Евгений Александрович Козлов
Склеп духовных скреп
Однако министр культуры оказался горделив и не менее самоуверен, чем наглый университетский дворник. В министре он разглядел нечто холодное, резкое, отточенное.
От такого холодного отношения к себе, Бибиков слегка стушевался. И тут же в ответ протянул министру конверт с письмом Неверова. Но и конверт министр не взял, потому немедленно отвернулся.
“Я будто взятку ему предлагаю. Этот неверовский конверт только всё портит. Хотя и пропагандистское искусство охотно продается”. – подумал Бибиков.
Тут Бибикову стоило отчаяться, однако к министру подошел сам Неверов, что-то тому прошептал, и тут-то наконец-то министр разглядел кислую физиономию Бибикова.
– Вы намерены расспросить меня о сегодняшней премьере? – спросил министр культуры.
“Как будто мне не ясно, что все ваши проекты, это грубая государственная пропаганда”. – подумал Бибиков. А тем временем министр культуры счел молчание дворника за положительный ответ, потому и начал свое нудное тоскливое повествование. Бибиков по ходу его рассказа, думал о правде.
“Воинственный патриотизм этот министр почитает за неотъемлемую часть русийкой культуры. И если культура такова, то она мне противна, она безнравственна. Войны, победы, юбилеи победы, патриотическое воспитание молодежи. Мерзость на мерзости и мерзостью погоняет. И всё это он замесил в этом фильме, который спонсирует министерство культуры. Даже если этот фильм не окупится в прокате, то ничего страшного, цель у этого гнилого продукта иная. Пропаганда военщины, на самом деле всего лишь бутафория, столь схожая с декорациями в этом фильме. Снимают на зеленом экране и живут мифами. Снимают насилие, военное насилие, будто оно может быть не злым и не преступным. Тогда как, по правде, насилие всегда зло. Сколь это всё скверно. Но этот захудалый министеришка этого не понимает. Отрабатывает зарплату. А впрочем, чтобы быть винтиком в государственном аппарате иначе мыслить и не позволяется. Вот только они все винтики в танке, причем в ржавом танке, застрявшем в болоте. Но что же ждать от тех, кто не вернулся с войны. Верней, они-то вернулись, но продолжают жить в мирное время, словно в военное время. Они настолько привыкли к войне, что и жить иначе не могут, да и не хотят. Им бы всё пушки строить, ракеты, корабли, танки. Орудия массового убийства. Только подумай об этом, ты, бездушный министеришка. Орудия убийства. Противно. О как же мне противна эта ваша мертвая пропаганда. Всё живете в прошлом, чтите преступления предков, желая стать сопричастными той мифологии. Государственная религия – победобесие. Но нужна ли современной молодежи эта ваша мертвая пропаганда суеверий патриотизма? Нет, им она не нужна. Вы их сгоняете в армию. Тогда как они свободные люди, и рабами быть не желают. Но что для вас люди, так, нажиматели на кнопки, курки, рычаги. Война чудовищна. А для тебя, министеришка, она покрыта золотом. Как бы вам объяснить, что орудия убийства есть зло, и все солдаты убийцы злодеи. Но вы не поймете, ваша религия – смерть. Вы всё равно будете создавать всё новые орудия убийства. Вы их постоянно совершенствуете. И тем самым всё больше нравственно деградируете. Сколько сил, ресурсов, ума, и всё ради лозунга – можем повторить. И повторяют. Обязательно повторяют. Как маньяки не останавливаются на одной жертве, но чувствуют голод, слышат голоса. И это руководители страны? Мерзкие гнусные руководители. Потому-то в этой пропащей стране единственное что хочется, так только умереть, поскорее бы умереть, и не видеть и не слышать их патриотические речи, в стране, в которой постоянно ждешь прихода полиции из-за слов, картинок, из-за книги, репоста. Неправильно мыслишь, и тебя начинают считать экстремистом, или даже террористом, по причине отказа от насилия. Тогда как действительные террористы те, которые придумали армию, придумали оружие. Они-то и есть злодеи. И они правят. Война и насилие – их вера, религия. А если не веришь, то ты еретик, и тебе уже приготовлена тюрьма. Страна мертвых. Здесь не живут, нет, здесь подготавливаются к смерти. Но недолго вам осталось править. Скоро, очень скоро поколеблются ваши троны, ваши памятники. Новые люди отвергнут всю эту военщину, весь ваш чумной патриотизм. Ваши скрепы уже трещат и корёжатся. Такова моя вера. Вам же я не верю”. – размышлял Бибиков не слушая Медичинского.
