Евгения Сергеевна Теплова
Костя в средней школе
Анюта и буддизм
Летом 2021 года случилось два события – одно очень печальное, а другое очень радостное. В июне умерла бабаня, сердце её остановилось во сне. Мы были на даче, а она собиралась отправиться в санаторий, куда ей каждый год давали путёвку. Санаторий мне тогда представлялся чем-то средним между больницей и торговым центром, потому что бабушка всегда спрашивала, что мне оттуда привезти, и привозила, что бы я ни попросил, включая искусственную розу и конструктор «Лего». Потом мама объяснила мне, что раньше бабаня работала в министерстве иностранных дел и привозила родственникам кучу подарков из заграничных командировок. А, выйдя на пенсию, ездила уже только в санаторий, но по-прежнему не могла вернуться домой с пустыми руками. На сей раз я не придумал ничего лучше мячика, чтобы бабушке было не тяжело его тащить. И хотя в санаторий она так и не уехала, в её опустевшей комнате я обнаружил приготовленный для меня мяч.
Мне, конечно, было грустно разлучаться с бабаней. Я жалел, что бывал с ней грубоват и насмешлив. А больше всего жалел, что не хотел слушать истории из её жизни. Запомнилось, как во время войны она таскала брёвна на Московском море и обморозила руки. Как потом ехала с мамой в Монголию и отдала все деньги проводнику, потому что думала, что там советские деньги не пригодятся. А ещё она была на приёме у английской королевы и со смехом рассказывала, что, увидев в туалете розы, решила, что это на выброс и забрала их себе.
Мама предложила мне пойти на отпевание попрощаться с бабаней. И я согласился. Я немного боялся, но мои опасения оказались напрасны: бабушка лежала в гробу вполне довольная, как будто ей снился приятный сон. А придя домой, я взял её книжечку с молитвами, обклеенную со всех сторон скотчем, и нашёл по содержанию канон на исход души, который она упоминала во время споров о коронавирусе. Я читал его поздно вечером, стоя перед окном, когда уже все легли спать. Я мало что понимал из прочитанного – тем более, что слёзы и сумерки затрудняли чтение. Но я был уверен, что бабушка очень рада и даже благодарна. И плакал я не от горя, а от чего-то другого – большого, важного, что мне трудно описать, несмотря на недюжинный писательский талант.
А в августе у меня родилась младшая сестричка. Мама сразу сказала, что это вылитая бабаня, и её назвали Анютой. Действительно, в первый день она была немного сморщенной, довольно суровой и с носом-крючочком. Но уже через неделю разгладилась, заулыбалась беззубой улыбкой в пол-лица, и от этого сходства только имя и осталось.
До рождения Анюты во всём классе только я и Вергилия были единственными детьми в семье. И поскольку я так и не успел возлюбить оригинальность, я был очень благодарен судьбе и родителям за сестричку. И мне почему-то ужасно хотелось показать её, такую хорошенькую и сладкую, одноклассникам, в первую очередь – Марусе. Я даже сам не понимал, зачем, но вот эта картинка, когда я держу на руках улыбающуюся мне Анюту на глазах у Маруси, засела крепко. И я начал придумывать разные поводы, чтобы мама привезла её в школу. Убеждал, что наш зелёный тихий школьный двор просто идеальное место для прогулок с младенцем, просил встретить меня с коляской и забрать тяжёлый рюкзак, чтобы я поехал покататься с Никиткой. Но мама никак не соглашалась.
И вот в октябре нам на каникулы раздали темы рефератов по обществознанию, и мы с Марусей оказались в паре. И я сказал, что буду после обеда гулять с сестричкой и мы сможем обсудить буддизм вдоль и поперёк. Маруся согласилась. Теперь осталось получить мамино согласие. Мама долго не могла взять в толк, почему буддизм нужно обязательно обсуждать, гуляя с Анютой. И я соврал, что стесняюсь оставаться с Марусей наедине. На самом деле после предыдущего дня рожденья эта фобия вместе с кошмарными снами меня оставила. Но мама сразу согласилась: она всегда готова помочь избежать конфузной ситуации.
