bannerbannerbanner
Научи меня любить

Есения Светлая
Научи меня любить

Полная версия

16

У Кожевниковых имелась мещанская привычка – все теплое время года обедать в саду. Под старой раскидистой яблоней стоял старинный огромный деревянный стол, покрытый простой беленькой клеенкой. Вместо стульев – маленькие самодельные табуреточки. Там и нашли они с Митькой Наталью.

Она сидела, подперев одной рукой тяжелую голову, другой кормила Ванютку с ложечки. Тот брыкался, упорно отворачивался от еды, свешивался с высокого детского стульчика, так и норовя в любой момент упасть. Мамашка, в простом домашнем платье, вся замученная и раздраженная, пыталась утихомирить маленького вояку, но все ее возгласы, казалось, оставались абсолютно без внимания.

Яна прошла к старой яблоне по тропинке, выложенной узорной брусчаткой, отпустила ручку Митьки и присела на стул, напротив подруги.

– Доброе утро!

– Ага, доброе оно, как же. И вообще-то уже день. Ты продрыхла, дорогая, полдня.

– Правда? Голова раскалывается.

– Я тоже, как вареная. А вчера как-то веселее было. Еще и детей вот с утра пораньше привезли. Ванька полночи не спал, к маме просился. В общем, не высидели даже сутки у бабушки. Устроили и там балаган.

– Не приболел?

– Да нет, кажется, все хорошо. Просто без настроения. Все еще горишь желанием с ними понянчиться?

– Если ты мне принесешь большую кружку холодного чая, то я примкну к твоим рядам, встану плечом к плечу и поддержу, насколько хватит терпения.

– Ну вот и отлично. Давай, бери ложку, докорми этого бандита, а я пойду быстренько сполоснусь в душе и заварю нам чаек с травками. Справишься?

– Постараюсь. А где Сашка? – запоздало опомнилась Яна, перенимая пост возле детского стульчика.

– Уехали наши мужики. На великах, на рыбалку. Дед Егор позвал на Студенку, за ершами. Ну на кой мне эти вот ерши, а? Еще и бабушка одна с внуками осталась. Вернее – уже не осталась…

– Наташ, иди, – поторопила Яна подругу, – боюсь мы долго не высидим вместе.

Дважды повторять не пришлось, через миг Наташки и след простыл.

Яна, вдохнув поглубже, улыбнулась и повернулась к малышу. С этим малюткой, по сравнению с Митькой, было сложнее найти общий язык. Ванюша к своим двум годам не говорил совсем. Ни слова. Показывал и объяснял все на пальцах так, что любой сурдопереводчик мог бы позавидовать. Как правило, его хотелки большинство слушателей, вернее зрителей, понимали. Проблема заключалась в том, что в голове у этого упрямца порой рождались совсем необычные желания, которые могли ему же и навредить. И когда Ванюшке что-то запрещали, он моментально начинал орать и обливаться горючими слезами. В общем, манипулировал, как мог. Врачи говорили, что нужно время, и ребеночек заболтает, как миленький, да и вести себя будет спокойнее.

Врачи, нужно время…

Янка вздохнула. Было горестно думать о прошлом, но оно не отпускало…

Если бы тогда все получилось, то их с Сашкой малыш был бы ровесником Ванюшки. Если бы…

– Ну что, дружок, привет. Будем играть в вертолетик? – с улыбкой начала Яна, набирая в ложечку вязкую овсяную кашу. Малыш отрицательно покачал головой и отвернулся.

– Не будет он у тебя эту касу, – важно отвечает за брата Митька, свесившись с качелей головой вниз.

– Это почему ещё?

– А ты не умеес! Он кУсает толька када ему нлавица.

– Ясно, ну значит пусть голодный сидит! –  Яна оставила ложку в покое и сложила руки на груди.

На неё уставились две пары глаз – темных вишенок.

– Так нейзя, – снова глаголет Митька, – у него сил не будет иглать. Колми!

