Ева Арк
Лучшая принцесса своего времени
Глава 24
Прощание с королевой
Свидетельства всех лиц, которые присутствовали при кончине дона Карлоса и лично совещались по этому вопросу с Филиппом II и его министрами, показывают, что смерть инфанта была вызвана естественными заболеваниями, усугубленными раздражением и позором, вызванными его тюремным заключением. Причиной ареста дона Карлоса, по мнению этих людей, было его безумие, которое побудило его строить планы, наносящие ущерб монархии, во всех отношениях он демонстрировал явную непригодность для принятия скипетра Карла V. Целью Филиппа было лишение сына по суду всех его прав с тем, чтобы право наследования перешло к инфанте Изабелле или к сыну, который впоследствии мог родиться у короля. Поэтому члены государственного совета предлагали приговорить несчастного дона Карлоса к вечному заточению в монастыре Тордесильясе, где содержалась когда-то его бабушка Хуана Безумная или в любом другом замке. Тем не менее, по Европе поползли слухи о жестоком обращении католического короля со своим сыном. Смерть инфанта в заточении стала роковым пятном в истории правления Филиппа II. Первый слух о предполагаемой насильственной кончине дона Карлоса вследствие судебного постановления государственного совета возник в Италии, о чём сообщил Франсиско де Алава:
– Из Италии (говорят, из Рима) было написано и отправлено сюда письмо, полное самых чудовищных утверждений относительно кончины инфанта. Здесь, однако, факты его болезни и смерти прекрасно известны и понятны; так что ничего, кроме смеха, не последовало по поводу очевидной злонамеренности упомянутых писем.
О том, что дон Карлос был отравлен, открыто заявляли злейшие враги Филиппа II: Антонио Перес, его бывший секретарь, и принц Оранский, знаменитый предводитель восстания в Нидерландах. Вдобавок, эти лица утверждали, что Елизавета умерла из-за того, что король приревновал её к своему сыну, хотя существуют неопровержимые доказательства обратного. Верить Пересу никак нельзя. После долгой череды преследований, пыток и суровых тюремных заключений ему удалось бежать из Испании от мести своего господина, который обвинил своего бывшего секретаря в вероломстве и предательстве государственных секретов. Живя в Париже из милости короля Генриха IV, Перес, движимый сильной ненавистью к Филиппу II, заявил:
– Недовольство и стенания инфанта были настолько велики во время его заключения, что Руй Гомес и другие не переставали умолять короля прекратить это дело, и, если упомянутый инфант невиновен, вернуть ему свободу, а если виновен, прибегнуть ко всем необходимым средствам правовой защиты, но прежде всего не позволять ему дальше томиться в плену. Они боялись, что инфант вырвется из их рук, поскольку он был чрезвычайно хитёр, и, в конце концов, отомстит им, или что во время его заключения король может умереть, и, таким образом, упомянутый инфант, став сувереном, должен будет возложить на них ответственность за жестокое обращение, которому он подвергся. В конце концов, король, не зная, как избавиться от их назойливости, и считая, что инфант действительно виновен и что его свобода была бы опасна для государства и для него лично, решился. Чтобы сохранить всё в тайне, было предписано, чтобы в течение четырёх месяцев в его пищу добавляли медленно действующий яд, так что постепенно упомянутый инфант мог терять силы и жизнь без какого-либо видимого насилия. Следовательно, так оно и было исполнено
В день кончины дона Карлоса, 24 июля, его останки были забальзамированы и завёрнуты в одеяние францисканского ордена. Для них был предоставлен гроб, обитый чёрным бархатом, с алым крестом на крышке в качестве украшения. Всем послам иностранных держав, проживающим в Мадриде, было разрешено осмотреть тело до того, как гроб был закрыт.
– Сир, – пишет Фуркево. – Я видел лицо принца до того, как его тело было передано в монастырь доминиканских монахов. Его черты нисколько не изменились из-за болезни, за исключением того, что лицо приобрело желтоватый оттенок и он значительно похудел.
