полная версия

Евгения Черноусова
Золотая кровь

А предыстория такая. Четыре года назад болезнь дала первый звоночек. И Татьяна задумалась о том, что будет после её смерти. И советовалась, конечно, с Риммой. Квартира, доставшаяся ей от свёкров, безусловно должна отойти дочке Танечке как внучке первых владельцев. Но! Петя ей тоже не чужой. Он гораздо крепче её здоровьем. Тем не менее, в его немолодом возрасте вернуться в коммуналку… да ещё получить такую оплеуху от жены, с которой прожил немало лет душа в душу. С другой стороны, если оставить квартиру Пете, это уже будет совсем ни в какие ворота. С Танюшкой они всегда не ладили, и после смерти Пети жильё неизбежно перейдёт его любимой племяннице. Оставить квартиру дочери на условиях доживания в ней отчима? Как бы зять не сократил срок этого доживания не только в квартире, но и на белом свете! Тут Танюшка вскинулась: «Тётя Римма, ну что вы такое с мамой…» Римма вздохнула: «Танечка, если он жизнь жены и дочери в доживание превратил, то что ему какой-то тёщин муж». «Тётя Римма, это строительство ведь для нас!» «В том-то и дело, что не для вас!»

Лет уже побольше десятка зять строил усадьбу. На хуторе, когда-то принадлежавшем их деду, жил бобылём его старший брат и наблюдал за строительством особняка, возводимого на деньги, которые присылал Пранас. Строил с размахом: большой дом с колоннами и балконами с ажурными решётками, ветряки на холмах, чтобы собственной энергией пользоваться, многочисленные надворные постройки, чтобы скотину разводить. Все северные заработки мужа и жены вбивались в это поместье.  Тёща не сомневалась, что деньги от продажи квартиры уйдут туда же. И боялась, что тогда у её девочек не останется вообще ничего: ни усадьбы, ни квартиры. Зять перебил Римму: как это «ни усадьбы»? А вот так, зятёк. Что ж, ты думаешь, Таня не сделала запрос в суверенное государство о собственности зятя? На имя брата усадьба строится, Пранас с его российским гражданством там ни одной доской не владеет! «Ни фига себе, – сказала внучка покойной. – Мы макаронами питаемся и в рубище ходим, у меня ни айфона, ни компа, и всё это для дяди Кястаса, который с нами не разговаривает, а только рычит! Даже мои серёжки в эту деревню вбухали!» «А ну-ка, замолчи, когда старшие разговаривают, – прикрикнул на неё отец. – А вы, Римма Ивановна, должны понимать, что всё это делается из-за налогов. Для гражданина другой страны было бы дороже». «Понятно, – сказала Римма. – А если ты, Пранас, выйдя из этого дома, попадешь под трамвай, твой брат выделит хоть сарайчик твоей семье из этого великолепия? Сам знаешь, что нет. И не надо со мной спорить, понимаешь ты, что я права. Ввиду всех этих обстоятельств Таня не знала, как разделить волка, козла и капусту, пока эта история с Олей не случилась. А вот тогда Таня решила ничего не решать».  «То есть нет завещания? – вмешалась долго молчавшая племянница. – Значит, квартира делится на двух наследников?» «Насчёт квартиры обращайся к Оле. Она уже четвёртый год её владелица». Немая сцена.

