Евгений Александрович Козлов
Художник. Изображая иллюзию
Выслушав речь незнакомца, Эмма, удерживая театральную паузу, усерднее пригляделась к лицу странного посетителя.
– Кажется, я припоминаю уникальные черты вашего лица, мы несколько раз виделись в отделе художественных принадлежностей. Не так ли?
– Вы совершенно правы, я часто закупаю там тюбики масляной краски и щетинные, либо синтетические кисти. Но ответьте на мой главный вопрос, пожалуйста, напрасно не сгущайте сумерки, не томите меня. Даруйте мне обнадеживающее согласие, либо безнадежный отказ.
– Вы предлагаете работу или это дружеская просьба? – учтиво спросила девушка.
– Любовная милость. – мелодично огласил джентльмен, в дальнейшем вкрадчиво отнекиваясь. – Вы не обязаны уделять мне более внимания, чем я того заслуживаю.
– Тогда я не совсем хорошо понимаю ваши истинные намерения. – ласково ответила Эмма.
Дворецкий-перевертыш засомневался в выбранной методической системе своей речи, ведь он пытался изложить помыслы не в затяжных морфологических деталях, а преподать их фабулы как можно быстрее в общих косноязычных чертах, не вдаваясь в рассудительные лишние по надобности подробности. Но на практической стороне жизни, предвидя непоправимую неудачу в столь неудобной просьбе, он поник неспокойным духом, изрядно побледнев ланитами, изрек надменно следующую прямую речь.
– Вышеописанный мною художник мечтает запечатлеть ваш несравненный образ не только в своей убогой памяти, но и на великосветской картине, дабы потомки кусали завистливо ногти правосудия, коря вероломную судьбу за то, что она не позволила им родиться в благодатные времена, в коих вы добродетельно жили и благостно творили. Любым настоящим или будущим творцом овладеет зависть, я уверен в этом, ведь они не напишут ваш точный портрет, а мой господин желает быть покорнейшим слугой великой чести сохранить вашу неувядающую красоту, почитая себя недостойным сего созерцания, но одаренным уникальным видением с сохранной детской непосредственностью. У него нет художественного образования, ибо он не академический раб, и не безвольная марионетка искусства, он воистину свободен, и та свобода бесценна, она неподкупна. Взрослые ограничивают стереотипными рамками душу, ссужают свое точечное воображение, а вот дети, наоборот, расширяют границы дозволенного мира, обогащают себя всё новыми и новыми невозможными для разума безумствами. Позвольте привести пример гениальной личности Леонардо. Сейчас его рисунки-чертежи кажутся пресловутой обыденностью, но в те просветительские времена возрождения, он определенно претерпевал балаганные нападки и смешки в свою сторону, он чувствовал спиной завистливые тычки пальцем или даже познал нетерпимые гонения. – джентльмен выдвинулся вперед, отчего туманность в его очах стала куда гуще и непроглядней. – Встаньте обожествленной музой на пьедестале почета. И продемонстрировав себя перед художником, вы, по истечении несколько кратких часов обретете почитание достопамятных веков, всех величественных творцов, возвышенных поэтов и виртуозных музыкантов. С этой самой картины будут делать многочисленные списки, сотни вздыхающих подражателей будут искать подобную женщину по всему свету, но не найдут ее, потому что нет и не будет подобной вам, Эмма.
