Ева Вишнева
Кокон
– Позже расскажу. Это ведь тебе нужна помощь. Я и так рискую – заразиться, получить непомерный штраф за то, что ветеринар взялся лечить человека. Но если не хочешь, отправлю тебя к Рихе, поселковому врачу, и дело с концом, – Весея демонстративно развернулась, направилась к двери.
Уловка сработала.
– Стойте!.. В первый раз случайно вышло. Тогда мы еще с девочками нормально общались. Собрались как-то, решили играть в прятки. Я притаилась за деревом, ну, там, где в паре шагов флажки. Но мы не доиграли: двойняшек Зоряна и Зоряну позвала мама, а Зорян как раз был вОдой, а больше вОдой быть никто не хотел. Мы решили разойтись по домам. Но мама тогда утром сказала: раз уж слоняюсь без дела, могла бы набрать ягод с бесхозных кустов на выселках. Я обыскалась: в округе все нормальное уже ободрали, а в сад пускают только по установленному времени, сами знаете. А за флажками, если чуть-чуть углубиться…
– Терн и ирга.
– А еще дикие яблочки! И боярышник. Фрукты с ягодами были нормальные, совсем-совсем обычные, я пробовала. Решила: быстро наберу их, пока никто не видит, и сразу обратно. Но я не заметила, как забралась слишком далеко, потерялась. Казалось, так просто, легко шла, а обернулась – вокруг густые заросли. Все руки ободрала, пока продиралась сквозь них, искала дорогу, и вдруг…
Митка всхлипнула, зажала рот рукой.
– Я тебе помогу. Ты вышла к полю. На первый взгляд, к кукурузному.
– Откуда вы знаете?!
– Ты трогала початки? – Весея почувствовала, как от волнения скрутило живот.
– В первый раз нет. Я тогда еле нашла дорогу обратно, под самую ночь добралась. Очень испугалась, да еще и мама разозлилась – меня так долго не было, платье порвала. Я хотела забыть обо всем, но не смогла: гадала, что там за поле, почему огорожено сеткой… А запах такой сильный, вкусный. На мед похож.
– Значит, там теперь ограждение… А после?
– После я несколько раз к полю ходила, но найти его не всегда получалось. А когда получалось, шла вдоль сетки, искала, где можно внутрь пробраться – так хотелось взять початок. Хотя бы один. Они, наверное, вкусные, раз так сладко пахнут. Но сетка сплошняковая, густая.
– Ну, ты-то в итоге нашла брешь, вижу, – Весея не сдержала замечания. Митка понуро кивнула, разглядывая пятна на руках.
– Когда это случилось? Вчера?
– Позавчера.
Повисла пауза. Весея припоминала все, что знала о поле: о том, чем его обрабатывают и в какие временные промежутки, когда созревают початки («ладень» – так называл их человек с такими же мазутно-черными глазами, как и у Воика), и через какое время загноятся язвы на коже. Сведения всплывали в памяти, но были обрывочными, смутными – разумеется, столько лет прошло. Остается только жалеть, что не воспользовалась случаем, не записала всего, что довелось услышать. Впрочем, тогда в желто-красном вихре опадающих листьев сгорала ее шестнадцатая осень. В ту осень у Весеи были занятия поважнее.
– Я почти не таилась, кто-то мог заметить меня за флажками. Но я точно не делала то, о чем говорят – дома эти сожженные и куры. Да и к ведьме близко не подходила. Правда, однажды столкнулись с ней лицом к лицу, да тут же и разминулись.
Отец Воика задумчиво рассуждал, много лет назад: "Огороди территорию флажками, запусти парочку страшных слухов, и со временем они укоренятся, станут неотделимы от правды. И никто больше не сунется туда, где раньше собирали грибы и ягоды".
– Не думай о злых языках, Митка. Но ты и впрямь сунулась, куда не следовало. Я постараюсь помочь, но… Ты ведь знаешь, у меня и подходящих лекарств немного. Заранее прости меня, если что-то пойдет не так…
Она замолчала. Внутри все так и кипело, клокотало: что ты делаешь, она же совсем ребенок. Это жестоко – говорить, что все может плохо кончиться. Но и лгать язык не поворачивался. Повисло тягостное молчание, Митка глубоко вздыхала, грудь вздымалась и опадала. А потом девочка махнула рукой и сказала – так просто, словно речь шла о какой-нибудь ерунде:
– Ладно, как будет, так будет. А тайну свою вы мне все таки расскажите, если не сейчас, то потом.