В общем, так. Таня переписала квартиру на Олю. Остальное добро наследникам даётся право поделить между собой. У Риммы оставлено письмо для дочери, которое, правда, в прошлом году после первого инсульта Пети было переписано.  В последней версии своего неофициального завещания Таня написала дочери, что она и небольшие свои накопления передала Оле с надеждой, что будет кому дохаживать её и Петю. А потом Оля будет доживать в этой квартире. И завещает её кому пожелает, никаких условий Таня ей не ставит. Ей же она передаёт все золотые побрякушки, до которых Таня была великая охотница, как и её свекровь. В письме к дочери она объясняет это тем, что хотела бы передать всё это своим девочкам, но боится, что тогда внучке ничего не достанется. «Заинтересованным лицам, – сказала Римма, вынимая из сумочки бумаги и раздавая их дочери, зятю и племяннице Тани, – Не извольте беспокоиться, собственность оформлена через куплю-продажу. Через три года судиться бесполезно». Зятю и племяннице она передала ксерокопии документов на квартиру, дочери – письмо. Зять выхватил у жены письмо, порвав при этом, пробежал глазами, скомкал и бросил в угол. Жена тихо заплакала, а девочка вскочила с места, закричала: «Не имеешь права! Это мамино письмо, а не твоё» и бросилась за бумагой. «Собирайтесь, – приказал он. – Мы уезжаем. А с тобой, Алдона, я ещё поговорю!» Девочка уселась в кресло, с которого сорвалась за письмом, и мрачно сказала: «Мама, если ты сейчас его послушаешь, то я тебя никогда слушать не стану. Я буду из дома убегать. Найдёте – а я опять убегу». «Сопля, на какие шиши ты будешь жить?» – кинул ей отец. «На панели буду зарабатывать. По крайней мере, приоденусь, а то меня в школе девчонки бомжихой зовут за тряпьё, в котором хожу». Отец отвесил ей звучную затрещину. Мать обняла дочь и зашептала: «Доченька, прости!» Девочка вырвалась из её рук и сказала: «Не прощу! Неужели ты его любишь? Мам, за что, он же из тебя все соки вытянул! Ты в сорок лет выглядишь хуже, чем баба Римма в 66! Давай здесь останемся!» Мать удивлённо спросила: «Алдоночка, где ты мне предлагаешь остаться? У нас же нет ничего!» «Что же ты непонятливая такая? Бабушка оставила квартиру бабе Оле, чтобы она папе не досталась. А нас это не касается. Будем жить с бабой Олей и ухаживать за дедом Петей. Я уже сегодня стояла рядом, когда она памперс меняла. Противно, но терпеть можно. Хуже, чем с отцом, не будет. А если тебе это не подходит, так баба Оля разрешит нам в деды Петиной комнате жить». «Так, – взвизгнула Петина племянница. – Теперь вы и на дядину комнату губы раскатали!»  «А что такого, – вмешалась безмятежно следящая за ссорой Вера. –  Если Петины памперсы Оле, то и комната ей. Если ты Петю к себе забираешь, тогда и комната твоя. А когда Петя помрёт, она в любом случае будет твоя, если только он кому-нибудь другому её не завещал».  Племянница выскочила из дома, сорвав на ходу куртку с вешалки и даже не одевшись. «А мы с бабой Олей завтра в салон красоты пойдём, – спокойно заявила Алдона. – Надо по новой мне уши проколоть, а то заросли. Мне бабушка в прошлом году проколола. А отец серьги с красными камушками отобрал и продал. А теперь я с синенькими вдену. Я хотела которые кольцами, но баба Оля сказала, что в школе учителя придираться будут. Я их буду носить, когда в Петровский колледж поступлю. А отец пусть к моим драгоценностям даже не приближается, а то я в комиссию по правам ребёнка заяву накатаю». «Ах ты, соплячка, – вскинулся отец. – С чего ты решила, что это всё твоё?» «А чьё же? Маме отдавать бесполезно, ты отберёшь. А я у бабушки единственная внучка».

Инна фыркнула: «Ну, девка! Даст она родителям проср… пардон, наплачутся они ещё с ней! Но по большому счёту права. Слава богу, Оле есть теперь где жить. А когда девчонка вырастет, она, действительно, удерёт из дома, и Оля её примет. Такая она, наша Оля. Скорее всего, на это Татьяна и рассчитывала, когда квартиру Оле оставляла». Людмила Васильевна сказала: «С этой оторвой Оле будет ещё хуже, чем с Петей и его памперсами». «Вот уж нет, – возразила Света. – Назови хоть кого-то из детей и внуков наших общих знакомых, кто Олю не обожает. Даже Асояновские дети и внук, которые с родным отцом пятнадцать лет не разговаривают и между собой вечно полосуются, Олю неоднократно пожить приглашали». Людмила Васильевна фыркнула: «Ага, особенно хорошо к Оле родной внук отнёсся». Светка вскочила: «А это запрещённый приём. Внук маленьким был увезён, и бабушка доступа к нему не имела, ты об этом знаешь прекрасно».  «Яблонька от яблони… внук бабку без квартиры оставил, а бабка дочь подруги жилья лишила».

