– Прощай, Елецкой: ты невесел, И рассветает уж давно; Пошло мне впрок твое вино: Ух! я встаю насилу с кресел! Не правда ль, братцы, по домам? – Нет! пусть попляшет прежде нам Его цыганка. Ангел Сара, Ну что? потешить нас нельзя ль? Ступай, я сяду за рояль. – Могу сказать, вас будет пара: Ты охмелен, и в сон она Уже давно погружена. Прощайте, господа!.. — Гуляки Встают, шатаясь на ногах; Берут на стульях, на столах Свои разбросанные фраки, Свои мундиры, сюртуки; Но, доброй воле вопреки, Неспоры сборы. Шляпу на лоб Надвинув, держит пред собой Стакан недопитый иной И рассуждает: «Надлежало б…» Умом и телом недвижим, Он долго простоит над ним. Другой пред зеркалом на шею Свой галстук вяжет, но рука Его тяжка и неловка: Все как-то врозь идут под нею Концы проклятого платка. К свече приставя трубку задом, Ждет третий пасмурный чудак, Когда закурится табак. Лихие шутки сыплют градом. Но полно: вон валит кабак. – Прощай, Елецкой, до свиданья! – Прощайте, братцы, добрый путь! — И, сокращая провожанья, Дверь поспешает он замкнуть.
Один оставшися, Елецкой Брюзгливым оком обозрел Покой, где праздник молодецкой Порой недавнею гремел. Он чувство возбуждал двойное: Великолепье отжилое, Штоф полинялый на стенах; Меж окон зеркала большие, Но все и в пятнах и в лучах; В пыли завесы дорогие, Давно не чищенный паркет; К тому же буйного разгулья Всегдашний безобразный след: Тут опрокинутые стулья, Везде табачная зола, Стаканы середи стола С остатками задорной влаги; Тарелки жирные кругом; И вот, на выпуске печном, Строй догоревших до бумаги И в блеске утренних лучей Уже бледнеющих свечей. Открыв рассеянной рукою Окно, Елецкой взор тупой, Взор, отуманенный мечтой, Уставил прямо пред собою. Пред ним, светло озарена Наставшим утром, ото сна Москва торжественно вставала. Под раннею лазурной мглой Блестящей влагой блеск дневной Река местами отражала; Аркада длинного моста Белела ярко. Чуден, пышен, Московских зданий красота, Над всеми зданьями возвышен,
Огнем востока Кремль алел. Зажгли лучи его живые Соборов главы золотые; Меж ними царственно горел Иван Великий. Сад красивый, Кругом твердыни горделивой Вияся, живо зеленел. Но он на пышную столицу Глядел с душевною враждой. За что? О том в главе другой Найдут особую страницу. Он был воскормлен сей Москвой. Минувших дней воспоминанья И дней грядущих упованья — Все заключал он в ней одной; Но странной доли нес он бремя, И был ей чуждым в то же время, И чуждым больше, чем другой.
Глава 2
Отца и матери Елецкой Лишился в годы те, когда Обыкновенно жизни светской Нам наступает череда. И свет узнал он, и сначала Являлся в вечер на три бала; С визитной карточкой порой Летел на выезд городской. Согласно с общим заведеньем, Он в праздник пасхи, в Новый год К дядям и теткам с поздравленьем Скакал с прихода на приход…
Живее жизнью насладиться Алкал безумец молодой И начал с первых дней томиться Пределов светских теснотой. Ему в гостиных стало душно: То было глупо, это скучно. Из них Елецкой мой исчез, И на желанном им просторе Житьем он новым зажил вскоре Между буянов и повес. Развратных, своевольных правил Несчастный кодекс он составил; Всегда ссылалось на него Его блажное болтовство. Им проповедуемых мнений, Иль половины их большой, Наверно, чужд он был душой, Причастной лучших вдохновений; Но, мысли буйством увлечен, Вдвойне молву озлобил он.
С Москвой и Русью он расстался, Края чужие посетил; Там промотался, проигрался И в путь обратный поспешил. Своим пенатам возвращенный, Всему решительным венцом, Цыганку взял к себе он в дом, И, общим мненьем пораженный, Сам рушил он, над ним смеясь, Со светом остальную связь.
Тут нашей повести начало. Неделя светлая была И под Новинское звала Граждан московских. Все бежало, Все торопилось: стар и млад, Жильцы лачуг, жильцы палат, Живою, смешанной толпою, Туда, где, словно сам собою, На краткий срок, в единый миг, Блистая пестрыми дворцами, Шумя цветными флюгерами, Средь града новый град возник — Столица легкая безделья И бесчиновного веселья, Досуга русского кумир! Там целый день разгульный пир; Там раздаются звуки трубны, Звенят, гремят литавры, бубны; Паясы с зыбких галерей Зовут, манят к себе гостей. Там клепер знает чет и нечет; Ножи проворные венцом Кругом себя индеец мечет И бисер нижет языком. Гордясь лихими седоками, Там одноколки, застучав, С потешных гор летят стремглав. Своими длинными шестами Качели крашеные там Людей уносят к небесам. Волшебный праздник довершая, Меж тем с веселым торжеством Карет блестящих цепь тройная Катится медленно кругом.
Меж балаганов оживленных, Ежеминутно осажденных Нетерпеливою толпой, Давно бродил Елецкой мой. Окинув взорами собранье, В одном остановил вниманье Он на девице молодой. Своими чистыми очами, Своими детскими устами, Своей спокойной красотой, Одушевленной выраженьем Сей драгоценной тишины, Она сходна была с виденьем Его разборчивой весны. Давно он знал ее заочно. С его глазами ненарочно Глазами встретилась она;
Их выраженьем смущена, Покрылась краскою живою И отвела тихонько взор. Охвачен бедственной межою, Не зрел Елецкой с давних пор Румянца этого святого! Упадшнй дух подъемля в нем, Он был для путника ночного Денницы розовым лучом. Он к милой думой умиленной Летит. Меж тем она встает; Девице руку подает Ее сосед, старик почтенный; Из балагана идут вон — И их в толпе теряет он.
Узнать, душою не в покое, Он жаждет имя дорогое! И незнакомка названа. Гражданка сферы той она, Того злопамятного света, С кем в опрометчивые лета, В избытке гордом юных сил, Сам в бой неровный он вступил. Смягчит ли идол оскорбленный Он жертвой позднею своей? Против него предубежденной, Предстать осмелится ли ей? И всех преград он сам виною! Меж тем в борьбе его с молвою