– Верно, мы найдем время поболтать. Ложись-ка под одеяло, а я сбегаю за лекарствами. И постараюсь успокоить твою маму.
– Вы все ей расскажете?
– Да, – не стала врать Весея и вышла за дверь.
Коридор встретил ее тишиной и полумраком, лишь у кухни виднелась полоска света. Весея направилась туда.
Ждана спала, уронив голову на скрещенные руки, Воик сидел напротив и тоже едва не клевал носом. Свитер хозяина дома был слишком большим для тринадцатилетнего мальчишки. Воик тонул в нем, казался болезненно худым.
На кухне пахло успокоительным настоем. Весея вопросительно посмотрела на сына, тот пожал плечами:
– Тетя Ждана попросила меня заварить успокоительный напиток. Выпила две чашки, посидела чуть-чуть. А потом я смотрю – она голову свесила, глаза закрыла.
– Переволновалась. Ничего страшного, пусть поспит. Сейчас за лекарствами схожу, а вот после придется ее разбудить.
– Я с тобой.
– Останься, – Весея покачала головой. – Присмотри за ними. Ждана проснется, испугается, что нас с тобой нет… Только, пожалуйста, Воик, не нужно заходить к Митке: и ее потревожишь, и сам, чего доброго…
Сын нахмурился. Весея потрепала его по голове, пропустила жесткие черные волосы между пальцев. Мальчишка отстранился, нахохлился точно воробушек. И правда, взрослый уже, зачем ему мамины нежности.
– Держись, я скоро вернусь.
– Давай быстрее.
Осень для жителей поселка – нелюбимое время. В домах сыро и стыло, отопление включают лишь к зиме, а до этого приходится перебиваться вязаными свитерами, стегаными одеялами и обогревателями.
Весея шагнула за порог, словно в ледяную прорубь нырнула. Перебежала дорогу, на ощупь пробралась по крошечному парку – мощеная дорожка, живописная днем, в темноте была практически не видна. Один фонарь не горел вовсе, другой мигал, выхватывая из предрассветной мглы кусочек пожухлой клумбы.
Войдя в дом, Весея первым делом бросилась к шкафу, переоделась в теплое, затем – к полкам с лекарствами. И застыла, не зная, что выбрать. В аптеке ей выдавали только то, что было необходимо для работы. Митке понадобятся антисептики, гипертонический раствор, заживляющие мази – все это у нее есть, этого вдоволь. Может быть, травы, которые Весея собрала летом, тоже подойдут, собьют температуру. Но как понять, что творится у Митки внутри?
«Не торопись, подумай». Весея отошла от полок, села за стол, где сын обычно делал уроки, положила перед собой карандаш и бумагу. Нужно было записать все, что она помнила про ладень.
Золотистые початки опрыскивали средством, которое в большой концентрации было ядовитым для всего, кроме ладеня, а в маленькой работало как удобрение. Именно поэтому в тридцати шагах от поля деревья, кусты и травы росли буйно, плотно, а в пяти шагах чернела голая земля, и еще находили мертвых мышей и птиц.
В то время, когда ей было шестнадцать, про поле знали всего пять человек из поселка. Конечно, поселковый глава. Двое рабочих – их каждое утро забирали на машине с темными стеклами, везли окружными дорогами. Какую-то долю информации донесли и до начальника склада: он поставлял материалы для нужд поля. Ну а пятым и совершенно случайным человеком стала она сама, Весея.
Многие догадывались, что по-настоящему мистического в гиблых местах мало. Кто-то, наверное, в своих домыслах был недалек от истины, но проверять, докапываться до правды себе дороже. Молчать и забывать, принимать на веру любую выдумку, любую сплетню, не выбиваться из общего хора – этому научили и год от года наведывающиеся досмотрщики, и выступления главы со своими прихвостнями, и злые языки, в любой момент готовые раздуть искру до пожара, как случилось с Миткой.