– Ну, он же не хочет, – Яна приняла расслабленную безразличную позу и, отвернувшись, стала рассматривать листочки на дереве.

– Бат! Ешь скалей! Иглать будем! – Митька соскочил с качелей, встал рядом со столом и важно посмотрел на мелкого, давя своим авторитетом. Ванютка сник, почесал щеку, посмотрел по сторонам, и, не придумав ничего, что помогло бы избежать кормежки, с недовольным видом повернулся к Яне.

Но рот все-таки открыл. Недолго думая, она докормила ребенка остатками каши и распаковала ему коробочку с соком.

– И мне, я засужил. Я помогал!

Яна взяла вторую, такую же, открыла, отдала Митьке, предварительно рассмотрев упаковку.

Ну Наташка, ну лентяйка. Нет бы – сварить компот, пичкает магазинной едой… Как вот ей сказать, обидится, наверное.

Ванютка сидел расстроенный, что вышло не по его, и колупал красочную коробочку, изредка попивая сок.

– Малыш, пойдём ко мне на ручки? Сок допьешь и пойдешь гулять с братиком. Согласен?

В ответ кивок.

Ну что же, осталось только его вызволить из этого устройства под коварным названием "детский стульчик". Немного попыхтев над мудреным креплением и ремешками, Яна все же вытащила ребенка и нежно приобняла.

– Какой хорошенький, милый мальчик!

Мелкий довольно улыбнулся и тут же перевернул ей на голову коробочку с соком, от души надавив на упаковку. Красная липкая жидкость потекла от самого затылка, по спине и за пояс новых шортиков.

Ну вот… Хорошо пообщались, душевно…

17

Яна неспешно раскачивала качели на которой, прижавшись друг к другу, сидели притихшие Ванютка с Митькой. Это был единственный способ дождаться их маму без потерь. Иначе, пока Яна бы нянчилась с одним ребёнком, второй грозился что-нибудь вытворить этакое.

– О, я смотрю, теперь в душ надо тебе, подруга, – раздался возглас Наташи за спиной. Она несла огромный поднос, уставленный тарелочками с бутербродами и сладостями. Расположила его в центре стола. – Как знала, что чайник рано нести. Сейчас там наши мужики уже подъехали, убирают удочки. Мы им пацанов сбагрим, и пойдем домой. Попробуем спасти твою одежду.

Яна вяло улыбнулась.

– Навряд ли получится. Сок же…

– Меня свекровь научила, любой ягодный сок нужно сразу, без мыла только, пролить кипятком. И все остается белоснежным!

– Наташ, на одежде бирка " 30 градусов"

– Ой, не психуй! Хуже точно не будет! Испортим, значит с меня тебе новые шорты!

– Да нет, я просто…

– Ну, давай-ка, не лечи мне! А то я не знаю, как обидно, когда эти бандюги портят хорошие вещи! Ты посмотри на меня, в чем я хожу! – она покрутилась вокруг себя, демонстрируя старый выцветший спортивный костюм.

– Думаешь, не могу себе позволить одеться красиво? Да, не могу. Потому что через час я стопроцентно пойду переодеваться… Это дети, Яна! Так что, наслаждайся!

Тут раздался оглушительный визг, и мальчишки, соскочив с качелей, понеслись к дому, навстречу Игорю и Сашке.

Сашка успел подхватить их первым, и, с ревом медведя под их счастливый хохот, закружил малышей над головой.  Яна в испуге прижала руки к груди.

– Саша, потише!

– Да отстань ты, сами разберутся, – Наташка ухватила под локоть подругу, потянула к тропинке, ведущей в дом. – Пойдем. У нас точно есть пятнадцать минут. Успеем.

Яна стояла в ванной, после душа снова укутываясь в халат, и наблюдала за подругой. Та, опустив в раковину ее испорченную одежду, лила тонкой струйкой кипяток из чайника на ягодные пятна. Те, как по волшебству, таяли на глазах.