Девушка слушала дифирамбы незнакомца, поспешно призадумываясь: он откуда-то знает мое имя, но эта новость нисколько меня не пугает, ведь меня часто кличут по имени коллеги, страшит вовсе иное, собственно говоря, пугает томная холодная пылкость его юности, которая прямо-таки кричит подавленной экспрессией, принуждает к расточению столь докучливой окружающей обыденности интригующим экспериментом. Но врожденный защитный механизм женской чести, и чувство девственной неприкосновенности, вторили иные соображения на этот счет, ибо идти куда-то с незнакомым мужчиной безнравственно, непомерно столь дикое поведение, опрометчивое надругательство над девичьим благородством. Однако много косвенной поддержки замыслу незнакомца имелось со стороны предпринимательского окружения. Во-первых, на улице стоит ясный день, поэтому многие воочию увидят их временный союз, к тому же знакомые продавцы из соседних лавок сразу заподозрят нечто неладное, если на то будут веские основания. Во-вторых, сам джентльмен внешне не смахивает на закоренелого преступника, ну, если только самую малость. Вдобавок ко всему прочему он был замечен в покупке красок, значит и вправду он знает толк в искусстве. Но кто этот тайный художник вознамерившийся изобразить меня, застенчивый ценитель женской красоты отретушированной мечтами, не соизволивший самолично сделать мне предложение? – мысленно спрашивала Эмма. – Кто он? – ей стало крайне любопытно.
И тут, странный человек, словно телепатически прочел ее пытливые раздумья.
– Не поймите меня превратно, но я понимаю, что ваша внешность видится вам вполне обыкновенной. Потому вы охотно смотритесь в зеркало каждый прожитый день, привыкши и смирившись с этой данностью. Однако другие видят иначе чем вы. – он томно понизил голос. – Я вижу вас такой, какой не видит никто другой.
В осиянных очах Эммы блеснула завуалированная интрига. Неужели она собралась совершить необдуманный поступок, поначалу отвергнутый курьезный шаг?
– К сожалению, это будет весьма затруднительно исполнить. – в итоге мыслительных дебатов девушка не проявила слабость характера, а нашла моральные силы сопротивляться соблазну. – Насколько хорошо видно, я работаю и мне не положено отлучаться с положенного поприща без уважительной веской причины, только лишь по физиологическим потребностям, либо важным звонкам. Меня уволят, если я своевольно уйду, или если меня не застанут на рабочем месте.
– Не извольте беспокоиться. – с успокоительной грустью в голосе продолжил джентльмен свои уговоры. – У вас, мне по случайности это стало известно, скоро намечается обеденный перерыв. И за это недолгое время мы благополучно доберемся прогулочным шагом до квартиры художника. Здесь неподалеку, совсем близко от станции метрополитена, располагается его тайная мастерская. Он в считанные минуты сделает несколько легких карандашных набросков. А я тем временем приготовлю вам что-нибудь поесть. Затем вы вернетесь обратно в свою цветочную оранжерею в безусловной целости и сохранности. В дальнейшем, постепенно, примерно за месяц творения, напишется полноценное бесценное полотно, произведение лучшее, из всех когда-либо созданных дланью человека. И всё это сбудется, если вы согласитесь принять мое предложение.
Жужжащие сомнения по-прежнему обуревали юную леди. На первый неточный взгляд всё кажется покладисто гладким, второсортные углы и второстепенные изъяны отсутствуют, нет видимых и невидимых преград, осталось только пуститься в доселе неизведанное странствие по закоулкам творческой безгранной вселенной. Однако вскоре джентльмен произнес довольно замысловатую непредсказуемую речь с точки зрения построения диалога, заспорил, с отчуждением отвращая неверный взгляд, словно совестливое внутреннее напряжение сдавливало карающими тисками его распевные побуждения.