Погода выдалась просто ужасная – промозглый ветер, дождь. Как говорила бабаня, «хороший хозяин собаку не выгонит». Мама, наверное, радовалась, что я её подменил. К счастью, к полудню ветер разогнал тучи и выглянуло солнце. Я оставил дождевик дома и, в десятый раз получив указания на все случаи жизни, заранее отправился на улицу.
Когда спускался на лифте, этажом ниже встретил пожилую соседку, которая живёт под нами. У нас с ней сложились напряжённые отношения из-за того, что в дошкольном возрасте я очень много и громко бегал, а мама отказывалась отдать меня в детский сад. Мне всегда мерещился упрёк в её маленьких глазах под тонкими нарисованными бровями. Но вообще характер нашего общения очень зависел от её настроения. В плохом настроении она могла даже не поздороваться или пожаловаться, что из-за моего топота у неё голова раскалывается. А в хорошем – здоровалась, звала меня Костенькой и неизменно поражалась тому, как я вырос и как стал похож на папу (последнее, впрочем, произносилось с некоторым сочувствием). До рожденья Анюты она даже иногда сокрушалась, что соскучилась по топоту детских ножек.
Так вот, когда двери лифта открылись на седьмом этаже, я сразу понял, что настроенье у неё так себе.
– Езжай, езжай, – сказала она, несмотря на мою готовность подвинуться, и вслед пробурчала:
– Нашли себе няньку.
Встреча с ней показалась мне дурным знаком, или просто у самого настроение испортилось. Но Анюта очень быстро уснула, а Маруся приехала, как всегда, вовремя, и мы отправились по предписанному мамой маршруту, а именно – вокруг нашего дома. Конечно, Маруся пришла в полное умиление от Анюты. Я шёпотом рассказывал про то, как она переворачивается, как хватает и тянет в рот мой палец, и я уверен, что снизу вот-вот покажутся зубки. Про буддизм мы и не вспоминали, хотя материал я подготовил. За разговорами сам не заметил, как вырулил на набережную. Там оказалось немало народа. Я заметил, что люди подолгу задерживают на нас взгляд. Один дяденька, из тех горячих упитанных мужчин, которые в любую погоду ходят без шапки, перчаток и в расстёгнутой куртке, смотрел-смотрел, уже прошёл мимо, но решил вернуться.
– Молодые люди, – спросил он зычным низким голосом, – это ваш ребёнок?
Мы с Марусей опешили.
– Наш, конечно, – ответил я обиженно. – Чей же ещё?
Подозрительности в глазах дяди только прибавилось.
– Это его сестра, – поправила меня Маруся.
– А-а, – сказал дядя. – Что ж вы мне голову морочите?
И пошёл дальше.
Мы с трудом сдерживали смех, чтоб не разбудить Анюту. Даже не заметили, как нас изучающе разглядывает ещё одна бдительная гражданка, отдыхавшая на скамейке.
– Кто у вас в коляске? – спросила она строго, когда мы поравнялись с ней.
– Моя младшая сестра, – ответил я. Но в этот раз вместо растерянного ответа получился слишком уверенный, будто заготовленный.
Мы пошли дальше, но уже не смеялись.
– Она за нами следит, – прошептала мне Маруся через пару домов. – И дядя, кажется, тоже. Вдруг полицию вызовут.
Я вспомнил, что обещал гулять вокруг дома, и представил, как сильно мне влетит, если случится неприятная история.
Мы свернули с набережной в сторону дома, преследователи – за нами. И тут рядом просигналил какой-то нервный водитель, Анюта распахнула глазки и, не обнаружив мамы, сделала рот чемоданчиком, приготовившись включить сирену. Мама мне потому и велела далеко не уходить, чтоб в случае пробуждения быстро доставить её домой.
Мы погнали почти бегом. Анюта удивилась такой скорости и с большими от ужаса глазами подскакивала на ухабах. Дядя с тётей отстали, но не сдались. Я обернулся и увидел, что дядя уже достаёт телефон, но на бегу не может набрать номер. У меня сердце в пятки ушло. Мама пугала меня опекой, когда я в детстве слишком громко и слишком долго орал, я воображал толстых злых тёток, которые меня утащат, и сейчас тоже про них вспомнил. Ну уж Анюту я им не отдам.