– Ну вот, сейчас застираем, и готово. Футболка, конечно, немного сварилась. Наверное, волной пойдёт. Но вот шорты точно спасли. Так что, не переживай.

– Да я не переживаю. Спасибо.

– А чего кислая такая? Опять дурь в голове?

– Думаю, Наташ, вон Сашка как ловко с детьми обращается. И они рады ему, смеются, как колокольчики. А со мной, как наказанные. И в детском саду ведь тоже я, знаешь, не могу с детками. Какое мучение для меня эти музыкальные уроки, это пиликанье на пианино, это ведь даже не музыка! Злюсь, раздражаюсь на малышей, им ведь совсем не интересно.  Но поделать ничего не могу с этим. Может, потому и нет у меня детей? Не умею я их любить?

Наташа внимательно посмотрела на подругу и, немного помолчав, все же ответила, глядя прямо в глаза.

– Честно, Ян, я не знаю. Почему так, а не по-другому. Но человек ты хороший. Это точно. А в детском саду не каждый сможет работать. Это надо родиться таким человеком, чтобы быть настоящим воспитателем, понимаешь. А ты киснешь, потому как не своим делом занимаешься. Нужно заниматься тем, чем нравится, чего хочется. А ты? Сама-то ты знаешь, чего хочешь?

Яна молчала.

– Вот то-то и оно. И дети тут не причём.

18

Напряжение нарастало с каждым днем, закручиваясь внутри тугой спиралью. Для Сашки вдруг стало невыносимым смотреть на то, как переживает любимая. Нервы уже ни к черту, но что поделать – Яна сама дала согласие ехать на этот дурацкий прием. Вот что она там не видела? Этих выскочек, этих худобедренных интеллигентишек? Нет, конечно, это – не ревность. Яна явно не пылала симпатией к парням такого типа – гламурным чистоплюям. И все же почему-то ее снова тянет туда?!

К родителям? Возможно, но ведь можно встретиться и дома. Или хотя бы приехать к ним в гости, уж за столько-то лет! Но Яна, несмотря на свою наивность, прекрасно понимает, что родителям она не нужна. И что это будет? Визит вежливости? Или эта карга – Анастасия, которая теща, опять что-то задумала?

Сашка устал отбивать свою любимую от этих странных людей. Она считает, что родители ее все равно любят. Но что это за любовь, если от них два звонка в год. Один раз звонит Яна на день рождения матери. Второй раз в году звонит мать в ответном жесте. С отцом, тестем Георгием, Сашка так и ни разу не общался после скандала у стен Янкиной гимназии. Лишь чудом сдержался и не надавал ему тогда по роже за оскорбления. И ладно бы оскорбляли его, Сашку. Этот сухопарый, изнеженный мужчина стоял и поливал грязью собственную дочь, не жалея ни ее чувств, ни стыдясь своей безгранично дремучей фантазии в вопросе отношений Яны и Сашки.

Он увез ее, защитил, выдрал из лап, да, родителей, но по сути жестоких и беспринципных карьеристов. И никто не изменит его мнения об этих людях. Потому что он видел, насколько Яна оказалась не приспособлена к нормальной жизни, насколько неустойчива ее психика. Да, она необыкновенно нежная, утонченная, доверчивая. Но куда с такими качествами по жизни? Кому это сейчас нужно? Что она умела кроме того, что играть на нескольких музыкальных инструментах и прекрасно танцевать? Принесли ли ей пользу эти умения? Он взял ее под свое крыло, поклялся беречь и защищать. И не требовал от нее делать чего-то большего, чем было в силах Яны. Ни уборки, ни готовки, ни работы какой-то. Она, конечно, и научилась, и справилась. Яна просто молодец. Она – его любимая – очень сильная девочка, всегда справляется с любыми трудностями.

