Евгения Минаева
Кататония. Палач миров
Уже с высоты своего тридцатилетнего (с хвостиком) возраста, Влада понимала: дело было не во внешности, а в ее неуверенности в себе, в зажатости, которую многие принимали за враждебность. Смотря на собственные фотографии в десяти-двенадцатилетнем возрасте, она испытывала настоящее сочувствие к запечатленной на них девочке: слишком серьезной для своего возраста, глядящей исподлобья. Сама-то Влада знала: это защита. Оборонительная позиция ребенка, знающего, что он хуже других. Потому что живет в неполной семье. Потому что ходит в старых вещах, а то и с чужого плеча. Потому что каждый, кто немного покопается в ее настоящем, легко выяснит, что она – нищебродка, а это стыдно.
Доспехи эти спадали долго и тяжело. Первую трещину они дали благодаря мальчику по имени Артем. Он пришел к ним учиться в восьмом классе, а ушел в другую школу в десятом. Но за неполных три года заставил Владу пересмотреть ее взгляд на себя как на девушку. Началось все с дружбы, когда новенького посадили на первую парту к отличнице-Владе. Та, конечно, ждала, что новоявленный одноклассник на следующем же уроке отправится на «Камчатку» к другим пацанам, но, к ее удивлению, Артем остался сидеть рядом. А через неделю, небрежно повернувшись к ней после последнего урока, предложил:
– Серебрякова, а пошли-ка в кино.
И Влада пошла. Скорее из желания доказать себе самой, что она ничем не хуже других девчонок, что тоже может отправиться на свидание. Сам Артем ее особенно не интересовал, хоть и был видным парнем: высоким, с широкой спиной и длинными руками пловца – он учился в школе олимпийского резерва – с красивыми серо-зелеными глазами и русыми, выгоравшими до белизны на летнем солнце, волосами.
Его просыпающуюся мужскую притягательность она оценила позднее, когда по прошествии трех недель и пяти свиданий он жадно и неумело целовал ее в парадной, провожая домой.
Удивительное дело: едва у Влады появился парень, она стала интересной и другим мальчишкам – и из ее класса, и из параллельных. Потом уже Влада с усмешкой думала о верности фразы: «Женщины обращают внимание не на красивых мужчин, а на мужчин, идущих с красивыми женщинами». В обратную сторону это тоже сработало: парни будто иначе взглянули на Владу.
А может быть, у нее просто грудь начала расти, наконец. Тоже немаловажный фактор, знаете ли…
С Артемом Влада раскрылась. Стала внимательнее относиться к своей одежде, прическе. Начала краситься. Стала свободней в общении.
Их отношения зашли бы далеко, может быть, даже привели бы к чему-то серьезному, но отца Артема перевели на работу в Москву.
– Не смей пропадать, – пригрозил Артем перед отъездом, и Влада серьезно кивнула, давая и ему, и себе обещание сберечь их чувства.
Конечно, ни черта не вышло. Полгода они общались по телефону. На новогодние каникулы Артем приехал к тете в Петербург, каждый день водил Владу на новое свидание… А потом все как-то само собой перетекло в дружбу…
Когда Артем хотел приехать на весенние каникулы, Влада сама сказала: «Не надо».
Одиннадцатый класс прошел как в угаре. Подготовка к ЕГЭ, непрекращающаяся зубрежка. Парень по имени Володя, что случайно встретился на катке, да так и остался в жизни Влады на целых семь месяцев, в ходе которых случилось очень многое. Были и ссоры, и бурные примирения, и горячие часы, когда родителей не было дома…
Влада ушла сама. Просто вдруг поняла, что ничего общего, кроме физического влечения, у них с Володей нет, а на одних гормонах долго не протянешь.
А потом появился Костя. Чтобы остаться насовсем.
Началось все с кружка по праву. Совсем еще зеленая Влада помалкивая сидела за первой, привычной отличнице, партой, слушая чужие рассуждения. Костя, на два курса старше, сделав доклад, спорил с оппонентом-старшекурсником.
«Какой умный!» – подумала она, попутно отмечая и высокий рост, и стильную стрижку на светло-русых волосах.
После занятия она подошла и попросила:
– Презентацией не поделишься? Классный доклад.