А вот и мой дом. Я набираю номер квартиры в домофон, а мама не открывает. Неужели опека уже там? Куда бежать?
Преследователи нагнали. Мне их стало на секунду жалко – раскрасневшиеся, отдышаться не могут, у дяди по лицу пот течёт.
– Вы зачем убегали? – наконец спрашивает он.
– Она проснулась – мы спешили домой, – объяснил я.
– Мы вас проводим, – решительно заявила тётя.
– Нет, – не менее решительно ответил я.
– Тогда я звоню в полицию, – пригрозил дядя.
– Звоните, – вмешалась Маруся. – Мы расскажем, что вы преследовали несовершеннолетних.
– Так давайте мы вас проводим и убедимся, что ребёнок в надёжных руках, – уже без вызова предложил дядя.
Я чувствовал, что они не отступят, несмотря на Марусину угрозу. Мне, конечно, попадёт за выход на набережную, но это лучше, чем разборки с полицией.
– Я сейчас поговорю с мамой – можете послушать, – нашёлся я.
И вспотевшей рукой снова нажал нужные кнопочки. А мама снова не ответила. По телефону тоже.
– Пылесосит, наверное, – предположил я. – Она пылесосить собиралась.
– Я звоню в полицию, – не выдержал дядя. – Я вообще на работу опаздываю.
И в этот момент я вижу ту самую соседку с седьмого, которая возвращается домой. Судя по сумкам, из магазина. А из магазина она обычно возвращается не в духе, потому что всё очень подорожало, даже яблоки. Она замечает меня издалека, но делает такое каменное лицо, что сразу ясно: разговаривать со мной она не собирается. Я судорожно пытаюсь вспомнить её имя-отчество, чтоб самому к ней обратиться, но не могу: родители между собой зовут её по имени – Ларисой.
– Лариса Ивановна, – говорю я, – вам помочь?
– Какая я тебе Ивановна? – каменное лицо становится почти свирепым.
– Яблоки не подешевели? – интересуюсь я.
– Разве у нас когда-нибудь что-нибудь дешевеет? – ворчит она.
Тут она заметила Марусю и с интересом смерила её взглядом. Кажется, одобрила мой выбор.
– Ведь только вчера по голове мне бегал, – обратилась она к нашим преследователям, – а теперь вон какой мамочке помощник вырос. Не успеем оглянуться – уже будет своих катать.
– Вы про кого? – уточнила на всякий случай бдительная тётя.
– А вы, собственно, кто? – насторожилась в ответ соседка. – Кость, ты незнакомых людей не впускай, понял?
– Ни за что, – с удовольствием пообещал я.
– Мошенников развелось… Чего только ни придумают… Давай, давай проходи.
И она придержала мне дверь, несмотря на сумки. В подъезде я ловко поднял коляску по лестнице и даже успел вернуться за соседкиными сумками.
Анюта, как ни удивительно, снова спала, и я решил ещё погулять, так как мама не поймёт, если я привезу ей спящего ребёнка. Соседка, забрав сумки, остановилась рядом с нами, явно собираясь что-то сказать. А голос у неё, когда она не бурчит себе под нос, довольно громкий. Я внутренне заметался, но деваться было некуда.
– Золотой мальчик, – объявила она Марусе, а я скромно потупил глаза. – Как он бегал, как бегал… А до этого животиком по ночам мучился. А теперь вон какой вымахал.
Маруся кивала, а я делал странные гримасы, пытаясь дать понять, что Анюта спит.
– Поезжайте, я на следующем, – великодушно предложила соседка. – Мне уже спешить некуда.
– Мы ещё погуляем, ещё погуляем, – говорил я шёпотом в надежде, что она прочтёт по губам.
– Давайте-давайте, – громогласно настаивала соседка.
А я активно мотал головой и показывал на дверь, пока у неё окончательно не испортилось настроение.
– Ну вас, – сказала она. И уехала.