 

Сашка смял так и незажженную сигарету и бросил ее в узкую фарфоровую вазочку с чуть отколотым краем. Она стояла тут, возле кашпо с цветами, заменяя пепельницу. Все, абсолютно все в этом доме – до тошноты – по стилю. Нужно переодеться, отвезти жену в соседний город, на эту чертову встречу.

Янка бегала по квартире в одном нижнем белье, нарезая круги от ванны к спальне. Когда Сашка, заходя в комнату с балкона, попытался ее поймать и прижать к себе, она вырвалась, раздражённо бросив:

– Саш, не мешай хотя бы. У меня чулки порвались, мне уже одетой быть пора, а я тут ищу из старых…

– Чулки? Дорогая, ты не перепутала? Вообще-то у вас музыкальный вечер!

Янка остановилась в дверях, недоуменно посмотрев на мужа.

– Саш, ты что – ревнуешь? Я же тебя несколько раз спросила. И сейчас говорю, поедем вместе.

– Яна, ну я же без смокинга, забыла? – ехидство, вот гадство, сочится в каждом слове.

– Саша, да мне все равно, хоть в джинсах. Я о тебе беспокоилась, потому так и сказала. Это ведь ты стесняешься сам себя!

– Не говори ерунды, Ян! И я не поеду, мне нечего там делать! Думаю, ты уже большая девочка, чтобы суметь постоять сама за себя!

Яна поджала губу, но ничего не сказала и, закрыв за собой дверь, скрылась в комнате.

Ну нет, так нет. О чем еще говорить! Видимо, ей очень хочется пощекотать себе нервы. Пусть едет…

19

Щемящая душу тоска и, одновременно с ней, какая-то безликая опустошенность – беспричинно, казалось, поселились где-то внутри. Не дышалось, не думалось ни о чем. Автобус постепенно набирал скорость, петлял по улочкам, убаюкивал равномерным покачиванием.

Два часа езды до родного города. Сколько чувств вдруг растревожила эта поездка, воскрешая воспоминания, слившиеся, как и пейзаж за окном, в сплошную линию из беспорядочно разбросанных кадров какого-то нелепого кино.

Вот стела на выезде из города. Рабочие старательно красят ее синей краской, так напоминающей Яне ненавистные больничные стены. Две сваренные вместе металлические трубы, а посередине – ажурная ковка, на ней – неровно вырезанные буквы названия этого небольшого городка.

Яна прекрасно помнила свои ощущения, когда впервые они приехали сюда с Сашкой. И как она смотрела на эту диковинную архитектурную пошлость – с безразличием. Стояла глубокая осенняя ночь. Город встречал ее тусклыми огнями, пугая своей провинциальной отрешенностью…

Сашка каждый раз, как только возвращается с рабочей вахты, фотографирует на телефон эти корявые буковки на стеле и присылает в сообщении: "Вот, я уже еду, близко…"

Ритуал, от которого в первые месяцы сбивалось дыхание – её милый Сашка, скоро приедет, обнимет – теперь стал обыденным и каким-то нелепым, что ли. Семь лет… Кажется, что они для друг друга стали больше родными, но не до конца близкими…

– Покажите, пожалуйста, еще раз ваши документы. Я, кажется, перепутала номера мест в ведомости…

– Что? – Яна недоуменно всматривалась в тусклом освещении автобуса в лицо худощавой женщины – кондуктора. Помотала головой, стараясь стряхнуть сонное состояние. – Простите, я вас не поняла.

Рыжеволосая, порядком уставшая от бесконечной езды, кондуктор терпеливо повторила:

– Я отмечаю кто из пассажиров на каком месте сидит. В ведомости. Паспорт. Нужен ваш паспорт.

Яна смотрела на ее потрескавшиеся иссохшие губы, с трудом улавливая смысл. Потянулась к сумочке, достала документ, протянула его женщине и уже через минуту снова бездумно сунула его обратно и отвернулась к окну, погружаясь в свои мысли.

