Евгения Сергеевна Теплова
Костя в средней школе
Ванин дом оказался далеко от центра, на метро ехали долго. Но от метро, к счастью, близко. Каково же было моё удивление, когда в пятнадцати минутах от станции мы обнаружили дачные участки с большими домами.
– Ничего себе, – присвистнул Никита.
Мы нашли нужный участок и позвонили в калитку. Её тут же открыла Маруся, довольная и смущённая. Мне снова захотелось развернуться в обратную сторону.
– Как здорово, что вы пришли.
Половину участка занимал огромный трёхэтажный дом. «Ну и ну, – подумал я. – Крутой, значит». Перед домом с одной стороны стояла большая деревянная крытая веранда с длинным столом, а с другой – мангал с горящим костром, которым заведовал Ваня. Он пошёл к нам навстречу и пожал руки.
– Привет!
– С днём рожденья!
И мы протянули наш подарок.
– Спасибо большое.
Именинник был в одной из своих двух футболок, в то время как мы с Никиткой – в лёгких куртках. Он вытащил наш подарок и тут же надел.
– Класс, спасибо! – поблагодарил он ещё раз. – То, что надо.
Да, я не прогадал с выбором – толстовка села отлично. Я хотел было подсказать ему поправить смятый капюшон, но Маруся сама его поправила, и от этого жеста мне резко поплохело.
Наградив меня одобрительной улыбкой, она оставила нас втроём (не для того ли, чтобы Ваня сам со мной поговорил?). Мне снова показалось, что мыслями он где-то далеко. Поразительно – даже в день рожденья!
– Мы что, почти первые? – спросил я для поддержания разговора.
– Да нет. Маруся с Таней и Вергилией делают салаты. Матвей будет позже. Веня с Сеней ещё должны приехать. Если хотите, можете пойти посмотреть дом.
– А застолье планируется на улице? – поинтересовался Никита.
– Да, – Ваня понизил голос, хотя вокруг никого не было. – По секрету это не наш дом, и мама переживает за сохранность чужого имущества. К счастью, погода сегодня подходящая.
Я нарочно поёжился.
– Если будет прохладно, есть пледы, – сказал он.
– Да не, отлично. Ладно, мы пойдём поздороваемся со всеми.
– Вход с той стороны, – подсказал Ваня.
И мы пошли в дом. Никита снова присвистнул. Ни он, ни я никогда не были в таком шикарном жилище – белый мраморный пол, высоченный потолок с огромной хрустальной люстрой, мебель прям из магазинов на набережной, где, кроме продавцов, никого не бывает.
Нам навстречу выбежала мама Вани – мне показалось, что она вся на нервах, хоть и пыталась улыбаться. Вергилия с Таней помахали нам руками. Они действительно нарезали салаты.
– Чем мы можем быть полезны? – спросил я.
– Вот этот можно отнести. – И Маруся направилась ко мне с большой салатницей.
– Я сама, – перехватила у неё мама Вани. – Здесь столько незаметных порожков. Она унеслась на улицу и мгновенно вернулась. – Помогите лучше Ванюше. Я сейчас принесу шашлык.
И мы вернулись к мангалу.
– А чей это дом? – спросил я, чтоб не стоять молча.
– Одной доброй женщины. Она пока во Франции.
– А ваш дом где?
– В Харькове, – ответил Ваня. – На Украине.
Мы с Никитой переглянулись.
– А почему ты раньше не говорил? – задал я дурацкий вопрос.
Ваня пожал плечами.
Прибежала его мама и вручила нам шампуры и кастрюлю сырого мяса. Я сырого мяса в жизни не трогал. Но не смотреть же, как Ваня один трудится, и я засучил рукава.
– Да не надо, не надо, я сам, – остановил он меня. Но я не согласился. Никита с неохотой последовал моему примеру.
К счастью, тут подошла Маруся с овощами и стала свидетельницей наших трудов. Более того, я насаживал уже второй шампур и получалось довольно ловко, не то что с первым, когда я чуть не насадил собственный палец.
Маруся оценила обстановку на предмет миролюбия и убежала обратно.
– А где твой отец? – спросил я.
– Воюет, – совершенно спокойно ответил Ваня.
– За кого? – вступил Никита.
– За ЛНР.
Никита просиял:
– Вот я чувствовал – наш человек!