Костя не отказал.
Они начали встречаться не сразу. Просто в какой-то момент Костя стал появляться на встречах, которые устраивали Владины однокурсники. Там было много шума и вина, и Владе все это даже по-своему нравилось. Нравились и одногруппники, ненавязчиво проявлявшие внимание… Не всерьез. Скорее чтобы показать умному Константину: видишь, я и без тебя пользуюсь успехом.
А Костя не торопился. Осторожно, будто извлекая из горы драгоценную друзу, отвадил от Влады остальных «кавалеров», как-то незаметно превратился в ее постоянного собеседника – человека, за телефонными разговорами с которым Влада проводила вечера. Минула зима, к концу подошла весна, а вместе с нею сессия…
– Сдавай последний экзамен, и поехали на Елагин остров, – сказал Костя. – Пора отдохнуть.
В два часа дня, когда измордованные первокурсники вывалились, наконец, из университета, он бережно проводил Владу к своему Фольксвагену Поло и повез прочь с Васильевского.
Елагин остров встретил прохладой и зеленью. Костя припарковал машину недалеко от станции метро «Крестовский остров» и вытащил из багажника увесистый рюкзак.
– Что там?
– Увидишь.
Они перешли мост, разделяющий два острова, и Костя сразу повел Владу к лодочной станции.
– Давно ты в последний раз каталась на катамаранах?
– Дай подумать… Никогда.
– Значит, сегодня будет первый раз, – и Костя подмигнул.
Катамаран им достался солидный: массивный, с облупившейся голубой краской и навесом для защиты от солнца. Поначалу нервничавшая Влада – она всегда тревожилась, берясь за новое дело – быстро разобралась с управлением. Впрочем, управлять особо не пришлось: Костя ненавязчиво взял рулежку на себя.
Крутя педали и хихикая, они прокатились вдоль берега. Спугнули в зарослях камыша утку с утятами, приметили в ветвях деревьев белочку.
– Вот бы причалить куда-нибудь сюда, – мечтательно проговорила Влада, указывая на полянку у воды.
– Не выйдет, к сожалению. Берег крутой. Да и правилами проката катамаранов такое, вроде бы, не разрешается. Ты устала? Если да, давай вернем педального и погуляем просто так.
Они вернули катамаран на лодочную станцию и медленно, рука в руке, пошли по тропинке. Листва бросала на песок пятнистые тени, перемешивающиеся с солнечными бликами. Университет, сессия, все жизненные проблемы – все казалось таким далеким…
– Не твоя полянка?
– Она! – присмотревшись, Влада как маленькая девочка захлопала в ладоши.
– Славно! Идем!
Костя пошел к поляне, на ходу сбрасывая рюкзак. Внутри оказался плотно свернутый плед, термос с чаем, пакет сока и блины из «Теремка» в термоупаковке.
– С сыром и ветчиной, – улыбнулся Костя, протягивая Владе одну из упаковок. – Твой любимый.
«Надо же, знает», – с теплотой подумала Влада и поняла, что Костя знает о ней очень много. Практически все, за исключением ее детства…
Но о детстве она ни с кем говорить не планировала. Вот вообще никогда.
Костя раскрутил термос и разлил по стаканам черный чай без сахара – именно такой как пила Влада. Они ели, а день помаленьку склонялся к вечеру. На полянке, кустами отгороженной от дорожки, было уютно и… как-то кулуарно. Как в отдельной ложе в театре.
В какой момент они начали целоваться? Не в тот ли, когда Влада заметила: «Прохладно становится», и Костя накинул ей на плечи куртку? Или чуть позже, когда он вылил в ее стакан последние капли чая и, подавая, коснулся ее пальцев в легком поглаживающем жесте?