Это все дорога. Это она навевает разъедающее душу настроение и апатию. Ведь Яна – она не такая. Она – борец, она всегда справлялась. Со всем. С этим бесконечным потоком вывалившихся на нее бытовых проблем, с этой безысходной тоской от творческого голода, с этой невыносимой болью, когда… Когда в очередной раз приходили месячные. И даже когда этот врач, на которого она смотрела сквозь пелену слез, говорил, что нужно ехать в операционную…

Господи, отпустит ли её когда-нибудь это всё?

Яна вздохнула и вновь встряхнула головой, пытаясь сбросить дурные мысли.

Но городские огни остались позади, и сумерки, решив пробраться внутрь салона, насмешливо заглядывая в окна, подбрасывали новые воспоминания.

"Ты знаешь, Янина?! Ты пожалеешь! Не сразу, нет, но каждый день ты станешь жалеть о своем выборе. От осинки не родятся апельсинки…"

Жалеет? Нет. Но не родятся… Ни осинки, ни апельсинки…

За окном уже мелькают загородные коттеджи. Ивановка…

"Держись, Янка"сжимает за плечи Наташка свою подругу – рыдающую, растерянную. Родители не простили дочери ее увлечения, не приняли. Поставили перед выбором… 

– Ты справишься, Вы вместе справитесь! Они не дадут тебе жизни, сломают, как куклу! Не реви, беги, спасайся, пока есть шанс."

Справилась…

"У Вас есть опыт работы? Нет? Ну и что, что Вы окончили гимназию? – заведующая детским садом, старая карга, так и пышет своим превосходством, с усмешкой смотря на напуганную Янку. – С детьми работать, милочка, это Вам не брынькать вечерком на лавочке на гитаре. Я возьму Вас на испытательный срок. Четыре часа занятий в неделю Вас устроит? На полставки. Больше не можем оплачивать…"

Может быть, все же стоило поискать другую работу? Но что она смогла бы найти в этом маленьком провинциальном городке, где им с Сашкой пришлось поселиться? Хорошо, что со временем она занялась хотя бы репетиторством…

" Давайте вам помогу, Янина! Что же вы с такими пакетами! Ведь негоже вам, такой утонченной, такой удивительной, таскать тяжести! Нимфа! Богиня! Бедная девочка! Каким ветром тебя занесло в такую глушь! – бормочет Филипп Егорович, сосед, богом позабытый профессор столичной академии, с еще сохранившейся силой в усохших руках. Каждый раз при встрече он непременно выхватит пакеты из рук Яны и дотащит их до четвертого этажа…"

Понимает ли Сашка, сколько ей пришлось пережить, сколько раз пришлось в очередной раз себя сломать, чтобы просто выживать в таком огромном для нее и чуждом мире? Сколько раз она вновь и вновь плакала от одиночества, хотя думала, что, будучи замужем, она забудет об этом слове…

– Саш, я тебе серьезно говорю, я справлюсь. Я обещаю, я не буду реветь после. Хочешь, поехали со мной? Даже в джинсах!

– Яна в тысячный раз повторяет свою просьбу, но, кажется, все напрасно. Ей снова придётся ехать на встречу с родными одной. 

– Ну нет, я дома… – Сашка опускает взгляд и выходит из комнаты. 

Яна бережно снимает с вешалки черное вечернее платье, идеально отутюженное, длинной до колен. Если сверху одеть легкий плащ, то можно доехать, не помяв. Она проводит рукой по атласу, наслаждаясь легкой прохладой. Волнуясь, вздыхает. Но нужно взять себя в руки. 

Прическу не хочется. Лучше сделать тугой пучок на затылке. Проще, строже, чтобы чувствовать себя более уверенной. 

Макияж. Наверное, немного разучилась делать такой, сценический. Там, конечно, будут репортеры, и в кадр она непременно попадет. Мать не простит ей беспечного образа.

Серебряная тонкая цепь опускается на бархат кожи так, что как раз по краю ложбинки груди ложится кулон из прозрачного хрусталя… 

Вот же… Она не сможет сама застегнуть замок у платья!  