– Вижу прозорливой душой, что вы сейчас же готовы согласиться уйти вместе со мною, но прошу, даже умоляю, повремените с окончательным ответом. Ведь идти с незнакомцем неведомо куда, это крайне наивный поступок, несносно будет с моей стороны, не предупредить вас об этом. – тут он несколько смутился, и ту юношескую робость наглядно продемонстрировали покрасневшие щеки. – Я странно повествую против своих же воззрений, доверяясь сердечно одной важной причине. Вы благоразумно симпатичны мне, и я бы не хотел лукаво показаться вам тем, кем не являюсь. Порою правдивые возражения против самого себя помогают в поиске единоутробной истины, воздвигнутый суд над своим поведением укоряет в малодушной безответственности. Я многое желаю поведать вам, но выскажу лишь одно. Слушайте свое кроткое сердце, тяготеет ли оно к запредельному волшебству или приемлет лишь явственно досягаемое мерило суеты, столь зрелищное жизненное шоу, в котором вам предстоит осознать и прочувствовать таинство творения и воплощения всех совершенных совершенств в идеале на сугубо плоской поверхности. Однако вашу неподвластную восхищенью и расхищенью красоту преувеличить нельзя, можно лишь составить некоторую недосказанность. И не обольщайтесь моею сладкой речью. Вам должно быть известно, как авторы рассказов активно хитроумно пользуются неведением читателя, дабы что-то отворить, нечто утаить в сюжете повествования, кукловодами играют, иллюзорно создавая ощущения, эмоции, даже слезы ими начертаны на бумаге, рожденные фрагментами из вымышленной или реальной жизни, вестниками судьбы освященные. Я ненавязчиво клоню к тому, что нужно не поддаваться обману, авторы не всесильны, они не в силах создать в человеке романтические настроения и чувства, если те счастливые побуждения не знакомы читателю, если они чужды внимающему. Или все-таки возможно? – странный человек печально улыбнулся. – Сирены не поют, они призывают. Песня способна литься без причины, но зов всегда несет в себе некую корыстную подоплеку.
– Значит, вы остерегаете меня. – посветлела недоумением девушка. Великодушно с вашей стороны не ограничивать мои решения. Теперь я еще сильнее уверилась в правдивости сказанных вами слов. – она повела хрупкими плечиками. – Разве коварный злодей стал бы отговаривать глупенькую жертву поступить иначе, наперекор его злоумышленной жажде?
Джентльмен, согласившись, кивнул головой, поправив левой рукой высвободившиеся длинные пряди волос.
– Помните всегда, что я необычный человек. И необыкновенность моя красуется ветхозаветным бенефисом каждый день, отчего многие льстиво полагают, будто меня не вовсе существует. Однако, однажды, я вспыхну подобно кратеру на солнце, и весь мир ослепнет в тот карающий миг. – шептал незнакомец, а после вовсе беззвучно прошелестел одними своими сухими губами. – Но никто не увидит меня, и никто более не пожелает видеть меня.
Эмма оказалась пленительно заинтригованной особой. В последние деньки, кичась неистовым молодцеватым темпераментом, за нею бурно напористо ухаживал молодой человек с именем Эрнест, с жаром побуждая ее к взаимности сердечных чувств. Однако тот эмоциональный поклонник контрастирует с этим меланхоличным человеком неопределенного возраста и сана. Они подобны солнцу и луне, огненное светило дарует тепло земле, но пустынная луна ближе земле. Незнакомец видимо, молод, но познавши некоторые запретные тайны мироздания, склонился пред их неукоснительным величием, отчего его волосы на висках поседели, кончики его век опухли, и кажется, что глаза его всегда несказанно грустны, вне зависимости от душевного настроения. В то время как речь Эрнеста проста, временами даже резка, а у сего джентльмена речь тягучая и временами вовсе малопонятная, словно он призрак безвременной осени, заплутавший в серых дебрях городских построек. Одним словом, ее несказанно привлек сей незнакомец, неизвестно чем именно и какими хитрыми способами смог он вызвать в ней столь положительный интерес, неизвестно, то сталось загадкой для всех, особенно для самой доверчивой девушки.
– Я вполне обыкновенна, и если моя простота вызывает у вас такие возвышенные умозрения, то ваши комплименты лишь гладят по мягкой шерстке мое самолюбие. – тут Эмма сверкнула округлившимися глазками, пытаясь поразить незащищенное сердце джентльмена. – И я согласна пойти с вами к художнику. Но при одном условии.
Сердце незнакомца покрыла непробиваемая корка льда, и чары девушки метались бессильно, либо она уже давным-давно завладела его израненной душой.