Влада не запомнила точно момент, но запомнила сам поцелуй: сначала очень нежный, поверхностный даже, а затем отчаянный и страстный. По этому поцелую сразу стало ясно, как долго Костя ждал, приручая Владу, приучая ее к себе, как трудно было ему сдерживаться…
В постель, правда, они отправились не сразу. Повстречались как порядочные люди три месяца, а затем, очень естественно, Влада осталась у Кости ночевать. Тогда же выяснила, что он переехал от мамы…
Дальше все было как у людей: отношения, притирания, предложение выйти замуж, сделанное с кольцом в бархатной коробочке и в дорогом ресторане. Свадебное платье, на первой примерке которого Влада долго всматривалась в зеркало, отмечая несовершенство черт лица и фигуры и думая: «И все равно я вышла замуж». Подтверждая, что далеко не все в жизни женщины зависит от красоты.
У нее никогда не было ни малейших сомнений: ей стоит выйти за Костю. Она отхватила лучшего мужчину из всех в ее окружении, блестящего студента, хорошего юриста.
Не сомневалась она и теперь.
Глава 7
Блеклое солнце едва светило, пробиваясь сквозь облака. Серая мгла клубилась на границе, где сливались земля и небо. Город впереди лежал будто накрытый серой вуалью.
Ворота Академии лязгнули, растворяясь, и Рене, не оборачиваясь для последнего «прощай», выехал на дорогу.
Поводья в руках не дрожали. Удивительно: тело порой лучше головы знает, что следует делать. Мозгам иногда стоит брать пример с мышц.
С седла свисали плотно притороченные – чтоб не натереть коню бока – дорожные сумки. Не то, что Рене требовалось много для дороги, путешествующие маги умеют жить аскетично. Просто он знал: за забытым вернуться не выйдет, не взятое в пути не купишь.
Ворота затворились за спиной, словно отрезая возможность передумать. Хотя ее и не было, такой возможности. Рене прикусил губу и сжал руку в кулак. Чего больше он испытывал в этот момент? Страха? Душевной боли? Он не знал, но чувства как волокна в канате сплелись воедино, и разделять их казалось зряшным делом.
В некоторые минуты Рене казалось, что он сошел с ума.
Разговор с Абеляром он запомнил подробно, но теперь казалось: он был слишком сильно шокирован, чтобы все услышать верно и правильно понять.
– О НЕМ, – сказал Абеляр, и Рене невольно подумал, что, пожалуй, учитель и впрямь слишком стар, что начал думать о всякой ерунде.
Но уважение к старику было так велико, что молодой маг смолчал. Абеляр же понял и без слов.
– Мой дорогой мальчик… Те вещи, о которых я хочу тебе рассказать, до этого дня о них задумывались лишь посвященные. Дурные настали времена, если приходится делиться таким со старшими учениками… В гибнущем мире условности теряют значение. Рене, во что ты веришь?
Рене задумался. Вопрос был слишком неожиданным. Если бы до этого Абеляр не заговорил про Создателя, Рене решил бы, что речь о его идеалах, его силах, о чем-то таком, что было связано с самим Рене. Но магистр завел разговор о категории… философской, если можно так выразиться, и Рене ответил:
– В Создателя я не верю, если вы об этом.
Абеляр печально усмехнулся:
– А во что веришь?
Рене молчал. Отчего-то ему стало страшно, очень-очень страшно, но страх этот был иррациональным, он не понимал его природы…
– Вот именно, – промолвил Абеляр, не дождавшись ответа. – Ты не знаешь. И я уверен, спроси я любого другого из учеников, даже большинство магистров, они не ответят. А почему? Потому что им неясно само наполнение слова «вера». В их понимании можно верить в благородство друга, в любовь женщины, в себя. Во что-то, что можно проверить. А я хочу спросить тебя: ты можешь верить в вещи, существование которых тебе не проверить собственным опытом?
– Нет. Поэтому я и не думаю, что Создатель существует. Магия существует, я вижу результат ее работы. – Рене раскрыл руку, и с кончиков его пальцев в чашечку ладони скользнул огонек. Он сжал кулак, огонек пропал. – Существуют духи, их видели. Кто видел Создателя?
– Никто. Но скажи мне, вот ты можешь объяснить, как работает магия, а знаешь ли, откуда она появилась? Лекарь может объяснить, как работает человеческое тело, но как возник самый первый человек?
– Наша наука несовершенна. Она не все может объяснить. Но однажды настанет день, когда все станет понятно.