В семь часов вечера скорбная процессия покинула Алькасар и направилась по улицам к монастырю Сан-Доминго-эль-Реаль. Покров из богатой парчи поддерживали герцоги де Инфантадо и Медина де Риосеко, принц Эболи и герцог де Фериа. Эрцгерцоги Рудольф и Матиас исполняли обязанности главных провожающих и прошествовали за гробом, одетые в длинные траурные одежды, в шляпах из чёрной ткани по фламандской моде. За ними следовали все высшие государственные чиновники, послы, президент совета кардинал Эспиноза, нунций и высшее духовенство Испании. Пока процессия формировался во дворе дворца, между вельможами произошла перебранка по поводу очерёдности. Спорщиков, однако, заставило замолчать присутствие самого Филиппа II, который, открыв окно, выходящее во двор, несколькими холодными и презрительными словами выразил свою суверенную волю по этому вопросу. Заупокойные службы проходили с большой помпой и торжественностью, мессы по усопшему служились ежедневно в течение девяти дней во всех церквях Мадрида. Гроб инфанта был помещён в нишу рядом с главным алтарём часовни Сан-Доминго, где он должен был оставаться до завершения строительства королевской усыпальницы в Эскориале. Молитвы за усопших читались ежедневно в течение тридцати дней в часовне – церемония, на которой присутствовали королева и её придворные. Однако заупокойная проповедь не была разрешена, по воле короля речь должна была быть произнесена в Эскориале во время церемонии окончательного погребения дона Карлоса.
В тот же вечер Фуркево отправился во дворец, чтобы навестить королеву. Он нашёл её очень подавленной и больной, тем более, что она только что простилась со своим мужем, который удалился на две недели в Сан-Иеронимо, чтобы присоединиться к религиозным службам, совершаемым за упокой души его несчастного сына. Елизавета никак не прокомментировала трагедию, только сказала послу:
– Попросите королеву, мою матушку, действовать так, чтобы вся Испания поняла и поверила, что Его Христианскому Величеству причинило великую скорбь то, что король Испании потерял своего сына; как и все европейские нации, испанцы больше всего внимания уделяют внешним проявлениям.
– Это правда, мадам, – согласился с ней Фуркево, – что испанцы смотрят на меня косо и не стесняются говорить, что мы, французы, очень рады этой упомянутой кончине. Поэтому, надеюсь, Ваше Величество не преминет сделать всё возможное, чтобы доказать обратное.
Более того, Елизавета искренне просила, чтобы Екатерина распорядилась отслужить торжественную панихиду по дону Карлосу в соборе Парижской Богоматери, и чтобы король присутствовал на ней. Молодая королева сделала всё, что было в её силах, чтобы продемонстрировать глубокое горе, которое причинила ей кончина инфанта и не навлечь на себя упрёки, что смерть пасынка принесла большую пользу ей самой и её потомству. Она также обратилась к своей матери с просьбой прислать какое-нибудь высокопоставленное лицо для соболезнования королю, её мужу. Тем временем был издан указ, предписывающий всем верноподданным короля в течение девяти дней носить глубокий траур и присутствовать в церкви Нуэстра-Сеньора-ду-Аточа, когда состоится публичная служба за упокой души умершего инфанта. Было также предписано, что двор должен носить траур в течение одного года, «если только Бог в своей милости не дарует Её Католическому Величеству сына; в этом случае все следы скорби должны быть отринуты». Затем Фуркево сообщил Екатерине, что её дочери очень идёт траур, и что черты её лица никогда не выглядели такими прекрасными и нежными. Правда, у Елизаветы всё ещё продолжались обмороки и онемение с левой стороны тела, но её врачи очень надеялись, что вскоре эти неприятные симптомы пройдут. Как только был снят королевский запрет на выезд курьеров из столицы, между иностранными послами и их дворами завязалась самая активная дипломатическая переписка. О смерти дона Карлоса иностранных государей должны были уведомить испанские послы. Католический король был особенно осторожен в этих вопросах, не допуская, чтобы его заявления искажались, и всегда пользовался преимуществом первой версии событий. Во Франции Алава, как обычно, начал с мелких пакостей, чтобы ввести в заблуждение и помучить Екатерину, которую он терпеть не мог.