«Могло произойти и со мной, – подумалось Весее. – Нет, я скорее вошла бы в число первых сплетниц». Да, так и случилось бы – если бы не встреча, разделенные на двоих секреты, долгие разговоры и теплый шепот на ухо, тайная свадьба.
Каким смешным казался ей муж в той маске – будто бы на голову надели стеклянную банку. И собственные руки в плотных белых перчатках, неудобная, обтягивающая тело двухслойная одежда, сапоги с массивными подошвами. Она помогала мужу обрабатывать ладень, стояло засушливое лето…
Лето! Весея зацепилась за воспоминание, записала слово, оттолкнулась от него. Ладень опрыскивают три раза – поздней весной, после посадки. Потом в первой четверти лета, когда проклевываются ростки. И последний раз – когда начинают зреть початки. Сразу после опрыскивания не то, что прикасаться голыми руками, приближаться к полю нельзя.
Впрочем, яд довольно быстро выветривается. Если дует ветер в сторону поселка, жди болезни. У некоторых людей появляется небольшой жар, а животные будто впадают в апатию, отказываются от еды, подолгу спят. Так продолжается чуть меньше недели, а потом все возвращается на круги своя. А еще через неделю палисадники начинают цвести, пестрят всеми красками, даже если погода к этому ну никак не располагает.
Ближе к концу осени ладень созревает, и его можно собирать голыми руками, не опасаясь за здоровье…
Тупик. Весея расстроилась. Она вспомнила многое, но все не годилось. Одно ясно: Митке повезло подобраться к полю в начале осени, а не в разгар лета. Но как определить повреждения и быстро вылечить девочку, Весея по-прежнему не знала.
К Ждане она возвращалась с тяжелым сердцем. Соседка продолжала дремать на кухне, а вот Воика нигде не было видно. Почувствовав раздражение, Весея направилась к комнате девочки, аккуратно заглянула. Сын сидел на полу, прямо под окном, держал Митку за свесившуюся с кровати руку.
– Я же просила тебя не делать этого!
–Ой, мама, ты так быстро, – Воик вскочил на ноги, аккуратно переложил руку девочки на одеяло. Сказал умоляющим голосом. – Извини, пожалуйста.
У Весеи на языке крутились несколько слов, но высказать их помешала проснувшаяся Ждана. Увидев Весею с сумкой через плечо, Ждана застыла в дверях кухни, в глазах затеплилась надежда. Весея не выдержала и десяти секунд этого взгляда:
– Может статься, я не смогу помочь. Твоя дочь и правда ходила в гиблое место. Она во всем созналась.
– Да быть не может, и ты туда же?! – Ждана побледнела и вышла из кухни. Из коридора, со стороны Миткиной комнаты, послышалась возня.
Пока мать с дочкой разбирались, Воик усадил Весею за стол, чиркнул спичкой, зажег плиту. Буркнул:
– Я заварю чай.
– Только не успокоительный. А не слишком ли ты расхозяйничался на чужой кухне, сынок?
Мальчишка усмехнулся и посмотрел на нее, будто говоря: “Им сейчас не до нас”. Весея принялась разбирать сумку.
Двадцать минут спустя в коридоре скрипнул пол. Ждана закрыла за собой дверь, и тут же привалилась к ней спиной, будто разом лишившись всех сил.
– Мерзавка. Дура. Совсем головы на плечах нет. И так про нашу семью уже невесть что судачат, а она такую дурь делает. Видимо, для того, чтобы нас совсем со свету сжили.
– Она же не знала… – начал Воик, но Весея взглядом одернула его. Сказала:
– Мне понадобится кастрюля. Вату и бинты я взяла, но если есть еще, принеси.
Ждана не ответила, спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Смотреть на нее было невыносимо.
Воик загремел найденными кастрюлями. Весея взглянула на сына, отметила залегшие под глазами тени и скупую точность движений. “А если похожее случится с моим ребенком? – подумалось Весее, и будто кто-то лизнул спину ледяным языком.