–…Вот, в общем-то, и всё, что я могу вам сказать насчет презентуемого сегодня фильма. Патриотическое воспитание является для нас приоритетной движущей силой культуры. В нашем фильме идеально подобраны актеры, натуралистические декорации и ландшафты.
“Ну да, ну да. Всё тот же актер, участвующий во всех крупнобюджетных русийских фильмах и всегда играющий самого себя”.
– Надеюсь, вы останетесь довольны, ведь в постановке нашего фильма участвовали ваши коллеги видные историки и реконструкторы. – сказал Медичинский.
“Так вот почему ты заговорил. Неверов тебе нашептал, будто бы я историк. Что, конечно, не правда. Но, а ты, какой ты? Не ради ж денег ты хвалишь русийское искусство, попутно ругая иностранную киноиндустрию. Нет, ты сам веришь во всю эту чушь. Ты сам веришь, будто так правильно, что это якобы полезно. Но веришь с прохладцей, веришь автоматически, по схеме. Или по приказу”.
– А почему у вашего фильма такое название – “Можем повторить!”? – спросил, словно невзначай Бибиков.
Ответ у министра культуры, безусловно, был уже приготовлен, тот начал что-то объяснять, начал рассказывать о наследственной памяти, о чествовании предков, и сильном государстве и о героическом народе. Слушая его, Бибиков не выдержал и высказался напрямую.
– Ну, хорошо. Псевдоценности и псевдогероев вы показали. Ну а дальше-то что? Супротив, какого врага вы сейчас-то вооружаетесь? Вам должно выступать против тирании нынешнего президента, против бедности в стране, коррупции, против вредных привычек или половой распущенности. И что же, вы боретесь со всем этим с помощью танков и кораблей? Неужели вы не понимаете, что вся эта ваша злосчастная пропаганда бессмысленна и вредна.
– Так вы либерал. – осудительно воззрился министр культуры на Бибикова. – Тогда мне с вами не о чем разговаривать. К тому же всеми проблемами в стране, которые вы перечислили, занимаются другие министерства.
“Конечно же, это извечная борьба консерваторов и либералов. Вот только я не тот и не другой. Я в ваших распрях не участвую. Я сам по себе. Вот только вам всегда нужно определить человека в тот или в другой лагерь”.
– Конечно это так. – согласился Бибиков. – Однако именно культура призвана наставлять людей, одухотворять их. – на последнем слове Бибиков услышал возле себя сдавленный смешок и обернувшись увидел Неверова, который одними своими зелеными змеиными глазами намекнул, дескать – заканчивай, а то худо будет.
Впрочем, и время, отведенное для небольшого интервью, закончилось, причем окончилось полным фиаско. Медичинский отошел не попрощавшись.
Бибиков ощущал гнетущую душевную тяжесть, всё как-то произошло скомкано и безрезультатно. Ничего хорошего из этого предприятия не вышло. Так для чего он здесь? К чему всё это ведет? – вопрошал он у себя, всё более предаваясь внутреннему унынию. Может быть, поэтому прибывая в этой апатии, он не заметил, как вышел из кинотеатра и очутился в автомобиле Неверова.
– Не вешайте нос, Бибиков, вы же не гардемарин. Вы всего лишь начинающий культуролог. – иронически улыбаясь произнес Неверов.