Светка развернулась и ушла в прихожую. Там она не спеша оделась и обулась, потом заглянула в комнату и медленно сказала: «Не думаю, что ты это всерьёз сказала. Даже такая гадина, как ты, не может не понимать, что Оля –  хороший человек. Но больше я тебя ни видеть, ни слышать не хочу!» И хлопнула дверью.

«Ничего себе, – Людмила Васильевна так растерялась, что забыла обидеться. – Какая муха её укусила?» Инна ответила: «Оля и вправду очень хороший человек. Нельзя было так о ней говорить». Людмила Васильевна пошла на попятный: «Конечно, всё это ей большим трудом досталось. Петя – гнусный тип. Пока здоров был, всех баб щупал, а к больному и вовсе не подходи, злится, щиплет до синяков. А ты знала о Таниной болезни?» «Вы что, откуда? Даже Вера и Света не знали. Только Оля и Римма»

Три года назад в одинокой жизни Оли внезапно появился внук. Красивый двадцатилетний парень, студент. Он приехал к бабушке после не совсем удачно сданной летней сессии. Это были самые счастливые дни в Олиной одинокой жизни. Единственное, что неприятно зацепило, это пренебрежительные высказывания об отчиме: «Ну как можно, он же тебя вырастил!» Внучок кидался целовать её: «Какая же ты у меня правильная, бабуленька».  Короче, уехал он с генеральной доверенностью на оформление собственности на бабкину квартиру. И моментально её продал.

Наверное, можно было это как-то оспорить. Но Оля не стала. Когда новые владельцы явились с документами на руках, она наняла крытую «Газель» с грузчиками, погрузила своё барахло и вывезла на дачу. Там с незапамятных времён стоял вместо домика строительный вагончик на фундаменте. На одной половине грабли-лопаты, другая жилая. Там даже лет двадцать назад покойный сын печку сложил, чтобы с друзьями после лыжных прогулок отогреваться. Оля решила, что и она как-нибудь отогреется.

Подруги не сразу спохватились. Телефон она не то отключила, не то поменяла номер. Стыдилась. Первой тревогу забила Римма. Она прорвалась в квартиру, где жили уже совсем другие люди, естественно, ничего не узнала, но поняла, что дело серьёзное. Слава богу, у неё был Алик. Он сразу сообразил, что дача – это то место, где Оля могла укрыться. Там её и обнаружили. Оля лежала под двумя ватными одеялами и читала детектив. А на улице уже по утрам лужи ледком покрывались. Вывезли в город. Месяц она жила у Риммы, а потом её позвала Таня. У Тани она выдержала только три недели (понятно, Петя!) Потом Светка её к себе утащила. А ближе к Новому году Карина Асоян позвонила: «Тётя Оля, выручи! Я в Альпы с одним перспективным перцем намылилась, а Лорда оставить не с кем. Поживи с ним, я заплачу. Светка трубку из рук рвёт: «Не отпущу, найди кого-нибудь другого». А Карина: «Тётя Света, любого другого мои мужики выживут враз, ты же знаешь». Это правда, квартира Асоянов – вечное поле битвы. Карина, её сын Саша и брат Эдик жили каждый в своей комнате и почти не общались, а если общались, то криком.  Пришлось Оле согласиться.

Света Оле звонила, и хоть та говорила, что всё нормально, через неделю решила её навестить. Издали она увидела, как Лорд таскает Эдика по двору. Эдик Свету узнал, поздоровался, закрепил поводок за ржавую ограду палисадника и сказал с досадой: «Вот вредная скотина! Вся в хозяйку». Ограда скрипнула, Эдик подхватил поводок и помчался за Лордом. «А где тётя Оля?» – крикнула она ему вслед. «С Сашкой потолок белят», – донеслось уже из соседнего двора. Входная дверь была открыта, кухонная мебель стояла и в коридоре, и на лестничной площадке, пол был забрызган побелкой, и Света не раздеваясь прошла на кухню. Сашка стоял на пирамиде, состоящей из кухонного стола и табурета, и размахивал кистью. Оля, опершись на швабру, командовала: «Ещё раз над окном пройдись». Света поздоровалась, Сашка повернулся к ней и ухмыльнулся: «Дяденьку моего видели? Он у нас выбрал лёгкий труд!». Света засмеялась: «Да, тут ты не прогадал».  В общем, здесь действительно всё было нормально. Римме Света потом сообщила: «Там порядок, Эдик с Сашкой заключили перемирие, Оля их строит, но и кормит. А они как Лорд ей в глаза заглядывают». У Асоянов Оля потом ещё на месяц задержалась, потому что Эдик уезжал по служебным делам и оставил ей ключи от своей комнаты. Потом Оля переехала к Вере, потом Инна уезжала в санаторий и попросила покараулить её квартиру. А от Инны сын Веры Серёжа вывез её снова на дачу.