– Саш, помоги, пожалуйста! Саш! Сашка… 

В зале пусто, включен телевизор. Пусто на кухне, на балконе… Нет обуви…

Не хочется терять силы на нелепые обиды. Неужели нельзя сказать, куда ушел? Как теперь этот замочек поднять, платье слишком узкое…

Яна от досады топает ногой. Попробовать еще раз самой? Задрав аккуратно подол до пояса и подтянув ткань наверх, поймала пальцами собачку. Вот и все. Вроде бы складок не осталось, и слава богу! Иначе – катастрофа. 

В зеркале Яна сама себе кажется незнакомой.  Отчужденной, жестокой. С безжизненным взглядом…

Время. Нужно ехать. Шум в зале говорит о том, что Сашка все же вернулся…

Может просто выходил во двор?

– Саш, я готова! Можно заводить машину! – она выбирает маленькую изящную сумочку в тон к серебристому ремешку на платье. Это последний штрих. – Если не заночую у родителей, то обратно вернусь на такси…

Яна, выглянула из комнаты, но растерявшись, так и осталась стоять в проходе.

Непривычно тарабанит на всю громкость телевизор. На экране мелькают безликие фигуры футболистов. По спортивному каналу показывают какой-то очередной, тысячный по счету, матч. Саша сидит в кресле и пьет пиво. На вычищенном до блеска стеклянном столике – куча кожурок от семечек…

Не надо кусать губы, Яна. У тебя макияж. А еще есть сотовый телефон. И – рейсовый автобус. Пусть последний. Ну а потом можно и на такси.

Попрощаться? Стоит ли? Не навсегда же… 

Пролески от тонких березок плавно переходят в окультуренные заросли канадского клена. Зелень пышет, в тонкую щель приоткрытого окна тянет вечерней свежестью.

Задолго до въезда в родной город, вдоль дороги, то тут, то там внимание Яны привлекают яркие рекламные баннеры. Практически на каждом столбе гордо развеваются праздничные флаги – день Победы прошел, но май… Он весь какой-то торжественный, особый, с ноткой горькой гордости за совершенный подвиг…

Улицы чисты, дома украшены, на клумбах пестрят разноцветные махровые петунии. За следующим поворотом – кинотеатр, в новом образе смотрится довольно-таки стильно.

Вот и аллея, где они так любили гулять, а вон там, через две улицы – кафе, где подают самый вкусный штрудель с грушей и пышным пломбиром. Пока Яна училась, то сбегала в большие перерывы между уроками из гимназии вместе с девочками, чтобы здесь погулять, купить безделушек, подышать свободой…

– Вам на конечную, до автостанции? – громко кричит ей рыжая кондукторша, не вставая со своего места.

Яна молча кивает.

Да. До автостанции. А потом – на такси. До указанного матерью в сухом смс-сообщении адреса, где состоится творческий вечер. Дата, время и "Жду непременно"…

20

Загородная усадьба известного в своих кругах дирижера Крепышева Яне была хорошо знакома. Ей уже не раз приходилось бывать тут. Родители, представляя ее свету, часто брали с собой на такие вот закрытые приемы.

Гостей встречала великолепная подъездная аллея из величавых стареющих ив. За ней – американский газон, окруженный со всех сторон идеально ухоженным желтым розарием, и, собственно, сам дом, огромный, больше похожий на Дворец культуры советских времен, красующийся ослепительно белыми колоннами и французскими окнами. Как по мнению Яны, так он напоминал ей какого-то лупоглазого зверька, чем внушал величие и трепет.

На въезде в усадьбу стояла сторожка со шлагбаумом – скорее просто как данность – машину такси, на которой прибыла Янина, пропустили без проверки.

Водитель восторженно охал и ахал, удивляясь, кто же может жить в таком огромном поместье. Яна молча улыбалась. Не стоит завидовать чужому, не зная, какой ценой достаются эти блага. По сути своей, это лишь обертка от конфеты, фантик, пустышка. А внутри, в самой семье, не все так безоблачно.