– Всё насмехаетесь надо мной. Иронизируете. – ответил тому Бибиков. – Но вы даже представить себе не сможете насколько жалко и ничтожно я выглядел пред этим министирешкой.
– Почему же не представляю, очень даже могу себе вообразить. – рассмеявшись сказал Неверов. – В том-то и состоял мой план.
– Какой же, позвольте узнать? – вопросил Бибиков.
“Нет, Бибиков, ты не узнаешь мой замысел до самого своего конца”. – подумал Неверов, а вслух сказал. – План мой был весьма прост. Пока вы брали у министра культуры Медичинского интервью, который, да будет вам известно, терпеть меня не может, я неплохо так пообщался со своими знакомыми.
– Что? Значит, мы не поедем обратно?
– Вас, Бибиков, не понять, то вы понижаете свою самооценку, то вновь готовы на подвиги. Вы уж определитесь, какова ваша устремленность.
– Я понял. Так вот для чего я вам понадобился! Министр вас недолюбливает, а интервью вам брать у него надо было, затем вы и воспользовались мной. Или вы хотели увидеть мое унижение. Так вот оно вам. Довольны?
“Глупый, Бибиков, если бы мне нужен был журналист, то я бы попросил кого-нибудь из них. К тому же более чем сам себя, никто тебя унизить не сможет”.
– В журналистике нет ничего унизительного, унижает только лицемерие, да работа на правительство. Вы же, Бибиков были честны и неподкупны. – тут Неверов резко перестал улыбаться. – Прежде чем к вам обратиться, я навел о вас кое-какие справки, вернее мой сын, учащийся в университете, поведал мне о вас. Рассказал о том, как вы якобы любите читать лекции по истории в пустой аудитории.
Бибиков перестал дуться, и ответил.
– Я же вам говорил, что я не историк, и не культуролог. Я простой университетский дворник. И что с того? Только вы называете меня историком. Да и вся эта ваша история о душах мертвых, показалась мне крайне занимательной.
– А какое у вас образование? – спросил Неверов.
– Видимо, никакое. В ранней юности меня определили в военное училище. Но в милитаризме я разочаровался, ставши пацифистом. И покинул эту военщину. В военном училище я изучал историю войн, поэтому я и стал интересоваться всемирной историей. Затем я поступил на исторический факультет. Прошел год, и я разочаровался в истории как в науке. Отчислился по собственному желанию. Я изучал историю, и меня привлекло всемирное искусство. Поэтому недолго думая я поступил на факультет культурологии. Однако культуролог из меня также не вышел. Примерно через год я отчислился, так как меня заинтересовала философия и религиоведение. В конце концов, и в религии я разочаровался и потому стал агностиком. Я за все эти годы научился только одному – разочаровываться. Я когда-то был увлечен всем, я был словно очарован, околдован, но однажды чары развеялись, магия угасла. И что же осталось во мне – спросите вы меня? – тут Бибиков призадумался, а потом ответил. – Я и сам не могу на этот вопрос ответить. Я просто убираю за людьми, они мусорят, а я собираю их мусор, надеясь на то, что однажды они перестанут создавать мусор и мой труд станет не нужен. Я вижу весь тот идеологический мусор, которым завален этот мир и потому стремлюсь вычистить этот мир, я желаю сделать его чуточку чище. Но вы правы, без диплома, без бумажки кто я? Никто. Всего лишь дворник.
Неверов, внимательно воззрившись на Бибикова, сказал.
– Либо вас, Бибиков, можно назвать кладбищенским сторожем. Вот перед вами могилы, кресты, надгробия, памятники и склепы. И вы, будучи живым, за всем этим погостом приглядываете. Вот только каково быть единственному живому человеку среди мертвецов? Каково быть расколдованным?
– Порою одиноко. – промямлил Бибиков. – Особенно уныло видеть и слышать всё это культурное безобразие, которое творится в нашей стране. Все эти бесконечные фильмы про войну, спорт и космос. И все они о прошедшем. Мы попросту копаемся в прахе.