Я сбегал к окну первого этажа – бдительные товарищи ушли. И мы снова вышли во двор. За время погони я успел вспотеть, а теперь быстро озяб, стоя на ветру. Маруся, кажется, тоже. Она заново намотала шарф и сунула руки в карманы. И я не знал, чего бы мне хотелось больше – вернуться в тёплую квартиру или помёрзнуть рядом с Марусей. За меня всё решила ворона – она пронзительно каркнула у нас над головами и разбудила Анюту. Мы склонились над коляской, хлюпая красными от холода носами. Анюта разглядывала нас с интересом, бесконечное количество раз переводя чемоданчик в лучезарнейшую из улыбок.
– А что там с буддизмом? – в шутку спросил я Марусю.
– Ну, суть, как я поняла, в том, что причина страданий – наши желания, страстные желания… – начала было она.
– Почему это? – перебил я, хотя знал ответ.
– Потому что, как только мы их удовлетворим, появится новое, и так бесконечно. Да и всего, чего хочется, получить невозможно. Оттого и страдаем.
– Я не страдаю, у меня всё есть, – похвастался я, и Анюта широко улыбнулась.
– Не всем же так повезло, – заметила Маруся, и Анюта тут же сделала чемоданчик.
Мы рассмеялись, и она тоже.
– Я бы очень хотела узнать истину, – неожиданно призналась Маруся.
– Если она есть, – добавил я.
– Должна быть, – сказала Маруся. – Раз столько людей её искали и ищут.
– Но находят-то все разное, – заметил я.
– Да нет, – возразила она, – на самом деле вариантов не так много получается.
– А зачем тебе истина? – поинтересовался я.
– Ну как же, – удивилась Маруся, – если знаешь главное, то можно и всё остальное поставить на свои места.
Маруся явно уделила подобным размышлениям гораздо больше времени, чем я. К счастью, Анюта не вынесла нашей философской беседы и, набрав побольше воздуха, огласила двор требовательным криком.
Наскоро попрощавшись, я поспешил домой.
– Ну как реферат? – поинтересовалась мама, доставая из коляски обиженную Анюту.
– Почти готов, – сказал я. – Мам, а ты знаешь истину?
– Что ты имеешь в виду? – уточнила мама.
– Ну как, – замешкался я. – О том, как правильно жить и что там после…
– Жить нужно по совести, – сказала мама. – А что там после, узнаем в своё время.
И она ушла в спальню кормить Анюту.
Я подошёл к окну и высмотрел вдалеке спешащую фигурку с большим голубым шарфом. «А здорово было бы найти истину раньше Маруси и рассказать ей…»
Ваня
В феврале 2022 года в классе появился очередной новенький – Ваня Долгов. И посадили его, как всегда, к Марусе. Ох уж эти новенькие на мою голову! Я сразу почувствовал, что он ей понравится. И не ошибся. Он и мне понравился – какой-то нездешностью. Хотя внешность вполне русская: соломенные, будто выгоревшие на солнце волосы и карие глаза – с грустинкой в глубине. Волосы топорщились в разные стороны. Когда у меня волосы отрастали до такой длины, мама тащила меня в парикмахерскую, где мне делали модную стрижку. Но, глядя на Ваню, я твёрдо решил, что отныне спешить туда не буду. Держался он скромно и для новенького очень спокойно: не то чтобы самоуверенно, но по какому-то праву выше всего происходящего. Сразу видно – не волнуют его ни оценки, ни рост, ни бицепсы, а что волнует, вообще не понятно. Учился он, судя по всему, неплохо, хотя иногда выпадал из учебного процесса и даже не с первого раза слышал обращение учителя. Мы с Никитой подходили с ним знакомиться и узнали, что он недавно переехал в Москву, а школу нашу порекомендовали друзья его родителей. Дальше этого знакомства дело не пошло – Ваня явно не стремился влиться в новый коллектив. Общался он исключительно с Марусей. Конечно, меня это немного напрягало, но, памятуя историю с Матвеем, я не драматизировал.
А потом началась война. Помню, как в коридорах школы ловил обрывки возмущённых фраз и обзывательства в адрес президента. Я чувствовал себя по-дурацки, потому что родители мне ничего не сказали. Придя домой, я потребовал всё мне объяснить, и они долго и терпеливо рассказывали мне предысторию – про «холодную войну», распад СССР, расширение НАТО, а папа добавил про теорию управляемого хаоса и «цветные революции». Ну и конечно, про майдан, Крым и Донбасс. После их рассказа я вообще не понял, чем многие так возмущены. Наоборот, хорошо ведь, что наконец за своих заступились. Хотели мирно, но не получилось. Что же оставалось делать?