Из глубин памяти выплыла занесенная снегом остановка, разрезающие сумрак, бьющие по глазам фары долгожданного автобуса, который довезет до детского учебного дома. Покрасневшие от холода пальцы с трудом отсчитывают монеты за проезд. Плечо болит от тяжести сумки с книгами о строении человеческого тела.
Весея мечтала лечить людей, не животных. Ради этого вставала ни свет ни заря, зная, что автобус ходит не по расписанию. Лишь бы только не опоздать, не расстроить учителя. Зубрила правила в любую свободную минуту. Столько усилий. А на выпускных в детском учебном доме ей выпал несчастливый билет, и поселковый доктор выбрал в помощницы смешливую, легкую на подъем Рихе.
Травы давали сок в греющейся на огне кастрюле; Весея сама не заметила, как закончила необходимые приготовления. Взяла со стола салфетки, вложила Ждане в руку. Подождала несколько минут, пока женщина придет в себя, чуть-чуть успокоится.
– Думаю, тебе стоит позвонить или написать мужу, рассказать, что произошло. Может, ему удастся найти в городе хорошего доктора, который не только поможет, но и сохранит тайну. А мы до тех пор протянем сколько получится.
– Нет, не буду мужа тревожить, – встрепенулась Ждана. – Плевать он хотел на наши проблемы. Я уж как-нибудь сама…
– Сама что? Незаметно найдешь дочери доктора? Сколько времени это займет, даже не представляю. А кто присматривать за Миткой будет? Слушай, тогда тебе и правда стоило обратиться к Рихе да положить дочь в краевую больницу.
Лицо Жданы сделалось совсем несчастным. Она невнятно пробормотала «ну как же я…», «как я буду…» Помолчала немного, погруженная в тягостное раздумье. Потом осторожно сказала:
– Ладно, раз по-другому никак.
– У твоего мужа есть телефон?
Ждана покачала головой. Весея цокнула языком от досады: глупо было надеяться. В поселке домашний телефон был разве что у родственников главы. Кому надо, бегали на станцию – там в стенном проеме висел, поблескивая боками, дутый прямоугольник с разъемом для монет, полустертыми кнопками и массивной трубкой. Правда, желающих поговорить находилось немного: мало кто из жителей поселка мог похвастаться городскими знакомыми или родственниками. Впрочем, и в городе, насколько знала Весея, телефон был далеко не у каждой семьи.
– Значит, придется писать.
– Только ведь мне некого послать с письмом, а почтой – сама понимаешь, может долго идти.
– Ты хоть начни, а после решим.
Ждана взялась за письмо, а Весея, перелив отвар в кружку, направилась к Митке.
Митка сидела замотанная в одеяло, понуро опустив голову, по щекам катились слезы. Такой настрой Весее не понравился. Куда подевалась та упрямая девочка, пригрозившая солгать о неудачном лечении сыпи?.. Неужели короткое и эмоциональное общение с матерью настолько выбило ее из колеи?
Весея заставила девочку выпить отвар, выползти из одеяльного кокона, снять ночнушку. Смочила раствором салфетки, вручила Митке. Приказала протереть пятна на груди, руках и животе, сама занялась спиной. Помогла подняться с кровати, быстро обработала ноги, радуясь, что девочка стоит твердо. Значит, силы еще есть, до приезда доктора как-нибудь продержится.
После Весея снова уложила Жданину дочку, хорошенько укутала.
– Постарайся заснуть. Если почувствуешь, что стало хуже – не молчи, бей тревогу. У тебя есть колокольчик? Чтобы не кричать лишний раз.
– Да, посмотрите во-он там.
Весея переложила колокольчик с полки на прикроватную тумбочку и собралась уходить, но девчонка вынырнула из-под одеяла, дотянулась до Весеиной руки, обхватила.
– Останьтесь. Побудьте со мной еще немного.
– Только если немного.
На кухне волновался Воик – несчастный мальчик, вынужденный каждый раз подстраиваться под обстоятельства матери. Сын был не из тех, кто жалуется, но Весея чувствовала: его тяготит их образ жизни, суматошный, занятой и немного отшельнический. Может, и у Митки то же самое, поэтому ее и во второй, и в третий раз понесло навстречу неизведанному, таинственному…
Разглядывала лицо девочки, Весея неожиданно остро ощутила связь с сыном.