– Господин де Фуркево, – негодовала Екатерина, – этот испанский посол делает всё, что в его силах, чтобы нарушить добрые отношения, существующие между нашими королевствами, особенно в связи со смертью принца Испании. Один раз упомянутый посол сказал нам, что принц не умер, в другой раз, что он умер – хотя на самом деле мы знали всё лучше, чем он, поскольку прочитали это в письмах из Испании, которые вопреки всем законам и справедливости мы вскрыли и внимательно просмотрели. Впоследствии, в разговоре с кардиналом Лотарингским, упомянутый посол заметил, «что он удивился тому, что мы, будучи так хорошо проинформированы о кончине принца, не надели траур, в то время как он сам намеревался облачиться в чёрное на следующий день. Мы, соответственно облачились в траурные одежды; но посол появился в нашем присутствии в своём обычном наряде и сказал, «что он был весьма удивлён, увидев нас в таком виде, поскольку он не получал известий из Мадрида о смерти упомянутого принца». Подобные вещи, господин посол, недопустимы, ибо совершенно очевидно, что намерение упомянутого дона Франсиско состоит в том, чтобы испортить наши отношения с католическим королем. Я прошу тебя сообщить об этом обстоятельстве королеве, моей дочери.
Вскоре Алава получил депеши из Испании для передачи французскому королю и предписание для него лично облачиться в траур по случаю кончины инфанта. 20 сентября в соборе Нотр-Дам была отслужена торжественная месса за упокой души дона Карлоса, на которой присутствовали Екатерина Медичи и её младшие сыновья, герцоги Анжуйский и Алансонский, однако Карла IХ не было, так как он заболел. Подобные почести были оказаны покойному инфанту и в Риме, хотя Филипп II написал своему послу Суньиге, чтобы в Вечном городе не поминали его сына, а также намекнул, что считает все соболезнования излишними. Однако пожелания короля не были выполнены: кардинал Таррагона провёл службу с величайшей помпой вместе с другими двадцатью двумя кардиналами, епископами и архиепископами в присутствии Суньиги и кардинала Гранвеллы. В Вене в церкви Святого Стефана тоже была проведена заупокойная служба, в которой приняла участие императорская семья, включая эрцгерцогиню Анну. По всей территории Нидерландов отслужили мессы в соответствии с королевским приказом, переданным герцогу де Альбе в письме, написанном Филиппом через два дня после смерти его сына:
– Поскольку Всемогущему Богу было угодно забрать к себе инфанта, моего дорогого и возлюбленного сына, Вы можете понять горе и боль, которые сейчас переполняют меня. Его кончина произошла 24-го числа этого месяца, за три дня до этого он принял святые таинства. После чего он умер очень по-христиански, проявив такое раскаяние и сокрушение сердца, которое очень утешает меня в этом тяжёлом горе.
Во время своего уединения в Сан-Иеронимо Филипп II перенёс тяжелый приступ подагры, поэтому вместо того, чтобы вернуться во дворец в Мадриде по истечении срока траура, король отправился в Эскориал, где оставался недоступным для всех, за исключением королевы, до 21 сентября. Перед отъездом из Мадрида он принял Фуркево наедине. В ответ на соболезнования их христианских величеств по поводу постигшего его бедствия Филипп ответил:
– Я не могу притворяться, что кончина сына стала для меня ужасным горем, тем не менее, я долго готовился принять со смиренной благодарностью как добро, так и зло, которые Богу было угодно назначить мне.
Во время отсутствия короля все государственные документы, связанные с французскими делами, отправлялись Елизавете, которая пересылала их своему мужу. Молодая королева продолжала пребывать в депрессии: её страдания из-за болезни были усугублены невежественным врачеванием со стороны Мальдонадо и других испанских докторов. 10 сентября Елизавета упала в обморок из-за сильной боли в боку, и пролежала полтора часа неподвижно, напугав фрейлин, которые думали, что она больше не придёт в себя. Правда, на следующий день королева снова чувствовала себя сносно. Несколько дней спустя она вместе с инфантой Изабеллой отправилась на вечерню в церковь Богоматери Аточской. После этого решила навестить Хуану Австрийскую, которая лежала больная в монастыре Дескальсас Реалес. В конце концов, Екатерину Медичи всерьёз встревожили полученные ею отчёты о болезни дочери, тем более, что Елизавета слишком ослабела от перенесённых страданий, чтобы часто переписываться со своей матерью. Зато Филипп II писал постоянно, спрашивая совет у тёщи и жалуясь:
– Иногда прекрасные глаза Её Величества тускнеют и наполняются слезами от страданий.