Следующей осенью Оля два месяца прожила в новостроящемся посёлке. Каринины друзья неосмотрительно построились раньше всех, а когда собрались на длительный отдых, вдруг поняли, что охрана не может гарантировать, что враг не пройдёт, ведь посёлок был ещё не полностью огорожен. Вот Оля и сидела в их особняке, отпугивая своим присутствием воришек. Потом снова по месяцу в гостях у подруг. В следующую зиму удалось устроиться сторожихой в детский сад. И снова к подругам. Римма уговаривала жить у них постоянно, в их двухкомнатной квартире она никого не стесняла, звали её и Андреевы, но Оля говорила: «Гостьей – ещё куда ни шло, но приживалкой…» Вера стонала: «Боже мой, в нашем возрасте по чужим углам скитаться…» А оказывается, всё это время она была прописана у Савельевых и являлась владелицей их квартиры!

В последние полгода, правда, она жила у них всё чаще и подолгу. Петя был парализован, а Тане приходилось периодически ложиться в больницу. Но никто не прогнозировал близкой смерти. Таня просто легла на очередное облучение. А наутро не проснулась.

После поминок, когда женщины стали убирать со стола, а мужчины двигать мебель, Оля зашла в спальню: «Петя, как ты тут?» «Га-а». «Ушла Галя». «Да-а». Оля включала свет и увидела слёзы на его щеках. «Ну что ты? Ну, психанула баба. Вернётся, ты же у неё единственный родственник. Её тоже понять можно, сынуля в их однокомнатную квартиру бабу привёл. Она надеялась, что сможет сюда переехать». «Не-е». «Петя, ты что? То щипался, а то руку мне целуешь? Не бойся, один не останешься. Но лениться я тебе не позволю. Завтра на коляску усажу и кататься заставлю. Чтобы к лету уже ковылял, а я могла на дачу выбраться».

В спальню заглянула Алдона: «Деда Петя, может, тебя покормить? Тут котлетки, мягонькие, бабы Верины, будешь? Петя дёрнул щекой: «Бу-у». Оля подмигнула ему и сказала: «Ну, видишь? Ты у нас домовладелец, к тебе девушки за наследством в очередь становятся». «Ты что, баба Оля, я не ему, а тебе помогаю! Когда отца парализует, я за ним тоже ухаживать буду, хоть он даже противнее деда Пети». Петя закашлялся. Оля кинулась к нему с полотенцем. А он кашлял, смаргивал слёзы и хохотал.  «Ну что, друзья мои, извлекли мораль?» Петя спросил: «А?», а Алдона: «Какую, баба Оля?». «Петя, не вредничай, Алдона, не хами!»

Глава третья. АМЕРИКАНСКИЙ ДЕДУШКА

Только Наташа подошла к ленте подачи багажа, как увидела свой чемодан. Даже пришлось за ним пару метров пробежать. А вот новой сумки рядом не было. Народ постепенно рассеивался. Когда на ленте осталось всего несколько багажных мест, до неё дошло, что всё это время она искала глазами желтоватую сумку, тогда как здесь она казалась от освещения зеленоватой. Плюнув с досады, что столько времени потеряла, она потащила багаж к выходу. А выйдя к автобусам, задумалась: куда я, собственно, спешу? Домой? Сейчас свекровь полезет в сумку, всё растормошит, даже если сказать, что это не её. К родителям? Аналогично. Чёрт бы побрал эту шубу! Да нет, это она так. Даже, пожалуй, гордится, что натолкнула деда на её покупку. Пожалуй, её либо придется сдать в камеру хранения, либо отвезти по адресу сразу. И Наташа включила телефон, к которому не притрагивалась почти три недели.