– А Маруся в курсе? – спросил я, хотя уже всё понял.
– Конечно, – ответил Ваня, и это «конечно» ужалило меня холодом в самое сердце. – Но не так давно, кстати. Да, это после «Тараса» я ей обрисовал обстановку в украинских школах и учебник истории принёс – она впечатлилась. Остальное не стал рассказывать, раз она такая впечатлительная… Тогда и про папу сказал.
Я слушал, и мне становилось всё хуже: я так мечтал, что Маруся узнает правду и эта стена между нами рухнет… Домечтался.
Я почувствовал себя каким-то щенком рядом с Ваней. Мои заботы – это широкие штаны, кроссовки на высокой подошве и футбольные матчи, а у него отец на войне. Мама решила, что Ване нужны друзья, но зачем я или Никитка ему нужны? Кто ему нужен, кроме отца? Разве что Маруся… Разве что Маруся.
Я машинально сделал шаг назад, будто уступая ему дорогу.
Шашлык зашипел на костре. Ваня вручил мне пульверизатор, чтоб прыскать на огонь.
Явились девочки – накрывать на стол. Маруся принесла чистую кастрюлю для шашлыка. Ваня надре́зал мясо, чтоб проверить готовность, и начал снимать его с шампуров в эту кастрюлю. Я залюбовался его ловкими движениями. Хорошо, что Маруся стояла ко мне спиной и я не видел её глаз.
Приехал Матвей, и все начали рассаживаться. Я стоял, как завороженный, у костра и прыскал водой на догорающие угли. Их алые бока гасли шипя, как и мои последние надежды. Действительно, всё оказалось ещё хуже, чем я думал. Хотя казалось бы – куда уж хуже? Если Маруся куда-то и уедет, то в освобождённый Харьков. И никакие гениальные и печальные романы её не вернут.
Наше застолье я запомнил смутно. Всё мне казалось каким-то неуместным: и этот загородный дом рядом с метро, и Ваня с мамой в нём, и мы в гостях, и наши идиотскиетосты и подарки, и даже это ясное майское небо. Приехали Клещики – весёлые, громкие, шебутные. Я заметил, что Ванина мама смотрела на них с некоторой опаской. А сам Ваня воспользовался возможностью снова уйти в себя: не поднимая глаз, он ковырялся в тарелке. Теперь я знал, о чём, точнее – о ком он думал. Во мне вдруг поднялась волна злости на тех дядек, которым не сидится спокойно на своём континенте и так нравится разжигать войны по всей планете. Как они спокойно живут себе, причинив столько страданий? Что ж это за люди? Как они такими получились, если всё у них в жизни было и есть? Где справедливость? У меня сжались кулаки.
Потом мама Вани предложила нам прогуляться, и Ваня повёл нас в рощу неподалёку.
Маруся с Вергилией остались помочь с уборкой посуды.
Мы шли по весеннему лесу, и я в который раз досадовал, что не могу насладиться этим коротким мгновением пробуждения природы: волшебством первой зелени, запахом сырой земли и воздухом, нагретым солнцем.
В какой-то момент мы с Ваней оказались рядом, а остальные – чуть впереди.
– А папа часто звонит? – спросил я. Мне так хотелось узнать, что он где-то в относительно безопасном месте.
– Да нет, – вздохнул Ваня, – у них то связи нет, то нельзя. Старается передавать весточку через кого-нибудь раз в неделю.
– Сегодня уже поздравил? – справился я.
Ваня покачал головой:
– Две недели ничего от него не слышно. Мама надеется, что ранен. А я не знаю, на что надеяться. Он говорил, что хуже всего – плен, а он в разведке, у них это запросто…
У меня перехватило дыхание. Я замотал головой. Нет, это совсем не то, что я хотел услышать. И если так тяжело рядом с этим неведением, то каково же – в нём?
– Зачем же это празднование? – не мог взять я в толк.
– Когда он звонил две недели назад, попросил маму устроить мне нормальный день рожденья, – сказал Ваня с грустной усмешкой.
– Но как… как у тебя получается оставаться таким спокойным?
– Молитва спасает.
– Какая?
– Просто молитва. Когда молишься, то чувствуешь, что будет как нужно. Когда перестаёшь, тогда жуть. Если можешь, тоже помолись, пожалуйста. Его Игорь зовут.