Флорентийка поспешила ответить:
– По моему мнению, её недомогание вызвано обильным ужином и недостаточной физической нагрузкой, что не может не нанести большого вреда как ей самой, так и её ребенку. Поэтому я умоляю, Ваше Величество, прикажите, чтобы она не принимала пищу более двух раз в день. Если же она не может обходиться без еды между обедом и ужином, я прошу Ваше Величество распорядиться, чтобы она ела только хлеб, поскольку в юности она никогда не ела мяса, кроме как за обедом или ужином.
21 сентября Елизавета встретила своего мужа у большого портала Мадридского дворца, когда он вернулся из Эскориала. Их приветствие было радостным и нежным. Прекрасное лицо королевы, однако, оставалось бледным; и она так была слаба, что в ожидании короля вынуждена была опереться на руку своей главной камеристки, герцогини Альбы. В течение последующей недели Елизавета сопровождала своего мужа, чтобы сменить обстановку, в Эль-Пардо, где королевская чета пробыла всего несколько дней. В пятницу, 1 октября, болезнь королевы неожиданно усилилась, она стала очень беспокойной и не могла сомкнуть глаз. Тем не менее, на протяжении всех своих продолжительных страданий она сохраняла неизменную мужественность и не забывала благодарить своих приближённых за оказанные услуги.
Вечером 2 октября Елизавета попросила, чтобы было совершено таинство Елеосвящения, пока у неё ещё остались силы присоединиться к молитвам духовенства. Эти священные обряды были совершены и, более того, в покоях умирающей королевы отслужили мессу. Филипп II опустился на колени у подушки своей супруги и разделил с ней освященную облатку. В три часа утра в воскресенье, 3 октября, Елизавета подписала своё завещание, которое продиктовала ещё в Эль-Боске перед рождением инфанты Изабеллы. Затем последовало самое мучительное испытание – прощание короля с умирающей женой. Слёзы текли по щекам Елизаветы, когда она говорила последние слова мужу, которого так нежно любила и который, по крайней мере, был нежен и снисходителен к ней. Она выразила свою скорбь по поводу того, что не смогла должным образом отплатить за его любовь, и, особенно, что не подарила ему сына, «вид которого, монсеньор, мог бы смягчить Ваше горе».
– Я испытываю глубокую скорбь из-за того, что оставляю инфант, своих дочерей, – продолжала умирающая, – но, будучи детьми такого могущественного короля, как Вы, они никогда не будут нуждаться в заботе и будут получать множество превосходных подарков.
Затем она поручила своих фрейлин защите короля, и ещё попросила мужа всегда любить королеву, её мать, и помогать ей, как и Карлу IХ, её брату. Закончила Елизавета такими словами:
– Я ухожу, монсеньор, полагаясь на Христа, моего Спасителя, и всегда буду молить Всемогущего благословить Вас и даровать преуспевание.
Филипп ответил:
– Я надеюсь на Всевышнего, что Он всё ещё будет милостив ко мне и вернёт Вам здоровье, чтобы Вы сами могли исполнить праведные намерения Вашего сердца. Но если случится обратное, и я буду покаран этим бедствием за свои грехи, я обещаю исполнить всё, что Вы повелели.
Врачи, видя, что поведение королевы становится неконтролируемым, а её боли усиливаются, стали умолять Филиппа покинуть покои. Король поспешно встал и вошёл в маленькую молельню, расположенную рядом.