– Не настанет. Наш мир гибнет, Рене. Если это не исправить, боюсь, некому станет задаваться важными вопросами. И неважными – тоже. Но об этом поговорим чуть позже. Рене, задумывался ли ты когда-нибудь об истоках своей магии? Пытался ли заглянуть куда-то за пределы родной стихии? Не думаю. Мы, люди, бываем удивительно слепы. Мы греемся в солнечном свете, плещемся в воде, лежим на теплой земле, подставляем лицо ветру, но не очень много думаем, как вышло так, что нам дарованы такие милости…
– Наш мир мог возникнуть сам по себе. Просто случайное стечение обстоятельств.
– И ты думаешь, так оно и было? О, я знаю, некоторые утверждают, что ты и крыса по сути одно, и человек вполне мог возникнуть из крысы, но посмотри на крысу и на себя. Мог ли из неразумного зверька появиться однажды разумный маг путем лишь случайного стечения обстоятельств? Взгляни в окно и сам посуди, мог бы ты сотворить нечто подобное из горсти земли, из кусочка плоти? Мог бы сделать нечто настолько же прекрасное и одухотворенное? Мог бы создать кого-то, подобного себе, наделенного мыслями и чувствами? Мог бы придумать магию со всеми ее сложными законами?
– Человек бы не смог этого сделать.
– Да, человек бы не смог. И как от камнепада не строится сам по себе прекрасный дом, так и ничего не появляется само по себе. Но как же вышло, что мы так редко задаемся этими вопросами? Только вдумайся, Рене, мы, люди, не понимаем, как появились мы и все, что есть вокруг нас, и мы никому, совершенно никому не приписываем роль нашего творца!
– Но упоминания о Создателе…
– Вот именно! В научных кругах говорят о Создателе. Кто-то исключительно как о теоретической конструкции, поводе пуститься в философский диспут, кто-то как о шутке. А в обывательских кругах?
Рене задумался.
– Нет, магистр. Люди о таком не говорят.
– Да! Посуди сам: вот, в нашем княжестве ведется какая-то торговая политика. Торговец должен платить налог. Видел он сам Великого Князя? Нет! Но он знает, что вот, налог, налог установлен Великим Князем, нужно платить. И ровно так же во всей нашей жизни! У каждого человека есть внутреннее понимание добра и зла, должного и недолжного, у природы есть свои законы: ночь сменяет день, за летом следует осень. Кто это придумал? Сам поразмысли, ведь в природе человека было бы стремиться разобраться в этом и прийти, как торговец приходит к выводу о Великом Князе, что есть кто-то, кого он не видел, но кто властен над ним! Разве не так?
– Так.
– Но этого нет. Мы, люди, мыслим себя вершиной нашего мира. Мы думаем, что над нами – никого. Почему так?
– Я не знаю. Я никогда раньше об этом не задумывался. Почему?
– Если б я знал! – горько рассмеялся Абеляр. – У меня только домыслы, Рене, да невеликая толика… правды, я надеюсь. Я сейчас скажу тебе прямо, что я решил, к чему пришел путем исследований и размышлений. Но это тяжелое, очень тяжелое знание, мой мальчик. Я не думаю, что ты готов его принять, но… больше некому, Рене. Один я не пронесу это бремя, один я не пройду этот путь. Я стар.
– Вы меня пугаете, магистр.
– Ты не представляешь, насколько я напуган сам. Одно дело – рассуждать, сидя в уютном кабинете, попивая вино из бокала, изредка дискуссируя со старыми пнями, подобными мне. Другое – смотреть наружу, где мир исчезает на глазах, и понимать, что в твоем знании есть страшная правда. Да, мне тоже страшно, Рене. Потому что раньше я только думал, а теперь я уверен – мы не сами по себе, мой друг. Мой дорогой мальчик, мы – не более, чем мысли. Мысли Создателя, и он перестал нас думать.
Рене с открытым ртом смотрел на Абеляра. Ему хотелось сказать, что учитель не иначе как сошел с ума, но слова не вылетали из горла.
Магистр и без того понял, о чем думает ученик.