– Ты справишься, – сказала она не то Митке, не то Воику, не то себе самой.
– Постараюсь, сделаю все, что скажете. Честно-честно. Так вы откроете мне свою тайну?
– Тебе сейчас лучше поспать, – ласково ответила Весея.
– Ну хотя бы чуть-чуть, десять минут.
– Эту историю не уложишь в десять минут. Ладно, я хотя бы начну, раз обещала.
И она начала – с трясущегося автобуса и прохладного сиденья, на котором сидишь – и чувствуешь, как под тобой вращается колесо. На одной из остановок место напротив занял незнакомец, на коленях его лежал пухлый конверт. «Уж не деньги ли в нем?» – подумалось Весее, и только потом она обратила внимание на самого человека. Удивилась: глаза молодого мужчины были чудными, непривычными. Улыбнулась и пошутила, кажется, что-то про уголь. Завязался разговор.
За проведенное в пути время Весея узнала, что незнакомец носит странное имя «Лука», и что в местах, откуда он родом, люди со столь темными глазами встречаются сплошь и рядом. Мужчина сказал, что приехал по работе и что первым делом ему нужно передать главе поселка важные документы.
Заговорившись, Весея едва не пропустила свою остановку. Наскоро попрощалась, выскочила. И только после, когда двери автобуса закрылись, и он, дребезжа по неровной дороге, завернул за угол ближайшего дома, Весея пожалела о том, что не спросила, смогут ли они еще раз встретиться.
А через два дня она внезапно столкнулась с Лукой на выходе из учебного дома, и на вопрос о том, как он здесь оказался, мужчина ответил: «Искал тебя и вот, нашел».
Весея прервалась: Митка засыпала.
– Вы красиво говорите, – пробормотала девочка.
– Спасибо. Спи, спи.
Собственный рассказ взбаламутили Весеину душу. Но не воспоминания о Луке, а то, что сын оказался не первым, с кем она делилась своей историей. Почему не подумала об этом раньше? Кто ее дернул за язык предложить обменяться тайнами? Ведь это и история Воика тоже – о родителях, о его появлении на свет. Мальчик должен был узнать все первым, а после они бы вместе решили, как этим знанием распорядиться.
– Мы тут подумали: я могу поехать в город, передать письмо, – сказал сын, когда Весея присоединилась к ним со Жданой.
– Как, один?
– Да что тут ехать, всего четыре часа на автобусе. Тем более, мы каждую весну в городе бываем, на ярмарке.
– Не четыре, а пять часов. И ты же не один ездил.
– Я центр уже весь выучил. А если куда-нибудь на окраины нужно будет, разберусь. Да и у нас вся группа уже вовсю туда-сюда мотается.
Это было хоть и преувеличенной, но правдой: летом многие ребята из учебного дома подрабатывали в управе, возили документы в город и обратно. Воик тоже хотел, но Весея не пустила, побоялась.
– Будто кто другой согласится отвезти письмо, не выяснив, что произошло, – упрямо добавил мальчишка. – Да и если доктора удастся быстро найти, я прослежу, чтоб он не заблудился по дороге. А то мало ли как бывает: сядешь не на то направление, выйдешь не на той остановке…
Не хотелось признавать, но в словах сына была правда. У Весеи работа, а Митке мать сейчас нужна как никогда. Характер у девочки сложный – если что-то учудит, Весея без Жданы не справится. Но как отпустить сына в такую даль? Сердце места не находило.
– Ладно. Хорошо, раз так… Митка спит, пока ее не буди, – попросила Весея Ждану. – А мы пойдем собираться.
Воик просиял, но тут же спрятал улыбку. Ждана дала деньги на проезд, на еду и немного сверху. Долго благодарила, размазывая по лицу слезы.