– Всё что угодно. – незамедлительно выпалил он.
И Эмма не растерялась на полуслове.
– Картину, которую замыслил написать ваш знакомый неименитый художник, после создания, пусть подарит ее мне в знак искреннего почтения.
– Планета Земля прибывает в кромешном космосе в среде мертвой и безликой, однако там же и сияет центровое Солнце, согревая и разгоняя кромешный мрак. – он чуть отвлеченно огласил. – Безусловно, написанная картина принадлежит вам по праву, ее осталось лишь сотворить. – пообещал податливый джентльмен.
Изначально догадавшись, кем доподлинно является тот великий художник, какой ныне неказистой ипостасью он прикидывается, Эмма внутренне потешалась над горе романтиком, ведь незнакомец и есть тот любострастный ценитель красоты, или просто неудачливый ухажер, изголодавшийся по женскому вниманию. Только вот почему-то приниженно называет себя дворецким. “Видимо, самооценка у него крайне занижена, потому-то и боится открыто признаться в нежной расположенности к моей незаурядной персоне, потому неуклюже примеряет чужие личины”. – думала она, включив чуткое женское понимание мужской неуверенности в любовных подвигах. “Неумело пафосную роль играет, и в речах своих жутко непоследователен”. – продолжила считывать невнятный субъект Эмма – “Он надменно думает, что знает больше других, уверяя себя в моей девической недальновидности, будто молодая девушка, необремененная и нестяжательная, живет только сребролюбивыми желаниями приобрести что-нибудь послаще да что-либо покрасивей. О как он заблуждается, не высказать словами! Или он хочет сделать мне сюрприз, вдруг, словно в сказке нищий оборванец обернется рыцарствующим принцем или….” – Как бы ни были прагматично трезвы ее рассуждения, Эмма не заметила проникновенного наплыва кремовых грез и, кажется, воображаемо преуспела в познании незнакомца. Лишь один вопрос ее крайне смущал.
– Каково ваше имя, скажите, пожалуйста? Мы столь продолжительно беседуем, а я даже не знаю вашего имени. Это недоразумение, я считаю, необходимо исправить.
Минуту колеблясь, он все-таки кротко, но ответил.
– Адриан. Такими буквенными звуками меня аплодисментами величают или же потешно оскорбляют. Однако мое имя не числится в именах нарицательных. Как правило, в одиночестве самообладания, закулисье теряет всякую представительную магию.
– Приятно познакомиться, мистер Адриан. А вы, разве, настолько одиноки, чтобы роптать на мачеху-судьбу?
– Если соизволите составить мне дружескую компанию, то это будет уже не столь важно. – заключил расторопный Адриан и повернулся чтобы уйти. – В обеденный перерыв выходите на улицу. Если я не увижу вас там, то посчитаю ваше отсутствие за отказ. Но будьте уверены, я с покорной надеждой буду ожидать ваше скорое появление на горизонте моей младенческой мечты.
Забрезжило извилистым чудаковатым ручьем новое восприятие действительности схожее с ясновидением. Истощив душевные запасы волевых сил, Адриан привычно облокотился на обледенелый фонарь, выкрашенный в глубокий черный цвет. Бившись в немилостивых конвульсиях его сердце, жаждав вырваться наружу, с каждым ударом, с каждой каплей проистекающей из слезников, разгоняло свернувшиеся сгустки крови.
