Евгений Жаринов
Тайна cредневековых текстов. Библиотека Дон Кихота
Это твоя теория, Арсений?
Если бы. Ее придумал один физик, француз.
Ну, ты у нас известный галломан. И что же, твой физик-француз так про сирену «Скорой помощи» и писал?
Ни в коем случае. Ален Аспек просто установил, что в определенных условиях субатомные частицы, например электроны, могут моментально взаимодействовать друг с другом при любом расстоянии между ними. То есть независимо от расстояния между электронами происходит полный обмен информацией. Получается такой вселенский Интернет, что ли.
Значит, если я правильно тебя понял, Арсений, электроны – это та же модель сумасшедшего чтения, как и в случае с Дон Кихотом, так?
Приблизительно. Короче, любая часть вселенной – это всегда ее полная копия уменьшенных размеров.
А при чем здесь голограмма?
При том, что каждая частичка голограммы всегда содержит и свою часть информации, и полный вариант первоначальной картинки.
Негр вновь всплыл в сознании, только теперь он что-то принялся аппетитно жевать и сплевывать, сплевывать вниз и, как показалось профессору, прямо ему, профессору, на голову.
Значит, по-твоему, весь мир – одна сплошная химера и сеньор Алонсо уловил фишку раньше всех?
Мы пришли, – сказал Сторожев и набрал номер кодового замка у двери в подъезд дома, выстроенного в стиле модерн.
Так, значит, нас нет, Арсений, – не унимался обескураженный профессор, поднимаясь вверх по лестнице на третий этаж, – нас нет, и мы себе только кажемся, как голограмма какая-то, да?
Да не расстраивайся ты так, Женька, сейчас поедим, почитаем, – успокаивал приятеля доцент, вставляя попутно ключ в замочную скважину. Руки его при этом заметно дрожали.
Ламанча, конец XVI века
Удары сыпались со всех сторон. Так крестьяне молотят зерно, когда по осени собирают обильный урожай с полей.
Дону Алонсо показалось даже, что это был его последний рыцарский подвиг.
Били дубинами, били отчаянно, яростно, и этим страшным ударам, казалось, и конца не будет.
Так сама природа мстила дону Алонсо за его пристрастие к книжным химерам.
А все началось с пустяков, с обычного полового влечения. Зов естества и стал причиной катастрофы. В оправдание можно лишь отметить, что это было влечение не человека, а коня, можно сказать, жеребца, а с жеребцами, как известно, любые шутки плохи.
Дело в том, что на пути странствующего рыцаря и его оруженосца неожиданно оказались янгуаские погонщики с табуном галисийских кобыл.
А накануне этой фатальной встречи Дон Кихот, попрощавшись с козопасами, в обществе которых он провел всю предшествующую ночь, рассказывая им о желудях и золотом веке, вместе с Санчо Пансой оказался на опушке леса, где неслышно струился ручей, манивший путников своею прохладой.
Санчо, разморенный солнышком и предвкушая обед, забыл второпях стреножить Росинанта. Почуяв же поблизости целый табун кобылок, некогда смирный и отнюдь не ветреный Росинант вдруг, на беду свою и беду хозяина, решил приударить за галисийскими красавицами.
Погонщики-янгуасцы в свою очередь решили помешать этой наглой попытке испортить породу и принялись дубинами охаживать рыцарского мерина.
Дон Алонсо и Санчо, видя, что проклятые янгуасцы совсем обнаглели, со всех ног бросились на помощь бедному животному.
Недолго думая, дон Алонсо выхватил меч свой и ринулся на погонщиков, забыв, что их, погонщиков то есть, двадцать душ, и душ, заметим, отнюдь не смиренных, а вооруженных дубинами.
– Я один стою сотни, – бросил на бегу рыцарь Санчо, который начал было трусить и заметно отставать от своего господина, и в следующее мгновение идальго уже окончательно потерял всякую связь с реальным миром. А зря.
Первым ударом меча дон Алонсо разрубил на одном из погонщиков кожаное полукафтанье, отхватив при этом изрядный кусок плеча.