Ей нравилась именно хозяйка усадьбы – Ольга Булдакова. Фамилии с супругом у них были совершенно разные. У каждого своя, знаменитая: у жены – фамилия династии адвокатов, у мужа – династии музыкантов. Как сошлись эти два совершенно разных по характеру человека, для нее всегда оставалось загадкой. Олег Евгеньевич Крепышев, один из самых близких людей для ее родителей, был невероятно талантлив, но, кажется, что не совсем от мира сего. И часто, в периоды творческой депрессии, беспробудно пил, забывая обо всем на свете. Ольга, жесткая и ответственная, даже чересчур, оставалась для семьи кормильцем, добытчиком и тем самым несгибаемым остовом, на котором держалось абсолютно все. Но они удивительно комфортно сосуществовали друг с другом так, что все считали их абсолютно счастливой и благополучной семьей. Если бы не болтливость Анастасии, Яна пребывала бы в таком же неведении об их браке, как и другие.

Идеально ровная красная ковровая дорожка – явно прихоть хозяина дома – тянется от самой стоянки к крыльцу, а дальше к парадной двери. Дверь, как ни странно, вовсе не из благородного дерева, а обыкновенная, пластиковая, застекленная по всей высоте.

 

Яна остановилась в нерешительности. По времени она явно приехала с опозданием, так что ее никто встречать не будет, не станет выкрикивать имя на всю залу, словно на приеме у короля. Всю эту вычурность и помпезность излишне любил сам Олег Евгеньевич, а Ольга во всем ему потакала. Яну передернуло от нахлынувших воспоминаний, слишком яркими они были: ее первые выступления перед такой высокой публикой, липкие оценивающие взгляды, перешептывания за спиной. Сегодня, наверное, будет не легче. Но почему-то ей хотелось здесь побывать. Увидеть родителей, в конце концов.

Лишь только на секунду Яна не дошла до входа, как дверь распахнулась, и навстречу ей вышел пожилой долговязый мужчина, явно распорядитель вечера – настолько уверенно он себя вел.

– Добрый вечер! Прошу вас представиться, – он задержался в проходе, показывая и радушие, и настороженность одновременно.

Внутри должны оказаться только приглашенные, Яна это прекрасно понимала.

– Яна Георгиевна Романова, – привычка, выработанная годами, заставила ее повыше поднять подбородок и смотреть чуть выше глаз собеседника. Мужчина, выудив небольшой планшет из чехла и пробежавшись пальцами по экрану, согласно кивнул, уступая место для прохода.

– Прошу, – он сделал приглашающий знак рукой, – на вас забронирован билет от имени Анастасии Витальевны Державиной. Ваш столик под номером семь. Сейчас все в коктейльном зале, через сорок три минуты творческие выступления гостей, ужин ориентировочно начнется через два часа. Пока можно угоститься холодными закусками, – распорядитель шел шаг в шаг рядом с девушкой, по широкому коридору, не торопясь, поясняя программу вечера.

Яна заметно волновалась и проходить в зал не торопилась.

– Сейчас все смотрят на видеостену – хозяева демонстрируют фото с последней музыкальной премии. Награждение. Так что, если вы войдете через эту дверь, ваше появление не будет таким громким, – распорядитель указал на второй вход в комнату, вероятнее всего, сделанный специально для обслуживающего персонала.

Яна, задержавшись на мгновение, все же решила, что не стоит устраивать из своего визита шоу – лучше зайти незаметно и, благодарно улыбнувшись этому проницательному пожилому человеку, проскользнула в боковую дверь.

Шелк, золото, бриллианты, стразы. Ничего не изменилось. Это не филармония. Это просто маленькая тусовка богатых и знаменитых.