Многие народы мира обожествляли падших людей, нарекая их своими создателями и проводниками, почитая тиранов за богов, они поклонялись и приносили им на мерзостных алтарях чудовищные жертвы. А может быть, эллинских божеств выдумал философ-поэт, не посмевший в своей греховной низости увидеть в людях подобных себе созданий, посему он в мраморе Горгоной обожествил их, восторгаясь их нетленной красоте и уму. Вот именно таким же образом Адриан совсем недавно побывал в лучезарном храме, где сотни цветов всех мастей и красот возлежали перед неземным существом в облике невинной девы. “Неужели законы Вселенной писаны золотыми чернилами и для нее, неужели и ей предстоит уйти из этого мира, ей предстоит умереть? Прошу, Творец, пусть я умру, а она живет”. – часто душою твердил Адриан. – “Я создам для нее то, что сохранит ее великий образ, навеки прославит ее и обоготворит”. Мысли о неудержимых чувствах пугали его, любовь виделась неукротимой, нестерпимой мощью, и та неуправляемая стихия нежданно поглотила его трехсоставное естество, лишая его разумного разумения и обезоруживая его руки гения. Потому противился он всеми последними силами тому любовному натиску, переполняясь окрыленным вдохновением, он мечтал в тот миг о скором высвобождении тех вышних сравнений и идиллических метафор своей разрозненной души. Его мучило ожидание и обнадеживало предвкушенье предстоящей встречи.
Вдохновение – это вдох новейшего прочувственного переживания, ибо вдох, поддерживая жизнь, насыщает тело питательным кислородом. Вдох божественной любви возвеличивает душу. Всякий узревший прекрасное творенье Божье, испытывает трепетное возбуждение, ведь желает художник воспеть непостижимый замысел Творца.
Тем временем, Эмма, обретя терпеливую скромность, безмолвно дожидалась окончания рабочих вот уже считанных часов. Тот таинственный незнакомец, оставив ее одну наедине с думами сентиментального характера, словно заинтриговал ее новизной самоподачи и хитросплетенностью собственного мироощущения. Отчего она прислушивалась к шепоту своего сокрушенного внимательного сердца, и те мелодичные трели казались девушке до мурашек приятными, но несколько пугающими.
Рисунок четвертый. Акварель
Я люблю Ангела, и дабы стать достойной ее святости,
мне необходимо уподобиться божеству.
Невеста моя восторженно красива, ибо она изящна и неприхотлива. Фигура ее мифически стройна, а волосы женственно длинны, прямы и шелковисты. Она способствуют моему творчеству возвыситься, всячески прилежно мне помогая. Я не отпущу ее из хладных рук своих, покуда не сломит меня усталость таланта. Я буду верен ей до самого неизбежного исхода своего. Зовут ее – кисточка.
Чарльз Одри нервно, чуть сутулясь, прохаживается вдоль мертвенной кромки воды, вдоль пологого уступа фонтана. Временами он задумчиво наклоняется, рассматривая нечто занимательное в бассейне амфитеатра, затем вновь возобновляет неосознанное неуступное движение по заданному исследовательскому кругу. Предметом его созерцательного изучения является фонтан, композиционно расположенный в центре городского парка. Ныне и всегда имея огромный размер и обыкновенную форму блюдца, фонтан славится добровольно согласованной достопримечательностью. Посередине строения ажурно расположена колоннада труб в извилистых ракурсах, они в летнюю пору выбрасывают резвые струйки воды, но нынче ржаво бездействуют. Посему, сосредоточенный детектив, невзирая на опасность намокания, зрением штудирует сей развлекательный, украшающий атрибут монументальной архитектуры. Будучи повсеместно скупым на слова, неприхотливым в повседневности, он никогда не чурался непогоды. Ведь пасмурность, владычествуя ореолом сумрачности, сегодня повисла над всем городом. Косматые полуобнаженные деревья, пресытившись небесными щедротами, всем своим нищенствующим видом выражают кричащее недовольство, посему более не желают впитывать морозную влагу, отчего сам воздух кажется сопряженным с неспокойными молекулами водорода, отчего одежды людей намокают без видимых непотребств дождя. Грани видимости фактурной рябью размываются, будто кисть художника смывает с бумаги засохшую акварель.