Плечо, заметим, было реальным, а не выдуманным. Но в химерическом мире сеньора Кихано все было понарошку, как в компьютерной игре, где жизнь исчисляется процентами, и достаточно выполнить определенные условия, чтобы полностью излечиться от любых, даже смертельных, ран.
Но тут погонщики, оставшиеся в реальном, а не в выдуманном мире, так как книг не читали, телик не зырили и о рекламе слыхом не слыхивали, оправились от первого шока и вновь взялись за дубинки. Окружив обоих мечтателей, они с необычайным рвением и горячностью принялись охаживать бока двух искателей приключений, незаметно для себя самих выполняя важную функцию, функцию охраны здравого смысла.
Реальность игр не терпела и мстила химерам, пытаясь отвоевать у них назад захваченную было территорию.
Первым пал Санчо. Ему хватило двух увесистых ударов. В отличие от своего господина, он был несколько ближе к настоящей, а не виртуальной действительности.
Несмотря на выказанную им ловкость и присутствие духа, Дон Кихот рухнул на землю вслед за своим оруженосцем, продержавшись на ногах не более минуты. Но эта минута все-таки была в его распоряжении. Благодаря мощной длани сеньора Алонсо, вооруженной к тому же дедовским мечом, химерам все-таки удалось короткое время продержаться на захваченной ими территории.
Минута дона Алонсо, яростно размахивающего своим мечом в окружении здравомыслящих янгуасцев. Первые несколько секунд
В течение этих секунд в сознании Дон Кихота наступила ночь, темная, страшная. Рыцарю и его оруженосцу, который в это время уже давно валялся на земле (но это было в реальном мире, а в виртуальном, химерическом, оруженосец продолжал трусить за своим господином на ослике), пришлось проходить под деревьями. Легкий ветерок играл листвой, и та зловеще и тихо шумела.
Это было только самое начало злополучной минуты, и Дон Кихоту, яростно размахивающему мечом, оставалось продержаться на ногах еще долгих пятьдесят секунд, постоянно получая тяжелые удары палкой по бокам, спине и голове.
Химеры активно вмешались в дело и теперь впрыскивали неимоверную дозу адреналина в кровь пятидесятилетнему паладину, как наркотик, делая старика невосприимчивым к страшным ударам озверевших янгуасцев.
Во многом по этой причине меч рыцаря со свистом продолжал вспарывать воздух и гнать теплую волну летнего испанского зноя, сравнимого лишь с преисподней.
Продолжение злополучной минуты
Словом, дон Алонсо оказался в пустынной местности, шум воды, шелест листьев – все невольно повергало в страх и трепет.
Удары между тем не прекращались.
Ни рыцарь, ни оруженосец не имели ни малейшего представления о том, где находятся.
Химеры с помощью своего отчаянного защитника пытались из последних сил отстоять завоеванное ими.
Дон Кихот взглянул на ночное виртуальное небо и увидел, что пасть Малой Медведицы нависла над самой его головой, а линия ее левой лапы показывала, что сейчас полночь.
В реальности же был жаркий полдень.
И вдруг впереди дон Алонсо заметил, что к ним приближается бесчисленное множество огней, похожих на движущиеся дроги. Огни шли прямо на них и по мере своего приближения все увеличивались и увеличивались в размерах. От такого у Дон Кихота волосы встали дыбом.
Рыцарь и оруженосец отъехали в сторону и стали зорко вглядываться, силясь понять, что собой представляют эти блуждающие огни.
И тут Дон Кихот увидел до двадцати всадников в балахонах, ехавших с зажженными факелами в руках впереди похоронных дрог, а за дрогами следовали еще шесть всадников в длинном траурном одеянии, ниспадавшем чуть ли не до копыт мулов.
Ламанча, конец XVI века. Окончание злополучной минуты, во время которой сеньор Алонсо Кихано продолжает размахивать своим дедовским мечом, находясь во власти книжных химер
Дону Алонсо в эту самую минуту живо представилось одно из тех приключений, которые описываются в его любимых романах.
