнатах. И он заботился как мог.
– Что же Вы сегодня не станцевали нам? – тихонько спросила безответно, ах, безответно влюблённая в Новый Веник Дверца Шкафа.
– Понимаете ли, от этого пыль… – поспешил объяснить Новый Веник, – а я ведь должен как раз наоборот… выметать пыль и так далее. – Он уныло смёл мусор на всегда ко всему равнодушный Зелёный Совок, который вдруг тяжело вздохнул – и понёс мусор вон, не сказав, правда, ни слова.
– Но у Вас же так красиво получалось это – тан-це-вать! – И Дверца Шкафа нерешительно добавила: – Может быть, ничего, если от этого немножко пыльно?
– Ничего! – передразнила Щётка-на-Длинной-Ножке. – Танцевать может каждый, а вот убирать за собой… – Тут она обратилась прямо к Новому Венику: – Сегодня уже гораздо лучше, дорогой. Мне придётся прибрать после Вас совсем чуть-чуть. – И она гордо прошлась по чистому полу: пол действительно заблестел, но обрадовало это только Маленький Коврик, который подобострастно расстелился перед Щёткой-на-Длинной-Ножке.
Прошло много времени, и Новый Веник перестал быть новым веником. Теперь он сделался просто веником, быстро и аккуратно сметавшим мусор с пола и удостаивавшимся неизменной похвалы Щётки-на-Длинной-Ножке. Наводя блеск на полу, она чувствовала себя хозяйкой положения, исподлобья оглядывала всех и как бы давала понять, от кого в конце концов зависят чистота и порядок в мире. А они и так это понимали – и, между прочим, были благодарны Щётке-на-Длинной-Ножке. Никто не вспоминал теперь о танцах веника: казалось даже странным, что этот лысоватый и расползшийся в разные стороны господинчик мог танцевать когда-то. И то сказать – все мы когда-то танцевали…
М-да. Надо любить своё дело и оправдывать возложенное на тебя доверие. Веник прилежно подметал пол, что испокон веков делали все веники на свете, а если когда по старой памяти и пританцовывал, так этого уже не замечали: ни от одного веника на свете не ждут, чтобы он танцевал.
И только о-о-очень грустно скрипела иногда постаревшая Дверца Шкафа, у которой, к несчастью, была слишком хорошая память…
Оловянная Ложка, мечтавшая о Барселоне
Неизвестно, откуда Оловянная Ложка узнала о Барселоне. Может быть, кто-нибудь при ней произнёс однажды это слово. Однако с тех пор, стоило только Оловянной Ложке удариться о край тарелки, она чётко выговаривала: «Б-а-р-с-е-л-о-н-а». Конечно, будь она серебряной или хотя бы мельхиоровой, слово звучало бы ещё красивее, хотя… красивее и так уже не бывает.
Впрочем, что касается Серебряной и Мельхиоровой Ложек, то они никогда не произносили слова «Барселона» – ударившись о край тарелки, они обычно провозглашали: «Завтрак-завтрак!», или «Обед-обед!», или «Ужин-ужин!», в зависимости от времени суток. И – никаких других слов, боже упаси! Любые другие слова за едой Серебряная и Мельхиоровая Ложки считали просто неприличными и страшно, страшно возмущались, когда Оловянная Ложка позволяла себе произнести: «Барселона». Это было нечто из ряда вон… Серебряная и Мельхиоровая Ложки зажимали уши, чтобы не слышать чудовищной непристойности ни во время завтрака, ни во время обеда, ни тем более во время ужина. Подумать только, Барселона, а? Кошмар какой!..
Вот и сегодня, ударившись о края тарелок, подруги провозгласили: «Завтрак-завтрак!» – после чего тут же зажали уши, а Оловянная Ложка произнесла своё «Барселона», чего зажатыми ушами, конечно, не услышишь.
– Что такое «Барселона», Оловянная Ложка? – в который уже раз спросила Глупенькая Белая Салфетка, на чьём лице по причине глупости не запечатлевалось ни одной морщинки.
– Не знаю, – терпеливо, как всегда, ответила Оловянная Ложка. – Барселона – это просто моя мечта.
И всем уже давно и хорошо известный разговор начался сначала.