– В эту самую скорбную ночь, мадам, – свидетельствует Фуркево, – королева, как самая мудрая христианская принцесса, какой она была, навсегда попрощалась с королём, своим мужем, словами, которых никогда прежде не использовала. Упомянутый король, дав соответствующий ответ и проявив такое же постоянство и смирение, удалился из зала в великой тоске и душевном отчаянии.
В спальне вместе с Елизаветой находились герцогиня Альба, донна Анна де Фазардо, маркиза де Фроместа и донна Эльвира де Каррилья, воспитательница инфант, а также дон Хуан Манрике де Лара, верный дворецкий королевы, епископ Куэнсы, кардинал Эспиноза, и советник Елизаветы фра Луис Консильи.
– Все эти лица, – свидетельствует очевидец, – оплакивали королеву, такую молодую, очаровательную, милостивую, скромную, милосердную и набожную.
Вид слёз, проливаемых её приближёнными, сильно огорчил Елизавету, и она попыталась утешить своих фрейлин, заверив, что позаботилась об их будущем и, выразив сожаление, что не смогла сделать больше, чтобы выразить свою благодарность за их верную службу. Вскоре после ухода короля она отправила послание Хуане Австрийской, которая всё ещё была слишком больна, чтобы встать с постели. Заверив её в своей искренней привязанности, королева попросила золовку позволить ей упокоиться в часовне её монастыря Дескальсас Реалес. Посланец Елизаветы был допущен к постели Хуаны, которая горько заплакала, услышав скорбную весть. В ответ инфанта отправила ей нежное послание, заверив невестку, что её желание будет выполнено. Затем Елизавета попросила, чтобы её облачили во францисканское одеяние, поскольку на следующий день должен был состояться праздник Святого Франциска и «она верила, что святой облегчит её муки во время агонии, как он облегчал страдания многих её королевских предков, и особенно короля Людовика Святого, который вступил в орден Святого Франциска». Когда это желание было исполнено, кардинал Эспиноза и епископ Куэнсы выступили вперед и призвали Елизавету возложить надежду на вечное спасение благодаря пролитой крови Иисуса Христа.
– Я умираю, – слабо произнесла королева, – с верой в Таинства пресвятой Церкви Христа, которые являются залогом Его слова и символами моего будущего блаженства.
Было почти шесть часов утра 3 октября, когда дон Хуан Манрике, узнав, что Елизавета потеряла сознание после получения торжественного благословения присутствующих прелатов, поспешно отправился в жилище французского посла и сообщил ему печальную весть. Уже через десять минут Фуркево и граф де Лигероль, специальный посол Екатерины Медичи, стояли в ногах кровати Елизаветы. Движение в покоях и звуки её родного языка пробудили королеву: она долго и жадно смотрела на Фуркево, который представлял тех, кого она так любила. Затем слёзы навернулись у неё на глаза и Елизавета, протянув ему руку, сказала:
– Господин посол, Вы пришли увидеть меня в момент ухода из этого суетного мира, чтобы перейти в более приятное царство, где я надеюсь всегда быть с моим Богом в славе, которая никогда не закончится. Передайте королеве, моей матери, и королю, моему брату, что я умоляю их терпеливо принять мой конец и утешить себя мыслью, что не столько радости и процветание, выпавшие на мою долю в этом мире, доставляли мне много удовольствия, сколько перспектива скорого воссоединения с моим Создателем. Скажите им, что я буду ходатайствовать за них перед Богом, чтобы Он держал их под Своей святой защитой, умоляю их искоренить ересь в своём королевстве, и, со своей стороны, буду молить Бога дать им силу усмирить своих врагов. Прежде всего, я молюсь о том, чтобы они приняли мою смерть безропотно и сочли меня счастливой, ибо Вы, господин посол, являетесь свидетелем того, как спокойно я принимаю этот долгожданный вызов.
Фуркево ответил словами утешения, добавив:
– Возможно, Бог продлит дни Вашего Величества, чтобы Вы стали свидетельницей мира и процветания во Франции.
Затем Елизавета через посла передала просьбу своей матери позаботиться о её придворных дамах, а также любить и лелеять инфант.