Едва добрались до дома, сын кинулся собирать сумку. Весея пыталась не отставать, проверяла: положил ли свитер потеплее, салфетки, пластыри? «Не мешайся, мама» – буркнул Воик, и она пошла на кухню делать бутерброды в дорогу. “Воик выглядит воодушевленным и полным сил, хотя мы так мало спали. Он будто не сомневается, что все получится, и ничего не боится. А может, просто еще не понимает, что ситуация серьезная и воспринимает поездку как приключение”, – подумала Весея. Вспомнилось, как летом одна знакомая высказывала ей: “Ну что ты вцепилась в сына, мама-наседка, ни на шаг не отпускаешь? Воик у тебя вежливый, терпеливый – но ведь глаза не обманешь, а по ним видно: завидует он ребятам, которые в город мотаются, шабашат. Понимаешь, они сейчас в таком возрасте, когда дома тесно, и в поселке нашем тоже тесно – тем более, им тут еще жизнь целую жить. Через годок-другой учеба серьезная начнется – так что ж тебе, жалко отпускать его хоть иногда?”
“Жалко отпускать, – подумала Весея. – Лето кончилось, а все равно жалко. Все прекрасно понимаю, но жалко, жалко, жалко. Даже для такого срочного и важного дела, как теперь, жалко”.
– Воик, необязательно возвращаться в этот же день. Переезд долгий, ты устанешь. Я дам тебе денег на гостиницу. Выспишься, отдохнешь, и спокойно поедешь обратно.
– А как же Митка?
– Мы со Жданой проследим, чтобы с ней все было в порядке. А ты можешь помочь папе Митки найти доктора, вдруг он попросит, например, передать кому-нибудь письмо или еще что-нибудь в этом роде.
– Хорошо. Я обязательно привезу вам всем что-нибудь вкусное, мама. Гостинец какой-нибудь.
После они вместе отыскали карту города, затесавшуюся между пыльными книжными переплетами, обвели в кружок дом Жданиного мужа, отметили телефонный пункт. Подписали сбоку: «вечер, с семи до восьми». Воику как раз хватит времени, чтобы передать письмо и чуть освоиться, а Весея доберется до станционной ниши, снимет трубку, и они поделятся новостями.
Когда они с сыном подошли к остановке, от которой отходил нужный автобус, уже совсем рассвело. Длинная ночь подошла к концу.
– Ты точно хочешь ехать?
– Все будет хорошо, – глаза Воика блестели, сонную усталость как рукой сняло. Весея подумала: какой мальчишка в тринадцать лет не мечтает побыть героем? Придет время, когда она станет рассказывать внукам истории – и здорово, если эти истории будут про их отца. Вот первая: как он помог оказавшейся в беде девочке.
Весея обняла сына. После мальчик вручил водителю монеты, пробрался к своему месту. Минут семь они смотрели друг на друга сквозь мутное оконное стекло, а потом автобус закряхтел, тронулся и поехал по дороге, набирая скорость.
4
Рядом шевелится теплое. Она замирает. Собирает языком капельки запаха. Вкусно-вкусно-вкусно. Схватить, проглотить.
Нет, ждать. Не пугать.
Она подползает ближе, запах становится гуще. Рывок. На язык капает горячее. Заполошно бьется мышиное сердце.
Миг, и это не она – ее убивают, ее сердце бешено бьется, ее кровь капает на траву, а лапки дергаются, скользят по змеиной чешуе. Боль делает окружающие запахи и звуки острее, громче, резче. Не выдержав, Сид падает на траву в красной капле, впитывается в землю. Тишина обволакивает.
«Закрой глаза и смотри», – всплывают в памяти бабушкины слова.
«Да что же можно увидеть с закрытыми глазами?».
«Целый мир».
На одном из переплетений Сидирисса берет себя в руки и гадает, что делать дальше. Вернуться? Продолжить путь?
После звериного хотелось близкого, понятного. Человеческого. Отыскать бы какой-нибудь город или селение, а там все равно кого – мужчину, женщину, старика, ребенка. Сид больше не боится забираться людям под кожу.
Страх исчез не сразу, бабушкин запрет глубоко пустил свои корни. А после случая с Мареком… Сид ходила к нему, просила не распускать слухи. Бывший жених извинился: мол, никому не хотел рассказывать. Но чужой голос в голове, странные воспоминания, теснившие его собственные, незнакомые чувства – все это было жутко. Так жутко, что Марек, выбежав из дома Сидириссы в тот злополучный день, когда она решила открыть тайну, не нашел ничего лучше, чем утопить свой страх в крепких напитках. А что у пьяного на уме…
«Посудачат и перестанут»,– решила тогда Сид. Но время шло, а сплетни множились. Прежние знакомые прятали глаза при встрече, улыбались через силу. «А им-то что я сделала?» – но спросить не хватало духу. Сидирисса старалась быть милой, приносила на работу конфеты и печенье. Перестала, когда однажды утром случайно обнаружила угощения в мусорном ведре.