К счастью, Никита полностью разделял эту позицию. Причём я очень удивился, что, в отличие от меня, он был в курсе войны на Донбассе.
– Совсем оборзели эти америкосы, везде лезут, – ругался он. – Возомнили себя… Надо бы их проучить хорошенько. А эти, несчастные украинцы, как же можно так повестись, вообще не понимаю.
Я тоже не понимал.
– Мы уже под Киевом, – выдавал он мне фронтовые сводки.
Я думал, что победа близко, и надеялся, что скоро всё закончится. А вот Маруся заметно погрустнела.
– У тебя что-то случилось? – справился я.
– У нас всех что-то случилось, – ответила она.
– А-а, – догадался я. – У тебя родственники на Украине?
Она покачала головой.
– Папа говорит, надо уезжать, – сказала Маруся.
– Куда?
– Пока не знаем.
– Почему?
– Потому что если мы остаёмся и не боремся с властью, которая развязала войну, то мы как бы с ней заодно.
Я и не подозревал о существовании такой позиции.
– Но война началась раньше, и не мы её развязали, – возразил я.
– Мы!
– Нет.
– Ты просто не в курсе, Кость.
– А ты откуда в курсе?
– Нет оправдания этим бомбёжкам, – заявила она таким обвинительным тоном, будто я их и начал. – Большая война – это худшее, что могло случиться. С чем тут спорить?
И она ушла, не дождавшись моего ответа.
Дома я поделился с мамой этим разговором.
– Это не Маруся так думает, – сказала мама, дослушав, – а её родители, и это нормально в вашем возрасте транслировать мнение родителей.
– Но я бы мог ей объяснить, рассказать… Она, наверное, не знает…
– Кость, бесполезно спорить. Вы только окончательно рассоритесь.
– А что же делать? – расстроился я.
– Да ничего тут не поделаешь. Можно не говорить на эту тему, но это, конечно, сложно. Мне очень жаль, Кость.
Так странно – мама обычно из любой ситуации находит выход, а тут сразу сдалась, в то время как мне наша размолвка с Марусей представлялась чем-то вроде недоразумения. Я поначалу не верил, что из-за подобных вопросов можно поссориться и прекратить общаться. Но Маруся сама стала здороваться коротко и вообще старалась лишний раз со мной не пересекаться. Я всё надеялся, что первая реакция у неё пройдёт и что новые доказательства неизбежности этой войны должны подействовать. Никита мне докладывал о преступлениях украинских нацбатальонов против мирных жителей, и один раз я не удержался и переслал это Марусе. А она просто ничего не ответила.
– Вы что, поссорились с Марусей? – забеспокоилась Вергилия.
– Вроде того, – ответил я печально в надежде на утешение и, возможно, помощь.
– Из-за чего? – спросила Вергилия.
– Из-за Украины.
– Неужели она за войну?
Я обречённо улыбнулся.
– Нет, она – против.
– Но… – Вергилия пытливо посмотрела мне в глаза.
– Война – это трагедия, – повторил я за мамой, – но там, на Донбассе, русские люди, они хотят остаться русскими, и их больше некому защитить.
Вергилия покачала головой с таким упрёком в глазах, что мне и правда чуть не стало стыдно за то, что я сказал.
– Ты что, Кость? Как можно оправдывать войну?
– Великая Отечественная тоже война.
– Тогда мы защищались, а сейчас напали.
– Нет, это они напали на Донбасс, – сказал я. – А если бы мы сейчас не напали первыми, то они бы его уничтожили.
С каждой моей репликой Вергилины глаза расширялись и наполнялись ужасом.
– Какой кошмар ты говоришь! Не могу поверить, что ты так думаешь! Это тебе родители внушили или телевизор?
– А ты своим умом до всего доходишь?
– Да, представь себе! Читаю русских классиков.
И она убежала.
– Ещё одна нетвойняшка? – усмехнулся подошедший Никита.
– Что? – не понял я.
– Это от «нет войне», – объяснил он. – Такой у них лозунг.