– Я не умею особо, – смутился я. – Только раз в жизни читал этот… канон…
– Да своими словами.
– Хорошо.
Мне сразу стало легче – наконец-то я мог хоть чем-то ему помочь. Бессилие давило ужасно.
Дальше мы гуляли молча. Я вкладывался в молитву, как мог: «Пусть он напишет. Пожалуйста. Пусть он напишет Ване. Пожалуйста. Ваня так ждёт, он заслужил, – уговаривал я сам не зная кого. – Пожалуйста. У него же день рожденья. Неизвестность – хуже всего…»
Мне приходилось останавливать молитву, чтоб не разрыдаться, потому что слезливый комок так и подкатывал к горлу.
Никитка обернулся и разглядывал нас с любопытством, пока мы не обратили внимание.
– Всё будет хорошо! – вдруг сказал он, и мы с Ваней кивнули.
У Вани зазвонил телефон – мама.
– Хорошо, скоро будем, – сказал Ваня. – Нет, я бы тебе сразу позвонил.
И мы отправились обратно.
А там пили чай из самовара и ели большой самодельный торт. Без свечек.
Мы с Ваней сели вместе, а Маруся оказалась напротив. И разглядывала нас, прямо как Никитка. Помимо своей воли, я посмотрел на неё с упрёком, а она сделала вид, что ничего не поняла.
Клещики продолжали баловаться. Их присутствие спасало. Но в какой-то момент Венька смахнул локтем чашку, и она разбилась.
Мама Вани вскочила.
– Ну как же так, – тихо сказала она, заплакала и убежала.
Клещики растерялись.
– Так это на счастье, – промямлил Венька.
– Ничего страшного, – сказал Ваня. – Мама просто перенервничала.
– Нам, наверное, пора, – сказал я.
– Окей, – сказал Сенька, – звоню маме.
И тут у Вани звякнул телефон. Я не удержался и подглядел: «Ванюша, папа передаёт тебе поздравления и что с ним всё в порядке».
Там было ещё что-то, но у меня так скрутило горло, что я поспешил выйти из-за стола. Ваня побежал к маме.
– Куда это они? – услышал я за спиной Венькин вопрос.
Я спрятался за домом, слёзы полились неудержимыми ручьями. В сердце ворвалась совершенно невместимая радость, и оно стало таким огромным, что в этом закутке между забором и поленницей я мог обнять целый мир. Сколько я там простоял, не знаю, – я будто выпал из времени.
– Костян! Ау!
Это Никита отправился на поиски. Я уже не плакал и спокойно покинул укрытие. Видимо, слёзы радости не оставляют следов – Никита ничего не заметил.
– Ты где пропадал? – спросил он. – За Клещиками мама сейчас приедет, предлагают нас захватить.
– Поезжай. Я сам.
– Я так и думал, – улыбнулся Никита. – Ладно, давай. Повезём Таньку.
Почему я отказался? Рассчитывал ли я возвращаться вместе с Марусей? Видимо, надеялся.
Вергилия с Матвеем отправились на автобус. Маруся помогала убрать со стола и вроде не спешила. «Значит, поедет позже с папой или вообще останется», – решил я.
Мы с Ваней крепко обнялись на прощанье.
– Спасибо, – сказал он мне с таким чувством, будто это я прислал ему сообщение об отце.
– И тебе, – ответил я. – Марусь, пока! – крикнул я как можно беззаботней.
– Подожди! Я сейчас.
И она убежала в дом.
Я не знал, зачем, и ждал. Если принесёт мне кусок торта в благодарность за то, что исполнил её просьбу, я брать не стану. В идеале – положить ей за шиворот, но перед Ваней неудобно. Так что просто откажусь. Но Маруся выбежала без торта, зато с рюкзаком, отчего сердце сразу забилось сильнее. И мы отправились.
Нырнули в метро и будто перенеслись в параллельный мир, где всё было по-прежнему. Но как будто не по-настоящему. Мне хотелось обратно, в тот закуток у забора. В вагоне было много свободных мест, но я никогда не сажусь и встал у дверей.
– Не хочешь сесть? – спросил я Марусю.
Она покачала головой.
– Я так и знала, что вы поладите, – сказала она с тёплой мечтательной улыбкой, когда поезд тронулся.
И только тогда я вспомнил, для чего она так уговаривала меня приехать.