Он вообразил, что похоронные дроги – это траурная колесница, на которой везут тяжело раненного или же убитого рыцаря и что отмстить за него суждено не кому-либо, а именно ему, Дон Кихоту; и вот, недолго думая, он выпрямился в седле и, полный отваги и решимости, выехал на середину дороги, по которой неминуемо должны были проехать балахоны.
Казалось, у Росинанта выросли крылья – столь резвый и горделивый скок неожиданно появился у него. Хотя в реальном, а не виртуальном мире Дон Кихотова коняга продолжала валяться на земле, не имея ни малейшей возможности даже слегка приподнять голову – столь жестокими были удары свирепых янгуасцев.
Но в дело вновь вмешались химеры, продолжая увлекать свою жертву в мир виртуальных подвигов.
* * *
Леонид Прокопич! Леонид Прокопич! – С такими воплями буквально ворвалась в кабинет директора одного весьма солидного московского издательства секретарша Стелла.
Леонид Прокопич, человек еще молодой, но грузный, аж подпрыгнул в своем кожаном кресле.
Слушайте! Так и до инфаркта недалеко!
Включите! Срочно включите телевизор!
Зачем?
Сами увидите! Это удар! Настоящий удар по нашему издательству!
И Леонид Прокопич судорожно принялся рыскать своей широкой ладонью по зеркальной поверхности стола, пытаясь нащупать пульт дистанционного управления.
Секретарша Стелла была секретаршей нетипичной. Ее нашли не по интернетовскому объявлению с шаблонным текстом: «Требуется молодая, красивая помощница без комплексов. Возраст до 25. Предварительно выслать фотографию. Желательно в купальнике». Про фотографию в купальнике Стелле давно уже пора было забыть, но отсутствие преимуществ молодости с лихвой компенсировалось деловыми качествами.
Можно сказать, что Стелла сама нашла себе это место и стала настоящим его, места, гением, ангелом-хранителем. Благодаря ее усилиям задрипанное издательство «Палимпсест» в короткий срок из убыточного превратилось в процветающее. Это Стелла постоянно придумывала новые проекты и заботилась о раскрутке и рекламе этих проектов. Это ей удалось сформулировать дурацкий слоган: «Отправь свою голову в отпуск!», когда речь шла о запуске серии коротких дамских романов – в неделю новый текст и новое название. Дурацкий слоган на поверку оказался весьма удачным и привлек внимание огромного количества досужих и плохо образованных кумушек.
Леонид Прокопич даже втайне подозревал, что Стеллу послали ему в качестве помощницы некие неведомые силы. Любое решение чудо-секретарши оказывалось безошибочным и приносило немалую прибыль, предугадывая все стихийные колебания ненадежного книжного рынка.
Как назло, Леонид Прокопич никак не мог нащупать пульт и от этого начал чувствовать даже предательскую боль в груди. Свою надежную и всегда уравновешенную Стеллу он никогда не видел в таком возбужденном состоянии.
Экран телевизора ожил не сразу. По третьему каналу шла обычная передача, в которой сообщалось о всех городских новостях.
И тут ожог! Удар тока! На экране мелькнуло до боли знакомое лицо. Лицо того, от писательского ремесла которого напрямую зависела львиная доля дохода прибыльного коммерческого проекта.
Предусмотрительная Стелла тут же принесла стакан воды и таблетку валидола.
Звук телевизора был поставлен на «mute». Чтобы отключить эту кнопку, понадобилось время. И вот через несколько секунд по ушам буквально ударил текст следующего содержания: «Известный автор популярных не только у нас в стране, но и за рубежом детективов, написанных в стиле ретро, о знаменитом сыщике Придурине в состоянии аффекта в читальном зале Ленинской библиотеки сегодня днем отсек себе кисть правой руки. Кисть удалось подобрать, и сейчас медики трудятся над тем, чтобы пришить ее обратно. Дабы впоследствии он, писатель, и впредь мог радовать своих читателей книгами о бесподобном Придурине».
От услышанного тяжелая челюсть Леонида Прокопича с характерным хрустом упала вниз.