– А-а. Грустно это, Никитос. Столько лет дружили, а тут раз и всё.
– Не грусти. Хорошо, что не слишком поздно узнал, кто есть кто.
Я завидовал Никитиной уверенности в нашей правоте и не мог избавиться от чувства горькой досады. Из-за чего мы воюем с Украиной, мне было понятно. Из-за чего перестали общаться с Марусей и Вергилией – не совсем.
Как-то раз в классе разгорелся нешуточный спор: у одного одноклассника знакомые родителей чудом спаслись из Мариуполя, где сидели под обстрелами без еды и воды; у другого дальние родственники пострадали от нашей артиллерии.
Я слушал, стоя в сторонке, и эти рассказы ложились на сердце тяжёлым грузом. И даже пятёрка за контрольную по алгебре его не облегчила, не пододвинула. А вдруг Маруся права, что большая война – худшее, что могло произойти? Столько невинных людей страдает…
– Нет, – сказала мама вечером, – предательство хуже.
– Неужели нельзя было всего этого избежать?
– Не знаю, Кость, – вздохнула мама. – Теоретически можно. Если б мы были внутренне посильнее, если б все хорошо делали своё дело… Одно я знаю точно – пути назад теперь нет.
– Кость, – неожиданно обратилась ко мне Маруся в раздевалке, и я успел обрадоваться, – вот ты говоришь про защиту Донбасса. (Видимо, Вергилия передала ей наш разговор). Если ты узнал, что Коля хочет побить Васю, ты пойдешь и побьёшь Колю первым?
К счастью, я довольно шустро сориентировался, что обычно мне не свойственно.
– Так Коля не хочет, а уже вовсю бьёт Васю и хочет добить, – сказал я. – Поэтому я заступлюсь.
– Особенно если ты в восьмом классе, а Коля в первом. – Маруся явно подготовилась к этому спору.
– А если больше некому? – уже менее уверенно ответил я.
– Может, и без тебя бы разобрались? А то и вовсе не подрались бы?
– Подрались.
– У меня папа кучу раз ездил в Киев по делам, и никто его там не притеснял, – поведала Маруся. – Разговоры о нацистах это просто пропаганда, чтоб оправдать захватническую войну!
– А то, что я тебе присылал, это что?
– Ничего! Таких отморозков в свастиках где угодно можно найти, и что, сразу страну бомбить?
Я понятия не имел, где можно найти отморозков в свастиках, и ничего не ответил.
– Не ожидала от тебя, – подвела итог Маруся и, намотав полюбившийся мне голубой шарф, ушла.
Я снова пересказал этот разговор маме, которая, как известно, мастер аналогий.
– В таком случае, – хмыкнув, сказала она. – У Коли старший товарищ в десятом классе – он Колю и науськивал на эту драку, чтобы ты заступился за Васю и чтоб потом, собрав всю свою ватагу, на тебя обрушиться.
Я несколько дней искал возможности изложить это Марусе, стараясь не запутаться, кто там у нас Коля, кто Вася. Но так и не нашёл, потому что она стала неразлучна с Ваней: и на переменах от него не отходит, и из школы идут вместе. Видимо, обрела единомышленника. Что уж теперь доказывать про Колю с Васей?
Весна не могла тягаться с моей тоской и тихо проходила мимо. На какое чудо я мог надеяться? Засыпая, я представлял, что Марусины родители увезут её подальше и от меня, и от Вани, а потом, лет через десять она сама вернётся, а я уже стану известным писателем, причём довольно высоким. Американское подстрекательство будет давно доказано, и все будут знать, кто настоящий агрессор. Я напишу о нас грустный роман, она придёт на презентацию книги… Но по утрам мне приходилось возвращаться в суровую реальность.
В апреле нам на литературе задали подготовить презентации по жизни и творчеству Гоголя. Я оказался в группе с Ваней, Марусей, Вергилией и Матвеем. Нам достался «Тарас Бульба». Я ликовал: повесть актуальна как никогда. Раз Вергилия ссылается на классиков, то что она скажет теперь? И Маруся, любительница аналогий, не заметит ли чего общего с нынешними временами? Но девочки и Матвей устроили мне настоящий игнор – ко мне вообще не обращались. Я пару раз попытался вставить слово, но вскоре понял, что дискуссией меня никто не удостоит. Ваня всё время молчал – не поймёшь: то ли книгу не читал, то ли просто о своём думает.