– Да, я понимаю, звучит это все на редкость абсурдно. Но я не просто так спросил тебя, во что ты веришь, не просто так говорил о том, кто придумал мир. Рене, человеку свойственно объяснять все, что его окружает. Когда не находится объяснений рациональных, человек естественным путем должен прийти к объяснению иррациональному. Если над ним нет творца, человек должен его придумать, должен пытаться понять, зачем творец его создал и чего от него хочет. Человек должен бояться творца и делать что-то, чтобы соответствовать его требованиям. Должен придумывать что-то, что может этого творца умилостивить. Это должно быть подобно отношениям «Великий Князь – подданный», но ничего этого нет, и как раз это иррационально. И знаешь, что я думаю? Что этого нет, потому что Создатель этого не придумал. Если коротко: все то, что не вписывается в концепцию рационального бытия таково, потому что Создатель это не продумал. Ты понимаешь меня?
– Не знаю… Вы имеете в виду, что Создатель должен был бы дать нам способы… общения с ним? А если бы Его не было, то люди… должны были бы придумать себе создателя?
– Примерно так. Но придумывать бы не пришлось. Потому что он есть, и я уже привел тебе достаточно доводов для этого. И есть еще один, но о нем чуть позже. Теперь поговорим о другом. Рене, ты видишь, что мир гибнет?
Рене задумался. Ему очень не хотелось давать положительный ответ, но он помнил крыльцо, исчезающее в тумане, помнил отпечаток тела на кровати Милиссара.
Он кивнул.
– Очень хорошо, – выдохнул Абеляр. – Хорошо, что хоть в этом мне не нужно тебя убеждать. Мы умираем. Медленно, не вполне понимая, что происходит, но умираем. В чем причина? Обиделся ли на нас Создатель? Совершили ли мы что-то дурное? А может быть, он пресытился нами, перестал нас мыслить… Я не знаю. Но я думаю, что причина действительно в том, что он отвернулся от нашего мира, и потому тот уходит в небытие. И я всерьез думаю, что единственный способ спастись – обратиться к нему напрямую.
– Как? Кричать в небо?
– Не думаю, что поможет, да и почему именно в небо? Нет, Рене, мне это представляется несколько иначе… Смотри, вот в семье растет ребенок. По воле родителей он пришел в мир, и связь его с родителями прочна. Пусть по мере взросления ребенка она истончается и, наконец, почти иссякает, с ребенком все равно остается нечто, данное ему родителями. Так подумай, если же между обычным человеком и тем, кто участвовал в его создании, сохраняется связь, может ли она быть совсем утрачена между миром и тем, кто сотворил этот мир? Думается мне, что нет. Как ребенок, раненный жизнью, может прийти к родителю, так и создание может явиться к Создателю. Сам Создатель оставил нам упоминание о месте, с которого, возможно, начался наш мир. Месте, где стоит храм Создателя, откуда, возможно, можно докричаться до него.
Рене удивленно распахнул глаза.
– Оставил упоминание? Как?
– Книги.
– Книги? И вы так безусловно верите в то, что написано в книгах?!
– Нет, – спокойно ответил Абеляр. – Мне приходится верить. Потому что без знаний из этих книг у меня нет другого варианта, как все исправить. Если есть у тебя, поделись.
Рене замолчал. Абеляр некоторое время помолчал, затем продолжил:
– О существовании книг, которые, по некоторым версиям, появились волей самого Создателя как способ созданиям не терять связь с творцом, знало несколько человек в Академии, еще несколько при дворе Великого Князя… Может быть, они догадались, что к чему, а может быть, истаяли как пар в жаркий летний день, прежде, чем связали происходящее в мире с Создателем… А может быть, кто-то все же успел заглянуть в книгу, и на встречу с Создателем уже едет вот такой же парень, вроде тебя… Слушай внимательно, Рене. В мире было несколько книг, в которых записана легенда о Создателе. Из этой легенды известно, откуда пошел наш мир и в каком месте мира можно докричаться до Творца. Раньше книг было четыре. Две из них были утрачены: одна при пожаре, другая во время наводнения. Третья хранилась в Академии, но около столетия назад случилось так, что ее затребовали к Великому Князю вместе с хранителем книги, да так и не вернули обратно. Четвертая была в сокровищнице самого Великого Князя, да там и пребывает до сих пор. В итоге в столице две книги, да толку нам от этого никакого.