6 звонков, не густо. Так, в первые дни дважды Юлька… это понятно, что-то найти не могла. Потом соседка, что-нибудь попросить хотела, а потом сама до них дошла. Смирнов… не знаю… а, это из Бытхима, что-то в публикации не устроило. Мать… это она просто забыла, что дочь за границей. А пять минут назад Лисютин. Перезвонить? Неохота, он вряд ли что-нибудь серьёзное скажет. У них связь как у отравленного с унитазом: Сергей Сергеевич изрыгает претензии к миру, а Наташа поглощает и смывает. И не пошлёшь, он какое-то влияние имеет на владельцев газеты. Ей бы никогда туда не попасть, если бы не его протекция. Ладно, если перезвонит, придётся заняться психотерапией, а нет, значит, свободна. Где тут была эта подруга? «Здравствуйте, Римма Ивановна. Мне американский Самсин подарок для вашей подруги передал. Я боюсь, что она как-нибудь не так это воспримет. Я в экспрессе к площади Победы… да, я бы хотела сразу отдать… да, спасибо». Так, адрес узнала, и даже добираться удобно. И Римма Ивановна туда направляется, так что сгладит ситуацию. Ой, забыла отчество этой Ольги спросить! Ладно, что теперь… как-нибудь назову.

Худенькая старушка в халате и переднике поспешно распахнула двери и остолбенела: видно, Римму ожидала увидеть. «Здрасьте, тётя Оля… простите, не знаю вашего отчества». «Ничего, Наташа, меня все дети знакомых так зовут. Заходи, ты не обижайся, я немного растерялась, ты так на Сашу похожа». Голос дрогнул. Наташа перешагнула порог, бросила под вешалку свою ношу и обняла её: «Я его совсем мало знала. Он незадолго… ну, в общем, в последнее время несколько раз приходил. Пытался познакомиться. Но папа… он такой… даже слова не подберу… диктатор».

Звонок. Ольга открыла дверь. Римма Ивановна влетела в прихожую, споткнулась о Наташины сумки, извинилась, засмеялась: «Я в нетерпении! Что за подарок миллионер Оле прислал?» Альберт с лестничной площадки сказал: «Может, вы пойдёте подарок смотреть, а я смогу наконец-то войти и раздеться?»

В комнате Оля стала испуганно допытываться: «Но почему? Я этого Женю почти не знала. Помню, что он был намного моложе свёкра; когда уехал, ему не было сорока. Как все Самсины, слегка сутулился и ещё у него на шее было большое родимое пятно. Кажется, мы с ним ни разу не разговаривали. Так только, в общих разговорах отдельными фразами перебрасывались. Но, когда он уезжал, прописал меня и Сашеньку в своей квартире. Сказочный подарок. Я в ней прожила больше сорока лет». Опять голос дрогнул. «А он вас помнит. Сказал: миленькая такая была кроткая девочка. Как только она выжила в семейке моего братца? Ну, и спросил, что можно вам подарить. Я, конечно, сказала, что практичней всего дарить деньги, но вопрос, примет ли этот дар тётя Оля?» «Нет! – испуганно, но решительно отказалась Оля. – Это как-то унизительно». «В общем, он стал перебирать: ювелирка, электроника. А я ему напомнила, сколько вам лет. И тогда он решил подарить шубу. Правда, выбрал на свой вкус, дизайнерскую и очень дорогую. А я подумала, что можно её продать, а на эти деньги купить нормальное пальто и ещё кучу разных приятных вещей. Там чек».

Когда распечатали коробку с шубой, даже радостно настроенная Римма протянула: «Да-а». «Что да?» – спросил Алик, подсевший к столу и занявшийся распутыванием каких-то снастей вместе с сидевшим на инвалидной коляске Петей. «К этой шубе он должен был прислать Оле еще минус тридцать лет жизни, модельную внешность и стервозный характер».

Шубу померяли сначала Оля, потом Наташа: «Да я уже меряла, дед на меня её подбирал, я сказала, что у нас примерно один размер». Понравилась она только Пете, он невнятно тянул: «Оля, оставь».