– Хороший он, да? – продолжала она.
– Да, – подтвердил я.
– А война всё-таки страшное дело, – еле слышно произнесла Маруся. – Как жаль, что мы не сумели её предотвратить.
– Да, – в очередной раз согласился я. «Может, хватит ходить вокруг да около? Скажи, что хотела, и я пойду. Выбор твой одобряю. Можно уже отстать от меня?»
– Не жалеешь, что пропустил футбол? – не собиралась отставать Маруся.
– Матч был утром, – сообщил я как ни в чём не бывало.
– Ну и как?
– Мы проиграли, – ответил я. Даже удивительно, сколько значения я придавал этому матчу несколько часов назад. Двое плакали, и мне это казалось совершенно адекватным.
– Ты из-за этого такой грустный весь день? – спросила Маруся.
«Издеваешься?» – хотел спросить я, но сдержался.
Поезд резко затормозил – Маруся, потеряв равновесие, ухватилась за моё плечо и не спешила отпускать. Я отвернулся и уставился в окно, но и там наткнулся на её отражение. Маруся убрала руку только на остановке – чуть куртку мне не прожгла.
Рядом с нами оказался парень, из наушников которого раздавалось зубодробительное тыц-тыц.
Маруся рассмеялась.
– Я вдруг вспомнила, – ответила она на мой немой вопрос, – как мы с тобой в Третьяковку ехали, потерялись, помнишь? А парень в наушниках не знал, на какой станции Третьяковка. Как так? Он же большой уже был.
Я тоже улыбнулся. В голове начинался дурдом: «Что это? К чему сейчас эти воспоминания?» Видимо, Маруся так и не решилась на объяснение. Кое-как вытерпел несколько остановок.
– Я на следующей выйду, мне там надо кое-куда, – сказал я, уже не в силах придумывать что-то правдоподобное.
– Да? А ты не мог бы меня проводить? – окончательно сбила меня с толку Маруся.
– В смысле? – промямлил я. – Там же ещё светло.
– Да, но я папе сказала, что ты меня проводишь, чтоб он не волновался. Но если ты не хочешь или спешишь, то не надо, конечно.
– Я не спешу, – сказал я.
Одну станцию проехали молча. Я уже вообще не понимал, что происходит. Махнул на всё рукой, принялся разглядывать пассажиров.
– А почему ты так спросил?
– Что? – не понял я.
– Ну, про смысл, – она мгновенно покраснела до ушей. – Ты раньше с каким смыслом провожал?
«Ну всё, достало», – решил я.
– Так у тебя теперь новый провожатый – ещё запасной, что ли, нужен?
– Какой – новый? – прямо-таки испугалась Маруся.
Я молчал.
– Ты про Ваню, что ли? – догадалась она. – Он меня не провожал. Ни разу. Что ж я, по-твоему…?
Она не договорила, а я не ответил.
Мы вышли на её станции, и на эскалаторе я оказался на ступеньку выше. «Немного перебор», – прикинул я. Я принялся внимательно читать рекламные стенды, так как лицо само расплывалось в улыбке.
– У Вани девочка в Харькове, – поведала Маруся. – У неё родители за Украину, запрещают ей с ним общаться, а она находит способы ему написать, позвонить. Красивая история.
– Прямо Ромео и Джульетта, – щегольнул я знанием классики.
– Да, но надеюсь, что финал будет другой.
– Угу. А тебе родители тоже запрещали со мной общаться?
– Нет. Это я сама. Прости, пожалуйста.
Маруся виновато глядела на меня снизу вверх, получалось трогательно.
– Это будет мне уроком, – добавила она.
– Уроком чего? – не отказал я себе в удовольствии послушать продолжение.
– Того, что надо слушать, даже если уверен в собственной правоте на 150%.
– А-а, хороший урок, – одобрил я. – А мне папа недавно рассказал анекдот: есть два способа убедить женщину, что она не права, – я взял паузу, прям как папа, – но их никто не знает.
Маруся звонко рассмеялась.
– Надо будет у Вани разузнать эту тайну, – добавил я.
– Разузнай. Только если в этом анекдоте женщину заменить на мужчину, менее смешно не станет. Умение слышать чужие аргументы и признавать свою неправоту одинаково редко встречается у обоих полов, – заключила она.