Лишь под конец урока Маруся снизошла до меня:
– Может, ты расскажешь про историю создания?
– Не может, – ответил я.
После урока я подошёл к Игорю Ивановичу и попросил перевести меня в другую группу ввиду непримиримых противоречий с этой. Тот, к счастью, не стал вдаваться в подробности и просьбу удовлетворил.
С одной стороны, я чувствовал себя настоящим Остапом среди Андриев – даже слушать меня не хотят, потому что правда глаза колет. С другой стороны, это ж дорогие мне люди. Неужели я враг для них? Каким образом мы в одночасье сделались врагами? Они за мир, но ведь и мы за мир. За помощь слабым. За сильную Россию. Что же нас разделяет?
Когда меня включили в чатик по «Тарасу Бульбе», я сообщил, что перешёл в другую группу, и откланялся.
На следующий день Маруся показалась мне озадаченной и рассеянной. Впервые в жизни она не смогла ответить на вопрос учителя, причём потому, что просто-напросто его прослушала. И с Ваней не разговаривала, читала какую-то книжку. Я немного воспрял: поссорились, что ли? Но радость моя была недолгой – после уроков они снова ушли вместе. «Милые бранятся – только тешатся», – вспомнил я бабанину присказку. Действительно, после этой мнимой ссоры они явно стали ближе – даже не знаю, в чём это выражалось – во взглядах, интонациях? Раньше они общались, хоть и много, но по-дружески, теперь же появилось нечто большее. Сколько я ни пытался убедить себя, что снова фантазирую, не мог отделаться от этого впечатления.
Да, я слишком хорошо знал Марусю, и на сей раз всё было иначе – совсем не так, как с Матвеем. Тогда Матвей интересовался Марусей, а теперь сама Маруся заинтересовалась новеньким даже больше, чем он ею. Это она обращается к нему с какими-то вопросами, это она заглядывает ему в глаза, почти заискивая. А он в ответ улыбается – может, и не свысока, но как-то великодушно, будто что-то ей прощая. Зачем я так внимательно наблюдаю? В пустой надежде выискать опровержение очевидного?
Разве из-за меня она пропустила мимо ушей хоть одну минуту урока? Не было такого и в помине! Так что на сей раз бессильны и латынь, и пушкинский метод. Последняя надежда – на Вергилию, которая догонит меня и скажет: «Надо быть слепым, чтоб не видеть, что Маруся любит тебя одного». Но и эта надежда уже из области фантастики. Я ужасно обижался на Вергилию за её предательство, даже больше, чем на Марусю.
И вдруг она ни с того ни с сего обратилась ко мне перед уроками:
– Как хорошо, что ты так рано. Не дашь алгебру списать? Матвей обещал, а сам заболел.
«Оригинальное примирение, – подумал я. – С чего бы вдруг?»
И я молча протянул ей тетрадь.
– Спасибо. Ты настоящий друг.
«Не то, что ты», – подумал я.
И она начала скатывать уравнение за уравнением.
– Ты бы поговорил с Марусей, – сказала она между делом.
– О чём? – уточнил я.
– Обо всём, – загадочно ответила Вергилия.
– У меня к ней нет вопросов.
– А я думаю, вам обязательно надо поговорить. Она просто не знает, как подступиться. Чувствует себя виноватой.
У меня аж дыхание перехватило: мучается бедняжка – не знает, как объявить мне об окончательной отставке. И Вергилия хороша – раньше она бы за меня заступилась или хотя бы посочувствовала, а теперь только о Марусе печётся.
– Да всё нормально – она ни в чём не виновата, – сказал я дрогнувшим голосом.
– Вот именно. Я ей говорю: «Нужен разговор начистоту и всё», а она чего-то стесняется.
– Не нужен никакой разговор, обойдёмся, – сказал я и вышел из класса.
Почему так больно? Если давно уже всё понятно? Вот уж не ожидал от себя. Я сделал глубокий вдох и медленный выдох. Не отпустило.