Между часом ночи и одиннадцатью часами утра королева преждевременно родила девочку, и с этого времени почти не могла говорить, но оставалась в сознании. Около одиннадцати король прислал ей послание и частицу истинного креста Иисуса, которая утешала в последние часы его мать, императрицу Изабеллу, и умирающего императора Карло V.
– Затем она, – говорит Фуркево, – благоговейно прислушалась к увещеваниям своего духовника.
Около двенадцати часов дня Елизавета поднесла к губам распятие и, сложив руки, стала молить о милосердии Божьем и заступничестве Пресвятую Деву, святого Франциска, святого Людовика и своего ангела-хранителя. Через несколько минут она снова пробормотала имя Иисуса.
– И она скончалась так тихо, мадам, что мы не уловили точно момента её кончины, – продолжал посол. – Один раз она открыла свои ясные и блестящие глаза, и мне показалось, что она хочет приказать мне что-то ещё, потому что её взгляд был прикован ко мне. Когда всё было кончено, мадам, мы вскоре покинули дворец, оставив всех в слезах. Стенания были невероятными, ибо нет ни одного человека, великого или ничтожного, который не оплакивал бы потерю Её Величества и не утверждал, что она была лучшей и милостивейшей королевой, когда-либо правившей в Испании.
Любопытно сравнить отчёт французского посла с рассказом Антонио Переса. Он говорит так:
– После смерти инфанта дона Карлоса король решил избавиться от своей супруги королевы. Событие, которое решило судьбу Её Величества, заключалось в следующем. Маркиз де Поза в это время занимался любовью с одной из служанок королевы и, как говорили, обладал достаточной властью, чтобы проникать ночью во дворец и навещать свою любовницу, которая жила в крыле, занимаемом королевой. Когда эта интрига была раскрыта, король приказал нескольким кавалерам из числа своих друзей переодеться нищими и провести ночь в хижине, выходившей окнами на покои королевы. Эти кавалеры заметили галантного маркиза, когда он спускался из окна, и, последовав за ним, опознали в нём того человека, которого они подозревали. К сожалению, случилось так, что во время турнира в присутствии придворных королева уронила свой носовой платок с королевского балкона, который был подобран и преподнесён Её Величеству упомянутым маркизом. Этот инцидент усилил ревнивую подозрительность короля. За действиями маркиза наблюдали; и в следующий раз, когда он спустился из окна дворца, он получил смертельную рану от кинжала. Это событие не вызвало никакого шума. Однако однажды утром герцогиня Альба, первая дама королевы, которая была старой и опытной матроной, подошла к постели своей королевской госпожи и, разбудив её, сказала: «Врачи пришли к мнению, что Вашему Величеству необходимо принять лекарство, дабы обеспечить счастливые роды». Королева отказалась выполнить это требование, заявив, что «никогда в жизни она не чувствовала себя лучше». Герцогиня настаивала; но Её Величество была непреклонна, пока король не вошёл в апартаменты из соседней комнаты, одетый в свой халат, и не потребовал объяснения причины спора. Герцогиня рассказала об этом деле, и король сначала встал на сторону своей жены; но через некоторое время, будучи явно побеждён аргументами, выдвинутыми первой дамой, начал убеждать королеву выпить напиток. Её Величество долго сопротивлялась; но, наконец, король сказал, «что, поскольку её уступчивость касается благополучия королевства, необходимо, чтобы она подчинилась»; и, взяв бокал из рук герцогини Альба, он передал его королеве и наблюдал, как она пьёт его содержимое. В течение трёх или четырёх часов после этого королева преждевременно родила сына, родившегося с обожжённым черепом в результате сильного действия яда, который сразу же скончался.
Перед лицом многочисленных свидетельств, которыми располагают историки относительно кончины Елизаветы, рассказ Переса вызывает недоверие. Депеши Фуркево настолько подробно отражают последние годы жизни католической королевы, что их можно назвать дневниками.