– Почему о книгах знает так мало людей?
– А как ты себе представляешь несение такого знания в народ? ОН ни разу не дал понять, что ему нужно наше поклонение. Рене, когда я был маленький, у меня была коробочка, в которой я держал муравьев. Я насыпал им сосновых иголок, положил им еды и устроил поилку. Как думаешь, мне было важно, что муравьи думают обо мне?
– Но если бы муравьи кричали, прося новой еды?
– А если бы я забыл коробочку на полке и убежал играть с друзьями?
Рене содрогнулся:
– То, что вы говорите сейчас, магистр… это очень страшно.
– Да. Поэтому посвященные и не несут знание в народ. Как можно выйти к людям и сказать, что есть тот, кто их сотворил, но они ему не нужны? Это действительно страшное знание. Мне больно, что пришлось поделиться им с тобой. Так вот… книга. Я не видал ее ни разу, я не знаю ее содержание. Но слушай: лет пятьдесят назад в сокровищницу Великого Князя получил доступ один лукавый маг. Он собирал сказания о духах, живущих в разных частях княжества и уж не знаю, каким образом, он добрался и до Книги. Он выписал из нее в том числе и отрывок, говорящий о Храме Создателя. Том самом месте, где Создатель может услышать человека. Отрывок стал частью сборника. А сборник был переписан повторно. Подумай только, по случайности великое знание стало доступно кому угодно… Но никому так и не понадобилось! Я узнал о том случайно… сам переписчик рассказал мне перед смертью… Рассказал, что великую тайну описал как детскую сказку! О, я схожу с ума при одной мысли, как порой удивительные знания… Ну ладно, я разошелся. Сборник переписан. Один из экземпляров – оригинал – утрачен. А второй – копия – хранится у частного книготорговца. Я пытался выкупить его, но книготорговец не продал. Если бы я знал, как важно это будет, я бы упорствовал… но я не знал, я решил: потом. Ведь это лишь отрывок… Ведь у нас есть целые книги… А что теперь? Теперь сборник полусказок – наша единственная ниточка, ведущая к Создателю… Тебе нужна эта книга, Рене. Тебе нужно добраться до нее и узнать, где находится Храм Создателя.
Рене прижал руку к груди, где трепетало, выбивало немыслимые ритмы сердце.
– Почему я?
– Потому что рядом с тобой бытие словно становится гуще.
Молодой маг, не веря, покачал головой. «Похоже, я – не самая удачная мысль Создателя», – внезапно подумал он, и ему стало понятно: он поверил Абеляру. Поверил, и оттого стало еще страшнее. И вдобавок накатился новый ужас. Впервые за последние часы Рене осознал: он умирает. Они все умирают, и он, и Эмиль, и Абеляр, и вдруг будто молнией пронзило создание: Амайя! Он думал о ней редко, гнал болезненные мысли, злился на нее, но сейчас вздрогнул от боли, понимая, что где-то вдали от него она тоже умирает.
Абеляр, понимая, что происходит в душе его ученика, какое-то время помолчал, а потом проговорил спокойно и веско:
– Да, Рене, я отправляю тебя на встречу с Создателем. Мальчик мой, если кто и сможет проделать этот путь, то только ты. Рене, я возлагаю на твои плечи тяготы всего мира, ты понимаешь?
– Но что я скажу ЕМУ, – прошептал Рене помертвевшими губами, – если найду… если дойду?
– Расскажи ЕМУ. Расскажи о красоте этого мира. О тяготах и страданиях, которые мы переносим, о радостях и восторгах, которые переживаем. Расскажи, как нам больно и страшно. Как мы не хотим терять свои жизни. Обо всем. Говори обо всем, что у тебя на душе, мальчик мой. Я верю, что, если ты откроешь ему душу и попросишь пощадить нас, Создатель вновь обратит к нам свой лик.
– Но если… если ничего этого нет…
– Тогда мы все равно все умрем, – спокойно ответил Абеляр. – Исчезнем. Не бойся, Рене. Если ничего не выйдет, мы ничего не теряем.
Рене с силой сжал голову и застонал. И теплая сухая ладонь Абеляра легла ему на плечо, словно старый маг пытался разделить боль и отчаянье молодого.