– Как можно мечтать о том, о чём не имеешь ни малейшего представления! – воскликнула Мельхиоровая Ложка. – Я вот мечтаю о Большом Куске Жирного Мяса… но я прекрасно знаю, что такое Большой Кусок Жирного Мяса!
– Это и я знаю, – грустно согласилась Оловянная Ложка. – Потому и не понимаю, как можно мечтать о чём-нибудь подобном…
– В мире нет ничего, подобного Большому Куску Жирного Мяса! Большой Кусок Жирного Мяса бесподобен! – буквально взорвалась Мельхиоровая Ложка, а Оловянная вздохнула и стала тихонько оправдываться:
– Разве мечта – это не что-то далёкое, что-то недосягаемое, как… как Барселона?
Хоть и поздно, но почти успев, Серебряная и Мельхиоровая Ложки, давно уже наученные горьким опытом, молниеносно зажали уши.
– А я знаю, что такое Барселона! – крикнул с дальнего конца стола появившийся на нём только сегодня Ослепительный Апельсин. – Барселона – это…
– Не надо, прошу Вас! – взмолилась Оловянная Ложка. – Я не могу зажать уши: по отношению к Вам, дорогой Ослепительный Апельсин, это было бы неприлично… Но и слушать Вас я тоже не могу – иначе моё сердце разобьётся! Так неприятно узнать, что самая твоя большая мечта – невзрачное сооружение, например, или, ещё того хуже, какая-нибудь муха!
В ответ на это Апельсительный Ослепин… Ослепительный Апельсин вдруг повёл себя совсем странно: он расхохотался и задрыгал ножками, которых у него не было!
– Но то, что называется словом «Барселона», – принялся он убеждать Оловянную Ложку с дальнего конца стола, – ничуть не менее прекрасно, чем само слово!
Оловянная Ложка задумалась и вздохнула.
– Нет, всё-таки лучше… лучше не говорите! Я не хочу ничего знать наверняка, даже и о прекрасном, иначе я не только не смогу мечтать… а просто и жить не смогу без Барселоны!
– Как же это всё-таки нелепо – мечтать! – фыркнула Глупенькая Белая Салфетка. – Никогда не стану мечтать, мне гораздо больше нравится вытирать рты. Я занимаюсь вытиранием ртов с огромным, огромным удовольствием!
– А не надоедает ли это порой? – осторожно поинтересовалась Оловянная Ложка, тут же смутилась и призналась: – Я вот тоже пыталась полюбить плавать в супе – но это так быстро мне наскучило… По-моему, самое печальное занятие на свете – плавать в супе. Ах, Барселона!
– До каких же пор! – теперь уже не на шутку рассердились Серебряная и Мельхиоровая Ложки: на сей раз они не успели зажать уши – вспомнив наконец, что у них нет ушей.
Однажды Серебряной и Мельхиоровой Ложкам удалось-таки выведать у простодушного Ослепительного Апельсина, который пока ещё не был съеден, что такое Барселона. Оказалось, что это город в Испании. Просто город в Испании – и ничего больше!
Вскоре все столовые приборы снова собрались вместе. «Обед-обед!» – звякнули Серебряная и Мельхиоровая Ложки, но ушей за неимением таковых не зажали, и… «Б-а-р-с-е-л-о-н-а!» – мечтательно прозвенела о край тарелки Оловянная…
– Барселона – это город в Испании! – в один голос выкрикнули соседки.
Оловянная Ложка ничего не успела ответить: её опустили в суп. Но там, в супе, представилось ей, что она большой корабль, который отправляется в Испанию… Вот её нагрузили картофелем, морковью, луком, петрушкой, вот её нагрузили рыбой – она отвезёт всё это в Испанию!
– Ах, Барселона, моя Барселона, я плыву к тебе! – крикнула Оловянная Ложка, вынырнув на поверхность, и отчалила от берега – от края тарелки, в которую её окунули.
А на следующее утро газеты сообщили, что никому не известная ложка без опознавательных знаков затонула вчера у берегов Испании под тяжестью груза.
И в этом не было ничего удивительного, потому что вчерашний рыбный суп впадал прямо в море.