Сообщение об отрубленной руке шло в новостной программе в режиме online. Редактору пришлось даже сократить важную новость о горящем в воздухе «Ил-86» с 300 пассажирами на борту.
Редактор понимал, что вот-вот готовый взорваться в воздухе отечественный аэробус буквально через несколько минут станет горячей новостью на других каналах, и не пустить этот хит означало понижение рейтинга. Но отрубленная рука писателя смогла перевесить даже эту трагедию. Писательская десница стоила трех сотен жизней никому не известных сограждан, возвращавшихся в канун Нового года из теплых стран на родину. Эта смерть даже вызвала некоторое злорадство, мол, нечего по жарким странам шляться, когда народу и так тяжело живется.
Редактор знал, что, кроме него и съемочной группы канала, никто пока и не догадывался об отрубленной руке известного борзописца. Знал и рискнул. Он пустил в эфир эту настоящую информационную бомбу, настоящий новостной Чернобыль, уже не обращая ровным счетом никакого внимания на горящий в воздухе самолет. Другие же каналы гнали свои микроавтобусы, оснащенные спутниковыми антеннами, к месту предполагаемой катастрофы, чтобы заснять и пустить в эфир первыми эффектную картинку коллективной смерти.
Но риск себя оправдал. Отрубленная писательская десница взяла верх. На весть о вероятной авиакатастрофе, как потом стало известно всем на телевидении, почти никто не обратил внимания. Такой знаковой оказалась фигура членовредителя.
Экран телевизора погас, и в кабинете воцарилась мертвая тишина.
Надо срочно послать кого-нибудь в больницу.
Уже распорядилась.
Хорошо.
Кстати сказать, как эти телевизионщики смогли узнать, что наш Эрнест Петрович Грузинчик и есть знаменитый автор Эн. Гельс, создатель детективной саги о сыщике Придурине? Как смогла эта сверхсекретная информация стать достоянием широкой общественности? Стелла Эдуардовна, ведь вы же лично отвечали за 100 %-ное инкогнито нашего борзописца, нашего Эн. Гельса, верно?
Абсолютно верно, Леонид Прокопич. Я сама не пойму, как чертовы папарацци обо всем разнюхали.
Вот что, Стелла Эдуардовна, поезжайте сами в Склиф и все узнайте… И подробнейшим образом.
* * *
Когда репортерам третьего канала милиция сообщила о происшествии в Ленинке (московское УВД, кстати сказать, получало за это соответствующую мзду), то репортеры и предположить не могли, что из этого получится настоящая предновогодняя сенсация, а сумасшедшим членовредителем окажется сам писатель Грузинчик, больше известный под псевдонимом Эн. Гельс.
Секретарша Стелла, кажется, сделала все, чтобы реальный облик Грузинчика – Эн. Гельса остался в тени. Хранить строжайшее инкогнито было решено по двум причинам: первая – это был удачный пиаровский ход, увеличивавший объем продаж книг о сыщике Придурине; вторая – сам Грузинчик в реальной жизни был не совсем здоров, и поэтому показывать его, что называется, вживую представлялось небезопасным для репутации издательства «Палимпсест».
За Грузинчиком по распоряжению Стеллы денно и нощно следили. Он и шагу не мог ступить без того, чтобы всевидящее око великой Секретарши не знало, где он и с кем.
Грузинчика снабжали едой, одеждой, а по необходимости и проститутками. Борзописцу сняли лучшие апартаменты в центре города. Но затем в целях все той же безопасности отвезли писателя за город на роскошную дачу и приставили к нему охранника-водителя.
Придурок писал, писал и писал, ибо был законченным графоманом. В его горячечном мозгу рождались самые невероятные, самые замысловатые сюжеты. Любой нормальный человек воспринимал бы их не иначе как бред. Но Стелла знала, что именно этот бред по непонятной причине и будет с жадностью поглощать массовый читатель. Это было то чтиво, которое и требовало так называемое больное коллективное бессознательное, с которым у секретарши Стеллы давным-давно была установлена надежная связь.