Потом Сид стала находить обидные записки в своем рабочем столе. Кто-то мазал дверь ее дома черной краской, бил окна, сдергивал одежду с натянутых во дворе бельевых веревок. Сидирисса не могла поверить, что стала жертвой нападок из-за пьяных бредней Марека. Но потом поняла: односельчанам просто нужен был кто-то слабый. Кто-то, с кем можно поразвлечься, сделать героем отвратительных сплетен. «Они скоро устанут, – успокаивала она себя. – И все потечет по-прежнему».
Однажды Сид слонялась по поселку бездомной собакой и увидела Марека. Мужчина снова был пьян, брел по дороге нетвердыми шагами. Сид засеменила следом, жалобно подвывая, ткнулась в ладонь мокрым носом. Марек остановился, попытался нагнуться, но не удержал равновесия, упал. Сидирисса вылизала его лицо, отчего-то неприятно-кислое. «Я люблю тебя, Марек. Больше всего на свете люблю». Мужчина пьяно смеялся, шутливо отбиваясь.
Оцепенел, встретившись с ней глазами.
Внезапно его лицо исказилось, вытянулось в страшной гримасе; Сидирисса почувствовала, как нога в тяжелом ботинке угодила ей в мягкий бок. Отползла, скуля, подволакивая ослабевшие от удара лапы. «У-у-у, вали, гадина!» – кричал Марек и, кажется, пытался забросать ее камнями.
Перед глазами стояла мутная пелена, хотелось выскользнуть из собачьего тела, вернуться к себе, в уютное кресло, в прогретый дом. Вместо этого Сидирисса забилась в ближайшую подворотню, в просвет между мусорными баками, и здесь, в душной вони, стала смотреть бесхитростные собачьи сны.
Ее разбудили голоса, шуршание пакетов. Подождав, пока люди уйдут, Сид выползла из укрытия и, прихрамывая, поплелась к дому. И только добравшись до крыльца, она позволила себе вернуться.
Сидирисса назвала пса «Маро. Это слово она подслушала у жителей места, куда однажды забрела в своих странствиях. У тамошних домов были корни, а вместо машин моторные и весельные лодки. Маро пахло тиной, рыбой и брызгалось солью. Сид, до этого видевшая море лишь на картинках учебного дома, была им очарована.
Ее собственный Маро оказался тихим, понятливым. Сидирисса спокойно пускала пса в дом, зная, что он ничего не разобьет, не сунется куда запретили. Со временем он почти перестал выбираться на улицу. Любил греться у батареи, спать на кровати, прижавшись к ее боку, класть голову на колени. Маро многого боялся: оставаться в одиночестве в пустом доме, шума и чужих голосов с улицы, грозы.
Шерсть пса отливала рыжим, Сидириссе нравилось проводить по ней ладонью, зарываться пальцами. «В честь ли моря я тебя назвала? – думала она порой. – Или в честь Марека?»
Спустя три года, как закончилась их история, Марек погиб под колесами автобуса. К тому времени он совсем спился, обрюзг, растолстел. После его смерти Сид почти месяц не могла встать с кровати, лежала, устремив невидящий взгляд в потолок. Винила себя. Бабушку, которая вырастила ее такой непохожей на остальных. Вспоминала, как, заслышав о проблемах Марека – о затяжной болезни отца, о разладе, – сбегала с работы, скреблась к нему, звала. Как его мать, поникшая, озлобленная старуха, гнала ее с порога. Но Сид не уходила, садилась под дверь и ждала-ждала-ждала. Дышала на замерзшие руки.