– Возможно, – решил согласиться я ради примирения, хотя вариант с женщиной мне всё-таки казался смешнее.
Ваня через неделю ушёл из нашей школы, так как неожиданно вернулась хозяйка дома, и они переехали к другим знакомым в Тверь. Но и Маруся, и я поддерживали с ним связь. И каждый вечер, ложась спать, я просил неведомого Бога защитить воина Игоря. В августе того года он был ранен, лечился в российском госпитале, Ваня с мамой поселились рядом на время лечения. Но, выписавшись, он вернулся на фронт. В октябре у нас объявили частичную мобилизацию, и родители решили, что папа пойдёт воевать, если призовут. Я совершенно не представлял папу на войне и, наверное, поэтому не успел поволноваться. Повестка ему не пришла.
Негораций
В восьмом классе к нам пришёл новый математик – Генрих Иванович. Имя соответствовало оригинальности и противоречивости его натуры. Он был лысый, но с густой тёмной бородой. Всегда в костюме, солидный и при этом весельчак с набором присказок на все случаи жизни. Математику он любил страстно. А всех, кто не разделял этой любви, троллил нещадно.
Маруся отличилась на первой же алгебре – предложила решение задачи, которого он ждал много лет, и таким образом мгновенно попала в любимицы.
Венька тоже отличился, но по-своему – у него на уроке зазвонил телефон. Он выключил, извинился, но учитель выставил его за дверь до конца урока.
– Мы тут не в театре, – пояснил он, – чтоб я предупреждал вас перед каждый уроком, так что надеюсь, запомните простое правило: слышу звон – выйди вон. Меня, кстати, это тоже касается. И свой телефон с выключенным звуком я кладу на стол в качестве напоминания.
Доставалось и Вергилии – как наименее способной оценить чудесный мир математической логики.
– Мадмуазель, – обращался к ней Генрих Иванович, – хотя моё имя не Гораций, но в стихах я кое-что смыслю. Вы слышали о методе алгебраического описания стихотворных размеров?
– Нет, – отвечала Вергилия.
– Тогда вам персональное задание на неделю, записывайте: построить график эмоционального тона есенинской «Белой берёзы». Если возникнут трудности, подойдите ко мне после уроков.
В общем, урок алгебры был для него почти священнодействием, а зевать на нём – кощунством.
У него сложилась собственная система оценок:
– оригинально, но неверно
– верно, но неоригинально
– оригинально, но верно
Этой третьей и дальше удостаивалась одна Маруся. Матвей из кожи вон лез, чтоб её добиться, но не преуспел. Так что все остальные довольствовались первыми двумя. Поначалу меня это мало тревожило. Дело в том, что за прошедшее лето я вдруг догнал Марусю по росту и счастью моему не было предела. «Как была права мама, что оценки не главное, – усмехался я про себя. – Да они просто ничто по сравнению со ста семьюдесятью сантиметрами».
Но вскоре я стал главным объектом подколов математика, и сто семьдесят сантиметров перестали меня успокаивать.
Как-то раз Негораций (так мы прозвали его с моей подачи) попросил Марусю задержаться после урока и, как она мне потом рассказала, предлагал помочь с переводом в матшколу прямо посреди года.
– А ты что? – спросил я дрогнувшим голосом.
– Да чего мне там делать… – улыбнулась Маруся.
Вот за этими улыбками он и застал нас, и то ли в шутку, то ли всерьёз неодобрительно покачал головой.
С тех пор я стал часто бывать у доски и шуточки в мой адрес участились. Я обогнал по этому показателю даже Вергилию и Клещиков.
– У кого были затруднения с домашним заданием, поднимите правую хватательную конечность, – призывал Генрих Иванович в начале урока.
В один из дней у меня не получилось привести уравнение к ответу в конце учебника, но ни одну конечность я поднимать не собирался. И без меня затруднившиеся нашлись.
– Константин, – слышу уже ставшее ненавистным обращение. – Раз у вас не возникло затруднений, помогите нам, пожалуйста.
Я плетусь к доске.
– Попроси разобрать любой, кроме 184, – успеваю шепнуть я Никите.
И он, не глядя, просит разобрать самый лёгкий пример.
– Никита, если вас действительно затруднил номер 180, приходите на урок в пятом классе, уверен, вам помогут.