Тут забрякал Наташин телефон. Лисютин. «Извините, отвечу, это брат покойной подруги». Сразу набросился, почему не ответила. «Сергей Сергеевич, я только что из Лос-Анжелеса прилетела». Стал спрашивать, с чего это она так далеко подалась, ответила, что к родне. Чувствовалось, что ему это всё до лампочки, стал жаловаться на проблемы с женой. Наташа, утомлённая дорогой, перебила его: «Короче, небось с бабой застукала?» «Ну, в общем, да», – вынужден был согласиться он. «А вы подарите ей шубу».  «Да есть у неё шуба!» «Вы считаете, одной достаточно? А я вот привезла тут одной родственнице, но ей не подошла. Шикарная, – она назвала цену, Лисютин крякнул. – Вы позовите её померить. Только не умоляйте, говорите так, как при деловом предложении. Мол, быстро надо, а то покупка уплывёт. Потому что, если у неё будет время подумать, она вспомнит о чувстве собственного достоинства и пошлёт вас». «Я перезвоню, если откажется, а если не позвоню, то жди».

«О?», – повернулась к Наташе Римма. «Это будет большая удача, если Юльке подойдёт. Какие из нас торгаши? В магазин на комиссию сдавать – в цене потеряем». Оля сказала: «Пойду, займусь обедом. Ты, Наташа, наверное, с дороги устала. Давай я тебя в Петиной уложу». И потащила за собой, несмотря на её робкие возражения. Глаза у Наташи слипались, и отрубилась она сразу. Проснувшись, посмотрела на часы: ого, всего сорок минут проспала, а ощущения как после восьмичасового сна. Зашла на кухню, где копошились с готовкой две пожилые дамы, и как по заказу прозвенел дверной звонок. Лисютины.

Только увидев упаковку, Юлька выдохнула: «Оу». А когда надела шубу, Римма сказала: «Ну, о чём я говорила?» «Что?» – спросила Юлька испуганно. «Что к этой шубе нужна модельная внешность. Иди в прихожую, там большое зеркало». В комнату Юлька вернулась, бормоча: «Что бы такое на голову?» Внезапно в разговор вступил Альберт: «Если непокрытая голова, то волосы должны быть цвета воронова крыла. А если головной убор, то только не меховой. Идеально будет маленькая чёрная шляпа без полей или с малюсенькими, можно с пёрышком. Такая, знаете ли, в стиле чарльстон. Или чёрная кожаная пилотка. Или таблетка. А на ноги – ботиночки типа «козья ножка». Только не на тонком каблуке. Лучше всего на высокой платформе». «И чёрную сумочку, да?» – выпалила Юлька. «Это уже перехлёст. Сгодилось бы даме в возрасте, но молодой девушке нужно что-нибудь вызывающее» «Красную?» – робко предложила она. «Даже не знаю. Тут надо что-нибудь совсем неожиданное. Блестящее, перламутровое или металлическое, чтобы в глазах рябило». «Вы стилист, да?» Оля засмеялась, положив Алику руку на плечо: «Он строитель. Но франт и эстет». Лисютин вытащил бумажник: «У меня долларов немножко не хватит. Можно, я часть рублями по курсу?» «Сейчас поедем за шляпкой, – заявила Юлька. – А ботильоны у меня именно такие. Но они с осени в редакции в шкафу пылятся. Надо за ними заехать». «Только после того, как шляпку прикупишь, – посоветовала ей Наташа. – Продемонстрируешь нашим. Пусть все бабы сдохнут». Юлька взвизгнула, чмокнула её и полетела на выход. Лисютин тоже чмокнул и шепнул: «С меня магарыч».

«Жа-алко», – протянул Петя. «Да ладно, Петя, – утешила его Римма. – Мы Оле все вместе в каком-нибудь универмаге пальто выберем. Хорошее, но с коротковорсным воротником. Шубы – это не для нашего климата».

«Эй, что это у вас дверь раскрыта?» – послышался голос из прихожей. «Ой, Эдичка, это я за покупателями не закрыла, – полетела в прихожую Оля. – Как хорошо, ты к обеду». Как только гость появился в комнате, Наташа поняла, что это сын Альберта, хотя он сделал общий поклон и к отцу не подошёл. Он как-то карикатурно был похож: ростом ниже, нос больше, небрежен в одежде и в отличие от щеголеватого отца и с поредевшими волосами, тогда как отец обладал пышной шевелюрой. Хозяйка потянула Римму и Наташу в кухню. Эдик двинулся следом: «Тётя Оля, так это от вас вышел папик с моделькой?» «Ну уж, папик!» – возмутилась Наташа. «А сколько ему?» – спросила Римма. «Ну, когда мы с Люськой родились, он был подростком… да лет сорок пять». «А Юле?» «Двадцать два. О-хо-хо, правда папик. Боже, жизнь прошла!» Дамы засмеялись. Пока доваривали обед, они расспрашивали Наташу об этой паре.