Детектив временами придерживает юркую шляпу, дабы она весело не унеслась вслед за перелетными птицами в далекие заморские страны и в чужбины таинственных континентов. Также он сморкается в носовой платок выписанный цветными горошинами, и словно контуженный нагоняем ребенок округляет просветленные свои глаза, когда в его искательной душе, беспринципно всхлипами вспыхивают новейшие бурные фейерверки мыслей. Вдоволь насмотревшись на антураж осеннего запустения, он готов сию же минуту заняться последующими не менее важными делами, однако всё обстоит не столь просто и предсказуемо. Прежде всего, ему необходимо дождаться юного Эрнеста, столь свободно горящего в зачатии несмышленой зрелости. С часу на час юноша неукоснительно должен прийти и самолично взглянуть на дно фонтана. Дабы естественным веянием души ужаснуться, либо в дрожащих конвульсиях повалиться на землю прибывая в подавленном шоке. Скорей всего он устрашится того, что там различат его глаза сквозь толщину помутневшей воды с опалыми листьями поверх глади, подобной гладкому листу прозрачной писчей бумаги с крапинками макулатуры.
Неровности присутствовали в происходящем событии. Скрадывающие изъяны и судьбоносные промахи, например недобросовестность полиции, сгубила многие подробности случившегося, но на фоне простоты сцены, всё остальное выглядит весьма комично. Жаль только молодой человек воспринял иначе внезапно появившуюся третью улику в деле о гениальном Художнике.
Эрнест в силу реализованных и нереализованных возможностей по обыкновению своему раскрывал жизнь по максимуму, утром его ждали бытовые дела, днем как подобает работа, вечером заочная учеба, затем ночные прогулки с друзьями. Дни жизни молодого человека были насыщены и многогранны, но с исчезновением любимой Эммы, привычный распорядок его дня лишь обогатился новыми авансценами, ибо всеми телесными и душевными силами он желал отвлечься от своих репрессивно настроенных дум. Отсюда неумолчно следует, что примчатся на всех порах по вызову в положенный срок, он просто был не в состоянии, потому заранее им было оговорено неизвестное время прибытия. Но отлучившись от продовольственной службы, вопросив очередной отгул, за неимением неуважительных пропусков и вредных для производства неудач, ему все-таки позволили удалиться на часок другой по крайне важному делу, однозначно секретному делу. Хотя главную суть зова Чарльза Одри он не ведал, но мечтательно догадывался. Он грезил подобным образом – “Неужели девушка нашлась! Хоть бы она оказалась непоруганной и невредимой! Почему же тогда был столь печален голос детектива, глухо доносящийся из трубки телеграфа?” И юноша с лихвой получил ответ на мучающий его вопрос, придя на место встречи и застав своего теперь уже соучастника в поисках живого сокровища, в задумчивом подобострастном молчании. В очах юноши Чарльз Одри не виделся лишним третьим лицом, нестяжательным посредником, нет, скорее тот предстоял человеком с благородной мечтой в сердце помочь ближнему, наполняя тем самым свою ныне скучную жизнь моралистическим смыслом. Посему аура филантропической заинтересованности и сердечного сопереживания довлела над их общей историей, смущая преклонные и юные лета соратников по несчастью.
Эрнест задиристо обомлел, когда с налету запрыгнул на выступ фонтана. Он тут же протянул руку детективу для приветного рукопожатия, как вдруг внезапно, испытав приступ колющего страха, отстранился. Он мельком заметил знакомые очертания до мурашек в сердце родного платья размытые рябью и грязью. На глубине вод находилось недвижно лежащее тело до боли знакомого ему человека. “Неужели это она?” – лихорадочно сотряс себя вопросом юноша, так как бешеное сердце его, казалось, вот-вот остановится, зверская паника и потеря контроля над плотью, даже над разумом, завладели им окончательно и неизгладимо.
А Чарльз Одри тем временем осторожно молчал, что-то скрывая и сохраняя неприкосновенность тайны. Однако затем он повернулся навстречу юноше, и хотел было в подробностях изъяснить сложившеюся ситуацию, опровергнув все его вздорные заблуждения…. Но тут внезапно послышался внушительный всплеск водных брызг, грузные моросящие шлепки ударили об настил из белого камня, а несколько десятков дружных капель напрочь запорошили пальто детектива в крапинку. На сей казусное происшествие он лишь мысленно развел руками и шепотом произнес – Что ж, это следовало ожидать.