И он даёт мне именно тот, который я не сделал. Я пишу так, как делал дома. И результат, как ни странно, получаю тот же.
– Оригинально, но неверно, – слышу я ожидаемый вердикт. – Вы в конец учебника из принципа не заглядываете?
– Я заглянул.
– Но решили, что вам виднее?
Слышу хихиканье.
– Так почему же вы не подняли руку? – не успокаивается Генрих Иванович.
Я молчу.
– Боялись идти к доске, не так ли? Почему?
«Потому что учитель – идиот», – отвечаю я про себя.
– Я серьёзно, Константин, с этим важно разобраться. Я не хочу, чтоб на моих уроках кто-либо боялся идти к доске.
«Он действительно идиот или притворяется?» – не могу понять я.
– Так чего вы боялись? Я вроде никого за ошибки не ругаю.
– Вы не ругаете – вы насмехаетесь, – высказалась Вергилия (вот молодец!). – А это гораздо хуже.
– Не согласен, – спокойно отозвался Генрих. – Ругань унижает. Насмешки – наоборот. Если я пошутил над вами, значит, не боюсь вас задеть, обидеть, то есть считаю вас достаточно взрослыми для того, чтобы отнестись к насмешке по-взрослому.
– Это как? – уточнила Вергилия.
– Если кто-то пошутил над вами остроумно, посмейтесь, – разъяснил Негораций. – Если не очень – снисходительно улыбнитесь. Эти уравнения, – он обернулся к доске, – вам пригодятся один раз, когда будете сдавать ЕГЭ (если он вообще случится), а второй раз – когда сынок придёт к вам за помощью с домашкой. А навык спокойного отношения к насмешкам может выручить не раз. Учитесь, Константин.
И он встал на моё место и смешно изобразил, как я нервно поправляю чёлку, пытаясь справиться с уравнением.
– Оригинально, но неверно, – говорит он мне шёпотом, будто суфлируя.
– Оригинально, но неверно, – повторяю я безразлично. – Вы в конец учебника из принципа не заглядываете?
– Отчего ж, иногда заглядываю, – отвечает Генрих.
– Но решили, что вам виднее? – продолжаю я, но получается невпопад, и класс покатывается со смеху.
– Нет, я решил, что поинтересуюсь на уроке, поэтому я поднял руку и оказался здесь, – говорит Генрих, когда хохот смолкает.
Я снова молчу, не в силах придумать ничего остроумного. (Потом я, конечно, придумал миллион вариантов продолжения нашей дуэли, но тогда я только насупленно молчал).
– Вот и всё, – говорит мне Генрих, – можете садиться. – Мария, а вы сошлись с учебником во мнении? – обращается он к Марусе.
Она кивает.
– Значит, вернёмся к нашим бананам. Семён! Или Вениамин. Я пока не научился вас различать, так что ступайте вместе. Попробуем отыскать роковую ошибку Константина.
– Что это он на тебя взъелся? – шепнул мне Никита.
Я отмахнулся, типа меня это не волнует. «Зато я скоро перерасту Марусю», – напомнил я себе, но не помогло ни капли. «Чего он хочет добиться? – задумался я. – Показать Марусе, какой я олух, чтоб она перевелась в матшколу?» Что ж, значит, отныне мне придётся вести войну не только с математикой, но ещё и с математиком.
Дома я пожаловался на Генриха маме. Зря я боялся, что она сразу отправится к директору, – она отнеслась к его выходкам на удивление благосклонно.
– Он сам придумывает задачи? Какой молодец! И предлагает разные способы решений? Кость, вам очень повезло с учителем, надо этим пользоваться.
– А то, что он высмеивает каждый мой ответ, это как? – напомнил я.
– Да забей! Если б это было, скажем, в четвёртом классе, я бы с ним разобралась, а сейчас я чувствую, что ты в силах справиться сам. Будь выше этого. Пусть твои ответы будут неоригинальными, но верными – он успокоится и отстанет.
Легко сказать! Где ж мне взять правильные ответы, если мозг на уроке алгебры отключается в ожидании очередного разноса?
Так что моими единственными союзниками остались Клещики.
– Как же меня достал Негораций! – поделился я с ними после очередной алгебры.
Грубости в адрес математика в исполнении Клещиков пересказывать не буду.
– Хорошо бы над ним самим подшутить, – выпустив пар, заключил Венька. – Проверим, как он умеет по-взрослому реагировать на приколы.