Сергей Сергеевич достался ей в наследство от подруги детства. Так получилось, что они жили в одном подъезде и родились в один день с Люсей Лисютиной. В младенчестве Наташа была в неё влюблена: в её красивые имя и фамилию, в соломенные кудри, в её мальчишескую отвагу. Она била всех, кто ей не нравился, ругалась со взрослыми, даже с родителями. Они и в школе оказались в одном классе. Родители запрещали Наташе водиться «с этой хулиганкой». Она бы и не водилась, не так уж ей нравилось быть битой, но это был единственный способ протеста против тирании родителей. Последний раз Люся подставила её незадолго до своей смерти. Родители обещали Наташе, что отпустят её в летний лагерь, если с её стороны не будет никаких косяков. Теперь, через почти 20 лет, она уже не помнит, что это была за шкода, но Люся свалила вину на Наташу. И Наташа всё лето провела дома. Только спустя много лет она поняла, что родители не верили в её вину и с самого начала не собирались отпускать её на свободу, надеясь, что предлог найдётся. И нашли. А Люсю родители отправили в деревню. И там она утонула. Об этом Наташе сообщил Люсин взрослый брат Серёжа, который до этого существовал рядом, но параллельно. Это была первая смерть в её жизни. Она заревела, вспомнив, как отчаянно проклинала подружку за её подставу. Они сидели на скамейке с Серёжей, ревели и ругали себя, Наташа – за злость, Серёжа – что обижал сестрёнку и считал её досадной помехой. Серёжа уже был женат и жил в другом районе. Но несколько дней подряд он приезжал на эту скамейку в скверике напротив родного дома и плакал. К родителям не шёл, не желая их расстраивать. Наташа плакала вместе с ним. Потом заболела. И лет десять они не встречались. А встретились в ресторане, где их группа обмывала свои университетские дипломы. Перекинулись парой слов, Серёжа сказал: «Ты тогда меня от самоубийства спасла». Ну, а она не стала говорить, что его отчаяние стоило ей нервного срыва. Но телефонами они обменялись. И через неделю он позвонил и предложил работу. А она уже разослала своё резюме в полсотни адресов, не ожидая, что кто-нибудь откликнется. Из всего их выпуска только трое попали в журналистику. Отнюдь не лучшие выпускники. Просто со связями. Как, оказалось, и она.

С тех пор она работает в газете и служит унитазом у Сергея Сергеевича, которого теперь зовёт по имени-отчеству. Но проблемы его чепуховые, в основном, по бабам, поэтому нервная система её не страдает. Да и не подросток она уже.