Как, в конце концов, выходил Марек, плюхался рядом. Тянул заунывно: «Эй, Си-и-и-ид». Она обнимала его, шептала: «Все будет хорошо, хорошо». Рассказывала о Маро, о море, о далеких городах. Марек тихонько сидел рядом, порой проваливаясь в дремоту, а дослушав очередную историю, просил прощения. За себя, за своих идиотов-друзей, которые начали травлю, которые за бутылкой горячительного выспрашивали у него подробности их жизни, смеялись, фантазировали, распускали сплетни. Сид прощала. Она до последнего верила, что у Марека все наладится. Но судьба распорядилась иначе – и Марек встретил конец по дороге в больницу.
В какой-то момент Сид заметила, что нападки прекратились. Возобновлять общение никто не спешил, но никто и не лез в душу. На работе Сид отселили в отдельный закуток – в бывшую кладовку, которую переделали под комнату. Едкий запах дешевой краски держался несколько месяцев. Рабочий день Сид начинала, забираясь по приставной лестнице к самому потолку, раскрывала маленькое окошко. Порой, спустившись, она обнаруживала, что больше не одна в комнате. Начальник отдела, видимо, караулил, спешил посмотреть, как колышется юбка, как напрягаются тонкие руки, цепляющиеся за деревянные перекладины. Он умел ходить тихо, появлялся незаметно, словно из-под земли вырастал. За это начальника не любили сплетники, не раз попадавшиеся на обсуждении чьей-то персоны.
Сид тоже его не любила – за маслянистый взгляд. Она пропустила момент, когда мужчины стали смотреть на нее по-другому, с едва скрываемым интересом. Пристально, словно пытаясь заучить ее движения, жесты, черты лица. «Ты, видимо, поздний цветочек», – говорила когда-то бабушка внучке-нескладехе. Сид тогда не обращала внимания на ее слова, не интересовалась ни своей, ни чужой внешностью. А теперь вспоминала и думала: «Это ли бабушка имела в виду?»
Ровесницы успели выйти замуж и обзавестись детьми, девичьи фигурки раздались, былое озорство сменилось степенностью, важностью. А она вытянулась, осталась тонкой, стройной. Не любила заплетать волосы или завязывать их в хвост; тяжелые черные локоны спускались до поясницы.
«Не так на меня смотрел Марек. Не так». Его симпатия была искренней, чистой. А у этих-нынешних-живых взгляды цепкие, липкие.
Однажды Сид допоздна задержалась на работе. Когда вышла, на улице было сумеречно, сизые облака нависали, будто стремились прикоснуться к макушкам деревьев. Сид поежилась, подумала о том, как бы не опоздать на последний автобус.
Она почти подошла к остановке, когда затылок обожгло болью. В глазах потемнело, колени обмякли, Сид стала оседать на асфальт. Но упасть ей не дали. Кто-то схватил за шиворот, силком поволок. В нос ударил гнилостный запах подворотни. Тот, кто тащил ее, на секунду остановился, видимо, раздумывая, как поступить. Затем подхватил Сид подмышки, встряхнул, придавил к холодной стене. Закричать бы, позвать на помощь – но рот накрыла огромная рука, сдавила челюсть. Вторая нырнула под юбку, до боли сжала ногу над коленом, скользнула выше…
Муть перед глазами слегка разошлась, и Сид увидела своего мучителя.
Деян служил охранником на складах, примыкающих к зданию, где она работала. Про парня говорили, что он связался с дурной компанией из соседнего поселка. Сид не раз слышала брань и глумливый смех, доносящийся со стороны складов, – разнорабочие и охранники любили собираться по вечерам. Деян был заводилой, смутьяном, легко ввязывался в драки. Его в начале каждого месяца собирались увольнять, но почему-то оставляли, давали еще один шанс. Больше Сид о Деяне ничего не знала.
Рука под юбкой медленно ползла выше. Сид собрала все силы, рванулась, но мужчина удержал ее, залепил крепкую пощечину.
– Ну, давай развлечемся, милая…
«Я могу убежать, – подумала Сид. – А вернуться получится?» Сердце колотилось где-то под подбородком, кровь шумела в висках, в ушах звенело. «Прочь, прочь, прочь», – чудилось ей в этом звоне. Сид вдруг вспомнила, как однажды, еще ребенком, решила умереть. Понарошку и в то же время по-настоящему.