И тут появляются в другом конце коридора они. На секунду померещилось, что держатся за руку. Или не померещилось? Поздоровались со мной. У Маруси действительно немного виноватый вид. Я ушёл на другой этаж на тот случай, если Вергилия вдруг сподвигнет её на объяснение. С этого момента я невероятным усилием воли прекратил свои наблюдения, а на переменах вытаскивал Никиту из класса поразмяться в спортзале.
В начале мая Ваня неожиданно пригласил на день рожденья весь класс. Желающих набралось человек десять. Я и не думал идти. Но вдруг ко мне после уроков подошла Маруся. Никита, разыскивающий под скамейками второй ботинок, её не смутил.
– А ты не поедешь к Ване на день рожденья? – спросила она, преодолевая смущение.
Я даже не сразу нашёлся с ответом.
– Э-э, не собирался, а что?
– У тебя какие-то дела?
– Матч, – приврал я. (Матч у нас действительно был назначен, но на утро)
– А-а, – протянула Маруся. – Жаль.
– Почему жаль?
– Ну, мало кто идёт… Ещё двое сообщили, что не смогут.
Я вспомнил, как боялся остаться на свой день рожденья наедине с Марусей, и предположил, что Ваня тоже страдает этой фобией. Чуть не рассмеялся.
– Понимаешь, – ещё больше смутилась она, – его мама решила специально устроить это празднование, чтобы Ваня с ребятами подружился… А почти никто не идёт. Может, ты пропустишь матч? Ему правда очень важно.
– Что важно? – уточнил я. – Подружиться со мной? Издеваешься, что ли?
– Почему? Он не из Москвы, у него тут друзей нет. А ему ж и с мальчиками хочется общаться.
– И ради этого ты даже забила на свои принципы и обратилась к агрессору?
– Кость, я… – замялась Маруся. – Всё оказалось сложнее, чем я думала…
Мне не верилось, что Маруся уже готова на всё ради Вани, даже вот так унижаться передо мной. Это было невыносимо.
– Может, всё-таки приедешь? – сделала жалостные глаза Маруся. – Никит, и ты.
– Мы подумаем, – сказал я, лишь бы прекратить эту муку.
Ничего не понятно: зачем я так сдался Ване? Ему Маруси мало? Или этот день рожденья просто предлог, чтоб выяснить отношения? Зная Марусину принципиальную честность, такой вариант нельзя исключать. Что ж, даже любопытно, как это будет выглядеть. Как она будет выискивать подходящий момент, подбирать слова и прятать глаза. «А, может, передумает», – пробивался голос последней надежды. «Всё, нужно поставить точку – так будет правильно», – решил я. И осчастливил Ваню в общем чатике, а потом уговорил Никитку.
«Спасибо большое, что решил приехать», – написала Маруся в личку.
«Не за что, – ответил я, – что ему подарить, не подскажешь?»
«Можно что-то из одежды, наверное», – пришёл ответ после паузы.
Я удивился. Ваня действительно менял лишь пару футболок, но я уж никак не думал, что это от недостатка. Просто такой он крутой, что нет ему дела до шмоток.
Мама предложила нам с Никиткой купить в складчину толстовку, мы, как большие и деловые, отправились в торговый центр – хотели покутить на сдачу, а вместо этого я ещё добавил из своих карманных, потому что та толстовка, которая мне понравилась, не уложилась в бюджет. Никита злился, а я ужасно гордился собой. Жаль только, некому было оценить моё благородство.
Наступило 14-е мая. Чудесный весенний день. Но я проснулся с настроением ниже плинтуса. Впереди решающий матч чемпионата и странный день рожденья.
Матч мы проиграли. Соперники, как и ожидалось, попались сильные, но шанс у нас был. Не хватило то ли везенья, то ли воли к победе. Два человека после игры плакали от обиды. Я решил, что никуда уже не поеду. Ну их! Пусть там веселятся своей тёплой миролюбивой компанией. Нечего мне там делать. Но Маруся, будто прознав о моих намерениях, прислала подробный маршрут. Судя по всему, она уже была на месте. Потом Никитка написал, что выехал в мою сторону, и я побежал домой переодеваться.