Утратив обостренность всех органов чувств, невзирая на закаляющий холод, влажность воздуха, преодолев всякую боязнь заболеть, юноша с золотой археологической лихорадкой водолаза, словно напуганная птица в поиске потерянных птенцов, бороздил вдоль и поперек дно округлого бассейна фонтана. Скоро наступила дождливая опадающая осень, и сей парковый монумент закрыли до времен нежной летней поры. Однако воду не спустили, отчего оскорбленный Эрнест, поддавшись лжи искусно сфабрикованной иллюзии, нырял, рыская, но, не обнаруживая утраченное сокровище, затем он выныривал, делая спасительный вдох, и вновь устремлялся на глубину, пытаясь поднять со дна несуществующее тело утонувшей возлюбленной. Но безуспешно. Лишь через несколько мучительных для него минут, в полной мере самоосуждаемо озаренный, он осознал – никакого тела нет, и насколько неимоверно глупо он выглядит.
Чарльз Одри протянул дрожащему ныряльщику руку, дабы помочь юноше выбраться на сушу, и тот не побрезговал подмогой. С Эрнеста обильно струилась и капала вода, словно он, попавши нежданно под проливной дождь, опрометчиво нагрянул в ближайшее кафе, и хозяину заведения невыносимо хочется его либо заботливо обсушить, либо сопроводить восвояси. Эрнест вопросительно взирал на детектива и Чарльз в свою немаловажную очередь, нисколько не смеясь и не шутя, произнес следующее.
– Вас, Эрнест, в который раз предательски обманули. Как вы должно быть уже догадались, это рисунок, восхитительно выполненный в красках, хотя сейчас он не столь хорошо различим. – детектив по-отцовски сердито изогнул бровь дугой. – Позвольте укорить ваше поведение, ибо единственное, что вы сейчас совершили – это смутили воду, подняли загрязняющий душу ил на поверхность. Впрочем, ваша, правда, перспектива рисунка очень хороша, весьма недурна. Да будет вам известно, что жидкость меняет форму и размер погруженных в нее предметов, двумя словами искажает реальность. Но взгляните получше на предмет нашего общего с вами интереса, кажется, что все законы учтены и заблаговременно предвидены, будто и вправду девушка изысканно лежит вниз лицом, светлые яркие локоны утопленницы раскинулись по утонченной спинке, лазурно-березовое платье словно колышется в такт малейшим колебаниям волн. – детектив деликатно ухмыльнулся и заметил. – Вот и первая непростительная ошибка, такого платья у Эммы нет и быть не может, у нее более современный вкус. Однако в пылу яростного отчаяния, вас, к сожалению, это нисколько не смутило. – Чарльз Одри хотел было похлопать юношу по мокрому плечу в знак воодушевления, но отказался от этой затеи, обозрев не слишком опрятный вид Эрнеста, посему подбодрил того глаголом. – Не переживайте, Эрнест, вы поступили благородно. Не каждый, позабыв о неудобствах, кинется в омут с головой. Вас вновь решили откинуть на несколько шагов назад, к страху и к одиночеству. К счастью у вас есть я, скептик и критик в одном лице, который не ведется на подобного рода прямодушные фокусы. – сказал ровным тоном детектив и многозначительно переглянулся с обрисованным ранее объектом.
– Но я не знаю, что и думать. Нам теперь противостоит не только искусный художник, но еще вдобавок и иллюзионист, искусно обманывающий и потому крайне опасный. – проговорил Эрнест нервно выжимания из одежды обильные залежи влаги. – Что же мы будем делать, неужели будем и дальше просто наблюдать со стороны, находясь на безопасном расстоянии, неужели продолжим искать эти бессмысленные подсказки? Вы что-нибудь раскопали в этой безвыходной могиле? – упрямо интересовался молодой человек, настроение коего окончательно испортилось.