Анекдот о носовом платке, оброненном Елизаветой, имеет подозрительное сходство с историей английской королевы Анны Болейн и её предполагаемого любовника на турнире в Гринвиче. Перес, во время своего визита в Англию в качестве изгнанника в царствование королевы Елизаветы Тюдор, возможно, слышал этот анекдот о дворе Генриха VIII, и впоследствии использовал его против своего смертельного врага. Существует ещё одно примечательное несоответствие: маркиз де Поза не только не был убит, как утверждает Перес, но и присутствовал среди других знатных вельмож на похоронах Елизаветы. Наконец, королева перед своей кончиной родила дочь, а не сына, как утверждает Перес. Тем не менее, романтическая история «любви» между Елизаветой и её пасынком, тоже сочинённая бывшим королевским секретарём, распространилась по всей Европе и стала образцом для последующих историков и писателей-романтиков. Однако нет ни малейшего веского доказательства, подтверждающего такие обвинения. Даже если дон Карлос питал к своей прекрасной мачехе любовные чувства и не скрывал этого, то Елизавета всегда вела себя с исключительной осмотрительностью и достоинством, а своей жалостью к инфанту никогда не оскорбляла своего мужа. Привязанность Филиппа II к своей супруге была глубокой, он всегда относился к ней с почтением и снисходительностью и до последнего часа своей жизни не переставал оплакивать потерю Елизаветы. На протяжении всего своего долгого правления он в годовщину её смерти простирался ниц вместе с монахами Эскориала, присоединяясь к их молитвам за упокой души своей самой любимой жены. Елизавета, со своей стороны, никогда не уставала выражать счастье и удовлетворённость, которые она испытывала от своего брака с католическим королём. Пристально наблюдавший за ней французский посол, конечно же, не преминул бы сообщить Екатерине Медичи о таком важном событии, как холодность или отчуждение между королевской парой, в то время как он тщательно отмечал почти каждое изменение в одежде или занятиях королевы. Да и как могла Елизавета променять преданного ей мужа, который, будучи тогда в расцвете сил, обладал царственной осанкой и превосходными интеллектуальными способностями, на грубого дона Карлоса с его уродливой внешностью, подверженного приступам наследственного безумия?
Елизавета умерла в возрасте всего двадцати трёх лет, вероятно, от заражения крови в Аранхуэсе, их с Филиппом «приюте любви». Тело королевы перевезли в Мадрид и забальзамировали после полудня в день её смерти, в воскресенье, 3 октября 1568 года. Затем её останки поместили в гроб, обитый чёрным бархатом и богато украшенный эмблемами королевского ранга. Во второй половине дня комната заполнилась придворными с вуалями и в длинных траурных одеждах, которые были настоящими скорбящими, а не актёрами, как обычно.
– Ибо, – говорит Брантом, – никогда ещё ни один народ не проявлял такого горя. Воздух был наполнен стенаниями и страстными проявлениями скорби, потому что все её подданные относились к королеве скорее с чувством идолопоклонства, чем с благоговением.
Прибыли все кавалеры и дамы покойной Елизаветы, духовенство и горожане Мадрида, иностранные послы, городские магистраты и военный губернатор. С наступлением темноты траурная процессия прошла по длинным галереям Мадридского дворца, ведущим из покоев покойной королевы в королевскую часовню, которая была освещена бесчисленными свечами из белого воска. Перед главным алтарём возвышался великолепный катафалк, по четырём углам которого были развешаны гербы и геральдические знаки Валуа и Габсбургов. Снаружи был слышен грохот пушек и звон колоколов. Тело королевы несли четыре гранда Испании, кортежу предшествовал дон Хуан Манрике. Герцогиня Альба шла за гробом, одетая в траурные одежды. Затем следовала вереница знатных дам и кавалеров. Портал часовни был распахнут, папский нунций и кардинал Эспиноса подошли, сопровождаемые мадридским духовенством, чтобы принять тело. Когда процессия приблизилась к хору, торжественные ноты реквиема потонули в речах скорбящих. Гроб был поставлен на катафалк и накрыт великолепным покрывалом из золотой парчи. Затем началась