Как Грузинчик удрал из-под опеки охранника-водителя? Какими судьбами, каким ветром его занесло в Ленинку? И наконец, почему папарацци безошибочно раскрыли столь глубоко законспирированное инкогнито? Все это и следовало узнать сейчас расторопной секретарше. Мобильный телефон охранника не отвечал. Гудки напрасно будоражили радиоэфир. На той стороне хранили гробовое молчание.
* * *
Когда однорукого писателя Грузинчика, продолжавшего из последних сил держаться за свое инкогнито, привезли в приемный покой Склифа, то настырный хроникер третьего городского канала по какой-то причине решил задержаться в больнице. Интуиция подсказывала ему, что здесь кроется настоящая сенсация. И интуиция не подвела.
Несчастного раздели и начали приготовление к операции по пришиванию отрубленной кисти на прежнее место. Ловкий хроникер вошел в контакт с медсестрой и за сто баксов получил доступ к вещам психа.
Папарацци во что бы то ни стало хотел установить личность пострадавшего.
Вместо паспорта в куче окровавленного белья валялся не очень толстый издательский пакет в виде большого конверта. Этот конверт вместе с топориком псих прятал под пуловером, засунув под ремень брюк.
Бумага разбухла от крови: репортер решил посмотреть, что это такое.
Листы бумаги хранили текст, отпечатанный на лазерном принтере. Это было начало рукописи нового, еще никому не известного романа о сыщике Придурине с редакторскими правками на полях, сделанными не отрубленной тогда еще рукой автора.
А в конце сохранившегося текста характерная приписка ставила все на свои места: «Я, Эрнест Петрович Грузинчик, известный как Эн. Гельс, решил отсечь сегодня десницу, дабы таким образом убить наконец своего ненавистного героя, который стал необычайно назойлив».
Таким образом новость и перешла из разряда рядовой в разряд горячей.
В скором времени на даче, где прятали Грузинчика, люди Стеллы нашли и связанного охранника-водителя. Грузинчик, заранее обзаведясь острым топориком для рубки мяса, ударил тупой стороной зазевавшегося охранника и потом смог без труда на авто добраться до Ленинки. Затем он снялся в моментальной фотографии, подкупил служительницу и за сумму, равную ее месячному жалованью, та выправила читательский билет писателя на фамилию Маркс без всяких проволочек.
Дальше все случилось так, как и должно было случиться.
* * *
Но то, что произошло с писателем Грузинчиком, было лишь началом, можно сказать, ударом гонга, под звук которого из загона словно вырвались в безумной скачке знаменитые всадники апокалипсиса.
В короткий срок читальный зал Ленинки буквально атаковали сначала поодиночке, а затем небольшими группками знаменитые представители так называемой поп-культуры.
Казалось, что поступок сумасшедшего Грузинчика после сообщения о нем на третьем канале телевидения приобрел необычайную популярность и даже стал моден, как лет двести назад в моду вошло совершение самоубийства после опубликования знаменитого бестселлера Гёте «Страдания юного Вертера».
Вслед за Грузинчиком рубанула по правой кисти и напрочь отсекла ее знаменитая создательница детективных романов и бывшая майор милиции писательница по фамилии Муренина. Ее примеру тут же последовала детективщица Донская.
Подтянулись фигуры и помельче, например, внучка известного советского литератора, которому в свое время публично залепил пощечину сам Мандельштам, после публикации романов «Брысь» и «Чернослив» также решила отсечь себе свою правую пухлую ручонку, но подоспевший наряд милиции остановил вконец обезумевшую бабу, вырвав все тот же пресловутый топорик для рубки мяса из лап, украшенных перстнями и фамильными браслетами из серебра высокой пробы. Однако изобретательная литераторша на этом никак останавливаться не собиралась и, достав откуда-то из непомерного бюстгальтера огромную вязальную спицу, сделала отчаянную попытку выколоть себе хотя бы один выпученный глаз, чтобы навсегда изменить свое сходство с Надеждой Константиновной Крупской.
После такого Ленинку пришлось в срочном порядке закрывать и ставить круглосуточную охрану.