– Хорошо бы, но как? – озадачился Сенька.
– Может, подарить тряпочку для протирания лысины и расчёску для бороды? – предложил Венька.
– Как вариант, – одобрил Сенька. – Оставим для Нового года, а то подарок без повода это как-то не круто. Может, стащить его термос?
– Очень смешно – обхохочешься, – вставил я своё веское слово.
– Потом вернём, само собой. И зачем обязательно смешно? Если не смешно, он должен снисходительно улыбнуться.
– Ты по Александрычу, что ли, соскучился? – усмехнулся Венька.
– Есть немного.
– Вот когда как следует соскучишься, – заключил Венька, – тогда и начнёшь тырить вещи учителей.
И мы договорились подумать.
Не знаю, как Клещики, а я думал так усердно, что половину домашних заданий не сделал. Думал над стихом о шутнике, который один смеётся над своими шутками. Гуглил нерешабельную задачку по алгебре. Искал в сети компрометирующую информацию, отзывы частных учеников. Но стих не складывался, задачки попадались дурацкие, а отзывы – только хвалебные. Видимо, преподавая за деньги, он так над учениками не измывался. Почитал интервью – сплошное лицемерие: рассуждает о том, как важно уважать ученика, в том числе и его право не любить твой предмет. При этом ученик не имеет права мешать другим, поэтому учитель обязан обеспечить соблюдение порядка. Ещё нашёл его фото в обнимку с сыном, который оказался моим ровесником, и мысленно ему посочувствовал.
В общем, к следующей алгебре мне казалось, что я изучил Генриха вдоль и поперёк, а вот как над ним пошутить, понятия не имел. Но на всякий случай исполнился дерзости.
– Константин, – я уже даже перестал вздрагивать, – поможете нам с уравнением?
– А почему вы меня всё время вызываете? – бодро начал я.
– Нравитесь вы мне, Константин, ничего не могу с собой поделать, – широко улыбнулся Генрих.
Я иду к доске, и он диктует средней сложности пример, но у меня в сто первый раз перемешиваются в голове квадрат разницы и разница квадратов. Я не успеваю сосредоточиться, потому что Генрих отпускает очередную шутку, и я начинаю перебирать в голове остроумные ответы. А в результате решаю уравнение под диктовку класса, как самый натуральный двоечник. И даже под диктовку умудряюсь что-то напутать, так что класс потешается вместе с учителем. Я боюсь повернуться в Марусину сторону, но мне мерещится за спиной и её звонкий смех.
Как же я ненавидел математика в этот момент! Ни к кому я не испытывал ничего подобного. Кровь прилила к лицу, и ладони сжались в кулаки.
– Похоже, я на вас отрицательно воздействую, – сделал вывод Генрих Иванович.
«Сто процентов», – хотел сказать я, но красноречиво промолчал.
– Как же с этим быть? – продолжил свои размышления учитель. – Может, хотите в другой класс?
Я на него как посмотрю, а класс как загудит…
– Тише, тише, – снова улыбнулся он. – Я пошутил – не волнуйтесь. Как раз хотел показать Константину, что класс за него горой. Они могут и похихикать вместе со мной, но если что – порвут за вас, как Тузик грелку. Садитесь, пожалуйста.
– Думаешь, правда шутил? – шепнул обеспокоенный Никита.
Я трагически пожал плечами.
– Если что, мы ведь и правда порвём, – заверил он.
Я кивнул.
А Маруся после уроков, как ни в чём не бывало, подошла к Генриху с вопросом. Я воспринял это как предательство.
Всю биологию я измышлял план мести, а в результате только разочаровался в своих мыслительных способностях.
– Ты чего такой? – спросила Маруся, когда мы выходили из класса.
– Какой? – буркнул я.
– Сердитый.
– Забей.
– Это из-за Генриха Ивановича? – не отставала Маруся. – Он точно шутил.
– Откуда тебе знать? – усмехнулся я.
– Он на самом деле хотел тебе показать поддержку класса.
– А ты что, личная поверенная у Негорация? – и я выдавил смех. – Немуза?
– Кость, пожалуйста. Он хороший, правда.
– Чего ко мне привязался этот хороший, может, скажешь?
Маруся пожала плечами.