– Вы, Бибиков горячитесь, а нужно ко всему относиться спокойно.
– Я высоконравственный высокочувствительный человек, потому иным быть не могу и не желаю.
– Потому-то и седеете раньше времени. Вы морально устаете. Вам бы отдохнуть. – здесь Неверов сделал паузу. – Чтобы завтра с новыми силами приступить ко второму интервью.
“Хороший отдых ты мне предлагаешь. Вот уж нет, воздержусь”. – подумал Бибиков и, ощетинившись, зашипел словно еж.
– Не буду я больше никого интервьюировать. Хватило мне и этого недавнего позора. Не удивлюсь, если меня еще на камеру снимали. Не нужны мне ваши деньги и славу свою заберите обратно. Я сыт по горло всем этим!
“Что ж, раз так, то мне придется менять тактику, чего, конечно не хотелось бы. Но что с этим идиотом поделаешь”. – помыслил Неверов и сказал.
– Резковато с вашей стороны, Бибиков, так поступать. Всё нервничаете, когда нужно всё хорошенько обдумать. Я же от вас многого не прошу. Мы с вами завтра осмотрим один склеп. Это будет нетрудно, я вам обещаю.
– Склеп? Какой еще склеп? Я думал, что вы говорите аллегорически. – сказал Бибиков, а сам подумал. – “Попахивает уголовщиной. Не к добру это”.
– Метафора она и есть. – здесь Неверов посерьезнел. – Но о том вы узнаете завтра. А пока, освободите мой автомобиль от своего присутствия. Доедите до университета на метро.
В ответ Бибиков только фыркнул и, выбравшись из автомобиля Неверова, захлопнул дверцу, да столь громко, что ему показалось, будто сейчас журналист изменит свое снисходительное отношение к дворнику, на менее покладистое. Но ничего не произошло, поэтому Бибиков молча поплелся до станции метро, прибывая в разрозненных чувствах. С одной стороны в нем бушевало отторжение, с другой стороны напирало любопытство. Да и сам его тридцатилетний возраст, то ли еще юность, то ли уже зрелость. Потому в нем то ли юношеский максимализм, то ли мудрое желание покоя и рациональности. Бибиков словно поделен пополам.
“Только раздвоения личности мне не хватает”. – подумал он и внутренне усмехнулся. – “А всё-таки как же занимательно начала фонтанировать моя серая жизнь всяческими событиями”.
Уже сидя в вагоне, он начал размышлять о современной культуре.
“Они сопоставляют культуру западную и культуру русийкую, и что из этого всего получается? А выходит то, что с одной стороны они пытаются подражать западному искусству, в частности – кинематографу, либо они снимают свое, и это свое оказывается очередной – чернухой. С другой стороны, создают патриотическое гнилье, давно истлевшее в закромах государственной пропаганды, и умы нынешнего поколения уже не переносят запах этого трупного яда, у нынешней молодежи выработался иммунитет ко всей этой националистической заразе. Пропагандисты всё пытаются надавить на государство образующие архаичные скрепы, дабы они зацепили современную молодежь. Всё хотят, чтобы они любили своих, и ненавидели чужих. Старая песенка. Обыкновенный фашизм. Выступают против национализма, но при этом занимаются возвеличиванием страны и народа. И это противоречие их нисколько не смущает. Устаревшее безобразие. Все эти националистические лозунги, обряды, присяги. Но чему удивляться, когда во властных структурах заседают старики, потому иначе мыслить и поступать они попросту не умеют. Так было когда-то при моем обучении в школе, когда на мою парту положили учебник по географии и сказали прочитать текст о численности населения. Вот только данные в этом учебники давным-давно устарели, да и многие страны сменили названия и размеры территорий. Но учителей это обстоятельство не волновало, у них были только такие привычные им учебники. Так и пропагандистские методички всё те же, по ним и работают. Результат от такого подхода двоякий. Старшее поколение одобряет нынешний режим, тогда как младшее поколение смотрит на власть с отвращением. Как и мои родители голосуют за президента Мутина, на что я им парирую и говорю – а то, что он вам пенсионный возраст повысил и поэтому вы теперь прозябаете в безработице и нищете, это, по-вашему, ничего, такая вам стабильность нужна? Они в ответ молчат, зная, что это плохо, но это плохое свое, родное, а что-то новое страшно. Они мыслят именно так. Но это пройдет. Это пройдет. Уйдет на покой старое поколение и возьмет с собой в могилу государство с ее победобесием, религией и патриотизмом. Всё это станет одной большой библиотекой, она как бы есть, но уже никому не нужна”.