За обедом её расспрашивали об Америке. И она весело и откровенно рассказывала о своей поездке новым знакомым, как ни за что бы не стала бы говорить при своих родителях, муже и его родителях. Рассказывала о том, что как прилетела в полусонном состоянии, так и пребывала в нем до отъезда. Тем более, было где поспать: гостевая комната с собственной ванной в доме двоюродного деда.  Ему внучка явно не понравилась… ну, не то, что не понравилась, но привела в недоумение. Она не интересовалась его делом, ну, что-то изобрёл, потом внедрил, теперь производит. Отнюдь не миллионер, по американским меркам очень даже среднего достатка, зря родственники раскатали губы на наследство. В свои 85 очень крепок, подтянут, моложав, дай бог ему здоровья. Вдовец. С женой-еврейкой, которая, как утверждал отец, в те времена была средством передвижения, прожил душа в душу сорок лет. Наташа слетала с дедом в Нью-Йорк, он – по делам, она – на экскурсию; увидела там небоскрёбы и местных бомжей в ситуациях, о которых не за столом говорить, посетила с дедом выставку американских художников, ещё их американский балет, где солисты были ничего, а кордебалет как-то невысоко прыгал, обозлилась и почувствовала усталость. Дед ещё предлагал что-то посетить, а она сказала: буду отдыхать. Вернулись они в город Ангелов, где она бродила по песчаному пляжу, слушала шум волн, валялась на песке. Как-то гости у деда были. Типа приём. Английский у неё так себе, но, если медленно, то понимает и ответную фразу слепит. Там все друг друга по имени зовут. Ну, ладно, она Наташа. Но дед – Юджин? Ещё какая-то Карен привязалась: вы журналистка? У вас нет журналистов, вы пропагандистка. Наташа ей сначала ответила вежливо, я, мол, о производстве пишу, какая может быть пропаганда о цементном заводе. А у неё ухмылочка такая, типа, знаю я, как русская пропаганда действует! Тогда Наташа повернулась к двум дамам и одному тощему мужику, что тоже ей о России какие-то вопросы задавали, и говорит: «Я живу в самой большой стране земного шара, она занимает одну седьмую часть суши. Но как-то всё сижу в одном городе с рождения, только в отпуск выезжала на Черное море и на Кавказ. Ещё в командировки иногда. На Урале была, в Карелии и нескольких городах центральной России. А Карен досконально всё о моей стране знает. Попросим её поделиться своими впечатлениями, она по-английски вам всё расскажет, я-то в языках слаба. Вы, наверное, русский знаете, если так Россию изучили? Она: я в России не была, но я же телевизор смотрю, в интернете шарю. Да? И я аналогично. Только вот о США мнения не имею. Не берусь утверждать, что все американцы верхогляды и ксенофобы после разговора с вами». Дед оттащил её, говорит, ты что с этой дурочкой споришь. А Наташа после пары коктейлей раздухарилась, говорит ему: вы тут все американцы, а я русская, и должна свою страну от ваших дур защищать». Больше званых вечеров не было. Да, ещё в Голливуд ездила. Вызвал раздражение. Вспомнился один крошечный городок на Дону. Там у них мост, за ним высокий берег, и на нём такие же белые буквы. А поскольку там Наташа побывала раньше, то преследовала её мысль, что Голливуд у этого Задрищенска дизайнерскую идею слизал. В общем, больше всего ей нравилось бродить по берегу, любоваться издалека серфингистами и редкими купальщиками. Да, можно было искупаться, хоть и прохладно. Но не хотелось. Как-то натянула капюшон, рухнула на песок и заснула. Уже в сумерках её разбудил очень толстый полицейский. Он её принял за бомжиху. Они некоторое время тупо препирались, потом познакомились и долго разговаривали о России, о которой полицейский ничего не знал, о США, которых Наташа так и не увидела, об одиночестве в семье, о страхе полицейского перед разводом. С женой он прожил почти тридцать лет, надоели они друг другу до чёртиков, но перемен оба боялись. «Ты тупой, – сказала ему Наташа. – Если бы мне было, куда уйти, я бы босиком убежала!» Потом нарезались в баре и уже под утро полицейский как джентльмен и офицер проводил её до дома. Продрав глаза к полудню, Наташа решила, что пора сваливать: деду, привыкшему к размеренной жизни, от неё беспокойство.

Единственное, о чём не рассказала, так о предложении деда остаться. Ответила: «Тут всё чужое». Он сказал: «Но ведь тебе дома плохо». «Да, я благодарна вам за то, что впервые в жизни могла уединиться. И всё обдумать». Еще он деньги предложил, она отказалась: «Свои проблемы я должна решить сама».

На кухне она взялась мыть посуду, а Оля, снующая из комнаты в кухню, тихо спросила: «Ты мужа совсем не любишь?» И Наташа откровенно ответила, что не любила никогда, надоели причитания матери и подколы отца, что она никчемная и никому не нужная. Тут Владик подвернулся. Такой же затюканный родителями, только воли они ему побольше дают. Благо есть ещё теперь кого тюкать: невестку. Для этого и женился. «А дети?». «Бабушки и дедушки жаждут. Но хватит им нас с Владиком».  «А почему не разойдётесь?» «Вернуться к родителям? Будет ещё хуже!» Заглянула на кухню Римма: «Сними квартиру, и никому адреса не говори! У моей племянницы подружка – риелтор. Хочешь, сведу?»