Но ярких представителей отечественной попсы это нисколько не смутило. Они бросились осваивать другие площадки для своих перформансов, а так называемые певцы и певицы начали совершать публичные харакири прямо на сцене концертных залов или на аренах стадионов.
Даже знаменитая Примадонна, вооружившись заржавленным кухонным ножом, пыталась сделать себе очередную пластическую операцию, маханув по всем имеющимся у нее подтяжкам, отчего лицо распустилось, как распускаются старые панталоны, у которых неожиданно лопнула поясная резинка.
От потери крови Примадонну еле спасли вовремя подоспевшие парамедики из МЧС.
Накануне уже не католического, а православного Рождества столицу охватила самая настоящая эпидемия членовредительства. И эта эпидемия, как грипп, стала расползаться по стране.
Звезды меньшей величины пытались во всем подражать своим кумирам. Так, на сцене какого-то клуба всеми забытого городишки Петя Билайн во время своего выступления достал откуда-то бензопилу и под оглушительный визг своих поклонниц собирался отпилить себе ногу как самый важный инструмент в его шоу-карьере.
Коммерция от искусства терпела необычайные убытки. Психиатры стали поговаривать о каком-то неведомом массовом психическом расстройстве.
Но самое страшное – на свет вдруг повылезала вся попсовая закулиса. Выйдя из тени, эта закулиса всему народу показала свое настоящее и жуткое мурло.
И народ не на шутку испугался и словно протрезвел. А это уже грозило настоящей катастрофой.
Трезветь народу не позволялось. В трезвом виде он, народ, мог черт-те чего себе навыдумывать и вдруг взять да и решить, что попса-то ему как раз и не нужна.
А это равносильно было внезапному открытию другого альтернативного источника энергии, что привело бы к моментальному разорению всего нефтяного и газового бизнеса.
Таких денег просто так никто отдавать не собирался, и война назревала, прямо скажем, нешуточная.
В это-то неспокойное, предреволюционное время в самом начале января и встретился профессор Воронов с древним магистром нищенского ордена Странствующих рыцарей…
Разговор на знаменитой «Фабрике звезд», случившийся между продюсером Айзенштуцером и начинающей звездой Данко
– Так вы и правда считаете, что мне непременно надо что-нибудь себе отрубить?
– Непременно. Посуди сам, какой успех у этой слепенькой певицы, которую на сцену всей бригадой под руки выводят. И голосок-то дрянь, и стоит пнем у микрофона. Одни очки темные в софитах блестят – и больше ничего. А успех, успех!
– Но, может быть, можно как-то без членовредительства, а?
– Нельзя. Нам модою пренебрегать никак нельзя.
– О господи! Зачем я только в шоу-бизнес полез?! Пошел бы в банк, в коммерцию какую-нибудь.
– Об этом раньше думать надо было. И, собственно говоря, чего ты так этого членовредительства боишься?
– Простите, но это мне придется себе руку оттяпать, а не вам. Вот я и боюсь.
– Понимаю. Боль и все такое…
– Вот-вот.
– А Данкой тогда зачем назвался?
– Ну, звучное имя.
– Звучное имя… В школе учился?
– Учился, – неуверенно ответила звезда.
– «Старуху Изергиль» читал?
– Ну, читал.
– И что, про Данко ничего такого не запомнил? Про сердце там?
– Да я уже и не помню, чего я в этой школе читал. У нас учительница была своеобразная. Она любила сзади подкрадываться и со всей дури по рукам линейкой бить. Пока маленькими были, ну класс шестой-седьмой, – терпели. А затем прямо матом ее на уроках посылали, когда она в одиннадцатом за старое взялась. Поэтому я про то, что Чехов «Муму» написал, еще помню, а вот про «Старуху Изергиль» забыл. Мы, наверное, с учителкой в это время друг друга от всей души материли.
– Несчастный. Хороши у тебя наставники были.
– Да нет. Она в целом тетка ничего оказалась, добрая.
– А доброта ее проявлялась как раз тогда, когда она вам линейкой по пальцам била, да?