– Так мне… ехать в столицу? Или все же к торговцу?
– Я думаю, к книготорговцу. Из столицы давно не приходило вестей, я всерьез боюсь, что уже может не быть ни столицы, ни княжеского дворца с сокровищницей и библиотекой.
– А книготорговец, – проговорил через силу Рене, – почему вы думаете, что он еще есть? Что не истаял как магистр Милиссар.
– О, на то существуют веские причины, – мрачно промолвил Абеляр. – Я думаю, имеются основания верить, что он все еще в порядке. Я говорил тебе сегодня, Рене: люди, связанные с тобой, покуда еще держатся. Имя торговца – Фредерик де-Прежан.
Рене шумно выдохнул. Абеляр безжалостно продолжал:
– Олькон называется город, в котором живет книготорговец. Ты поедешь туда. Если город и книга на месте, ты прочитаешь ее, узнаешь, где Храм Создателя, направишься туда и расскажешь, почему ЕМУ нужно смилостивиться над нами.
Рене застонал. Он понимал, как мелка его боль, как несущественна обида перед тем страшным, что грозит всему миру… Но не мог преодолеть себя и ядовито промолвил:
– Что же, магистр, теперь вы сами толкаете меня к Амайе?
Абеляр спокойно ответил:
– Я уже сказал тебе. В гибнущем мире условности теряют значение.
И Рене уехал. Полчаса назад, седлая коня, он взмолился провожавшему его Абеляру:
– Магистр, быть может, вам лучше отправиться со мной?
Но тот лишь печально улыбнулся.
– Я ничем не помогу, мой мальчик. Только задержу тебя, ведь я стар для поездки верхом. Удачи тебе. Мое благословение всегда с тобой.
Добрые слова учителя не могли помочь. Слишком велика и тяжела была ноша на плечах Рене, на его душе. Его разрывали страх, горечь и боль, и он совсем запутался в этом диком смешении. Боялся, что сойдет с ума при мысли, что он, Рене, со всеми его чувствами, целями, помышлениями, намерениями – лишь проблеск чужого сознания, сознания равнодушного, потустороннего. Что жизнь будто бы дана ему на время, что настала пора возвращать ее тому, кто ее дал. Потом от мыслей о бытии Рене переходил к более обыденным вещам. Он страдал, понимая, что может уже не увидеть Абеляра. Испытывал ужас при мысли, что ведь и Олькона со всеми жителями может не быть, а значит, нет и Амайи… Одно дело не видеть ее никогда, другое – знать, что ей грозит страшная опасность, что ее, быть может, уже захватил в плен вездесущий туман… И в то же время он боялся встречи с ней, боялся увидеть ее замужней женщиной… И хотел этой встречи.
Дорога вела к городу – Рене предстояло проехать его насквозь, и молодой маг гадал, не будет ли так, что дорога истает перед ним, и он уткнется в сплошную туманную стену. Но солнце, преодолев борьбу, вышло из-за облаков, и город развернулся перед Рене в своем почти что прежнем великолепии. Копыта коня стукнули по мостовой.
Улицы не были пусты, хотя выглядели опустевшими с сравнении с тем, как было еще месяц назад. Обычно днем тут сновали горожане, ездили кареты, кипела жизнь. Теперь жизнь затихла. Ее не было и в лицах встреченных Рене людей. Ему на миг показалось, что в подворотне сидел Пьетре – слуга из старого дома Амайи, но в день, когда Рене столько думал об Амайе, ему могло и померещиться. Зато мадам Триаль он ни с кем не мог перепутать… Проезжая мимо ее модного магазина, он увидал саму владелицу, с потерянным видом стоявшую на тротуаре, и помахал ей. Модистка ответила, хотя и с промедлением…
«Быть может, – подумал Рене, – Абеляр ошибается. Быть может, все не так страшно. Пройдет время, мир стряхнет оцепенение, придет в себя…»
Но перед глазами снова встал истаивающий дом бургомистра и отпечаток тела на постели магистра Милиссара…
Нет, хотелось Рене того или нет, все было взаправду.
Глава 8
Накануне вечером Костя спросил:
– Ты не забыла про мой корпоратив с приглашенными гостями?