Занимая себя рассуждениями, Бибиков и не заметил, как добрался до университета. Кивнул головой сторожу Гнидову в знак приветствия, и неспешно доплелся до своей коморки. Где он, улегшись на свою жесткую лежанку, снова долго не мог заснуть, из-за переполнявших его мыслей. Видимо его привычный жизненный ритм окончательно сбился на нервной почве, на которой окромя стресса уже ничто другое не могло взойти.
Глава третья. Победобесное мракобесие
На следующее утро Бибиков был разбужен университетским сторожем, который поспособствовал его скорому пробуждению. И поручил тому скорую уборку одной из стен университета. Дескать, это очень важное поручение ректора и если тот не исправит сложившиеся недоразумение, то они оба окажутся безработными, по причине того, что сторож Гнидов проворонил вандалов, а Бибиков соизволил дрыхнуть в рабочее время. Бибиков, конечно, мог бы рассказать тому о его вчерашней встрече с министром культуры. Но кто ему поверит? Преимущественно никто. А значит, бери дворник Бибиков все свои тряпки, губки, чистящие средства и ступай драить разрисованные стены. К чему он вскорости и приступил. Он вместе со сторожем вышел на улицу и возле университетской двери разглядел заспанными своими глазами надпись, нанесенную на стену аэрозолем, баллончиком с краской. Сочетание слов было таковым: “Мутин вор”.
“И как я, по-вашему, это недоразумение исправлю. Правду не исправить. Только могила всё это может исправить”. – подумал Бибиков и начал смачивать губку в ведерке с водой. Сторож тем временем покровительственно следил за каждым его действием, оценивая качество проделываемой работы.
Должно быть, целый час Бибиков начищал стену, покуда крамольная надпись бледнела, под его натиском, а затем и вовсе исчезла. Так он смыл правду, а осадочек-то остался, пускай даже и на дне ведерка. Видимо поэтому сторож несколько раздосадованный, насупился и произнес.
– А ведь это злосчастное нарушение. Это статья об оскорблении власти. – тут он оглянулся. – Это студенты из общаги приходили сюда ночью. Я в этом практически уверен. Вот посмотрю сегодня записи камер наблюдения и выясню правду.
– Лучше не смотри. Оно тебе надо? – ответил тому Бибиков, мягко возражая. – Ну вычислишь ты тех правдолюбов, а дальше-то что? Выслужиться перед начальством хочешь?
Гнидов будучи человеком крайне ленивым, поворотил свою мысль в иное русло.
– Оно и правда. Найду я этих вандалов. Вот будут у меня и преступники и улики. А вреда университету уже нет. Надпись-то смыта тобой. Только одно меня заботит. Не вернутся ли они сюда снова, стены разрисовывать. – сказал сторож Гнидов.
– Так если увидишь их, скажи им – не пишите вы эту ерунду. То, что Мутин вор и все его подчиненные ворюги, об этом все хорошо осведомлены. В этом никакой тайны нет. Банальность безынтересная и только эти все ваши малевания – так им и передай.
– Да лучше б написали – не воруйте. То-то больше бы пользы было.
На том они и условились и о том больше не заговаривали.
Далее Бибиков справившись со своим утренним поручением, разместился в университетской белой беседке. Он размышлял.