– Про эту ее слабость все знали и прощали. Она всех так била. Все школе отдала.
И мозги тоже, – буркнул Айзенштуцер.
Ей даже какую-то медаль на грудь повесили, – продолжил Данко, невольно предавшись светлым школьным воспоминаниям. – Она еще моего деда и отца линейкой била. И мать…
Что мать?
Тоже била. Старушка – что возьмешь.
Сколько же ей, этой валькирии, лет?
Не знаю. Много, наверное.
Но, несмотря на старость, рука, видать, была крепкой.
А то. За это мы с ней и матерились.
Хорошо вас там русскому языку учили.
Не жалуюсь. А сейчас в школе вообще русского не стало и литературы тоже.
Что? Неужели померла валькирия?
Не… На пенсию отправили.
За что? Она бы еще лет сто кого шлепала. Шлепала – и материлась.
Да она на педсовете по ошибке директрису линейкой саданула.
Досадно. Такой кадр из строя выбило. А все склероз проклятый: забыла, видать, где находится.
И не говорите. Душевная все-таки старуха была. Обложишь ее матом, а она тебе в ответ улыбнется и такое выдаст, что стоишь, рот разинув.
Старое поколение, чего возьмешь. Сидела, наверное, еще при Сталине.
Не, говорили, в молодости зэков охраняла, а уж потом учителкой заделалась. Короче – жизнь знала не понаслышке и не по книжкам этим.
Похвально. Книжки в основном врут. Кончится тем, что я тоже полюблю твою учительницу. Но небольшой пробел в твоем образовании все-таки имеется. Так вот, Данко, я тебя просвещу немного… А что это ты сразу пальцы поджал?
Да так – машинально.
Нет, дорогой, линейкой здесь не обойтись. И потом, если ты меня обматеришь, то я тебя в один миг на улицу выгоню. Про невинные старушечьи забавы забудь: оттяпать придется целую кисть.
Да что ж это за напасть такая! Вот она, культура! Вот она, собака, чего с человеком делает.
Не знаю, как насчет культуры, с ней никогда дела не имел и иметь не буду, а вот насчет попсы, ради нее, родимой, действительно кое-чем пожертвовать придется. Ручку правую отсечь все-таки надо. Это рынок, милый, а у него свои законы, причем очень суровые.
О господи! Что ж мне делать-то?!
Да не причитай ты так. Нормальные-то люди уже давно за кулисами целую медицинскую бригаду держат. Рубанул. Народ – ах! А медики тут как тут – и твоя кисть уже в специальном контейнере со льдом. Заранее забронировано и оплачено место в больнице. Команда лучших хирургов уже наготове. «Скорая» у ворот. Гаишники зеленый коридор дают, чтобы, упаси бог, в пробках не застрять. Все по высшему разряду. Денег, конечно, стоит немереных. Но имидж, имидж каков! И перед другими не стыдно. Я плохого не посоветую.
О господи! Господи! Господи! – продолжал причитать Данко, раскачиваясь взад-вперед, как татарин во время намаза. При этом он бережно прижимал правую руку к животу, словно баюкал младенца.
Пойми, малыш, – нежно увещевал Айзенштуцер, – без заранее обставленного членовредительства публика на тебя не пойдет. Это как пить дать.
Хорошо той слепенькой. Она от рождения такая. Ничего выкалывать и рубить не надо.
Не всем так везет, не всем.
Ух, горе мне, горе! – не унимался претендент на народную любовь.
В утешение скажу лишь, что для поднятия рейтинга даже сам Президент собирался себе что-нибудь оттяпать. Прямо во время заседания Госсовета.
Наступила тяжелая пауза, во время которой Данко продолжал молча баюкать свою правую руку.
Тишину нарушил телефонный звонок. Веселая трель мобильника вылилась в популярную тему из «Времен года» Вивальди: Январь. Люди бегут и топают ногами.
Да! – откликнулся недовольный Айзенштуцер.
Ну как? Уговорил? – заговорщически зашептал в трубке женский голос.
Погоди. Я же просил не мешать.