– Помню, – Влада действительно помнила и даже вытащила из шкафа новое платье – отвисеться.
– Славно. Решила, куда девать детей?
– Мама посмотрит.
Костя кивнул и уехал на работу, напомнив:
– Приеду в шесть пятнадцать. Не опаздывай!
Но вот, время уже было к шести, а Елизавета Павловна еще не появлялась. Влада нервничала.
«Ну где тебя носит, мама!» – пробормотала она, беря со стола телефон.
– Да? – отозвалась Елизавета Павловна после первого же гудка.
– Мама, ты где?
– Да я еду к тебе, еду! – с некоторым раздражением в голосе ответила мать.
– Где, блин, ты едешь и на чем? – Влада старалась говорить спокойно. – Через пятнадцать минут Костя приедет, я на низком старте.
– Я же сказала: еду! Что, вам прям минута в минуту надо там быть?
– Мама, – Влада принялась объяснять голосом, используемым ею для общения с детьми, – это не простая встреча коллег с работы, это мероприятие, на которое пригласили множество людей из других фирм, там будут и очень важные люди. Костя едет туда не шампанское пить, это тоже работа.
– Какая у тебя там может быть работа?
– Мама, – чем больше Влада раздражалась, тем спокойнее становились ее интонации, – на такие мероприятия приводят жен и мужей. И их везут не для того, чтобы из-за них опаздывать. Давай оставим вопрос о том, зачем я еду на корпоратив, и скажи пожалуйста, где ты едешь.
Елизавета Павловна посопела в трубку.
– Я жду автобуса! – сказала она наконец.
«Твою мать!»
– Мама… – голос Влады стал совсем мягким, – какого черта ты ждешь автобуса, если уже через пятнадцать минут ты должна быть у меня дома, а автобус будет ехать фиг знает, сколько?
– Не фиг знает, а десять минут! Я знаю, я к тебе постоянно на автобусе езжу! И я вышла заранее, просто его нет и нет!
– Мама… Сейчас ты скажешь мне остановку, на которой стоишь, и я вызову тебе такси. Где ты?
– Не надо мне такси! Что я, королева? На автобусе доеду!
Воздух со свистом вышел из Владиной груди.
– Нет, мама. Автобуса ты ждать не будешь. Иначе ты опоздаешь ко мне, мы с Костей опоздаем на корпоратив и будем из-за этого ссориться. Ты же не хочешь, чтобы я ссорилась с мужем? Так вот, ты говоришь мне остановку, я вызываю машину.
– Я тебе деньги отдам, – пробурчала мать.
– Оставь себе свои двести рублей! – не сдержалась Влада.
Выяснив, на какой остановке стоит Елизавета Павловна и заказав ей такси, Влада с силой грохнула телефон об стол.
«Бесит! Как же бесит это ее выделывание!»
С каждым годом мать раздражала Владу все больше и больше.
«– Ой, Влада, Ростик блин не доел, доешь!
– Я не буду, он его весь обслюнявил.
– Давай мне, я доем».
«– Мама, у Ромы день рождения, мы утром в развлекашки, а вечером будем есть торт.
– Ой, ну я-то, наверное, вам не нужна, вы без меня торт поешьте».
«– Мама, иди сюда, фотографироваться будем!
– Да могли бы и без меня, что я вам…»
Но затем идет и треплется, пока всех фотографируют, а потом на фотографиях выходит с перекошенной физиономией!
– Сраная бедная родственница! – громко сказала Влада.
– Мамуля, ты меня звала? – высунулся из детской Ростик.
– Нет, сына, я не тебе. Просто думаю вслух.
Ростик спрятался обратно, а Влада налила в стакан воды. Следовало успокоиться.
Елизавета Павловна всегда вела себя так, но раньше у ее поведения были причины. Нет ничего особенного, что, имея один вкусный кусок, мать отдает его ребенку, обделяя себя. Может быть, непедагогично, но объяснимо. Нет ничего плохого, чтобы съедать все, положенное в тарелку, если в семье проблемы с деньгами и денег на еду не хватает. Нету беды в том, чтобы ездить на автобусе или вообще – ходить пешком – если в кошельке пусто.