Но вопросы юноши нисколько не подавили самообладание детектива.
– Я могу рассказать вам массу занимательного компромата на всех и каждого, ведь я заведующий тайным архивом. Только прежде позвольте сопроводить вас к моему дому. Здесь неподалеку располагается моя ветхая лачуга. Не подумайте лишнего, в моих намерения входит переодеть вас, высушить и напоить чаем с малиной. Мне не нужен больной помощник, ведь при выслеживании преступника, вы, ненароком чихнув, опрометчиво выдадите нас, что весьма курьезно умертвит всякое уважение к нашим многострадальным изыскательным персонам.
В ответ Эрнест небрежно мотнул небольшими завитками кудрей на почерневшей от сырости голове, предвкушая неудобное хлюпанье в обоих ботинках.
Предсказание Чарльза Одри явилось в жизнь как того пожелали высшие силы. В скором времени они добрались до обыкновенного пятиэтажного дома. Срок эксплуатации такой постройки, насколько известно несведущему в строительстве человеку, пятьдесят лет, но сносить старые дома и снабжать бездомных горожан новыми квартирами для властей крайне невыгодно. Посему стоят сей ветхие жилища людские сотни лет, а то и по более, готовые в любой момент треснуть по швам, даже их двери привычно отходят от косяков. В таком безвыходном положении покачивается кирпичный гигант из стороны в сторону, из-за старости утративший всякую ловкость и чувство равновесия.
Миновали несколько недолгих минут, и вот уже свистит на кухонной плите раскаленный чайник в цветочек, а в белую чашечку положено три ложки смородинового варенья. Дровами растапливается закоптившийся камин. Переодевшись в широкую рубашку и короткие брюки детектива, Эрнест сидит скромно, не жалуясь на предоставленный ему несоразмерный наряд, и изредка разглядывает незамысловатую атрибутику холостяцкой квартиры. Стоит заметить, что костюм на нем большего размера, чем подобает носить джентльмену, потому, молодой человек в сей час походит на маленького мальчика. Покуда не высохнут его исконные одежды, внешний вид юноши обречен слыть посмешищем.
“Интересно, о чем любит размышлять Чарльз Одри в этом неуютном гнездышке, этот столь одинокий черствый человек, история личной жизни коего неоптимистично скучна, впрочем, и его фотоальбомы зажаты и худы. Неужели он никогда не мечтал о собственной семье?” – подумал Эрнест, отпив из чашки несколько глотков душистого напитка, заботливо принесенного детективом. Тем временем расторопный хозяин квартиры, сняв и повесив пальто на вешалку в прихожей, и зашвырнув шляпу туда же неподалеку, и одев домашнюю помятую кофту болотного земляного цвета, бывши некогда серьезным, рассудительным, предстал ныне обычным пожилым человеком, сорок зим коего с лихом миновали. И вот сидит он, погрузившись в ветхое кресло подобно другим его сверстникам скрученный болями в спине и ревматизмом, мигренью и повышенным артериальным давлением. Одно лишь неукоснительно отличает его от многих представителей поколения старчества, сей великовозрастный мужчина в первую очередь телесно, а главное душевно примирился со своим биологическим возрастом. Он никогда не уподобляется тем свирепым старушкам, которые скрывают свой истинный возраст, не желая именоваться оными дряхлыми никому ненужными сухими ветвями древа родства, очень глупо и наивно полагая, будто таким умолчанием они убавляют себе несколько лишних лет. Но назови старых особ девушками и они от такого льстивого комплимента нисколько не помолодеют.
Юноша словесно интересуется событиями прошлого, мысленно вторгаясь в неказистую панораму окружающей жизни Чарльза Одри, а тот в ответ самолично вслух без обиняков отвечает на все житейские вопросы званого гостя.