Смотри. Девчонка готова себе ухо отрезать. Ты с твоим Данко можешь на бобах остаться.
Не беспокойся – не останусь. – И продюсер отключил мобильный.
Данко продолжал баюкать десницу.
Впрочем, если это так трудно, то можно пойти и обычным путем.
Можно? – с надеждой переспросил певец. – Давайте попробуем. У меня и голос есть. Я ноты знаю.
Да что ты? По нынешним временам это редкость. Спорить не буду.
Так в чем же дело?
В гонорарах. Они не отобьют тех бабок, что в тебя вложены, дурак. Всю жизнь не расплатишься. Закончится тем, что по вагонам пойдешь. «Враги сожгли родную хату» затянешь. И так до глубокой старости. А руку рубанул – и гуляй себе народный любимец. Бабок – полны карманы.
А чем я эти бабки из карманов доставать буду? Зубами, что ли?
Чудак-человек. Тебе же не обе, а одну только длань отсечь придется. Да и ту пришьют тут же.
А вдруг не получится?
Что не получится?
Руку как надо пришить. Ну, сухожилие там повредится или еще чего. Мало ли?
Не волнуйся. Не ты первый. А потом за риск тебе и платят немерено. Впрочем, не хочешь – я другого найду. У меня певец один на примете имеется. Конь. Это его зовут так. Он себя ради славы публично кастрировать собирался. Ему кто-то сдуру сказал, что и это тоже пришить можно.
Постойте, постойте. Не надо Коня.
Так согласен, что ли?
Я бы и рубанул, да боль-то, боль-то какая!
А вот боли бояться как раз и не стоит. Можно заранее укольчик сделать.
Это какой?
Обыкновенный. В Чечне на пленных солдатах проверяли. Им укольчик делали, а затем кожу от поясницы, как рубашку, снимали. Ребята ничего не чувствовали при этом. Только хохотали от души.
Ужас.
Ужас не ужас, а помогает.
Таким образом разговор длился еще несколько часов, пока Данко не согласился пойти на членовредительство. Айзенштуцер подсунул ему на подпись договор. Данко его подписал своей дрожащей правой рукой.
Ночью перед роковым концертом, где и должно было все произойти, певцу не спалось.
Данко встал с постели, побрел на кухню. Налил водки. Положил правую руку перед собой на стол и повел такие речи.
А что? – отхлебнув водки, начал Данко. – Все так делают. Чем я хуже?
Водка ударила слегка в голову. Налил еще. Затем взглянул на руку, как на собеседницу. Кисть слегка задрожала мизинцем. Только непонятно было: согласие это или возражение, или от водки ему, Данко, и руке хорошо стало. Разговор мог получиться душевный.
Отрезают же почку там и другие внутренние органы за деньги. И ничего – живут потом, – продолжал рассуждать артист, опрокинув еще рюмашку. – Я сам сюжет по телевизору видел. Какой-то молдаванин за «запорожец» согласился на ампутацию почки.
Кисть по-прежнему лежала на кухонном столе, слегка подрагивая. Разговор завязался.
Ну а потом, мы же не навеки расстанемся. Тебя пришьют. И все станет по-прежнему.
Кисть вновь слегка задрожала. Пришлось выпить еще. Потом еще и еще. Для храбрости. Завтра предстоял большой день. Кисть между тем дрожала все сильнее и сильнее, словно ее распирало изнутри, словно ей непременно хотелось сказать своему хозяину нечто очень важное…
И тут десница незадачливого певца сама отделилась от тела. Отделилась без крови и боли. Так ломают свежую булку во время завтрака. Тягучие мучные волокна медленно рвутся, словно тянется, как тянучка, само тесто, тянется, пока не порвется последнее волокно, и тогда одну неровную часть свежей булки оставляют в корзинке для хлеба, а другую опускают в ароматный горячий кофе, в этот океан удовольствий. День, что называется, начался.
Растопырив два пальца, а другие прижав к ладони, кокетливо, словно модель на подиуме, кисть прошлась по кухонному столу. Затем соскочила вниз на пол и быстро зацокала по направлению к двери.