– А я тебе скажу – он хочет выставить меня идиотом перед тобой, и у него отлично получается.
И, закинув рюкзак за спину, я гордо удалился.
И на следующий день Генрих, о чудо, ни разу ко мне не обратился. Под конец урока я заподозрил неладное. На сей раз я догнал Марусю.
– Ты что, говорила обо мне с Негорацием?
Маруся покраснела.
– Ты совсем, что ли? – я пришёл в бешенство.
– Тебя вызывают – ты не доволен, – попыталась оправдаться она. – Не вызывают – выходишь из себя.
– Ты правда не понимаешь?!
Я никогда так не злился на Марусю! Это ж надо было додуматься рассказать обо всём учителю! Чтобы он смилостивился над идиотом и не трогал его, а то идиот, бедняжка, испереживался!
Я развернулся, чтоб не наговорить грубостей, но Маруся удержала меня за локоть.
– Ну прости, пожалуйста, – сказала она, и, к собственной досаде, я мгновенно остыл, – просто он сам про тебя спрашивал. Больше не буду ничего говорить.
– Благодарю за понимание, – пробормотал я, вложив в благодарность остатки своей обиды.
На следующей алгебре Генрих Иванович призвал желающих решить логическую задачку.
– Разомнём извилины? Есть любители?
Я ненавижу логические задачи: олимпиадные, интересные, со звёздочкой и так далее. Ненавижу давно, но я поднял левую хватательную конечность.
– Простите, – обратился Генрих к остальным желающим, – но Константин вне конкуренции. – Вы тоже соскучились? – подмигнул он мне.
– Ужасно.
– Для вас у меня заготовлена логическая задачка для 3-го класса.
– А можно для 1-го? – сострил наконец я.
– Не переживайте, подсобим, – заверил Генрих и зачитал задачу:
Мостовой не хочет играть с Кассьерой, Караваев отказывается пасовать Сергееву, Сергеев знает, что Мостовой ябедничал на него Семаку. Составьте из этих футболистов комбинацию из трёх точных передач и голевого удара.
– В такой нездоровой обстановке не получится ни точных передач, ни голевого удара, – снова пошутил я.
– Ну, смотря с кем они играют.
– А Сергеев не выходит на поле одновременно с Кассьерой, – продолжил я экспертные замечания.
– Как видите, вышел, – ответил Генрих. – Запишите условия, как вам удобней.
И он повторил задачу.
– Да зачем эти комбинации – всё равно продуют! – крикнул один из Клещиков – болельщиков «Спартака».
– Кто все эти люди? – пробурчал Матвей.
А я набросал схему, записав всех игроков «Зенита» под своими номерами.
– А если Сергеев ябедничал, это значит, он не даст пас на Мостового? – уточнил я.
– Кто их знает? – развёл руками Генрих. – Думаю, голевуху они друг другу точно не дадут.
Матвей поднял руку:
– А почему в задаче пять человек, а на схеме четыре?
– Семак это тренер, – ответил Генрих, а я рассмеялся как последний дурак.
– Значит, Сергеев должен получить голевой пас от Кассьеры, – начал я свои размышления, – Кассьера – от Караваева, Караваев – от Мостового, – торжественно заключил я.
Венька поднял руку.
– Да, Вениамин.
– А у меня получилось так: Мостовой даёт Сергееву пас на ход, Сергеев пасует Кассьере, Кассьера кросс Караваеву, тот выходит один на один с вратарём и забивает в левую девятку.
– Тоже проходной вариант, молодец, – похвалил Генрих, а я расстроился, что мой ответ не единственно верный.
– Защитник забивает гол? – усмехнулся я.
– У них там такой бардак, – отмахивается Венька.
– Ещё есть варианты? – спрашивает Генрих. – Нет? Мария, вам домашнее задание – вычислить количество правильных ответов. Вычислить, а не просто найти и сосчитать. Ну, вы меня поняли. Так, значит, размялись. Садитесь, Константин. Спасибо.
Я вернулся на своё место в смятении: «Что это было? Попытка примирения или особо изощрённое издевательство? Странная задачка якобы для третьего класса, приготовленная заранее. Как будто знал, что я вызовусь. И откуда он узнал про футбол? Гуглил мои интервью? Если и гуглил, то ничего не нагуглил. Расспрашивал Марусю? До чего же всё это противно!»