“А ведь и вправду для чего мне надо будет обличать преступные властные структуры, когда об их убожестве и так все хорошо знают. Книгу еще писать про это безобразие. Для чего? Чтобы её отвергло издательство, которому нужна только прибыль, в их глазах любая книга это пачка банкнот. Банальные торгаши. А редакторы текста вообще не нужны, думающие, что у них есть право что-то изменять в книге автора и считающие, будто они лучше знают, как должна выглядеть книга, какой должен быть текст и каково построение сюжета. Завистливые филологи, портящие авторское видение творения, вот они никто. Или мне нужно будет отослать рукопись своей книги на какой-нибудь литературный конкурс. Имени, к примеру, Пупкина. И что же это даст? Когда в этом конкурсе участвуют одни и те же писатели и поэты, все эти дипломированные филологи – академические рабы. Этот конкурс продажен, как и всё в этой стране. И потому мою книгу непременно отвергнут, ведь она будет напичкана политическими и религиозными рознями. Моя книга будет осуждать власть. Моя правда всем этим старикам экспертам придется не по вкусу. Вместо правды они найдут в моей книге только повод оскорбиться и больше ничего. Они все идолопоклонники, которые молятся то на религию, то на победу, то какому-нибудь властителю возносят свои молитвы, и стоит только что правдивое об этом всём написать, так они сразу ссылаются на статью о клевете. Всем этим продажным бесталанным литераторам всё бы новых Медичинских печатать, да побольше патриотизма, да победобесия, или какой-нибудь чёрной бытовухи. Как и сам конкурс, чье он имя прославляет? Курчавого убийцы. Да пусть он трижды гений, человек-то он был злой, ведь, сколько же он о войне писал, да всё подобострастно, возвышенно. А потом он взял в руки оружие и погиб от оружия. Вот судьба всех злодеев. Но в нашей стране любят ставить памятники злодеям, всем этим императорам, военачальникам, солдатам, изобретателям орудий убийств. Как сказал один провластный лизоблюдкий писатель – приемники Пупкина не будут пацифистами. Тогда я лучше буду приемником писателя-пацифиста, и буду пацифистом, нежели буду умножать книгами военную идеологию зла. Поэтому, если я и напишу книгу, то она не склонится перед цензурой. Никогда этого не будет”.
От этих правдорубных мыслей Бибикова отвлек, словно неоткуда появившийся Неверов. Как всегда мрачный и зловещий, он подсел к дворнику и, всмотревшись пристально в его глаза, произнес.
– Приветствую вас, Бибиков. Вижу, как вы мысленно напрягаетесь, работая над материалом вашей будущей книги. Похвально.
– Напротив, только сейчас сжег всю рукопись в своей голове. – приметив смешок в выражении глаз Неверова, Бибиков воскликнул. – И не говорите мне, будто рукописи не горят. Еще как они полыхают огнем обреченности. Ведь я обречен на забвение. Да-да, можете смеяться, сколько вам хочется. Я ничтожен для вас. Все мы обслуживающий персонал, мы убираем за вами, сторожим ваше имущество, чиним ваши поломки. Вы все небожители, вы нас не слышите. У вас попросту атрофировался слух. А впрочем, что мне ваше мнение. Ведь однажды я обрету свободу.
– К чему это ваше всегдашнее самоуничижение, милый Бибиков? – возразил Неверов. – Мне уже тошно становится вас слушать. Чую нотки анархизма в ваших словах. Но давайте-ка Бибиков, встрепенитесь, ведь сегодня нас ожидает прекраснейшая реалистичная карикатура. Сегодня вам воочию удастся увидеть грешную троицу.
– Очередное ваше богохульство? – заинтересованно пробубнил Бибиков.
– Ага. Оно самое. – торжественно воскликнул Неверов. – Вот вы и сменили спектр своего настроения. Вас, Бибиков нужно всего лишь подцепить на крючок остроумного фразеологизма, и вы в деле. Да к тому же, к сожалению, нет в моих словах никакого богохульства или невежества. Туда, куда мы с вами отправимся, бога не приглашали. Там соберутся куда более знаменитые существа, обладающие большей властью, чем бог. – тут Неверов в очередной раз оскалил свой взор. – Смог же я вас, беспринципный Бибиков, заинтересовать? Или предпочтете и дальше прибывать в классовой меланхолии.