служба за упокой усопших, ни один звук не прерывал песнопений священников, за исключением приглушенных рыданий женщин из окружения Елизаветы, и нестройного ропота людей, собравшихся на каждой улице и площади, ведущих к дворцу. Когда служба завершилась, нунций произнёс благословение. Затем все присутствующие покинули часовню, за исключением тех, кому было поручено нести бдение у тела. Герцогиня Альба сидела в кресле у изголовья гроба, закутанная в вуаль, у подножия носилок стоял дон Хуан Манрике со своим служебным жезлом. На гробе покоились королевская корона, мантия и скипетр, а также небольшой сосуд со святой водой. Другие домочадцы Елизаветы преклонили колени вокруг помоста: солдаты королевской личной охраны, стоя с поднятыми руками и факелами в руках, также несли охрану внутри часовни, которая оставалась освещённой множеством свечей. Глубокой ночью Филипп II вошёл в часовню в сопровождении дона Хуана Австрийского, Руя Гомеса и дона Эрнандо де Толедо. Он медленно и печально подошёл к носилкам, затем опустился на колени у изголовья гроба и долго оставался погружённым в молитву, в то время как трое мужчин неподвижно стояли позади своего господина. Наконец, король встал и, взяв метёлку, окропил гроб святой водой, а затем молча вышел из часовни. Вместе с Елизаветой Валуа закончилась самая счастливая и блистательная часть его жизни. Покинув часовню, он в сопровождении вышеупомянутых кавалеров удалился в монастырь Сан-Иеронимо в таком глубоком горе и подавленном настроении, что никто не осмеливался обратиться к нему.
На следующее утро, 4 октября, к середине дня весь цвет Испании собрался в дворцовой часовне, чтобы сопроводить похоронный кортеж королевы в монастырь Декальсас Реалес. Когда тело Елизаветы вынесли из часовни, дворец огласился страшным криком герцогини Альбы. Гроб был поднят и пронесён по улицам четырьмя дворянами. Углы завесы поддерживали герцоги Аркос, де Нахара, де Медина, де Риосеко и де Осуна. Рядом с гробом шли маркизы де Агилар и де Поса и граф Альба де Листа, сын бывшего дворецкого Елизаветы. Улицы были увешаны чёрными драпировками и флагами, а зрители, толпившиеся по пути следования процессии, проливали обильные слезы, оплакивая судьбу своей молодой государыни. У портала церкви монахинь-клариссинок стояли папский нунций Кастанео, Эспиноза и епископ Куэнсы, которые были выбраны для совершения погребальных обрядов, а также архиепископ Сантьяго, главный податель милостыни в Испании. За этой группой прелатов стояли настоятельница монастыря донна Инес Борджиа и монахини. По окончании мессы тело было помещено в нишу рядом с главным алтарём. Затем должна была быть проведена важная церемония погребения испанских монархов – опознание королевского трупа лицами, назначенными королём. Крышку гроба подняли главная камеристка Елизаветы герцогиня Альба и дворецкий дон Хуан Манрике. Вокруг в качестве свидетелей стояли следующие выдающиеся личности: нунций Кастанео, кардинал де Эспиноза, французский посол Фуркево, португальский посол дон Франсиско Перейра, герцоги де Осуна, Аркос и Медина, маркиз де Агилар, графы Альба де Листа и де Чинчон, дон Энрикес де Рибера, дон Антонио де ла Куэва, дон Луис Кексада и эрцгерцоги Рудольф и Матиас. Когда погребальный покров сняли, все увидели тело покойной королевы и младенца. Черты лица Елизаветы оставались прекрасными и безмятежными и после смерти, так что зрителям казалось, что она мирно спит. Затем герцогиня Альба насыпала в гроб мелко измельчённый бальзам и духи, приготовленные специально для этого случая: она также разбросала пучки тимьяна и душистых цветов. Затем гроб был закрыт и запечатан королевской печатью. Заместитель государственного секретаря составил на месте устный отчёт, который подписали все знатные особы, специально назначенные королем Филиппом. Духовник монастыря, брат Франсиско де Вилья Франка, генеральный викарий Мадрида, и его коллега, брат Диего де Бибар получили от епископа Куэнсы торжественное поручение хранить королевские останки до тех пор, пока королю не будет угодно перенести их в другое место, и церемония погребения на этот день завершилась.