В просторной зале по периметру расставлены удобные диванчики, рядом с ними – небольшие стеклянные столики с закусками и напитками, свет приглушен. Гости, в большинстве своем, столпились в центре комнаты, чтобы удобнее было смотреть на развёрнутый экран. Туда транслировалась запись с видеопроектора – уже обработанная и смонтированная, плескалась своей торжественностью, демонстрируя хронологию событий с праздника международного масштаба. Ну и где-то там мимолетно засветился сам Олег Евгеньевич.

– Ну что ты меня позоришь! Выпрями спину, плечи, Янина. И возьми, будь добра, бокал с шампанским. Оно тут прекрасно! Иначе все будут думать, что ты просто прислуга. Мне кажется, или это – то самое платье, в котором ты была на благотворительном вечере в Новый год?

Яна, совершенно не расслышав, как сзади к ней подошла Анастасия, вздрогнула.

– Да, мама, я тоже очень рада тебя видеть. – Яна приняла из ее рук протянутый хрустальный фужер.

– Ну, ну, подотри нюни и слезки, куколка моя! У меня сегодня прекрасный день, не надо его портить излишними эмоциями.

– Мам, зачем ты меня позвала.

– Янина! – перешла на шепот, выказывая свое раздражение женщина, – я тебе тысячу раз говорила, мама я для тебя дома. Ты сейчас дома? Нет.

– Простите, Анастасия. Я забыла. Давно не виделись, знаете ли. Георгий Яковлевич сегодня присутствует?

– Нет, слава богу. Иначе тебя бы здесь не было. Твой отец, знаешь ли, не обладает таким мягким характером, как я.

– Что ты задумала?

– Всего лишь хочу помочь. Мое материнское сердце обливается кровью, как только я думаю о том, что моя девочка вынуждена сидеть в какой-то дыре, совершенно не видя жизни, лишенная нормального общения, да просто хотя бы отдушины. Ведь твой мужлан не терпит музыки, не так ли?

– Он прекрасно разбирается в музыке, не нужно оскорблять моего мужа.

– Ну, хорошо, не буду. Ты просто сама ответь, когда вы в последний раз были на концерте? В филармонии? Да хоть бы в театре? А за эти семь лет у тебя, наверное, появилась превосходная скрипка дома, или фортепиано. Ну, где-то же ты практикуешь свои навыки? Ведь это нельзя вот так просто похоронить, Янина? Молчишь? Вот и я о том же. Ну, хорошо, не будем ругаться. Я мать. Я все чувствую, понимаю. Вопрос в том, понимаешь ли ты плачевность своего положения? Сегодня здесь будет проходить творческий вечер. У тебя есть шанс показать себя.

– И что от этого изменится для меня?

– Петр Андреевич Янковский – художественный руководитель новой группы театра «Премьера». Все их постановки проходят под аккомпанемент живой классической музыки. Репетиции, в силу его занятости на начальном этапе проекта, всего лишь два раза в неделю, предположительно. У тебя сегодня будет возможность не только показать себя, но и поговорить с Янковским. Я договорюсь об аудиенции. Главное, ты сама не струсь.

– Мам, а ничего, что я живу в другом городе?

– Янина! Здесь от твоей деревни ехать полтора часа. Я иногда по городу дольше добираюсь, а тебе – вместо прогулки. Ну должно же быть у девушки хобби? Или ты мечтаешь покрыться плесенью в своем захолустье?

Анастасия, нервно подернув плечом и совсем не дожидаясь ответа, скользнула легким шагом в толпу, кому-то зазывно улыбнулась накрашенными ярко-красными губами, изящно поправила короткий локон добела выжженных волос и, как ни в чем не бывало, завела беседу с близстоящими гостями.

Яна в недоумении стояла, переминаясь с ноги на ногу, и крутила в руках фужер с шампанским. Если вначале ей казалось, что ничего за эти годы не изменилось, то она ошиблась. Сегодня Анастасия признала, что ее дочь стала взрослой. И впервые предоставила право выбора. Осталось решить, нужно ли ей это все…

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23 
Рейтинг@Mail.ru