– Я так и знал, что вы снова повезете меня ко всяким высокопоставленным лицам. Снова министры какие?
– Берите выше, Бибиков, вы же мой главный писатель-карикатурист, напрягите свое воображение. Ведь там будут присутствовать министр обороны Шайбу, патриарх Кадилов и президент Мутин.
Услышав эти громкие имена, Бибиков на несколько минут лишился дара речи.
– Что же вы так испугались? Можете, Бибиков, не страшиться. Портить свою репутацию общением с ними вам не придется. Эти величественные фигуры карликов будут окружены толпами ФСОшников и вас и близко к ним не подпустят. Поэтому мы будем наблюдать за ними издалека, запоминая это историческое начало краха целой империи. Они как жрецы соберутся там, дабы заложить первый камень в основании алтаря войны. Они помолятся своему богу Православу и разъедутся.
– Властная религия войны. Патриарха я однажды видел в окружении службы охраны, причем таким числом, что мне кажется, что защита божья ему попросту не нужна. Но скажите, мне, Неверов, где и по какому случаю, они, сильные мира сего, решили собраться вместе в одном месте? – спросил Бибиков, уже точно зная, что поедет куда угодно, даже для того, чтобы просто поглазеть, а потом побахвалиться накопленными впечатлениями перед Гнидовым.
– Склеп духовных скреп они решили построить. Я помнится, вам о нем уже говорил. Так вот. Он будет построен в строящемся военном парке Миномет, вблизи столицы. То будет главный храм вооружённых сил Русии. Вот уже три миллиарда рублей собрано на его постройку, большую долю денежных средств, конечно же, пожертвовало министерство обороны, вместе с государственными пропагандистами, вроде режиссера Малахольного. – тут Неверов кое-что вспомнил. – И да, точное число охранников у патриарха примерно сто семьдесят, недавно помнится, я о них писал заметку.
“Определенно церковь хромает и патриарх ее костыль или же больной член, мешающий ей жить здраво. А впрочем, она вся больна и ей уже ничего не поможет. На самом деле церкви вовсе не существует, есть только иерархия, как собрание госслужащих, работающих во благо государственной идеологии правящего режима”. – подумал Бибиков.
– Удивляться тут нечему, патриарх то и дело вставляет в свои проповеди военные словечки и обороты, так как знает, что в Русии сейчас религия – это победобесие. – сказал Неверов. – Ну, так что же, Бибиков, поедем туда сегодня? Вряд ли в своей жизни вы когда-нибудь увидите воочию постройку склепа. Но путь ожидается не близким, поэтому нам нужно будет многое обсудить.
“А то я не понимаю, что такой шанс выпадает только раз в жизни”. – подумал Бибиков.
– Думаю я готов отправиться с вами в это путешествие по хтонической Русии. Да и с работой сегодня покончено. Но предупреждаю вас, я наотрез отказываюсь брать у кого-либо интервью.
“Нет, Бибиков, ты мне нужен для другого дела”. – подумал Неверов.
– Что ж, не отбирайте мой хлеб. – заулыбался Неверов. – Но, прежде чем мы с вами, Бибиков тронемся в путь, я бы хотел у вас поинтересоваться насчет вашего мировоззрения. – сказал Неверов и помыслил. – “Надо же мне знать те триггеры, на которые ты будешь реагировать”.
Бибиков не задумываясь, молвил.
– Мировоззрение мое сформировано совсем недавно, однако оно пока что лишено всякой формы. Я верен только общечеловеческим максимам, которые, как правило, люди искажают и развращают. Я верю в то, что в мире есть добродетели, такие как любовь, миролюбие, милосердие, прощение, скромность и свободомыслие. И присутствуют в мире злодейства, такие как, насилие, войны, страдания, фанатизм политический и фанатизм религиозный, нетерпимость, национализм и патриотизм, призывное армейское рабство и религиозное рабство, половой разврат и многие другие злодейства. Всё это есть в мире, вот только нужно стремиться к добродетели, жить нужно по-доброму, и нужно отвращаться от зла, и не творить злодейства. Живи человек мирно со всем живым и люби всех, а лучше люби только одного себя и любя себя, ты не станешь никому вредить, ведь злом себя испортишь. Такова моя вера. Вы скажете, что она слишком уж простая. Примитивная скажите. Но так оно и есть. Истина проста. Потому не нужны все эти так называемые священные писания, философские трактаты. Ведь через призму любви я смотрю на мир, что меня окружает, и в нем я не вижу любви. Всё затемнено. Надеюсь, вам понятна моя мысль?
– Продолжайте, Бибиков, мне интересно, не сомневайтесь. – ответил Неверов, а сам подумал. – “Только бы не начать зевать”.
– Так вот. – продолжил Бибиков. – Я по характеру своему человек увлекающийся и потому часто во всем разочаровываюсь. Вообще все эти идеологии, философии, религии схожи с привлекательной женщиной. Она строит тебе глазки, шелестит складками платья и томно загадочно улыбается. Этот мистицизм еле уловим, так и манит, очаровывает. Потом будучи околдованным, начинаешь волочиться за этой химерой. Столько всего в ней намешано. Вот, к примеру, религия. Да любая из них, все одинаковы. Всё в религии есть, язычество разное, шаманизм, колдовство, страхи, ужасы, радости, мифы и реальные исторические события, там и ветхость, и отсталость, как и прогрессивный подход также присутствует. И всё в религии бурлит и переливается разными цветами, показывается разными гранями и сторонами. Вот познаешь религию, с её церквями, прихожанами, те сонмы книг, брошюр, лекций, всем этим переполняешься подобно влюбленному, обвороженному и вдохновленному женской красотой. Однако будь она просто красива, то это ничего, хорошо, если бы она была пустышкой. Но она публично творит злодейства, оправдывает их и даже поощряет. Видишь ее зло и разочаровываешься в ней. Вы скажите мне, что якобы не надо было очаровываться. Так это верно, я с вами соглашусь. Вот только если бы она сняла с себя все свои драгоценности и наряды, не танцевала бы предо мною и не улыбалась, делая вид, будто она добра, а предстала бы как есть, без макияжа, лжи и фальши. То я бы мимо таковой женщины прошел. Подобна ей и религия, все эти монументальные архитектурные сооружения, картины, иконы, фрески, золото, витражи, все эти четко отрепетированные театральные постановки названные службами и литургиями, эти таинства, эти обряды, варварские и аморальные, эти заунывные песнопения или же торжественно крикливые, или же приятные голоса, запах благовоний, огонь – непременный атрибут многих культов. Всё это довлеет над зрением человека, его слухом и обонянием. И когда человек заворожен, его воображению предоставляются сотни мифом и сказок, в которые хочешь верить, потому что мечтаешь чудесным образом излечиться от болезни, от несчастья, печали, хочешь стать частью толпы, дабы вместе со всеми радоваться якобы важному событию, которое касается всего человечества. Каков масштаб! Пещерное чувство общности, иллюзия единомыслия. Сектантское зомбирование. Но уберите всё это из религии и что останется? Тогда останутся только человеческие добродетели и человеческие злодейства. И никакого очарования. Религии воздействуют на тело человека, любя при этом порассуждать о бестелесной душе, о духе. Жрецы целенаправленно атакуют человеческую физиологию. Сами же жрецы, живя в роскоши, любят призывать жить в скромности. Религии – это обман, проект, придуманный для того, чтобы одни жили за счет других. Хотя и в этом нет ничего дурного, артистам же нужно кушать. Впрочем, и другие идеологии, и философии устроены точно также, создают картину мира и хотят, чтобы все жили в ней и других картин не рисовали.
